Дождь не смоет всех грехов...

      Белые, с осыпающейся штукатуркой, пошедшие пятнами от излишней влажности и старины стены госпиталя чередовались с высокими, подпирающими крышу, колоннами. Они уходили высоко вверх, сходясь в середине единым куполом и образуя над залом звезду-перекрест. В воздухе витал душный запах затхлости и плесени, не замечаемый местными монахинями лишь из-за привычки (быть может, принципиально игнорировался), а в пол разводами въелась грязь.       Кэйа бывал тут редко (хотя предпочел бы ещё реже), однако всё ещё отлично помнил расползающиеся сетью трещины, в панике погнутые поручни кроватей, пролёжанные, в крапинку от пота и крови матрасы и это розоватое пятно на стене, внушающее отвращение, как и пять, и даже десять лет тому назад, он тоже помнил. Помнил слишком хорошо. Впервые попавший сюда девятилетний мальчик изменился, вырос, а этот след чьей-то мучительной смерти всё ещё красовался над его любимой из нелюбимых койкой, и будет красоваться, даже когда он сам умрёт. Его единственный друг здесь, иногда преследующий в кошмарах и по сей день.       Лёжа на матрасе, Кэйа специально приспустился чуть ниже подушки, запрокидывая голову, чтобы видеть смазанные очертания пятна.       Разморившись духотой, он медленно моргал и, наконец, повернул затекшую шею влево, оглядывая все оставшиеся кровати. В этом огромном зале он совершенно один. В начале такого холодного сентября не встретишь горожан с солнечными ударами или наоборот — обмороженных по неосторожности, нет случайно травмированных курсантов, как после сезонных экзаменов (появятся ближе к октябрю), для осенних эпидемий слишком рано, для летних аллергий поздно, а Альбедо никакие опасные опыты пока, кажется, не ставил, чтобы случайно обречь Сахарозу или Тимеея прозябать тут в одиночестве. Беннет тоже… Сказать «не ввязывался в неприятности» язык не повернется. Уж лучше бы он был здесь, пускай травмированный, но хотя бы точно живой.       Даже как-то грустно. Альберих выдохнул, вновь закрывая глаз. Он совершенно один здесь. Никто не придёт его проведать, если только не по личному делу или для лечения, никто не сообщит ему последние новости, искренне не поинтересуется самочувствием, не почитает вслух книгу и не заварит тёплого чая. Здесь нет никого. Только белые стены, розовое пятно, пустые койки, открытое окно и жизнь где-то за ним — в звонких голосах и шуме ветра, а вдалеке от всего этого — Кэйа, снова такой же беспомощный как и в детстве. Представлять болезни на винокурне и думать, будто не одинок, тошно. Он гонит от себя воспоминания о заботящейся Аделинде с горячим молоком и свежей выпечкой, гонит переживающего Дилюка, ютившегося если не рядом на стуле, то точно под дверью, и каждое утро заходившего проведать Крепуса, гонит сказки на ночь, хоть и помнит все до единой, гонит улыбки и ласковые прикосновения. Тогда было мягко, тепло, но не от одеял, а от людей вокруг. И какое-то время назад всё было почти также, но сейчас он снова здесь. И он снова один. Болеть в одиночестве просто ужасно. Тем более в госпитале. И болеть рядом с другими людьми тоже ужасно. Болезнь — это слабость, а слабости порождают проблемы для окружающих. И он оказался слишком слабым, чтобы потерпеть. Опять.       Кэйе не нужно лишний раз смотреть на свои руки, чтобы знать: они намертво прицеплены к кровати, не нужно бросать взгляда на тумбу рядом, ведь на ней скорее всего то же, что и всегда: вода, которую невозможно выпить, мокрое полотенце, жизненно необходимое его лбу — но оно на тумбе — некоторые личные вещи, одежда, сухпаек, наверняка старше самого Альбериха… Зачем всё это, если он связан по рукам и ногам, как сумасшедший? Кто бы объяснил монахиням такую простую истину… Этот вопрос, как и любые другие, ими напрочь игнорировался. Лишь Барбара была лучиком света во всей этой монашеской труппе, лучиком света в тёмном царстве медицины Мондштадта. За окном раздаются детские крики и звонкое звучание лиры. Кэйа, прекратив раздумья, открывает глаз и поворачивает голову целиком, ведь посмотреть на окно справа без этого не может из-за повязки. Хоть что-то хорошее. В Мондштадте все знают, что капитана и так-то трогать лишний раз не стоит, а уж покушаться на то, что он защищает (будь то повязка, приютские дети или что-то другое) никто бы даже подумать не посмел, иначе пришлось бы пожалеть о содеянном даже раньше, чем Кэйа предпримет что-то по-настоящему серьезное. Он отлично доказал это на деле: года четыре назад сломал пальцы одному настойчивому пьянице в Кошкином хвосте. Маргарита, владелица таверны, конечно, была недовольна, ведь он тогда не на шутку перепугал клиентов, но простила за приличные чаевые и «свидание». Самооборона на то и самооборона. Фантомные ощущения чужих ломающихся пальцев на секунду отдались болью в его собственных, но пропали также быстро, как и появились: полная чувствительность к рукам так и не вернулась. И кто знает, вернётся ли вообще.       Кровать, на которой лежал капитан, была крайней — в самом углу больничного зала — и стояла под большим, распахнутым настежь окном (видимо никто не заботился о том, чтобы уложить простывшего человека подальше, а может все просто знали о его излюбленном месте). Кэйа поежился, молча проклиная невозможность натянуть одеяло повыше, но шепотом выругавшись. Тонкие шторы волнами скользили по воздуху, колышимые ветром, небо за ними было то ярко-голубым, то снова серым, облака стремительно неслись, постоянно пряча от него солнце. По холодному и влажному сквозняку предполагалось, что в скором времени пойдет дождь, либо, что менее вероятно, он совсем недавно закончился. Сколько Альберих уже пробыл в госпитале, узнать не представлялось возможным, поэтому оставалось лишь ждать кого-то из монахинь и надеяться, что он не провел в коме последние лет тридцать.       Звуки катящейся повозки, щебечущих под крышами птиц, грубых разговоров, привычных для Мондштадта, топота десятков ног, шелеста травы и листьев — всё смешалось в непрекращающуюся какофонию. Шумы играли одновременно и лишь иногда поочередно, если Кэйа сосредотачивался только на одном из них, смакуя. На секунду даже показалось, что он расслышал знакомое ржание, но в Мондштадте уже много месяцев не было лошадей. Среди мешанины послышалось и что-то ещё более инородное, чем топот копыт — совершенно не вписывающаяся, «чужая», но слишком теплая и нужная здесь лира. Подтверждая собственное существование, быстрым потоком в зал прошмыгнул «сквозняк», лишь пытавшийся казаться обычным ветром.       — Тц, — цыкнул Кэйа, вновь поворачивая голову от окна и прощаясь с прекрасным видом. На койке по-соседству восседал уже знакомый бард, его зеленые одежды ярко выделялись на окружающем мертвенно-белом фоне, придавая месту какую-никакую живость.       Ощутив на себе колкий взгляд, Венти встрепенулся и прижал расписанный золотыми узорами инструмент ближе к груди. Прикрытые сине-зеленые глаза избегали прямого и настойчивого взгляда, полностью сосредоточившись на том, чтобы слегка касаться тонких, словно сделанных из паутинок, струн. На лице барда не было даже тени привычной улыбки.       — Явился-таки, предатель?       Венти лишь скованно передернул плечами, всем видом показывая, что недоволен таким резким высказыванием, однако ничего не ответил. Попав мимо ноты, что для музыканта его уровня, тем более в настолько незамысловатой мелодии, было просто немыслимо. Словно разочаровавшись, Венти нахмурился и отложил лиру, терпеливо ожидая чего-то.       — У великого Барбатоса есть ко мне дело?       — У великого Барбатоса есть к тебе вопросы, — Венти пробурчал фразу под нос, вяло перебирая языком, да и сам бард выглядел довольно уставшим. Он упирался ладонями в край кровати, сжимая матрас, который даже не продавился под его весом, словно сидящий и впрямь был лишь воздухом, буквально «ничем». Болтание ногами прекратилось, а хмурое выражение лица выдавало всё напряжение, которое так яростно совсем недавно пытались скрыть.       Кэйа заинтересованно приподнял бровь, тяжело выдохнув:       — Вопросы? Что ж, тебе стоит поискать кого-то другого — кого-то, кто будет более сговорчив, потому что я слишком устал для разговоров, — «с тобой» повисло немым продолжением, к несчастью, очевидным для обеих сторон.       Мимолетом Кэйа отметил, что Венти чуть сильнее сжал край матраса, даже не пытаясь разыгрывать привычную клоунаду наивного мальчишки.       — Ответы, мой капитан, — сурово продолжил он. — Тебе ведь они нужны также сильно, как и мне, разве нет? Именно поэтому ты всё ещё здесь, — целился ли Венти специально, или наугад попал «в яблочко», но Кэйе и впрямь срочно требовались последние новости.       — Ну да, конечно, — измученно хмыкнули в ответ. — А то, что я по рукам и ногам связан, это так — мелочи, — драматично закатив глаз, Кэйа вдруг почувствовал странную тяжесть, быстро сменившуюся жгучей болью где-то в груди. Она появилась слишком резко, будто не просто ждала его пробуждения: все выглядело так, словно своими словами Кэйа мог разозлить барда, в ответ получив порчу или что похуже. — Ты в этом так уверен? Кэйа, не обманывайся, — Венти пушинкой соскользнул с койки и сделал шаг к капитану, теперь возвышаясь над ним. Неужто снова божественный комплекс роста? — Кто-кто, а вот ты, если бы захотел, давно бы убрался из этого места. Я не прав?       Стиснув зубы, Кэйа заговорил тише и обрывистее:       — Не прав, я даже рукой пошевелить не могу, — в доказательство Кэйа сжимает кулаки, дернув руками вверх, но держатели не сдвигаются даже на сантиметр.       — И когда это тебя останавливало?       — Прямо сейчас останавливает. Может, я не такой сильный, как думал, и как ты сам для себя решил?       Барда этот ответ явно не устроил. Они оба знали, что сейчас Кэйа прикидывался невинной овечкой, вот только волчью натуру не исправишь. И Барбатос видел его насквозь. Видел, но не вмешивался либо по глупости, либо потому что Альберих не доставлял слишком явных проблем, а наоборот, был ему выгоден. В любом случае, стоит оступиться — полетишь в утиль, как использованный хлам. И Барбатос, пожалуй, единственный, перед кем Кэйа не хотел бы выглядеть сильным. Но Архонта не проведёшь.       — Все оковы лишь в твоей голове, — его голос становится тверже, он становится таким, какой полагалось иметь богам. — Ты в раз можешь стать свободным, но если так хочешь казаться безобидным… Просто попроси.       — Я не буду тратить своё желание на что-то подобное, — в конце концов то, что он не может двигаться — прекрасное оправдание перед самим собой, будто вся ответственность разом спала. И он, Кэйа не будет лукавить, регулярно доводил себя до госпиталя именно с этой подсознательной целью.       — Не желание. Ты можешь попросить меня как друга.       В чужих глазах промелькнуло что-то неясное. Барбатос был Архонтом, пускай и самым слабым из семёрки, по его же словам, но он точно был приближен к богам больше, чем все смертные вместе взятые. Барбатос — один из древнейших, покровитель Мондштадта многие столетия, когда было нужно, мог внушать страх, создавать ураганы, путать разум, стирать воспоминания и, кто знает, насколько еще хватит его сил. Он мог многое, но не все. Барбатос — Архонт, он не может испытывать чувства к обычным людям, а уж тем более чувствовать вину перед ними. Но Венти… Венти просто мальчишка. Он выглядел обычным мальчишкой, он говорил как обычный мальчишка, а сейчас… Сейчас он походил на человека слишком сильно. Он походил на одинокого ребенка, такого же, каким когда-то был сам Альберих. Все нутро Кэйи молило не верить этим якобы виноватым глазам, Венти не мог быть его другом, боги не опускаются до дружбы с людьми, но как же хотелось верить. Но Кэйа не станет.       — Хорош друг, врагу такого не пожелаешь, — Венти виновато отвел взгляд куда-то в сторону окна, хотел что-то сказать, возможно, оправдаться, но Кэйе было не до этого. Он никогда не был любителем вторых шансов. — Сколько прошло времени?       Покачав головой, бард покорно перевёл тему:       — Ты проспал три дня.       Устало выдохнув, Кэйа проследил за чужим взглядом к окну, пытаясь определить день сейчас или уже вечер, но тучи снова скрыли солнце.       — Значит, пятое? Это плохо… — всего слишком много: пропажа Беннета, возвращение Дилюка, неопытный Хоффман, замороженный приют, скорый ежемесячный визит Фатуи, Инадзумские волнения, травмы не к месту, Розария и подземка, Венти и его разговоры, а ведь ещё стоит репутацию подтянуть после всего, что случилось в таверне. Тело, будто вспомнив о пережитом, отозвалось глухой болью, и капитан невольно поморщился.       — Нет, сегодня седьмое, — равнодушно поправили его. — Вы потерялись во времени.       — Погоди, — остановил его Кэйа, поморщившись от боли. — Как седьмое? Дил… «Он» вернулся в город первого, значит вся ситуация произошла второго, а после были три дня отключки. Почему седьмое?       — Потому что мастер Дилюк вернулся третьего, — как ни в чем не бывало ответил бард. Он снова опустился на соседнюю койку и взялся за лиру. — Ты заработался, Кэйа. Не выходил из кабинета почти неделю. Что будет дальше? — нежно провел по струнам, и боль, как по волшебству, начала отступать. — Из твоей жизни начнут пропадать не дни, а целые недели, а затем месяца?       — С этим я сам разберусь. Другой вопрос: что ты забыл здесь?       Венти ещё раз провел по струнам, поджав губы:       — Причин много… В первую очередь я тут за тем, чтобы взять ответственность.       И Кэйе вдруг захотелось рассмеяться с этого, абсолютно не задумываясь о последствиях, настолько комично звучали заверения об ответственности из уст такого как Венти.       — Ах, вот мы как заговорили, — не сдержал он ухмылки. — Совесть заела? За что? За то, что бросил меня, хотя обещал помочь? А что насчёт брошенного на произвол судьбы Монда? Хорошо поспал? Выспался за пятьсот лет?       — Я не…       — За что ты так со мной, великий Барбатос? Наказать хотел? Обещания для тебя пустой звук, да? Сколько из них ты нарушил за свою долгую жизнь, «друг»? Скольких ты погубил своим безразличием и наплевательским отношением? Скольких называл «друзьями», а затем бросил? — «как меня». — Раз тут такая история… Может, просто сам добьешь? А что? Тебе ведь не сложно!       — Замолчи.       — А ты мне рот не затыкай. Мне терять нечего. Я не боюсь тебя.       — А стоило бы.       Больше Венти ничего не сказал, игнорируя продолжающуюся озлобленную речь капитана. Он приложил палец к губам и, прикрыв глаза, шепнул что-то неразборчивое. Необъяснимая сила вмиг заставила Кэйю замолчать, будто что-то клейкое сомкнуло его зубы, не позволяя их разжать.       — Ты ошибаешься, — сурово отрезал бард, — твои слова меня обижают. Тебе стоит помнить, на кого ты смеешь повышать голос, и я мог бы действительно наказать тебя за это, но я не стану, — Венти за доли секунды ветром оказался у кровати Кэйи и осторожно провел рукой по его волосам, приподнимая отросшую челку. Тон его изменился и теперь нежной мелодией растекался вокруг, — И это не потому, что я такой великодушный Архонт, а потому, что понимаю твою обиду. Я вижу твою злость и принимаю её. Ты имеешь право думать то, что думаешь, ведь мы как-никак в городе свободы, просто впредь грамотнее выбирай слова или будь готов, что кто-то ответит тебе так же остро.       — Так ответь! — и Кэйа сам не понял в какой момент к нему вернулся голос.       — У меня тоже есть сердце, — грустно улыбнулся Венти. — И я не стану так обходиться со своими друзьями, — он приподнял челку выше и, склонившись, осторожно коснулся губами чужого лба, сразу отстраняясь. Касание вышло сухим и холодным, словно целуешь покойника в последний раз, но Кэйа просто принял это. — Клянусь, не стану. Я же говорил: ты тоже дитя ветров, а я, как Архонт, люблю всех своих детей. И я не буду ранить их словами лишь из прихоти, из глупой обиды, из оскорблений. Сотни мондштадтцев ежедневно говорят о том, насколько я бесполезный, и я не спорю, и я не в обиде на правду. Просто слышать такое от друга… сложнее, — Венти поджал губы, отстраняясь окончательно. — Я давно не чувствовал подобного…       — Тогда почему ты не пришёл? — голос Кэйи дрогнул на секунду. — Этому ведь была причина? Ты же не стал бы… — «бросать меня».       Тяжело выдохнув, Венти покачал головой из стороны в сторону и, сложив руки за спиной, принялся рассуждать вслух:       — Я не бросал тебя, — после секундной паузы продолжил он, — сам не знаю, что случилось. Обычно я внимателен ко всему, чувствую и слышу каждого, но ты просто исчез. За доли секунды будто растворился. Я перестал слышать, и это насторожило. Мне жаль, что так вышло. Пусть это звучит как оправдание, но я просто не успел найти тебя раньше, чем ты оказался здесь. Когда кому-то на Мондштадтских землях грозит опасность, я чувствую это. Ветер есть везде. Он видит и знает всё. Но как же так вышло, что ты скрылся от его взора? — Венти нахмурился и поднял глаза к лицу Кэйи. — Как ты это сделал? Что произошло той ночью?