Дождь не смоет всех грехов...

      Кэйа пролежал без малейшего движения ещё почти час. Всё это время до ушей доносились перешептывания Аделинды и Дилюка, а когда они затихали, он слышал за своей спиной чужое тяжёлое дыхание и чувствовал прожигающий взгляд, пробирающийся сквозь плотное пуховое одеяло, сквозь чистые бинты, в которые его замотала горничная, и сквозь липкую от пота кожу. Это было неприятно. Кому понравится, когда на тебя слишком пристально смотрят? Тем более, если ты в настолько плачевном состоянии, что даже дышишь с трудом! Но Кэйа терпел. Терпел лишь потому, что под одеялом видно его не было, но тревожность, как назло, не пропадала.       Раз в несколько минут Аделинда злобно шикала и что-то шептала Дилюку на что тот, как бы странно то ни было, либо язвил, либо молчал. Что конкретно там пыталась донести Аделинда, Кэйа разобрать не мог, но, учитывая, что после этого становилось спокойнее, он пришёл к выводу, что горничная ругалась на чужой чересчур пристальный взгляд. В конце концов ей, кажется, надоело так делать, и она шёпотом объявила:       — Мастер Дилюк, если вам нечем заняться, то, пожалуйста, опросите сотрудников винокурни или узнайте у Эльзера, где там лекарь.       Почти минута молчания прошла очень напряжённо. Уж кто-кто, а только Аделинда могла ввести своего воспитанника в такой ступор.       — Ты… хочешь, чтобы я ушёл? Почему? — в чужом голосе слышалась лёгкая, по детски наивная обида, неподдельное ощущение предательства собственным родителем, когда он выбрал не тебя, а спина Альбериха под чужим взглядом вновь пошла мурашками.       — Вы немного шумный, да и здесь я сама справлюсь. Сейчас ваша помощь нужна внизу, — она положила руку на одеяло примерно в том месте, где было плечо, и Кэйа выдохнул значительно спокойнее.       — Да я же… — но Дилюку не дали договорить.       — Обещаю, у вас ещё будет шанс, дайте лишь немного времени.       На это ей ничего не ответили. За спиной послышались грузные, но при том довольно тихие шаги, скрип двери, а после в комнате остались только двое.       Кэйа выдохнул с облегчением. Его грудь всё ещё болела, мысли плавились, но теперь он хотя бы мог немного расслабиться. Говорить ни о чем не хотелось совершенно, и, о чудо, он впрямь было решил заставить себя поспать ещё чуток, но этот намёк остался незамеченным.       — Я знаю, что ты не спишь, Кэйа, — шепнула Аделинда, чуть улыбаясь и стягивая с его лица одеяло, из-за чего дышать стало в разы проще. — Просто не можешь или…       — Как всегда проницательна, моё почтение.       — Ах ты, маленький притворщик. Только я за угол, а ты за конфетами? — пошутила горничная, припоминая чужие прошлые проказы.       — Несомненно, — прохрипел Альберих, вдруг перескакивая на другую тему. — Ты не представляешь, насколько я тебе благодарен, Аделинда, — шепнул он, мягко улыбаясь уголками губ, но глаз так и не открыл.       Признаться, чувство не из приятных. Внутри боролось желание выплакаться и рассказать обо всех проблемах с твёрдым запретом — нет. Он не имел права так поступать с ней. С уходом Дилюка из комнаты, Кэйа чувствует себя лучше, свободнее, будто удавка, что всё туже и туже затягивалась на его шее, наконец, ослабла.       — Благодарен? За что ты благодаришь, Кэйа? — два пальца осторожно коснулись его лба. Они были холодными и приятными, Кэйе это нравилось, но Аделинде, очевидно, нет. — Да ты как огонь! Почему не сказал? — но он не ответил. Главного раздражителя больше не было, поэтому немного поспать, будучи уверенным, что горничная не даст его в обиду, показалось просто прекрасной идеей.

✧✧✧

      — У него опять температура поднялась? — Дилюк наклонился к чужому лицу, вслушиваясь в неровное, быстрое дыхание. — Не нравится мне всё это… Так не должно быть.       — Быть как? — Аделинда, уже вернувшаяся с тазиком воды и полотенцем, осторожно положила мокрую ткань на чужой лоб. За достаточно короткое время Кэйа почти прекратил метаться во сне, а сейчас и дыхание начало приходить в норму, но высокая температура ничем не сбивалась.       — Он ведь крио… — Дилюк, кажется, задумался над чем-то, но, видя непонимающий взгляд Аделинды, объяснил. — Во время рецидива он должен замерзать, а не греться. Это неправильно. Ты мало об этом знаешь, но это было бы нормально, будь он пиро. Однако его будто мотает из стороны в сторону. Словно определиться не может. Всего час назад мёрз, теперь температура поднялась, вот я и ломаю голову.       Дилюк отошёл и, прислонив руку к подбородку, нахмурился.       — А может это быть простой простудой? Всё же лезть в реку в сентябре не самая лучшая затея, — на вопрос ей ответили только отрицательным мотком головы.       — Будь это просто простуда, вокруг бы не было так много элементальной энергии. Да и обычный жар точно не смог бы перебороть элементальный холод.       — И что нам тогда делать?       — Следить, чтобы тряпка не обмёрзла, и… Думаю, если принести его глаз Бога, температура немного спадёт. По крайней мере должна, но тут нужно быть осторожными, чтобы у нас случайно вместо капитана ледышки не осталось. Уследишь? — женщина коротко кивнула, не сводя взгляда с завёрнутого в одеяло Кэйи. — Тогда я принесу его.       Рагнвиндр кажется очень взволнованным, его движение резче, чем обычно, говорит он чуть быстрее и громче, что в их ситуации удобным отнюдь не было, но Аделинда не стала винить его в этом.       — Дилюк, — он остановился около двери, но на Аделинду не обернулся. — Я очень горжусь тобой. Ты большой молодец.       Борясь с собой, Рагнвиндр всё же обернулся, но смотрел в пол, себе под ноги.       — Думаешь, между нами и впрямь всё может наладиться? Я… сделал всё правильно?       — Я не могу предсказывать будущее, — улыбнулась горничная, — но ты сделал так, как посчитал нужным. Уверена, это стоило большого труда.       Хозяин винокурни только кивнул этому, глубже погружаюсь в свои мысли, и вышел из комнаты, вернувшись уже с чужим глазом Бога, но это не помогло. Стоило поднести его чуть ближе чем на пару метров, Кэйа сразу начинал дрожать и сильнее укутываться в одеяло, а температура по-прежнему была высокой.       В конце концов Дилюк с горечью выдохнул, из последних сил сдерживаясь, чтобы не кинуть бесполезный артефакт в стену.       — Не помогает, ничего не помогает, — он копался в старых книгах, стоящих на стеллажах неподалёку (эта гостиная была именно той комнатой, которая больше всего походила на библиотеку, хоть книги и были стопками разложены по шкафам во всём поместье). — Рецидив… Неужели ни у кого за всю историю Тейвата не случалось обратных симптомов?       Он захлопнул очередную часть многотомного сборника и опустился на тот самый стул у письменного стола, который не так давно уже использовал. Оперевшись на собственные колени, Дилюк зарылся ладонью в волосы и тяжело выдохнул. Казалось, будто чужое плохое самочувствие передалось и ему. Воздуха вокруг будто не хватало, вдруг стало очень душно, и винодел откинулся на спинку позади, всматриваясь в дубовый потолок.       — Знаешь, о чём я сейчас жалею больше всего, Аделинда? — он вновь выдохнул, прислоняя тыльную сторону ладони к своему лбу. — О том, что мой глаз Бога пиро. Смешно, да? Я побывал в каждой из стран Тейвата, объехал сотни поселений и виделся с десятками владельцев пиро-стихии, но ни один… Ни единый из них не был способен лечить. И я не могу. Уничтожить целую группу хиличурлов — легко, разобраться с похитителями сокровищ — запросто, грубая сила и ничего более, но ты не представляешь, насколько сильно я бы хотел сейчас променять её на целительские способности, если не гидро, то хотя бы крио или анемо. Что же со мной не так, если я даже в этом плёвом деле помочь не могу? Любой элемент возьми и хоть один, но в мире найдётся способ применить его для лечения! Даже буйное электро способно на это, что уж говорить: непробиваемый гео может! А меня угораздило иметь именно тот тип глаза, который единственный не способен исцелять… Чувствую себя таким… бесполезным?       — О, Дилюк, ты…       — Нет, не говори ничего. Я просто растерян. Умею только разрушать, верно? Я разрушил себя, уничтожил все свои узы с кем бы то ни было, ранил людей вокруг раз за разом… И я очень жалею о том, что тогда произошло. Но, начав говорить, я испугался, а потом разозлился на себя за то, что с мыслями собраться не мог. Я так многого спросить не успел! И я…       — Дилюк, хватит. Ты ведь разбудишь его, — шепнула Аделинда, поправляя чужое одеяло.       — Верно-верно, прости, я… — он замолчал, будто догадался о чём-то и резко вскочил со стула. — Точно! Аделинда, я придумал!       — Тихо! — она пыталась на него закричать, но делала это шёпотом. Винодел только хохотнул неловко и приблизился на расстояние шага к расположившимся на диване.       — Если не помогает крио, мы ведь можем сработать и в обратную сторону. Не нужно сбивать температуру! Нужно просто забрать лишнюю.       — О чём ты?.. — до того как она успела договорить, Дилюк опустился на колени и, достав собственный глаз Бога, положил его на пол около софы.       — Энергия стремится к энергии. Холод к холоду, жар к жару, нужно лишь… — он зажмурился, касаясь чужого лба пальцами, обтянутыми перчатками из дублёной кожи, — настроить поток.       И Кэйа задышал чуть спокойнее. Аделинда коснулась его щеки, но руку не одёрнула: капитан всё ещё был горячий, но уже не настолько.       — Сработало, Аделинда, оно работает, — и Дилюк действительно улыбнулся этому. Его глаза сейчас были так чисты, что в них без труда плескалось искреннее счастье. — Я сделал это… Больше не бесполезный, — шепнул он уже тише и поднялся, отходя подальше. — Пойду высвобожу накопленную энергию, думаю около часа без температуры он продержится, а после мы повторим, и будем повторять до тех пор, пока не появится Барбара.       Не говоря ни слова больше, Дилюк в приподнятом настроении покинул комнату.

✧✧✧

      Кэйа проснулся через… На самом деле он не знал сколько прошло времени. Может день, может два, а может пару минут, но он почти выспался, и это главное. Температура немного спала, и теперь он мог хотя бы думать безболезненно. Почти. Ему не нужно было открывать глаз, чтобы понять: он всё ещё на винокурне, и он всё ещё лежит на чужих коленках, лишь по волосам больше не гладят. Альберих ничем не выдаёт то, что больше не спит, но проницательная горничная всё же о чём-то догадывается.       — Если проснулся, то не притворяйся. Ты всегда так делаешь? Что это за шутки такие? — она осторожно сняла с его лба тряпку и, заново намочив её холодной водой, вернула на место, а Кэйа испытал что-то сродни настоящему блаженству.       — Хорошие шутки, — промурлыкал он, чуть потянувшись, но глаз не открыл. — Как в детстве.       — Помнится мне, раньше ты так не делал.       — Разве? Ох точно, большую часть времени, конечно, не делал. Я ведь всегда знал, где я и что я, всегда знал, что никто не зайдет в мою комнату без разрешения, — «кроме Дилюка» остаётся не произнесённым. — Когда ты в безопасности, такие меры предосторожности вовсе ни к чему.       Как иронично было, что за всю жизнь он имел эту неизвестную «безопасность» от силы лет пять, даже несмотря на то, что жил в доме Рагнвиндров значительно дольше. Куда ушли ещё три года было неясно, но Кэйа суммировал первый год адаптации и накопившиеся за пять лет рыцарства примерно два года ночёвок вне винокурни, получив такой результат. Более шестидесяти процентов спокойных ночей — подарок для того, кто до попадания в Мондштадт вовсе не предполагал такой возможности.       — А сейчас? Сейчас ты чувствуешь себя в безопасности? — раздаётся над ухом, и Кэйа непроизвольно вздрагивает.       — Зависит от того, что ты имеешь в виду, дорогая Аделинда, — спешит перевести тему. — Как у тебя дела? Уверен, ты опять перетруждаешься, а это не дело. Годы берут своё, верно? Не в обиду.       Горничная не могла с ним не согласиться. Оставалось лишь признать, что время не стоит на месте и вовсе не щадит её.       — Ты ведь и без меня знаешь, проказник. За всеми тут нужен глаз да глаз. Хотя кто бы говорил о работе сверхурочно!       Альберих наигранно нахмурился, наслаждаясь столь очаровательной словесной перепалкой.       — Сверхурочно? Кто? Я? Ты верно спутала меня с кем-то, я ведь тот ещё лентяй. Бедная, бедная Аделинда! В городе видно не бываешь вовсе. Там только и говорят, какой я пьяница да разгильдяй. Так что…       — Зачем ты лжёшь мне, Кэйа?       Альберих замолчал, проглатывая плотный комок, вставший в горле.       — Я? Лгу? Как ты могла подумать такое? — он рискнул рассмеяться, но сил на это не хватило, поэтому улыбка вышла слишком искусственной. Он накосячил, сильно накосячил и теперь придётся выдумывать новые оправдания! Но врать Аделинде…       — Ты… больше не доверяешь мне? Я в чём-то подвела тебя?       Стоило горничной лишь заикнуться об этом, как желание открыть глаз и посмотреть ей прямо в лицо начало расти слишком быстро. Кэйа слишком хотел всё это опровергнуть! Как же она понять не могла, что вся его ложь, напускная самоуверенность и маски лишь для того, чтобы не выглядеть слабым? Он просто не может сейчас честно признаться ей. Как бы это выглядело? «Да, Аделинда, я перерабатываю, пожалей меня, пожалуйста». Так? Или по-другому? «Смотри, Аделинда, я так слаб, что не справляюсь с базовыми обязанностями капитана Ордо!». Или он мог сказать полуправду: «Мне нужны деньги. Я слишком люблю праздники и алкоголь», конечно, это было не так, но он мог так сказать. У него есть право выбора, право контролировать свою речь и свои мысли. И он рад, что имеет хотя бы его.       — Не в доверии дело, — наконец оттаял Альберих, а голос принял более серьёзный тон. — Поверь, мой ритм жизни меня вполне устраивает. Я знаю, что нужно больше отдыхать, но есть работа, которую могу выполнить лишь я. У меня есть долг и обязанности, не требующие отлагательств, поэтому между хорошим сном для себя и, скажем, для условной Джинн я выберу второе. Я сильный, и я справлюсь с этим. Верь мне.       — Я верю, просто… — и Аделинда замолчала, будто осознавая что-то. Она молча протянула руку и осторожно сжала чужую кисть в своей ладони. Возможно, это был акт немой поддержки, а может просто жест без какой-либо конкретной цели, но на душе всё равно стало чуточку теплее. — Знай, что тут тебе всегда рады. Что бы ни случилось, и я, и Дилюк, и другие работники винокурни, и твои друзья — мы все готовы помочь тебе. Всегда.       Кэйа ничего не ответил, лишь сжал чужую руку крепче и придвинул её чуть ближе к груди. Спустя время Аделинда снова нарушила давящую тишину:       — Кэйа, я… очень счастлива, что ты и Дилюк, наконец, хоть чуть-чуть, но поговорили. Спасибо тебе, за то, что попытался.       — Ага, я тоже рад, что наш с ним последний разговор не обернулся бойней как в прошлый раз. Ещё одной драки я бы не пережил, — честно признался капитан, и поначалу Аделинда даже слабо улыбнулась, но потом разглядела тон и подтекст, с которыми это было произнесено.       — Я, возможно, неверно тебя поняла, — лёгкая улыбка, — но почему этот разговор… последний?       — Почему? Да потому что как только я исчезну с винокурни, мы станем вновь избегать друг друга.       — Я… я не понимаю, — горничная убрала руку, и Кэйа вдруг почувствовал себя абсолютно одиноким и брошенным. Что ж, ему не привыкать. — Разве ты не хотел помириться? Вы же говорили… Вам просто нужно чуть больше времени, и…       — Аделинда, твоё время никак не поможет. Я хотел, и я пытался. Своеобразно, но пытался. И пусть под маской, но это желание было искренним.       — Но Дилюк тоже…       — Разве? Не говори, что не заметила, ты ведь очень внимательна. Он был зол, очень зол на то, что я не веду себя так, как нужно ему. Он требовал от меня правды, а сам лгал в лицо. Я такой же, вот только между нами есть несущественная разница: я никогда не требовал от него правды, при этом говоря сладкую ложь. Я допустил много ошибок, но мне хватило сил пойти и извиниться. Не напрямую, но я сделал это, даже если он меня не понял, ведь извинения это вовсе не слова. И что я получаю? Скрытую ненависть? Ложь? Отсутствие жалкого слова «прости»? Скажи он его… всего шесть букв, и я бы всё отдал. Я бы собственноручно выстроил наши отношения заново, если бы он не сопротивлялся, я бы сделал все десять шагов, если бы они нас разделяли! Да даже не говори он его. Хотя бы видом… Хоть на секунду бы показал, что сожалеет об этих пяти годах в разлуке, но этого не было. За те недолгие несколько минут, что мы общались, я понял: Дилюк не был честен ни в чем.       — Но, Кэйа, он правда весь извёлся, пока…       — Извёлся? — лёгкий смешок вдруг обратился гремучим смехом. Страшным, жутким, пробирающим до костей и слишком жестоким хохотом. — Да плевать ему было.       — Не смей так говорить, ты ничего не знаешь, я понимаю, тебе больно, но он правда переживал, иначе не помог бы тебе!       — О, да, он помог. Дай угадаю. После всего этого он сказал, что это было его долгом, верно? Ты сама навязала ему эти мысли, Аделинда. Он просто не хотел тебя разочаровывать. Хотел навсегда остаться твоим любимчиком, а я… а я так. Просто удобный «братец» под боком. И ведь согласись: это было бы выгодно! Он знает, что я всё для него сделаю. Да я уже сделал! Сделал то, за что меня не просто из рыцарей погонят, а вовсе головы лишат. Ты понимаешь весь абсурд? Мы толком не говорили даже, а я уже отдал ему свою жизнь, — Кэйа расхохотался пуще прежнего и прикрыл лицо предплечьем. С каждой секундой его улыбка таяла, обращаясь всхлипами и болезненным вдохами, но Кэйа не плакал. Он разучился это делать в ту самую ночь.       Это было больно. Гораздо больнее, чем во все вместе взятые разы «до». Противореча сам себе, в итоге, он вновь оказался слишком слабым, чтобы потерпеть. А теперь Аделинда разочаруется в нем, и повернуть время вспять невозможно, как бы сильно того ни хотелось. Борясь с собой, Кэйа открывает глаз, мгновенно сталкиваясь с внимательным, но совершенно не разочарованным взглядом горничной. Ее глаза были светлыми, и Альберих никак не мог наглядеться. Кто-то бы сказал, что они словно два солнца, но для него… это была пшеница. Бескрайние поля золота, уходящие далеко за горизонт, теряющиеся в границе с небом или облаками. Возможно, «пшеница» звучит не так поэтично, но Кэйа смог бы прожить без солнца, а вот без такого пейзажа вряд ли. Солнце и растительное золото дополняли друг друга, играясь в колосьях лучами.       Сам не понимая почему, Кэйа вдруг сказал совершенно не к месту:       — Мне нравятся солнце и пшеница. Они тёплые.       Кажется, Аделинда всё же заметила столь странную реакцию. Она не переспрашивала, что это был за неожиданный приступ истерики, не спрашивала нужна ли Кэйе помощь, за что тот был искренне благодарен. Ей не стоило лезть туда. Теперь проблема была лишь в том, что она встала меж двух огней: Дилюк, искренне уверенный, что этот разговор прошёл хорошо и скоро всё наладится, и Кэйа, так скоро нарисовавший на их дружбе крест. Тем не менее Альберих отвлёкся. Нельзя было позволить ему вновь запаниковать, поэтому горничная поспешила уточнить.       — Кэйа, ты… хорошо себя чувствуешь? Ладно солнце, но при чём тут пшеница?       — Золотая…       Она подняла руку, легко коснувшись его лба, но быстро её одёрнула, будто обожглась.       — Архонты, да ты опять горишь! Ох-ох, неужто бредишь? Эй, Кэйа, слышишь? — она щёлкнула пальцами над его головой, но Альберих не обратил на это ни капли внимания. — Милый, мой милый Кэйа, что же ты делаешь-то с собой?       — Прости меня, мам, — шепнул он и снова провалился в сон.       Менее чем через десять минут в комнату ввалились две девушки: светловолосая Барбара — пастор и главный лекарь Собора Барбатоса и Эмбер — совсем юный скаут Ордо Фавониус. Как выяснилось позже, её прислала Эола за информацией, но получить её девушка не смогла: не от кого. Капитан Альберих всё также пребывал без сознания, а лицо монахини с каждой минутой его осмотра мрачнело всё сильнее. «Воспользуемся экстренным транспортом», — объявила она и, очертив вокруг потерпевшего круг гидро-элементом, хлопнула в ладоши, бросив напоследок: «Нет времени объяснить, благодарю за заботу о нашем капитане кавалерии и спешу откланяться», а после испарилась в разноцветных брызгах, будто её и не было здесь никогда, как и не было Кэйи Альбериха.       От него осталось лишь скомканное одеяло, да всё ещё мокрое полотенце, ранее остужавшее его лоб, а Дилюк только сейчас понял:       — Я… не успел извиниться, — неверяще шепнул он, сверля взглядом пустой диван.