Священный отряд

Штора пузырится в голубых сумерках, в комнату врывается прохладный ветер, сопровождаемый шумом волн. Ему нравится этот дом, он получил его несколько лет назад после маленькой гражданской войны на другой части континента. Не в гетто. На самом берегу. Они все еще спят по-старинке, Зик прижимает Леви к кровати весом своего тела, только так и получается заснуть. Аккерману нравится здесь. Жить, исследовать, трахаться, он себе даже отвоевал целую комнату, в которой пытается что-то мастерить. Потому что теперь можно, потому что теперь знаний достаточно и книги — интересные. Зик приподнимается на локтях и идет закрывать окно, чтобы холодный воздух не разбудил Леви. Аккерман перестал просыпаться от любого шороха и научился спать столько, сколько требует организм, а не долг. Зик спускается в кухню и первым делом закуривает, пока ставит кофе. Леви говорит, что здесь красиво. Гораздо лучше того замшелого домишки в Стохессе, все слишком новое, слишком чистое. Через два часа они пойдут тренировать кадетов, а через месяц — поедут на очередную миссию. Аккерман оказался удивительно полезным микротитаном в их отряде. — Все будет так, как хочет Эрен. Зик вздрагивает, подавившись горьким дымом. Она снова сидит в углу, будто была там всегда. Будто только и ждала, когда он поставит кофе на газ. — Эрен, или ты? — Зик кривит губы. — Признайся, что тебе не нравится, что мы не разделяем твою точку зрения. Не уничтожаем, а исследуем. Не подчиняем, а наблюдаем. — Все будет так, как хочет Эрен. Зик фыркает. Да-да, конечно. Видели мы, как хочет Эрен, только через его труп все будет так. Он сощелкивает пепел в хрустальную вазочку, упавшие чуть раньше хлопья спешно сметает со стола ладонью. Леви важно, чтобы было чисто, и Зик правда старается. Не до идеала, но старается. Он научил Аккермана пить кофе и шататься по театрам, они объездили почти весь континент, правда, не везде были с мирными намерениями, но это неважно. Ему впервые в жизни стало так спокойно, так понятно, что он перестал вспоминать остров и все, что с ним связано. — Перестань сопротивляться. Ты должен умереть. Зик оборачивается, тело моментально сковывает оцепенение. Щека упирается в липкую розовую кость, в рот льется горькая кровь, он давится, чуть не захлебнувшись. Запах гниения такой сильный, что глаза слезятся. Он с трудом поворачивает голову наверх: на него оскалилась гигантская рожа, сжимающая исполинский кулак и заливая его кровью. В рот, нос, глаза, она старается, но все равно малая часть попадает в рот. Девочка стоит сбоку и продолжает смотреть. — Закрой пасть. Прекрати мучения. Ты должен умереть. Зик открывает глаза резко, дышит тяжело. Сон. Снова сон. Он потерялся. Что из этого сон? Бесконечный белый песок и синее небо, или то, что происходит сейчас? Колоссы не просыпаются уже неделю. Странно… Они дышат, ворочаются в костях, но не мерзнут, не коченеют. Пик унесла их с Леви в самое сердце острова. Горы недалеко от столицы… Здесь их точно искать не будут. Пока что. Вчера Пик приносила газету: откровения папаши опубликовали на первой странице. Что случилось с чистыми он не знает. Пятьсот человек в заброшенном городе… Найдут пропитание и будут топить снег. Там домов тысяч на тридцать населения, уж как-нибудь до весны дотянут. Зику не хочется с ними связываться. Не лучшие представители Марли, не все они попали на остров за жалкую политическую провокацию. Есть там и по-настоящему страшные элементы. В рай ссылали по нескольким причинам: политические преступления, серийные убийства и преступления против человечности. Был там, например, мужик, который догадался отравить воду в маленьком городке… Неважно, скольких убила разведка. Не могут эти пять сотен человек быть исключительно бедными репрессированными мужчинами и женщинами. Метель задержит их в Квинте на какое-то время. Если за ними никто не пришел… Пропажа матери ударила больно. Зик уверен: они могли это предотвратить, если бы не оставили её. Эти странные люди в форме и раньше её преследовали, что, если теперь с ней случится что-то дурное? Он садится в кровати, трет кулаками глаза. Снега за ночь навалило по пояс, не видно даже гигантскую колею, оставленную Пик вечером. Она снова сбежала в столицу, надеясь что-то разнюхать про остальных. Зик упирается ладонями в деревянный подоконник, долго смотрит вдаль. Рассвет только занялся на горизонте. Чужие руки ласково обвивают со спины, Зик чувствует недовольное сопение между лопаток. — Опять кошмары? — шепот. Зик кивает в ответ, осторожно перехватывает ладони, переплетает пальцы. Леви заставил его побриться, привести себя в какое-то подобие порядка: в бороде было так много запекшейся крови, что проще срезать, чем вычесывать. Волосы на голове за эти полгода отросли так, что теперь их можно частично убрать в небольшой хвостик, лицо осунулось. Он так много времени провел в путях… Сколько лет? Со счета сбился. Хватило бы на ещё одну жизнь. Или на целых десять. Имир позволила ему прожить множество жизней. Воображаемых, но там они казались настоящими. В одной он состарился рядом с Пик, они читали книги, открыли магазин с чаем. Это была такая хорошая, такая простая жизнь. Может быть реальность осталась там? Он проснется в мире, где ему восемьдесят, где не было никогда никаких титанов. В другой жизни они работали на Тайбера и умерли где-то на поле боя. В третьей — оба погибли в гуле земли. В четвертой — Леви отрубил ему голову, и они никогда так и не смогли нормально поговорить. И всегда все было так, как хочет Эрен. Всегда. Всегда. Даже в том сладком варианте без титанов. Как будто Имир ждала именно Эрена две тысячи лет, а получила — обезьяну с идиотскими шутками. Ты никого не сможешь спасти, потому что эта роль никогда не была отведена для тебя. Прародительница играет в кости, а ты ничего не можешь с этим сделать. Зик разворачивается и крепко обнимает Аккермана. Они почти не говорят. Зик готовит из того, что приносит Пик, таскает в дом снег и топит его, чтобы помыться, большую часть времени проводит в постели, нежно-нежно касаясь кончиками пальцев спины Леви, что дремлет, сопит где-то в шее. Непонятно, что дальше. У тебя есть координата, но нет отряда… Или у тебя нет координаты, а на самом деле ты там, с Имир? Ночью снится песок, белые глаза, шепот. Ты должен умереть, ты должен умереть… От прикосновений к позвоночнику Аккермана ощущение, будто пальцы щекотят искристые пузырики шампанского. Зик готов этим заниматься хоть каждый день, его расслабляет. В голове совсем пусто. Как будто у них обоих села батарейка после всего, как будто сил больше не осталось ни на что. Он не отпускает Леви от себя, впрочем, капитан не выражает недовольства. Зика успокаивает долго смотреть на снег в окно, дышать морозным воздухом в форточку, у камина лежать на медвежьей шкуре, ткнувшись лицом в ноги Аккермана, ластиться, пока его гладят. Реальность и те его жизни в путях будто наложились друг на друга. Ему кажется, что все это уже было в других декорациях. Но там не было координаты… Ни в одном из вариантов Зик её не забирал. Она так и оставалась у Эрена, и он творил свою волю. — Тебе снится что-то одно, или разное? — Леви залезает на кухонный стол с ногами, складывает их крест-накрест. — Разное. Но чаще прочего мне снится, как ты отрубаешь мою голову. Вокруг маршируют колоссы, а мой брат этим делом управляет… — Зик жмурится на секунду, замерев над оставшейся со вчера рыбы. Он её заморозил в лед на улице, теперь осталось нарезать, полить соком лимона и не нажраться тоненьких костей. — Зачем мне отрубать твою голову? — Аккерман сильнее кутается в шерстяной плед. — Ты и в воображении умудрился меня настолько заебать? — Нет… Мне кажется, ты пытаешься отомстить за смерть Эрвина. Помню, что я положил всю разведку камнями. Эрвин в авангарде был. Не понял только, почему ты меня сразу не убил, а вытащил из титана, речь толкнул. Как будто ждал, что прибежит Пик и не даст этого сделать. Не знаю. Это какой-то бред, если честно. Ты там за мной носишься, сторожишь, все грозишься убить, и не убиваешь. — Зик отрубает рыбью голову. Аккерман фыркает. — Почему я такой тупой в твоем подсознании? Это даже обидно. Нахрена мне было медлить с убийством, если это была месть. Не очень понимаю. — Леви пальцем подтягивает к себе кусок рыбы и лимон, нюхает. — Че, прям так жрать? А плохо не станет? — Не переживай, в твоем организме достаточно гельминтов. — Зик закусывает улыбку. Леви демонстративно закатывает глаза и осторожно пробует рыбу на язык. До вечера они занимаются ничем. Из ещё одной рыбной тушки была сварена уха с картофелем и остатками вчерашнего молока, Аккерман мягко выспрашивал про сны, больше удивлялся. Почему твое подсознание не может представить нас вместе? А ты можешь? А мы вместе? Перед ужином Леви долго в ванной сидел. Что он там делал Зик не интересовался, был занят рассматриванием картофеля в печи. Красивый картофель, румяный, ещё немного и захрустит… Рядом с ним золотится рыба. Это все для Пик. И для Леви, если он захочет. Запах по комнатам плывет просто сказочный, терпкий от трав, сладковатый — от картофеля. Он вытаскивает противень из печи и ставит его сверху, накрывает несколькими слоями тряпок, чтоб не остыло. Вроде нихуя полезного сегодня не сделал, а все равно ощущение усталости накатывает. Хочется упасть в кровать, сжать крохотного капитана в руках и вырубиться до рассвета. Но страшно. Страшно снова очнуться там, посреди бескрайнего песка… У Зика срывается дыхание, он старается делать глубокие вдохи и выдохи, успокоить бешено бьющееся сердце. Ледяной дождь барабанит по обнаженной, не успевшей затянуться, коже. Он не может больше терпеть. Слишком много боли, и это чертово копье… Напугает того, кто боится смерти. А Зик уже ничего не боится. Он просто не хочет следовать чужому плану из принципа. Господин Ксавьер, вы смотрите? — Эй… — половицы тихонько поскрипывают. — Эй, посмотри на меня. — ласковые руки отнимают ладони от лица, Аккерман смотрит на него пронзительно снизу-вверх. — Это реальность. То, что происходит сейчас. Это единственная реальность. Нет никаких других вариантов. Иллюзии, мороки и миражи. Ты держался молодцом, Эрен. С остальным разберется твой брат. — Она не успокоится, понимаешь? Она не даст нам понять, как работает координата. Она будет пытаться убить нас. — Зик бормочет себе под нос, стараясь не смотреть капитану в глаза. Аккерман тянется наверх, на носочки, затыкает его невесомым, осторожным поцелуем. Тянет за шею вниз, чтоб наклонился, мудак такой, понавырастают тут, понимаешь ли… — Я не разбираюсь в судьбах мира. — Леви шепчет в губы. — Но я разбираюсь в стали. И я знаю, как отличить хороший клинок от дурного. Говорю тебе без хвастовства: в убийстве людей и человекоподобных существ я один из лучших. Даже если прародительница лично захочет забрать этого блядского червя, пока мы не закончили… Она будет разрублена пополам. Убить тебя моя привилегия. Сдохнешь, когда я захочу. Не раньше. Зику сейчас хочется его целовать, чтобы почувствовать вещественность происходящего. Перед глазами стоит залитый светом город, горящие дирижабли в небе и куски стены в ладони. И одновременно губы Аккермана, его лицо совсем близко, серые глаза, которые будто заволокло утренним туманом. — Если они живы, я… — Зик замолкает, глядя на палец, коснувшийся губ. — Я знаю. Поцелуй меня. Сейчас. Зик слушается. Наклоняется и с нежностью целует, руками осторожно касается спины. Теперь страшно. Без прямого контакта с тварью сдетонировать не должно, а все равно страшно. Аккерман жадно за него цепляется, льнет. Кажется, что он стеклянный, хотя это не так. Сожмешь сильнее и все, конец. Леви чувствует это и злится. Привык иначе. Без рамок, нахрапом, грубо и больно. — Пошли. Так и будешь надо мной теперь трястись, идиот? — Леви тянет его с собой. Зик идет за ним, как ослик на веревочке. Ему и правда страшно. Все должно зависеть от состояния Леви, от его внутренних ощущений и чувств. Но Аккерман тащит его в спальню, грубо валит на кровать, целует, как в день их знакомства. Зику это нравится, вот только… Я хотел просто играть в мяч… Синее свечение отражается в глазах отца. Зик моргает — Леви держит его за подбородок, цепко вглядывается в зрачки. — Прекрати бояться. — Я не боюсь. Я люблю тебя. Сосредоточься. Ему приходится прикладывать усилия, чтобы картинки перестали накладываться друг на друга. Аккерман сидит на его бедрах, одетый, всклоченный. В этом домике он совсем перестал переживать о внешнем виде, вместо расчески и то руку приспособил. Зик медленно снимает с Леви мятую рубашку, любуется, как соскальзывает голубоватая в полумраке ткань с плеча. Медленные, горячие поцелуи. В ушах звенит. Это реальность. Нет никакой другой реальности. Только эта, в заснеженном горном домике, где нет ни единой души. Ни прародительницы, ни Пик, никого. Он бы так хотел остаток жизни провести. Лежать рядом с ним в тишине, слушать, как трещит печь, разделывать рыбу на рассвете. — Обещай, что скажешь, если что-то не так. Пожалуйста. Это очень важно. — Зик сцеловывает с чужих губ всю нежность, всю ласку. Он чувствует, что в нем слишком много чувств. Пальцы пробегаются по позвоночнику, мурашки облепляют мгновенно. — Ложись. Давай осторожно. Я не знаю, что эта тварь может выкинуть. Аккерман перекатывается на кровать, упирается локтями в матрас, глядя из-за плеча. Прости. Нельзя теперь просто потрахаться как раньше, не задевая спину. Лучше прощупать границы дозволенного. Внешне как будто ничего не изменилось. Нет ни шрама, ни белесых следов, укус на загривке покрылся бордовой корочкой. Зик с нажимом проводит ладонью и пальцами обводит позвонки. Леви прошивает крупная, ощутимая дрожь. — Плохо? — Наоборот… — тяжелый выдох. — Это слишком приятно. Зик наклоняется, целует сначала шею, мокро, с едва заметными отметинами. Хочется. Клеймить его хочется, истрогать, сделать эту ночь чем-то особенным. Потому что теперь они на одной стороне — стороне Леви. И важно, чтобы Аккерман не забывал об этом ни на секунду. Он ведет губами ниже, останавливается между лопаток, втягивает в рот нежную кожу, ставит засос прямо на позвоночнике, под укусом. Леви высоко стонет, Зик чувствует, как у него волосы дыбом встали. Ему тоже приятно, но не настолько. Как будто по зубам дали электрическим разрядом, приходится отстраниться и потрогать дымящиеся губы. Забавно. — Не делай так больше. Он не для этого… — шипит Аккерман. Теперь тоже страшно, а? Тоже кажется, что нет контроля над ситуацией. Но Зик его не слушает. Прижимается губами ниже, снова втягивает кожу, прикусывает, Леви выгибается, в подушку его имя выстанывает. Хорошо. Бушующее море внутри успокоилось, превратилось в штиль. Только тишина и единение, Зик спускается жадными поцелуями-следами вниз. Нравится, как Аккермана выгибает, насколько он может быть несдержан в своих реакциях. Дотрахать до этой черты никогда не получалось. — Зик… Прекрати. — Леви шепчет совсем жалобно. Он разметался по кровати, тяжело дыша в подушку, тело все ещё отдается волнами мурашек. — Мне показалось, ты хочешь ещё. — пальцы пробираются под ремень и быстро расстегивают. — Только скажи, и я остановлюсь. — Я хочу, я… — Леви сам помогает Зику выпутать его из штанов. — Это слишком. Слишком. — он с готовностью садится и откидывается назад, руками перехватив за шею. — Я совсем не контролирую свое тело, но мне так хочется, это неадекватно. — Ты же знаешь, что будет очень хорошо. — горячо выдохнуть в ямочку на плече, поцеловать легко-легко. Непривычно, что Леви говорит с ним. Несет всю ту херню, что у него в башке происхдит, непривычно и очень ценно. Блядская координата будто содрала с него кожу, сделав совсем чувствительным, беззащитным, неспособным защищаться, если сейчас попытаться сделать больно. Где-то внутри себя Зик знает, что именно сейчас он может Аккерману шею свернуть или сказать что-то такое, что разобьет его навсегда. Леви жмется спиной к обнаженной груди, кажется, будто в этот момент встает паззл, щелкает недостающая часть механизма. Зик бы его только так теперь и обнимал. Сквозь внутренний штиль медленно, несмело пробивается что-то незнакомое и знакомое одновременно. Кровожадная жажда зверя, желание его завалить, задавить, разорвать голыми руками. И одновременно обнимать нежно, вцепившись зубами в кровоточащее мясо, скулить в голос, царапать, всеми конечностями ухватить. Аккерман разворачивается и целует в губы, мокро и с языком, Зик сильно прижимает его к себе, пальцами сжав позвоночник, Леви глухо стонет, на секунду отстранившись и чуть не высосав у Зика из легких весь воздух. — С-сука… Может, мне и трахаться больше не надо. Сделаешь мне массаж, я без рук кончу. — он едва слышно смеется и тянет Зика обратно на кровать. — Давай, блять, шевелись. Зик тоже соскучился. Но вслух пока произнести не может, давится. Про любовь без проблем, а вот такое… Я скучал по тебе, мне было без тебя плохо и одиноко. Не хотелось бы расставаться так надолго. Прости, что не предупредил. Прости, что все получилось так. Спасибо, что выбрал меня. Спасибо, что выбрал себя. Леви сдирает с него штаны, откуда-то из кровати выуживает смазку. Подготовился, сученыш, и не доебаться ведь. Зик растягивает лицом к лицу, в глаза смотрит немигающе. А, вот чем ты в ванной занимался… Абсолютное, лучистое счастье, реальность больше не мешается с картинками из путей, только глаза Леви, только губы, шея, кожа, тело. Черт… Он и правда растягивался заранее. Сука. Они сейчас как подростки заново исследуют друг друга. Губами, руками, языком. Реакции Аккермана сильно поменялись, будто координата перемешала привычные эрогенные зоны как ей вздумается. — Давай на живот. Леви напоследок вовлекает его в жадный поцелуй, а затем лениво разворачивается, подтянув колени наверх. Никогда ещё он не позволял себе настолько открытой позы, но сейчас это значит одно: я тебе доверяю. Я не буду тебя контролировать. Стоит так, что аж больно. Зик наваливается на него, руками его ладони накрывает, нежно прикусывает шею и толкается внутрь беспардонно, без нежности и аккуратности. Зубы сжимаются на позвонке и Леви под ним сладко-сладко сжимается, до черных точек перед глазами, и мычит в подушку. По телу проходит волна расслабляющей дрожи, аж ноги подкашиваются. Двигаться. Быстро и глубоко, забываясь в нем, теряя ощущение реальности, теряя себя. Кажется, что они стали единым целым, одним существом, многоруким демоном острова. И это не предел, можно ещё, пробраться под кожу прямо в кровоток и добраться до сердца, там в мясе и поселиться. Леви никогда не позволял себе громко стонать, вскрикивать, просить его. Никогда до этого момента. Очень уязвимая поза, ощущения, бьющие прямо в мозг, как будто они оба опиума нажрались. Эйфория. Чистое, ничем не испорченное ощущение удовольствия, без боли, без страха. Наивысшая точка наслаждения. Аккерман пытается еще шире развести ноги, подставиться, лишь бы догнаться, успеть, слиться ещё больше, врасти Зику прямо в грудину позвоночником. Финиш настолько мучительно яркий, до хруста всех внутренних систем безопасности, что Зик чуть сознание не теряет. Он валится рядом с Леви, продолжая сжимать его в объятиях, тяжело дышит в мокрый затылок. Реальность возвращается толчками, сначала обоняние, потом зрение, последними — ощущения тела. Аккерман смотрит в стену, не моргая, дышит тяжело, мелко подрагивая всем телом. Самое ужасное, что теперь это не длится долго. Очень быстрый кайф на максимуме за минимум времени. — Прости. Мне кажется, я забылся. Ты хоть успел… Леви поворачивает голову. — Раза три. Это… Я не думал даже, что так бывает. — он очень устало улыбается. Марево безумия все больше отступает, Зик слышит, как на кухне стучит вилка о противень и бубнит недовольный голос. Ну конечно, когда ж еще ты могла вернуться… — Но я бы предпочел по-старинке в следующий раз. — Согласен. — Эй, голубятня! — Пик кричит на весь дом. — Вопроса у меня два. Долго ли вы еще там пидораситься будете, или мы можем заняться делом? Я накрыла целых три обоза с вином этим чудесным вечером, нам бы их приспособить. Так что Зик, тащи свою волосатую жопу на улицу, потом лобызаться будете. — она гремит посудой, топает демонстративно. — К утру вся партия должна быть в столице. — А зачем нам вино? — Аккерман сонно зевает. — Ещё и три обоза. Она его че, отравить хочет? — Не совсем…