Священный отряд

— Эрвин, ты победил. Ты этому не рад? У пустого трона остался лишь первосвященник из культа, остальных нежно увели под ручки. Он, высохший от изнурительного воздержания в еде и воде, кажется, совсем Эрвина не боится. И это странно. После всех громких обвинений, после грядущей тюрьмы и, возможно, виселицы, он мало того, что не переживает, его лицо кажется блаженным, будто сошла на него благодать. — Нет, Нил. Я ничего не чувствую. Скажите, господин Кассий, чему вы радуетесь? С почерневшего ночного неба валятся белоснежные хлопья, всполохами вспыхивающие от оконного света. Кассий промаргивается и смотрит на Эрвина так ясно и тепло, что снова становится не по себе. — Вряд ли я доживу до этого события… Однажды вы поймете. О да, поймете. Когда богини ниспошлют в королевство с небес столько же людей в помощь, сколько есть сейчас, а старый враг обернется добрым другом. Квинта неотвратимо приближается. — солдаты гарнизона щелкают наручниками у него на запястьях. — Передайте Филину от меня низкий поклон! Это наша последняя надежда на выживание. — его спешно уводят, Эрвин хмурится, задумчиво глядя в окно. Бред. Это ведь бред? Или это шифр? Как город, захваченный титанами много лет назад может приближаться. Что за Филин, почему Филин последняя надежда, а не Эрен Йегер? — Тебе не страшно, что расположение пострадало от действий военной полиции? — Нил продолжает нудеть на ухом. — Я уверен в этом. Более того: я очень на это рассчитываю. Ведь только в условиях угрозы собственной жизни предатели смогут выдать себя и выбрать сторону. А в своих бойцах я не сомневаюсь. К утру снегопад кончился. Всю ночь Эрвин провел в пыточной, стоял и слушал, пока Дариус развлекался. Есть в этом что-то… Аристократия сдала Рода Райсса с потрохами. А они-то, ясный перец, не при чем. Ничего не видели, не слышали, и к вооруженному захвату разведкорпуса отношения не имеют. А Закклай каким-то чудом проморгал, что половина столичной полиции испарилась со своих рабочих мест и ему — представьте себе — доложили только-только. Те же, кто остались, как-то подозрительно спокойны, будто знали обо всем заранее. Всем узникам принесли теплые полотенца и тарелку каши, а Кассию — кусок праздничного торта. Кто и когда это сделал было неясно, но сам факт… — Меня пугает ваша находка с титаном. Эта женщина… У нее взгляд не человека. Зверя. — Пиксис сморкается. — Скажи, а мальчишка не терял голову, когда находился внутри титана? — Эрен? Только раз. Но это у него просто такой характер. — Ты поедешь за ним? — они с Пиксисом стоят в небольшом парке перед дворцом. Фонтан с двумя хищными соколами, замершими в воздушном танце, замерз в лед. Сейчас даже красиво. Небо ещё черное, но тьма медленно растворяется на горизонте, будто не успевшую схватиться акварель высветляют мокрой тряпкой. — Поеду. Хочется попросить опиума. До поместья Райссов отсюда восемь часов пути. Нога будет болеть так, что он не сможет нормально сражаться. Чертов слабак. Без упм Эрвин стал совсем беспомощным. В воздухе ещё ничего, но на земле… Нога стала слушаться плохо. Пальцы сгибаются с трудом, колено тоже не с первого раза слушается. Костыль он себе позволить не может, поэтому — трость. Хотя Зик настаивал на костыле, Эрвин его не послушал. Кусок мяса у него заново не отрастет. — А если он уже умрет к тому времени? — каркает Пиксис, закашлявшись от трубочного табака. — Это будет означать лишь то, что он никогда не был особенным. И нам придется искать нового великого героя. — Зачем нам великий герой? Или ты до сих пор не вырос из детских сказок? — Дот хитро, по-дедовски лукаво на него щурится. — Я вырос. А вот горожане… Всегда нужен образ героя, мученика. И образ злодея, который держит в потных ручках всю власть. Для обывателя герой, обязательно выходец из низших слоев, должен победить злодея своей бытовой смекалкой, стремлением к победе, яростью. Злодей должен быть социальным статусом повыше, с образованием. Аристократ, может, богатый купец, или сам король. Так же на роль злодея подходят мошенники, воры, и кровожадные бандиты, но у них обычно власти нет. По крайней мере, не в нашем королевстве. И, когда герой побеждает злодея, тогда заканчивается война. О том, что идет за кулисами этого фарса никто не думает. Это же азбука. — Эрвин, облокачиваясь на трость, медленно шагает к воротам. Дворники ещё не добрались до сугробов, и командор сапогами прорезает их фиолетовой строчкой в рассветных сумерках. — И кто станет героем, если не Эрен Йегер? — Пиксис негромко бросает в спину, но голос его в утренней тишине разносится по двору. — Тот, кто никогда не хотел им быть, это же очевидно. И тот, кого публика знает. — Эрвин с лязгом отворяет ворота, оборачивается. — Кто достаточно глуп, чтобы выполнять самые бесчеловечные приказы? Тот и герой. Так было и так будет. Страсть к общественному признанию часто идет рука об руку с армейской покорностью. Мы отдаем свободу воли взамен на похвалу. И очень злимся, когда её не получаем, до кровной мести злимся. Пиксис стряхивает белую изморозь с усов. — Иногда мне кажется, Эрвин, что ты погубишь всех нас. Да, сегодня я встал на твою сторону. Но это не значит, что я буду там и завтра, если ты продолжишь мягко намекать на то, на что намекаешь. Ты столько лет боролся с системой, с цензурой, и что теперь? Предлагаешь сделать свою цензуру. Бросить кость горожанам, пожертвовав жизнью кого-то. Разве человек, на которого ты возложишь бремя героя, сможет с ним справиться? — Мы с тобой сегодня совершили переворот, свергнув самозванца и его прихвостней. Скажи, Пиксис, это ли не возмездие за годы преступного контроля над жизнями обычных граждан? — Эрвин облокачивается на трость, сгорбившись. — Мы с тобой сегодня нарушили людскую хартию, выбрав меньшее из двух зол. Мы выбрали посадить пятнадцатилетнюю дуру на трон, имея над ней полный контроль. Те, кто сейчас в подвале у Дариуса хотели сделать ровно тоже самое, просто у девочки была бы ширма в виде самозванца, а рулил бы всем, как и до этого, Род Райсс. Просто мы с тобой считаем, что их контроль был бы более преступным, чем наш контроль. А кто камертон контроля, позволь узнать? — Я камертон контроля. Потому что я знаю, что такое избыток. И не позволю руке государства душить граждан. Не позволю скрывать правду, когда мы до нее доберемся. Люди имеют право знать, кто они и откуда появились. Пиксис смачно затягивается трубкой и пускает колечко дыма в воздух. — Вопрос не в том, имеют ли люди право. Вопрос в том, что они с этой информацией сделают. Если там что-то по-настоящему опасное, я категорически против обнародования. Зловонную яму не прикрыть дубовым листком, Эрвин. Сказкой про героя можно успокоить население, но на малое время. Нужна более масштабная ложь, спектакль. Но ты ведь этого не хочешь, правда? Тогда мы ничем не будем отличаться от аристократии. Ещё и маленькую королеву доведем до греха. Подумай над этим. — Пиксис медленно уходит обратно во дворец. — Ах да. — он останавливается. — Я жалею о том, что сегодня помог тебе. Но если бы помог им, жалел бы ещё сильнее. Закклай отдал Эрвину свою лошадь в бессрочное пользование. Он привык разъезжать на карете, а вороной красавец в серебряных яблоках томился в деннике, недовольно помахивая белоснежным хвостом. Майк пошутил, что у командора и конь теперь в золе, подгоревший. Да. Ирония. На сборы ушло около часа. Моблит предлагал взять карету, но Эрвин отказался. Мазохизм, а что поделать. Он не хочет быть свадебным генералом, как Дариус. Разъезжать в дорогих повозках, утопая в документации. Пока они не победили в войне у него нет возможности расслабиться. Пусть враги, кто бы они ни были, знают, что Эрвин Смит даже после взрыва готов сражаться в седле. День протряслись в пути. Чем дольше, тем больше он поглядывал на карман с пузырьком опиума. Нет. Терпи. Придется научиться жить с болью, как с неприятным соседом. Его можно только вырубить, деть никуда нельзя. И даже у этого будут последствия… Эрвин боится зависимости. Панически. Он знает, что бывает, если злоупотреблять маковыми микстурами. Превращаешься в ничтожество. Но рука нет-нет, да тянется. Терпи. Может, не до конца затянулось. Может, нужен ещё один месяц, чтоб стало легче… Орвуд они покинули в темноте. Набрали хлеба и воды, решив поужинать в пути, и сразу двинулись дальше. У Эрвина окаменело лицо, он не чувствует собственное бедро, так сильно затекло, а если двинуться — болью взрывается. Пошли третьи сутки бодрствования. Реальность кажется нарисованной, будто он смотрит и на себя, и на остальных откуда-то со стороны. Как сон, может, галлюцинация. Но не что-то настоящее. Вместе с ним Майк с отрядом, остальные были бескомпромиссно отправлены в расположение под предводительством Моблита. Эрвину нужно знать. Знать, что с Эреном, что с маленькой королевой. Аристократия говорила про какой-то королевский обряд. Зачем? Правда ли они убьют Эрена, или уже убили? А может, у них не хватило сил? Обряд проводят в церкви, так они сказали… Что ж. Посмотрим. Одинокая часовня выныривает из темноты. Нет ни следов на снегу, ни шума, только ветер играет со свежим снегом, распыляя его мерцанием в воздухе. Эрвин жмурится от ледяной крошки, что так и норовит попасть в глаза. Никого. — Командор, там в поле что-то светится. — Майк втягивает носом воздух. — Титаньей вони не чую. — Проверь. — Эрвин пускает коня к церкви. Двери распахнуты, окна выбиты, черепица частично сбита, виднеются пробоины в крыше. Здесь точно шла битва. Эрвин спрыгивает с кобылы и едва в снег не валится, больная нога обмякает, будто ватная, пальцы впиваются в трость. Бегать ты больше не можешь, но клинками ещё помашешь. О да, помашешь. Возможно, нога болит от шнуровки упм. Зимой они обычно его не брали с собой, металл сильно холодил даже сквозь штаны, но сегодня случай особый. Металлический набалдашник стучит по каменным плитам, Эрвин с упорством, достойным лучшего применения, поднимается внутрь и осматривается. Сидения для прихожан сломаны, то тут, то там навалены сугробы из пробитой крыши. Тихо. Очень тихо. Эрвин идет по грязному, истоптанному ковру к алтарю. Там над ритуальным столом белеет… Что-то. Тело? Или просто тряпка так легла? Чем ближе Эрвин подходит, тем больше убеждается в первой своей догадке. Человек. Руки и ноги забиты гвоздями в длинную доску. По десять в каждой конечности, если по шляпкам считать. В сердце торчит дымящийся, металлический штырь, голова опущена вниз. Тело полудетское, с будто бы неуместным рельефом мышц, в полумраке кажется, что это какой-то уродец, недоросль. Даже в гениталии повтыкали гвозди, посмотри-ка. Дышит едва слышно. Живой. Эрвин вытягивает лезвие и заставляет поднять голову, чтоб опознать. Глаза завязаны черной тряпкой, во рту — кляп. О нет, его не хотели убить. Это пытка. И довольно искусная. — Эрен… — выдыхает Эрвин. Он забирается на ритуальный стол не без боли, встает, балансируя на одной ноге, и вцепляется пальцами в металлический штырь, торчащий из сердца. Ноги у него ни к черту, но одна рука точно сохранила былую силу. Большего сейчас и не надо. Металл скрежещет, забитый в камень, мальчишка болезненно стонет, но Эрвин тянет со всей дури и, в конце концов, штырь выходит в гулким чавканьем. Деревянная подставка, к которой прибили мальчишку, валится на пол, Эрвин едва успевает соскочить и не дать ему завалиться лицом вниз. У него нет с собой топора, чтоб разрубить дерево. Нет и инструментов, чтоб выдрать из тела гвозди. Из грудины мальчишки валит горячий, согревающий пар, Эрвин осторожно снимает с его глаз повязку, а кляп вынимает изо рта. На него пялятся широко распахнутые, обезумевшие глаза. — К-командующий… — он закашливается, брызнув на Эрвина кровью. — Я так всех подвел… — Кто сделал это с тобой? — Эрвин максимально сосредоточен. Культ? Род Райсс? Кто? — Райнер и Бертольд. Они титаны… Вы были правы. Они предатели. И Зик предатель. И сестра его предательница. Род Райсс сказал, что мой отец украл силу титана у короля, а он должен вернуть её законным обладателям. Он… Хотел, чтобы Криста съела меня. А потом они пришли. Лица у них были перевязаны, я не смог опознать всех. И я… Я… — Эрен. — Эрвин мягко ему улыбается. — Не торопись, больше некуда торопиться. Разведкорпус защитит тебя. Зачем Райнеру и Бертольду было делать это с тобой? Разве они не хотели забрать тебя у нас? Мальчишка сипло вздыхает, смаргивает крупные слезы. Да, ему все ещё больно. Но пока отряд не вернется, пока они не доберутся до ближайшей деревни, легче ему не станет. — С ними был парень. Он… Заживо сожрал у Имир позвоночник. Ужасное было зрелище. Я так разозлился, что напал на них, а потом… Этот парень и Райнер схватили меня. Я плохо помню. Нужно под запись говорить. В общем, по приказу Бертольда они вытащили меня сюда. И он сказал, что оставляет мою вонючую жизнь по трем причинам. — Эрен всхлипывает совсем по-детски, очень жалобно. — Первое. Когда титаны исчезнут, он хочет, чтобы я, наконец, осознал, кто я есть на самом деле. Не уникальный спаситель, а всего лишь идиот. Второе. Он сказал, что совсем скоро и я, и разведка осознают всю глубину моего проигрыша, и он хочет, чтобы я жил с этим грузом остаток дней так же, как он живет с грузом за сломанные внешние ворота. Он надеется, что вы линчуете меня, когда откроется правда. Но я же служил честно, командующий, я же… — Эрен плачет, глотая слезы, Эрвин смотрит на это абсолютно беспристрастно. — А третье? — Он хочет, чтобы мы все сдохли в своих стенах и не мешали жить другим. Ведь теперь мой титан бесполезен и никогда не сможет выстоять против них. Они что-то… Забрали. Но я не понял, что именно и как. Помню, что было очень больно, а потом была вспышка. Помню, что Зик, кажется, умер. Но это хорошая новость. — Тшш… — Эрвин снимает пальто и накрывает его сверху, пока не увидел никто, что он тут склонился над обнаженным малолеткой. — Я обещаю тебе, что мы разберемся во всем. Предатели будут пойманы и наказаны. Правительство больше не помешает нам. Мы вернем твой дом обратно до весны. Эрвин стирает соленые дорожки с чужого лица. Морозец болюче покусывается, но это неважно. Важно, что главный козырь все еще в колоде. Его не отбили, не уничтожили. Его оставили за ненадобностью, выкинули, как игрушку, с которой больше никто не хочет играть. Блеск великого героя потускнел, его доспехи выцвели, а кожа перестала светиться. Ведь публике нужен ежедневный героизм, как признак стабильности. Чтоб каждый день приносил камни с алмазного дерева и чудищ голыми руками душил. Эрвин исправит это. Не пожалеет на это времени. — Командующий… А вы все ещё на нашей стороне? — вдруг спрашивает мальчишка. — Конечно, что за глупости? — Эрвин тихонько чихает в ладони. На коленях стоять пиздец как больно, он уже жалеет. — Предатели были не одни. С ними был капитан Леви. — тихо говорит Эрен. — Я сначала не поверил, пока своими глазами не увидел. Бертольд с него платок сорвал. Эрвин моргает. Твою мать… Ощущение, будто ядовитая змея ему сердечную мышцу прикусила и яд теперь медленно, но неотвратимо по кровотоку расползается. Это даже не нож в спину, это топор по голове. Иногда Эрвину казалось, что он может доверять Леви даже больше, чем себе. Жаль. Безмерно жаль. Как только Смит перестал с ним возиться, перестал его нянчить, как ребенка, таскаться с его проблемами, с его дрянным характером, учить себя вести, учить писать и читать, Леви как будто… Отстранился. Кто-то говорит, что Аккерман был в него влюблен, но Эрвин не понимал. Искренне не понимал, о каких чувствах может идти речь, пока война не окончена. У него чувства-то всего раз в жизни возникли. К Мари. О, сколько пустых и идиотских любовных писем он ей написал… Ни одного не отправил. И никогда ей не рассказывал. Забавно, что Нил знал об этом, знал — и все равно полез, они свадьбу потом сыграли, а дружба пошла трещиной. Мари была красавицей. Русая, с красной лентой в волосах, на нее все заглядывались. И Эрвин тоже, потому что как на нее не заглядеться? Себя он убедил, что просто выбрал долг и разведкорпус. А на деле же просто струсил, что получит отказ у женщины своей мечты. Самолюбие бы этого не выдержало. Непонятно, почему вообще пошли слухи про него и Леви. Легенда с каждым годом все больше небылицами обрастала. Эрвин знал, что Аккерман предпочитает не женщин. Просто делал вид, что не в курсе. Знал о его насильственных случках, знал, что несколько парней из военной полиции были уволены благодаря своему длинному языку. Не сказать, чтобы Эрвин не был к этому причастен. Он старался очищать репутацию Леви как мог, но этого всегда было недостаточно. Слишком крепка в нем наука подземного города. А ведь многим нравилась легенда… Про Эрвина, что спас сильнейшего солдата человечества из нищеты. Он купался в этой легенде, сам себе в ней нравился. Что он заботится, приучает к туалету и блох из Аккермана ночами вычесывает, потому что нет для него ничего важнее Леви. Пылкая наивность. Это делает ему кассу в массовом сознании, но это же и отвращает. Замараться в мужеложстве… Слишком просто. Но о мужеложстве разве что в казармах шепчутся от скуки, всерьез не верит никто. И вот, командор и его личный головорез одной рукой спасают человечество от титанов, а второй — неистово дрочат друг другу. Жаль, что личная жизнь Эрвина, на самом-то деле, обыденна и тосклива. В Митрасе есть дама, к которой он захаживает в свои визиты. Берет она дорого, отрабатывает на максимум. Она элегантна, с лебединой шеей и длинными ногами. Чем-то похожа на Мари. Все очень вежливо, уважительно, доброжелательно. Она никогда не касается в разговорах его работы, все об отвлеченном. Театр, литература, музыка. В её доме есть ощущение, что никакой войны нет. И не было никогда. И поэтому Эрвин приходит снова и снова, чтобы забыться в глубоких разговорах, сходить с ней в какое-то культурное место, послушать, что она думает о новой живописи королевских творцов. Она создает вокруг него иной, элегантный мир, в котором Эрвину очень спокойно. Мир, который ему мало кто мог подарить. Вряд ли бы справилась даже пресловутая Мари. Эрвин, наверное, не её любил, а её образ в своей голове. Выходит, что никого никогда не любил. А Леви… Был его отдельной совестью. Тенью, что сомневается из-за спины. Вокруг Аккермана всегда были лишь боль, грязь и смерть. Может, юных разведчиц такой апломб и очарует, но не Эрвина. Красивое лицо на непропорциональном теле с короткой шеей. Прекрасная тактика боя — и отвратительное неумение вести себя, неумение прятать свои пороки, неумение сдерживаться. Все для себя. Дай, Эрвин, дай. Дай внимания, дай времени, дай разговоров. Интересуйся мной постоянно, или я развернусь в другую сторону. Может, все разрушилось из-за того, что Эрвин был уверен: Леви никогда полностью не будет на его стороне. Всегда на своей. — Командор… — шепчет Эрен. — Я никому не скажу, что видел ваши слезы, командор. Можно, я вам кое-что тоже пообещаю? Эрвин моргает. Смотрит на мальчишку в недоумении. Лицо горячее от слез, а он и не заметил. Когда он в последний раз плакал? Лет двадцать назад? — Попробуй. Мальчишка облизывает пересохшие губы. — Я никогда не предам вас. И я… Я сделаю все, что вы скажете. Пойду до конца. Только возьмите с собой меня. Не Армина, не Микасу, не остальных. Меня. Потому что я тоже больше никому, кроме вас, не верю. Вы меня ни разу не подводили, только вы верили в меня с самого начала. Эрвин опускает глаза. — Куда взять? Эрен улыбается. — Куда-то туда. На вашу сторону.