Священный отряд

Утро застало город в руинах. После того как Майк и Ханджи нашпиговали Зика копьями, он ощутил, что все. Конец. Это его последний бой. Кровотечение в руках и ногах остановили уже в госпитале, раны зашили, на собственное лицо смотреть не хочется. Сколь прекрасным оно было раньше, столь ужасным стало после этой войны. Лежа в коридоре на лавке он всю ночь думал о том, что пора увольняться. Уходить надо в зените славы, а у него больше нет сил заниматься войной. Раненых столько, что они лежат на полу, сидят на подоконниках, Смиту, как средне пострадавшему, выделили целую лавку, в палатах в основном лежат ребята на ампутацию. Всю ночь раздавались истошные крики, не помогал даже опиум. Он же видел, что девчонка пыталась остановить Зика. Уговорить прекратить, сделала даже больше, чем Эрвин от неё ожидал. Но Зик решил остаться. Почему? Не оттого ли, что культ успел захватить Аккермана? Это странно. Эрвин бы никогда так не сделал. Эрвин бы никогда не поставил частное выше общего, как бы ни был влюблен. Но он, может, и не влюблялся никогда после Мари. Были те, с кем ему понятно, с кем удобно. Никаких бабочек, ни желания пожертвовать собой ради кого-то конкретного. Ради всех — да. Но «все» очень абстрактны. Возможно «все» — это никто. Часов в шесть утра Эрвин садится, не в силах терпеть боль. На жесткой лавке ему только хуже: боль от застарелых ран после взрыва с новой силой кусается в теле. Ты — ничтожество, Эрвин. Ты в газетах всем расскажешь, как было побеждено главное чудовище, а остальные бежали в ужасе. Но ты не расскажешь, что сам вышел в тираж и теперь либо на пенсию, либо, как Закклай, стать кабинетным командиром. Он опирается на трость и осторожно переступает через спящих раненых на полу, благо, его на первом этаже расположили. Он столько лет был абсолютно несправедлив к себе и своим подчиненным, что сейчас хочется сделать единственно правильную вещь. Эрвин выходит на улицу: дома, как сломанные зубы, топорщатся в темноте. Нет ни факелов, ни привычного гвалта спешащих на рынок хозяек, только тишина, глухая и мертвая. По улицам в неестественных позах раскиданы тела, которые не успели убрать. Трость Эрвина — единственный звук на многие метры вокруг. К счастью, разрушена только половина столицы, остальное за дворцовой площадью осталось нетронутым. Он медленно ковыляет к королевскому дворцу, в окнах которого теплятся огни. Королеву нашли после битвы под вечер, когда перебили всех чистых — она пряталась в тронном зале, ведь от катакомбы завалило полностью. Что с ней произошло описать не смогла, вроде, в титане она понимала все, что происходит вокруг, но сказать ничего не могла, как и ослушаться приказов Зика. А потом она просто проснулась одна в зале, а снаружи уже бушевала битва. Эрвину хочется поступить правильно. Не выгодно, а правильно, впервые за столько лет. Он проходит через развороченные ворота и ковыляет к фонтану. Помнится, здесь они с Пиксисом здорово рогами столкнулись, хорошо, что это осталось в прошлом. Кажется, будто это было давно, так давно, что и не вспомнить, сколько лет минуло, на самом же деле чуть больше месяца прошло. Во дворце горит только половина факелов. Слуги и аристократия в битве не участвовали, поэтому они все ещё здесь, продолжают жить своей обычной жизнью. Подумаешь, титаны сделали несколько дырок в крыше, можно просто сменить покои. Легкие неудобства. Эрвин спускается по винтовой лестнице вниз, к подвалам Закклая. Он уверен, что Леви там, раз катакомбы больше недоступны. Отпустить Леви. Вот, зачем он пришел. Отпустить, чтобы он спасся, чтобы не пережил все ужасные пытки, которые может подарить ему Дариус. Даже если после Эрвина будут судить как предателя — есть ли разница теперь? Он никогда не сможет больше жить полноценной жизнью, его тело всячески будет противиться, болеть, не давать спокойно лежать, стоять, сидеть. Можно выпить опиум, но… Это будет ещё более жалкое зрелище. Обдолбанный бывший командор в своих покоях рассуждает о старых победах. Позор. Аккерман обнаруживается в главной, излюбленной пыточной: он стоит в железной клетке, полной шипов, чтоб было не дернуться. На звук открывшейся двери Леви лишь щурится. — И тебя позвали посмотреть? — грубо выплевывает слова. Эрвин облокачивается на трость, глядя на него очень устало. — Я сам пришел. Чтобы сделать то, что должен сделать. — Хочешь лично меня прикончить? Сам вытащил из подземки, сам и убьешь, как от рук отбился. Логично. Эрвин подходит ближе, пламя почти истлевшего факела стремительно догорает, и лицо Леви в тусклом оранжевом свете будто из глины вылеплено. — Я хочу тебя отпустить. Мне невыносимо думать, что Дариус сделает с тобой и наверняка организует публичную казнь, раз с Зиком не вышло. Майк и Ханджи убили его, не знаю, видел ты или нет. Эрвин впервые видит Леви таким растерянным, как ребенок. Удивление граничащее с отчаянием. — Это невозможно… — шепчет. Если бы мог вертеть головой, обязательно бы это сделал. — От него ничего не осталось. Гигантская дыра в мясе зверя. Так что не переживай, что могилу будут осквернять. Её не будет. Скажи честно: кем он был для тебя? — Эрвин все еще хочет понять, как это случилось. Что такого Леви увидел в алкаше и распиздяе, кроме умных речей? — Он… — Аккерман громко сглатывает. — Он правда был королем. В нем чувствовалась порода, тонкость, любовь к людям. С ним можно было договориться на крупную диверсию против Марли, но новое теневое правительство никогда бы на это не пошло из гордости. Чужеземец, самозванец, урод. Кенни Жнец мне как-то сказал, что королевские дети знают, как был сотворен мир. В нем это было, как будто он не совсем человек. Зря вы устроили пытки для всего отряда. Тогда не было бы таких фатальных разрушений. — Леви опускает глаза, чтобы не показывать пару слезинок, блеснувших в полумраке, как алмазы. Плакал ли он хоть когда-то на памяти Эрвина? Никогда. — Ты пытался его остановить, ведь так? — Эрвин оглядывается в поисках ключа от клетки. — Да. Все пытались. И отряд, и солдаты… Представь, что было бы, если бы он сражался за нас. За Элдию. Мы бы могли освободить оставшихся на континенте и диктовать им условия переговоров. Скольких он в титанов обратил? Сотни. От него пользы было бы больше, чем от всех шифтеров вместе взятых. Но вы выбрали пытки. И теперь остров без защиты, без стен, без колоссов, без правителя, что может вдохновить народ, чистых тоже нет. Только Эрен. Пиздюк, едва научившийся себе жопу подтирать, у нас защитник государства. Прекрасно. Ты весь переломанный, сколько погибло вчера? Сотни? Тысячи? Сколько дееспособных солдат осталось в армии? Мы в жопе, Эрвин. В настолько глубокой жопе, что я даже не знаю, имеет ли смысл меня отпускать. Здесь мне жизни не будет. На континенте тем более. Мне некуда пойти, меня никто не ждет. Отряд за меня не впишется, ты и разведчики — тоже. Проще просто мне снести башку, это избавит всех нас от кучи проблем. Эрвин молчит. Горько. Что и он сам, и Леви так думает. Будущего больше нет, есть одно растянувшееся во все стороны бесконечное «сегодня». — Я не смогу убить тебя. — Эрвин отворачивается. — Думал, что смогу, но нет. Не смогу. — Уважь. Не хочу сдохнуть от руки какого-нибудь мудака. И то верно. Но Эрвину придется подготовиться к этому, он не может вот так просто взять, и лишить Леви жизни. И чертового ключа нет, связка с гвоздика пропала. Что, Закклай так боится Аккермана, что даже ключи с собой забрал? Дверь открывается со скрипом петель, первым заходит Пиксис, следом Дариус и пара полицейских. — О, Эрвин, а мы думали послать за тобой. Ну что, он сказал, куда делся титан-прародитель? — Я полагаю, что мы его взорвали. Очевидно же, что он был у Зика, иначе как бы он управлял королевой и обращал людей в титанов? Наверняка это он сломал стены и обратил колоссов, чтобы исключить угрозу для всего мира и лишить нас защиты. — Эрвин говорит то, что от него хотят услышать. Если это живое существо… Оно должно быть крайне живучим, иначе, скорее всего, никаких бы титанов не осталось. Но где оно? Эрен говорил, что чувствовал, как из него что-то тащат, прямо из позвоночника. Что-то длинное, будто это червь. — Слушай, Эрвин, ты помнишь наш разговор у фонтана? Я запомнил его в красках. Мы хотим сделать тебе предложение, от которого невозможно отказаться. Так ты не попраешь свою честь и репутацию, а мы не будем участвовать в личных разборках разведкорпуса. Эрен Йегер утверждал, что Леви Аккерман был в пещере. И если мы не нашли никаких следов прародителя в марлийских псах, так может, посмотрим у него? Эрвин сжимает зубы. — Если вы вскроете его, как консервную банку и прародителя там не окажется, я… — Нет. Нет-нет-нет, Эрвин, у меня есть идея получше. — Пиксис щурится. — Давай-ка я напомню тебе твои же слова. Всегда нужен образ героя, мученика. И образ злодея, который держит в потных ручках всю власть. Для обывателя герой, обязательно выходец из низших слоев, должен победить злодея своей бытовой смекалкой, стремлением к победе, яростью. Злодей должен быть социальным статусом повыше, с образованием. Аристократ, может, богатый купец, или сам король. И, когда герой побеждает злодея, тогда заканчивается война. Мы скажем, что Леви Аккерман победил чудовище. Но нам необходимо его… Подрихтовать. Ведь взрыв был такой силы, что у героя наверняка оторвало руки и ноги, а глаза больше не видят от каменной крошки. Пришлось ампутировать те остатки, что остались обугленными. Если он начнет дымиться — то мы будем уверены, что он тоже титан и заберем прародителя. От такой боли любой сломается. А если нет… Поставим герою памятник и будем выкатывать на коляске в годовщину победы. Предатель не должен умереть. Он должен жить. Мучительно долго. Правда, Дариус? — Пиксис облокачивается о стену и забивает в трубку табак. — О да. Мои ребятки специально нашли для тебя нетронутое лезвие. Мы хотим, чтобы он пострадал от того, чем убивал солдат. У Эрвина подрагивают пальцы. Невыносимый выбор. Убить Леви и умереть самому, или сотворить с ним весь тот ужас, что предлагают старики? Возьми себя в руки. Просто снеси ему голову, и будь, что будет. Нет. Он всегда был уверен, что ничто не сможет его надломить настолько сильно, ничто не может его напугать. Но смерть Леви его… Пугает. Вводит буквально в ужас. — Я нагрею масло для глаз. — Дариус вразвалочку уходит в другую часть пыточной. Эрвин смотрит на лезвие, что ему вежливо вручили. Смотрит и не может поднять руку. — Что же ты медлишь, Эрвин? — Пиксис ехидствует. — Ты ведь именно этого и хотел. Или на плац общественного мнения ты готов положить только пушечное мясо, но не своих друзей? Впервые Эрвин столкнулся с тем, что чего-то не может. И это понимание окончательно уничтожает его, как личность. Он оборачивается к Леви, тот настороженно замер, одними губами шепчет «убей». — Я просто хочу, чтобы ты знал, что я сейчас совершаю свой самый мазохистский поступок. *** Никаких эмоций не вызывает ликование жителей в городах. Разведку закидали зерном и монетами, военной полиции кланялись в ноги. За две недели так и не подсчитали количество трупов, раскиданных по столице, каждый день добавляется ещё сотня. Некоторые раненые в неподобающих условиях начали страдать от гангрены. Эрвин улыбается горожанам механически, и машет механически, хоть и больно. Ты ведь всегда об этом мечтал. Узнать правду и показать, что все смерти были не зря, что разведчики — настоящие герои. Почему же сейчас тебя воротит от похвалы? От восторгов, от громких слов. От застолий, на которых тобой восхищаются, придворный живописец требует написать портрет в полный рост — чтоб командор там на белом коне был! — а придворный скульптор уже начал сочинять памятник Леви Аккерману. Все мысли Эрвина сейчас где-то в госпитале. Пятеро покусанных медсестер, один медбрат, получивший сотрясение, потому что неправильно взял Аккермана и коснулся промежности, двое лечащих врачей, что отказались от такой великой чести… Леви буянил и пытался убить себя, Эрвина слал нахуй, Ханджи отправлял в пизду, а разведчиков к нему Смит не пускал. Рано. Разочаруются в своем великом герое. Пожертвовал собой и добил чудовище… По всему королевству пронеслась весть. Леви стал легендой, образцом для подражания, человеком, на которого мамы будут равнять своих сыновей. Выросший в подземном городе, воровавший, бандитствующий, он бросил старые дела и отдал всего себя служению в разведкорпусе, чтобы спасти всех. Мудрый командир Эрвин Смит простил его прегрешения и помог найти путь к свету и добру, и вот, Леви самоотверженно пожертвовал собой, чтобы наверняка сразить самое страшное чудовище в истории человечества. Какая же хуйня несусветная. Придумывал это Дариус. Когда весь разнеслась — её величество Хистория неделю не выходила из комнаты, была занята истерикой, а потом вдруг без присмотра сбежала к Леви в больницу. Он её не покусал и даже не заплевал, наверное, постеснялся. Хистория читала ему книги, кормила с ложки, но белье не меняла — Леви попросил оставить ему хоть немного гордости. Единственный человек, которого он к себе теперь подпускает. Хистория порывалась пойти поучиться на курсы медицинских сестер, но военный совет вежливо попросил ее не делать этого. Третий день она катается на повозке, навещает раненых, и клянется восстановить столицу во всем блеске и величии. Эрвин не знает, где найти сиделку для Леви. Не взваливать же этот кошмар на королеву? Аккерман не позволит. И правда, стоит оставить ему хоть немного гордости. Новый лечащий осторожно спрашивает, скоро ли разведкорпус найдет им кого-то в помощь с буйным пациентом, потому что даже самые мускулистые санитары отказываются ему жопу подтирать. Женщин он башкой не лупит, но кусает. На мужиков — ссыт. И ржет, как дед старый, которому все в этой жизни позволено. О намерении уволиться он пока не говорит. Рано. Нужно дождаться, пока отстроят столицу, пыль уляжется, новые земли, наконец, будут исследованы хотя бы примерно, чтоб карту составить. Вокруг королевства столько всего… У него внутри что-то замерзло, отмерло, как будто он перестал быть теплокровным существом. Ничего не радует, но и не расстраивает. Ханджи как-то сказала, что у него теперь глаза мертвые. Пускай. После того, что случилось, он не очень понимает, есть ли смысл сражаться дальше. Марлийцы просто уничтожат их и возьмут королевство штурмом, а они и противопоставить ничего не смогут. Дина говорит, что у них есть армия, но надо дождаться весны, чтоб они не замерзли. Семь сотен обученных воинов, которые пойдут защищать свое любой ценой. Стоит только построить корабли, и у Марли не будет никаких шансов… Эрвину насрать. Он не поведет их на смерть, не будет участвовать в битвах, от него остался только разум, который потерял интерес. Немощное тело, бесполезные потуги играть роль великого командира. По вечерам он начал попивать виски, часто с Диной. Та оказалась страшной алкоголичкой, и оправдывала это бессонницей. Но Эрвин знает: она запивает свое горе, а он свое. Так или иначе, Зик был её сыном, каким бы монстром он ни стал. А Леви был его ближайшим другом, какие бы выборы ни сделал. Дина болтает обо всем и не о чем, она отвлекает Эрвина от того серого тумана, что поселился в голове. Она смешно шутит, называет его малолеткой и курит сигареты, стряхивая пепел на дорогой королевский ковер. Это не попытка залезть к нему в трусы, втереться в доверие. Просто больные друг к другу тянутся, и расходятся в разные стороны после выздоровления. Утреннее похмелье стало уже привычным. Эрвин зажевывает его сладкими жирными пирожками, которые приносят с кухни. Помогает. Это Дина его научила. А ещё научила блевать носом. Вздор какой. Он не хочет, чтобы кто-то узнал об этом. Что Эрвин Смит человек, а не образ. Нельзя показывать это Ханджи или Майку, никогда. Зато можно взбалмошной первосвященнице, которая ржет от слова «сракотан» и залпом полбутылки глушит. В конце концов, они в одинаковом положении. Ей нельзя уронить авторитет в глазах культа, вера в святость тут же пропадет. Ну будет ли святая женщина спорить, что может спрятать орех в... Фантасмагория. Боль никуда не девается, не утихает, разочарование множится. Эрвин почти не слушает на военных советах, неинтересно. Как-то он заметил, что госпожа Фриц во время пылкой речи Закклая тихонько отковыряла из носа соплю и на костюм ему прилепила. Почему то, что ему казалось отвратительным в Зике, кажется очаровательным и живым в Дине? Наверное потому, что женщины в мире Эрвина всегда были с другого мира, им позволено гораздо больше, мужчина же обязан быть стойким и в руках себя держать. И квасить потом вискарь до блева. Прекрасный выбор, командующий Смит. Выжившие продолжают разбирать завалы. Частично вернулись жители столицы и помогают военным в этом нелегком деле. Им придется восстановить водоочистительную фабрику, и здание суда, и дома, так много… Эрвин наблюдает за этим из окна дворца. Ему там делать нечего. Он сам переломается, если поднимет что-то тяжелее своей трости. Во двор зашла фигура, замотанная в шкуры. Так одевались бедняки в деревнях, справедливости ради, шкуры грели гораздо лучше курток разведкорпуса. Эрвин безразлично переводит взгляд на фонтан. Птицы… Может, в церковь сходить? Не покаяться, просто внутренне поговорить с богинями. Дина говорит, что тот свет для всех элдийцев существует и народ связан сияющими нитями. Эрвин в эти пьяные бредни не верит, ему кажется, что на том свете покоя тоже нет. Непременно кто-то доебется, пусть это будут хоть богини, хоть дьяволы. Он сам себе отвратителен. Все твое величие всегда было пшиком, ты пытался дотянуться до короны, рубежа, который никогда не принадлежал тебе. Доказать всем, что ты всемогущий и сам в это поверить. Это даже звучит жалко. В дверь стучат. — Войдите. — Эрвин не переводит взгляд с окна. Там гораздо интереснее. Прибежали два невероятно пушистых кота и скачут, пытаясь зубами поймать снежинки. — Здравствуйте, господин Смит. Я слышала, вы ищите сиделку для народного героя? — вежливый женский голос. Эрвин все еще наблюдает за котами. — Ищу. Видите ли, господин Аккерман немного повредился в уме и теперь дерется, кусается, плюется, ведет себя очень неподобающе. Мы планируем держать это в тайне. Если вы физически слабы, то вам эта работа точно не подойдет. — Не волнуйтесь, у меня обширный опыт. Устала сидеть без дела в культе, меня сослали на остров за эксперименты над людьми, так что как обездвижить кого угодно я знаю лучше прочих. Не переживайте, экспериментировать с капитаном я не намерена. Эрвин фыркает. — Выходит, вы выросли в Марли? И как оно было? — Неплохо. Я работала на правительство, но, к сожалению, они перегрызлись между собой, а в титана превратили меня… Спасибо культу стен, что забрал всех из Квинты и дал кров и еду, не раскрывая наших личностей. Боюсь, что жители бы просто нас линчевали. — Правильно боитесь. Не трепитесь об этом никому ради собственной безопасности. Но зачем вам сидеть с инвалидом? — Я слышала, за это хорошо платят. Видите ли, господин Смит, я на многое готова за деньги. Скажут пытать — буду пытать, скажут лечить — вылечу. А эта работа оплачивается неприлично дорого. Эрвин, наконец, переводит на неё взгляд. Вся в шкурах, волосы спрятаны за шапкой, большие глаза, тонкие губы. Он отсмотрел столько кандидатов, и все они не подходили. Ни хилые мужички, ни девочки ростом в полметра. — Давайте вы пройдете недельный испытательный срок, а там посмотрим. — Эрвин достает бумаги из стола. — Как ваше имя? — Елена.