Дождь не смоет всех грехов...

      Время замедляется, если не в сотни, то точно в десятки раз. Секунды превращаются в часы, а после и вовсе перестают сменять друг друга. Весь мир застыл в одном мгновении, запечатленном его глазами. Яркое солнце слепит, холодный ветер бьет в спину, рубашка мокнет от чужих слез, а перед глазами толпа людей, волокущая что-то почти бесформенное из воды. Нет… Это не что-то… Но как же… Огромное озеро у винокурни всегда было местом детских забав, летних купаний, местом для работы и отдыха, но оно никогда не становилось чем-то смертельно опасным. Дилюк ещё не видит полной картины и лишь урывками может её представить: осыпавшаяся мокрым пеплом некогда идеально белая рубашка, сейчас уже почти грязно-красная, разорванная в клочья, опутанные водорослями и рыболовными сетями длинные, стройные ноги, покрытые нерастапливаемой коркой льда руки. Всё это казалось дурным сном, но Дилюк смотрит на лицо и узнает его. И лучше бы он никогда в жизни его больше не видел, чем при таких обстоятельствах. Чужие глаза закрыты, грудь не вздымается в дыхании, смуглая кожа начинает то-ли синеть, то-ли зеленеть (издалека не разберешь), но яркость налитых кровью щёк ещё не покинула его. Дилюк ненавидит свои догадки, но это определённо Кэйа, так что могло случится за те короткие пару часов, что они не виделись? Всего пара часов… Глупые пару часов назад этот настойчивый кавалерист, вполне счастливый, ошивался в его таверне, паясничал, язвил и привлекал к себе всеобщее внимание, вот только уходил он с весьма негативным настроем… Нет, Кэйа не мог специально броситься на смерть, так беспричинно, он ведь вовсе не такой! Кэйа бы не стал… Ошибка, мастер Дилюк — прошлый Кэйа Альберих бы не смог, даже если б захотел, вы оба уже проходили этот урок той ночью, но этот… этого вы совершенно не знаете.       — ДЫХАНИЕ! Дыхание вновь пропало! — кричит кто-то, падая рядом с телом сразу же, как только Кэйа с вихрем брызг приземляется обратно в воду. Кричащий резкими, абсолютно неумелыми движениями, начинает разминать чужую грудь, так и не вытащив капитана на берег целиком, а лишь наполовину.       — Вытащите его уже из воды!       — Сети! Рубите сети! — кричит толпа вокруг, где каждый старается перекричать другого.       — Нет! Верните обратно в воду! Не видите что-ли? Он вновь начинает промерзать! — и правда… Дилюк бросает взгляд на чужие не шевелящиеся губы, которые начинают медленно обрастать ледяным налетом — инеем — слой за слоем превращающимся в наледь, прямо как на руках. И даже попытки спасаюшего в искусственное дыхание не растапливают скопившийся на коже снег. В конце концов он бросает это дело, вступая в спор с остальными.       — В воде он быстрее замерзнет!       — Он крио, ему обычный холод нипочём!       Обитатели винокурни спорят друг с другом, а в итоге не могут определиться и продолжают непонятную беготню туда-сюда, игнорируя потерпевшего. А он что? Лежит себе весь такой холодный и бездвижный, никому не обязанный и брошенный… Мертвый, доходит до Дилюка, но тот отбрасывает эту мысль, хоть она вновь и вновь поселяется в голове. Что же творится? У Рагнвиндра подкашиваются ноги, кажется, не может сделать и шага, но полное осознание ещё не пришло, поэтому тело действует. Стараясь не думать, он спокойно отставляет Аделинду чуть в сторону и направляется к телу, как ему кажется, быстрым шагом, но на деле лишь еле-еле переставляя ноги. Песок под ступнями холодный — такой же как тело — ХВАТИТ. Он ступает по нему, как по битому стеклу, царапая пятки. По пути попадается что-то склизкое и мягкое, наверное, водоросли — такие же, как вокруг чужих синеющих лодыжек — ПРЕКРАТИ. Рядом проносится кто-то из горничных в красном, почти цвета вина, сарафане, видимо, готовилась уехать сегодня в город — платье цвета подсыхающей крови, как чужая рубашка, пропитанная настоящей — НЕ ДУМАЙ ОБ ЭТОМ. Он не мертв, это не кровь, его ноги не в водорослях, а кожа не холодна. ОН НЕ МЕРТВ.       — Кто-нибудь, принесите чего-нибудь теплого! Скорее!       — Сердце… сердце ещё бьётся?       — Не прощупать… Руки и грудь полностью во льду…       — Да верните же его в воду!       — А чем это поможет?! Лёд всё равно не растает, хоть ты его в костер брось! Вот если бы… — голоса сливаются в один невнятный шум, а после вмиг наступает тишина. Нет, глаза ему врут, прямо как солнце и ветер, его глаза видят лишь иллюзию, чью-то выдумку, очередной кошмар.       Дилюк останавливается над головами и ещё раз смеряет взглядом чужие закрытые веки, растрепанные, полные мусора и водорослей, сине-черные клоки волос и исцарапанное, покрытое гематомами и ссадинами смуглое лицо, которое скрашивала лишь повязка, всё также плотно держащаяся на своих нитях. Потерять жизнь, но остаться при повязке? Какие странные у вас приоритеты, капитан Альберих. Подделка, несомненно подделка, это не Кэйа, Кэйа не может умереть так просто. Захлебнувшись или от переохлаждения, ударившись ли в воде о камень или будучи уже мертвым, попадая в воду — любой из вариантов не для него. Он не такой. И он не примет свою смерть так легко. И Дилюк не примет её. В голове всплывают образы из сна, и теперь он знает не только ощущения, когда легкие наполняются мутью, но и последствия потопления. В памяти, будто издеваясь, проскальзывает безобидная детская шалость, когда он почти оказался на месте недышащего. Кто же его тогда вытащил? Уже и не вспомнить, кому обязан жизнью… Как сидел тогда на берегу, пытаясь справиться тем, что всё могло так быстро закончится, что не было бы больше Дилюка, что он бы просто умер, не выплыв, а мир бы продолжил существовать без него, и что бы тогда было с отцом, с Аделиндой, с К… Не сейчас, это не к месту. Со сном и воспоминаниями он разберется позже: сначала нужно достать из мира иного своего неразумного братца.       — Все назад, — командует Дилюк, присаживаясь рядом с телом, кладет на его грудь руку и старается действовать так аккуратно, как только может, направляя пиро-энергию сквозь пальцы маленьким потоком. Его Глаз Бога остался в комнате, далеко отсюда, так что контролировать силу даже легче, его максимум сейчас — за пару минут полностью сжечь тело, всего крупица того, что он может сделать будучи в полной боевой готовности, но нужно быть осторожным. Мимолетом Дилюк цепляется взглядом за валяющийся неподалёку крио-Глаз, тот, пусть и слабо, но светится голубоватым, методично покрывая снегом ближайший, начинающий раздеваться, предвкушая зиму, куст. Раз артефакт не потух, значит есть шанс, значит Кэйа ещё жив и очень хорошо симулирует. (Думать, что это не более чем простая шутка или игра гораздо проще, чем принять ситуацию на грани. А проиграть он никак не может. И кому бы… Кэйе? Никогда в жизни!). — Эльзер, забери его Глаз Бога куда подальше, он не помогает, а лишь вредит! Остальные, соорудите переноску и несите всё теплое, что найдете: одеяла, шарфы, горячий чай, что угодно. — Дилюк чуть усиливает жар на кончиках пальцев и уже доходит до оголенной кожи, начиная прожигать и ее, оставляя россыпь бордовых пятен, но ответной реакции все нет. Кэйа слишком хорошо симулирует! — Не будет такого, чтобы капитаны Ордо Фавониус умирали на моём заднем дворе. Немедленно приходите в себя! — бурчит он себе под нос и двигает руки выше, кладет их на смуглое лицо и тонкую, кажущуюся такой хрупкой, шею, согревая чужую дыхательную систему. Чуть-чуть, ещё немного! Он не сможет притворяться мёртвым бесконечно!       Дилюк старается сам дышать вполне размеренно и сохранять спокойствие, но нервы уже на пределе. Обманывать себя все труднее и труднее, так же было и с отцом, когда он откладывал неминуемое, заставляя и его, и себя мучиться, но возвращаясь к Кэйе… Он не мог не успеть, сердце бьётся, он слышит, как оно гонит горячую кровь по чужим артериям и венам, как напитывает жизнью каждую клеточку тела, не позволяя сдаться, лишь глоток, один глоток воздуха! Всё не может быть кончено после стольких усилий! Бездна тебя дери, Кэйа, ради Мондштадта, ради приютских детей и рыцарей Ордо, ради Аделинды, ради самого Дилюка, в конце концов, ради самого себя дыши грёбаным кислородом!       — Мы даже не поговорили! — цедит он, сам не понимая, как от злости прижимает руку ближе, обвивая раскаленными пальцами шею умирающего, будто пытаясь задушить.       В длительном ожидании проходит ещё секунда, и Кэйа делает глубокий вдох, распахивая глаз, но смотрит будто мимо. Дилюк, как завороженный, не осознавая, переворачивает его, помогая откашлять оставшуюся воду и невзначай касается её, еще не успевшую убежать в промерзшую вокруг землю и песок. А вот и причина быстро находится — не полностью вышедшая из лёгких вода там и замёрзла, мешая нормальному дыханию. Прямо чудо какое-то, что Дилюк догадался согреть его горло, и он в который раз наконец подмечает то, насколько Альберих везучий: повезло выплыть к винокурне, повезло быть обнаруженным, повезло, что у Дилюка был Глаз Бога, тем более пиро, повезло, что он не оставил его умирать по старой обиде, повезло, что успел вовремя и повезло, что случайно не сжёг. Как же много совпадений, будто чей-то идеально выверенный план. Но оснований так считать слишком мало, вдруг Кэйа действительно выиграл у судьбы второй шанс? Каким бы этот шанс ни был по счету, Альбериху сейчас не до него, лишь стоило избавиться от остатков воды и тот безвольно повис на чужих крепких руках, а после был аккуратно уложен на колени.       Дилюк задумывается над всем произошедшим, забывая о горячести собственных ладоней и, с опаской, осторожно убирает их с открытых участков, начиная растапливать оледеневшие руки. От Кэйи пахнет тиной, грязной водой, морозом и… жженой плотью, но самих ожогов, кроме тех, что по неосторожности оставил сам Дилюк, кажется, нет, по крайней мере, видимых. Нужно будет лучше осмотреть его в доме и расспросить, как придёт в себя. Точно, а что он вообще тут…       — Мастер Дилюк…       Дыхание Кэйи выравнивается, и тот даже слегка жмурится солнцу, собирая у глаз морщинки и сжимая зубы, он в бреду шепчет что-то неразборчивое, лишь слегка ворочая языком и приоткрывая рот, а может просто стонет. Дилюк немедля накрывает его лоб и глаза широкой ладонью, пряча от назойливых лучей, но кожи не касается, боясь вновь обжечь. Как только, растопив руки и нащупав пульс, он убеждается в стабильности чужого состояния, позволяет себе отвлечься, всё ещё держа руку на чужом лбе, будто успокаивая. И Кэйа действительно прекращает метаться и шептать, окончательно отключаясь.       Аделинда падает на колени в полуметре от него, у самых ног кавалериста, всё ещё находящихся в воде. Брызги от движения попадают мужчинам на лицо, но ни один, ни другой не морщатся, лишь Дилюк проводит ладонью, высушивая мокрую щеку. Платье горничной уже слилось с цветом разворошенной земли, она ежится от холода и дрожит от слез, но хватает Кэйю за ладонь, прижимая её к своей щеке, вновь начиная плакать.       — Такой холодный… — единственное, что шепчет она.       — Да, холодный, — осознание всего, что только что произошло, начинает постепенно доходить до винодела, но он ещё не закончил — сначала довести дело до конца, а уж потом разбираться, обдумывать и принимать — пока ещё рано. — Теперь всё порядке, Аделинда. Пара сломанных костей, разрывов мышц и связок, переохлаждение, но он выкарабкается. Здоровье у него хоть и слабое, но восстанавливается быстро, помнишь? Все заживает, как на собаке, а стоит под дождь попасть — всё, простуда, — говорит винодел скорее для себя, осторожно выбирая, стараясь сильно не дергать, из выцветающе-синих волос запутавшиеся там ветки и листья.       — Дилюк, — шепчет она, не поднимая глаз с чужого умиротворенного лица и медленно, равномерно вздымающейся груди. — Ты не представляешь, насколько я тебе благодарна. Спасибо, обещаю, я…       — Это мой долг — помогать младшему брату, верно? — откидывает он с чужого спокойного лица мешающую челку и, будто невзначай, проводит костяшками по уже подсыхающей на солнце щеке. — Твои ведь слова, а я просто делаю то, что должен, — и на его губах расцветает аккуратная, совершенно незаметная чужому глазу, улыбка.