Священный отряд

Жар начал проходить только на третьи сутки. Они встряли в расположении вчетвером, Ханджи отправила короткую записку Майку, на этом все. Зик спал на полу рядом с Эрвином, иногда по ночам, мучаясь от головной боли и бессонницы, Леви слышал, как он тихо матерится и уговаривает командора попить и не откусывать ему пальцы. Они ответили на все вопросы, кроме двух — кто напал на Эрвина, и где бронированный и колосс. Впрочем, об этом Леви сам догадался. Райнер-Райнер, не спой ты чертову песню про воинов Марли, так и не было бы ничего. Странное к Брауну и Гуверу теперь отношение. Леви только сейчас отщелкнул, что они стали спокойными, когда Зик появился. И Гувер… Раньше слывший трусом, теперь в глазах Леви приобрел некоторый вес. Не за геноцид и дважды пробитую стену. За стойкость. Аккерман уважает стойкость не только товарищей, но и врагов. За это не грех уважать. Он мог уничтожить их всех, но терпел. Он мог залечить свои раны, но терпел. Потому что рядом был его командир. Леви знает это чувство. Замещение старшей фигуры. Командир всегда знает лучше и постарается позаботиться о тебе, а если нет — значит так было надо для общего блага. Он ведь просто не хотел замечать. Как они жмутся к Зику, как понимают с полуслова, как танцуют в синхрон, как вместе загнали Имир, никакие свои силы не используя, кроме хитрости. Дети, которых учили убивать. Профессионалы, не сраные любители. Дети со сроком годности, дети, проданные родителями и нашедшие родителя — в Зике. О, какими красками заиграл родительский день. Леви тогда думал, что Гувер плачет из-за жалости к нему, а оказывается, из-за обретения семьи. Снова. Аккерман много курит. Вихрь эмоций. Больше всего — страха. Ужасно, что всех можно понять. Двенадцатилетние дети с промытой головой, Зик, который струсил, Пик, которая не может себе простить… Гувер, Леонхарт и Браун, которые делали ровно то же, что и разведка. Отринуть человечность ради спасения человечества. Леви вдруг понимает, что такой путь не ведет к хорошему, хотя всегда считал иначе. Если все отринут человечность, то мир заполонят чудовища. Не повод простить, но повод понять. Континент, запах новой войны… Империя. Зик говорил ему об империи, давно ещё. Аккерман, блять, ты можешь перестать искать авторитеты? В Эрвине, в Зике. Найти его в себе, твари дрожащей. То, что тебя телом вытащили из подземного города, не значит, что вытащили головой. Не хочется убивать Эрена. Не хочется вообще больше никого убивать, необходима остановка. Поработать мозгами, а не клинками, Зик доказал ему, что это гораздо более действенно. Гандон. Леви так невероятно на него злится и продолжает испытывать это жаркое, пылкое, что ненавидит себя ещё сильнее. Мается по расположению, курит, хотя раньше это было баловством, а теперь стало привычкой. Успокаивает. В этом здании решается судьба королевства, а у него в голове звенящая пустота. Ханджи с Пик засиживаются на кухне до утра. Леви ни с кем не говорит. С самого начала ведь все рассказал, как есть. Что в зверюгу превращается, что брат Эрена, и прочее, прочее… Кто в своем уме поверит в этот бред? Леви думал, что это шутки у него такие ебаные, чувство юмора. Сука. Кто ж знал, что это правда? Хочешь солгать — скажи правду. Умно. — Хватит спать на полу. — он садится рядом с Зиком. Тот глаза открывает, молчит. — Жара больше нет. Иди в комнату. Зик кивает и поднимается, глаза трет, Эрвина на автомате проверяет. Леви терпеливо ждет. Хули ты ждешь, блять, иди дальше по своим делам. — Ты совсем не спишь. — тихо говорит Зик. Они выходят в коридор. Голоса на кухне стихли, свет погас. Леви стоит, пялится на него в темноте. — Осмысляю, дать тебе дожить пять лет, или ускорить кончину. Зик молча тянет его на себя и впечатывает, Аккерман утыкается носом в ключицу, замирает. Чужие руки гладят по спине, совсем нежно, невесомо, обволакивают теплом. Леви сопит, пялится в пустоту. — Мы должны что-то придумать. Мы должны выкрутиться. — горячо шепчет. Зик несмело в волосы тычется, нюхает макушку. — Я не знаю, как. Если разведка продолжит текущий курс, то это кончится плохо. Эрвин не остановится. Ваше командование, полагаю, тоже до конца пойдет. — Я знаю. Но у нас хорошая команда. Геноцидник, безумная ученая, бывший бандит и воровка. Таким составом только мир спасать. Леви смеется. Едва слышно, скорее истерически. — Я боюсь за Эрвина. Однажды он узнает правду, и тогда… Беды ещё нет, но есть её тень. И она меня пугает до усрачки. Я боюсь, что он не справится. Что не выберет мир под давлением обстоятельств. — У нас ещё есть время подумать, как с этим быть. Не хочешь рассказать, что с Энни случилось? — Зик ласково ерошит волосы, переводя тему. — После битвы она заключила себя в кристалл. Его перенесли в подземелье Стохесса и на этом все кончилось. Разломать мы его не смогли. Это тоже ты придумал? — хочется его сейчас укусить. До крови, все равно же заживет, сука. — Я. Я воспитывал её с шести лет. У неё папаша такой, знаешь… Со странными наклонностями. Она никогда не говорила вслух, это всего лишь подозрения. Ты меня понял. Ужасное чувство. Леви понимает, что у них хотя бы есть выбор. Идти в разведку или нет. Убить титана, или пощадить. У него самого всегда было тяжело с понятием «дом», но каждое его прибежище ассоциировалось с безопасностью. Каково это жить, когда в твоем собственном доме нет безопасности, на улице нет безопасности, на миссиях нет безопасности… Он бы тоже так поступил. Да, он бы тоже так поступил. Но он никогда не простит Леонхарт. — Она билась достойно. Очень. Будь я её командиром, я бы гордился. Она умудрилась обыграть Эрвина. Семнадцатилетняя ссыкуха. Ты же сам был малолеткой. Как это возможно воспитать? — Леви поднимает голову и смотрит Зику в глаза. — По твоим меркам я и сейчас малолетка. Мы просто коротали вечера, моделируя ситуации. Пытались вообразить, как вывернуться из любого дерьма, а потом тренировали те навыки, которые пригодятся в этом неблагодарном деле. В отвердении я невероятно бездарен, в отличии от нее. Она вообще очень способная девочка. А я плохой командир. Я учил их думать самостоятельно, а не только исполнять приказы начальства. Леви вздыхает. — Покажи мне. — Что? — Зверюгу. Всегда думал, что звероподобных титанов не бывает. — он чешет нос. Жутко хочется посмотреть. Потрогать, понять что-то для себя. Уродлив ли зверь, или статен? Может, он маленький, а может, большой. Явно больше обычного животного, оттого-то в лесу все к нему и тянулись. Чуяли. Раз признался во всем, то пусть до конца договаривает, показывает. То, что Зик не знал про нападение на Эрвина Леви не верит. Может, про нападение и не знал, а вот со стрелком они наверняка знакомы. И это явно не Райнер, Пик и Бертольд. *** Они забрали лошадей Пик. Леви шнуровался прямо поверх гражданского, насрать. Какая-то болезненная, почти детская потребность знать, видеть. И азартно, и страшно одновременно. Ханджи бы его непременно наругала, наговорила всякого, а Леви сейчас насрать. Как подержать в руках хищную птицу, нет гарантий, что она тебе ебальник не склюет, а все равно — красиво. Зик настоял, что показывать будет за стеной, не хочет рисковать. Резонно. И жутко. Оказаться за стеной без лошади, без гарантий на выживание… Но ведь сейчас ночь, им никто не должен помешать. С другой стороны, в прошлый раз тоже был такой план, а все обернулось очень дурно. Впрочем, это смотря с какой стороны посмотреть. От города они отъехали километров на пять, привязали лошадей к дереву и отправились вверх. Аккерман очень грустит по своему конику. Ощущает глубокую потерю, утрату хорошего друга. Кто-кто, а конь точно не заслужил всего этого. Сисю было решено не брать, пусть спит себе спокойно в деннике, мало ли, военная полиция снова возбудится. Они, кстати, приходили, Леви написал объяснительную и отправил их к родителям погибшей Ильзы Лангнер, сами пусть про девиантов подробности выясняют и факты сопоставляют. Первая экспедиция, в которой все выжили, никто не даст Аккерману испортить эту удивительную метку в статистике смертей. Наверху похолодало, Аккерман ежится, кутаясь в зеленую длинную куртку разведки. Ветер завывает, глаза быстро намокают от его интенсивности. Зик стоит на самом краю стены с ножом, смотрит вниз. Думает о чем-то. Титанов не видно даже вдалеке, это хорошая новость. — Чего ты ждешь? — Леви подходит, хмурится. — Ничего. Думаю, убьешь ли ты меня, если испугаешься. — Это вряд ли. Титаны давно перестали меня пугать. С той стороны стены внизу шуршит мертвыми листьями небольшой лесок. Зик вспарывает руку и делает шаг вперед, Аккерман на секунду инстинктивно дергается, но лицо озаряет горячая, яркая вспышка. Он видит, как формируются кости, за секунды обрастают мышцами, как морда с острыми клыками, совсем не похожая на человеческую, смотрит на него снизу, мигает красными глазами в темноте. Здоровый, мохнатый, фантазия Аккермана бы такое ни за что не вообразила. И руки у него — пиздец длинные. Метров пятнадцать? С целого Эрена одна рука. Леви в момент забывает про холод, и про ветер, и про все на свете, завороженный этим зрелищем. Какое же невероятное уебище. Как хорошо, что Аккерману в последнее время стало нравиться все отвратительное. И когтистые длинные лапы, и густая шерсть. Леви шагает вниз, завороженный, Зик тянет к нему лапищу и ловит в ладонь, как бабочку. Ахуеть. Просто ахуеть. Сразу становится тепло, жар тела зверя — невероятный, как в бане. Зик подносит его к морде, Леви тянется, трогает мягкую велюровую шкуру, шерсть совсем короткая, но мягкая. — Боишься? — от голоса титана вибрируют внутренности, Аккерман едва не вскрикивает от восторга. Твою мать, да почему тебя это так восхищает? Может потому, что никогда не мог себе никого завести. Ни кошку, ни собаку, даже конь и тот — казенный, только Совесть. А тут целая семнадцатиметровая хтонь, с острыми ушами и желтыми глазами. Ещё и к туалету приучена. — Тебя даже в титане не заткнуть, а? — он обнимает зверя за нос, Зик смешно косит на него глаза. Леви лезет наверх, прямо по морде, карабкается, как мальчишка на дерево. Обычно титаны вызывали у него отвращение. Голые, страшные, уродливые, а это… Что-то другое. Может, и правда дух какого-нибудь леса, самая страшная тварь в чаще. Сейчас, забираясь на макушку по более жесткой коричневой шерсти, он думает, что обезьяна и Зик — существа разные. Обезьяна сама по себе, Зик сам по себе. Влияют друг на друга, но суть у них разная. Обезьяна не злая. И не добрая. Просто живет по закону леса, и влияет этим на Зика. Хочется их как-то разделить, чтоб чудище жить осталось. Оно же, наверняка, тоже чего-то хочет. Глядя на титана Эрена Аккерман испытывал стойкую смесь скепсиса и несовершенства. Такой же голый уродец на мускулистых ногах, бешеная тварь, которую надо держать в узде. Здесь же… Это что-то совсем другое. Чудище контролировать не хочется, хочется его оберегать. Люди глупые. Пауков, что у них в доме мух ловят, убивают, потому что пугаются. А такую дуру попробуй не испугайся. Встретились бы они впервые на поле боя, так Леви бы сразу попытался его зарубить. Потому что он отличается, он как будто не принадлежит человеческому закону, а значит, и судить его нельзя, и понять невозможно. Только прикончить. Как хорошо, что теперь есть шанс попытаться. Леви свивает у него на макушке себе подобие гнезда из меха. Чертовски тепло. — Ты меня слышишь? — говорит не очень громко. Уши зверя смешно подергиваются. — Слышу. Он вообще хорошо слышит, гораздо лучше, чем я. Не хочешь прогуляться? Это неопасно ночью, когда долбоебов за стенами нет. Мы так даже ночевали. — Только недалеко. — Аккерман поворачивается на спину и смотрит на звезды. Красиво. Будто лежишь на теплой печке и смотришь в мансардное окно. Зверь двигается небыстро, идет вразвалочку. Это вам не Леонхарт с её совершенным для бега титаном, Зика догнать сможет даже ребенок. И поэтому хочется беречь его ещё больше. Леви разрывается между тем, чтобы помочь и тем, чтобы сдать. Ладно, он может сдать Зика. Тогда и чудище умрет. Чудище никому нихуя плохого не сделало. Леви бы ему имя дал, но пока не придумал, какое. Минут через двадцать неспешной ходьбы он замечает, что на уши село несколько сов. Аккуратно высовывает голову из меха — вокруг Зика бегают животные, олени, медведи, одинокий лось, волчья стая и пара лисиц. — Зачем они к тебе приходят? — Аккерман с интересом наблюдает. И не грызутся ведь, просто сопровождают. — Ищут защиты. Любви, ласки. Все дикие твари хотят одного. В поле спят титаны. Зик медленно приближается к лесу гигантских деревьев. Решил навестить мать? Или у этого есть какой-то другой план? — А титаны как на тебя реагируют? — Чаще всего сожрать пытаются, как и всех. Так что произошедшее и для меня стало сюрпризом. Я так и не понял, как чистые людей находят. Но даже за этой лохматой грудой мяса чуют. Поэтому и размышлял, что надо им обоняние отрубить. Проверим. Зик садится у самой кромки леса, Леви заинтересованно смотрит. Титанши тут нет, но есть костровище, какие-то кубло из костей и трупов животных, фигурно разложенные камни. Не врал, выходит. Не врал. — Как думаешь, чего она хотела? — Леви с готовностью шагает в подставленную руку. — Я так и не понял. Этих камней тут не было три дня назад. Леви щурится. Сложены один за одним. Это не лабиринт, не домик. — А ну-ка с другой стороны подойди. Похоже на надпись. Титанша оставила каменную записку? Безумие какое. Зик обходит экспозицию и садится с другой стороны. — «Кричи в себя.» — Леви чешет затылок и оборачивается. — Что это значит? — Не знаю. Даже предположений нет. — Она точно неразумна? — Аккерман садится и закуривает. Зверь тянет носом дым. — Я уже ни в чем не уверен. Почему было тогда не сказать, зачем оставлять послание, которое непонятно, прочитают ли. Она же не могла знать, что я сюда вернусь. — Зик почесывает длинное ухо когтем. У Аккермана странное чувство. Словно все то время, что они на полянке, за ними целенаправленно так посматривают. Аж волосы дымом на руках встали от липкого взгляда в спину. Леви оборачивается: никого. — Пошли отсюда. — Леви нервничает. — Не нравится мне все это. Совы встрепенулись и с уханьем полетели в лес, лисы нервной перебежкой скрылись в кустах, волки заливисто запели. Только медведь, вальяжно развалившийся у костровища, никуда не торопится. Не слышно ни шагов, ни сопения, ничьи глаза в темноте лесной чащи не светятся. А все равно холодок по спине бежит. — Я слышу речь. — Зик ведет ушами. — В лесу. Люди. Ну-ка пошли. — он ставит Аккермана на землю недалеко от медведя и наклоняется, с шумным паром вылезает из титана. Леви сейчас напряжен, как натянутая струна. Нахер он из зверюги вылез, дебил? — Люди? — он с опаской поглядывает на довольную медвежью морду. — Люди. Метров триста на восток. На земле. Надо повыше забраться. — и пускает крючья в ближайшее дерево. Леви только глаза закатывает и следует за ним. Зик поднялся почти к самым верхушкам, ветки так и норовят лицо оцарапать, в темноте не видно не зги. Но вдруг между деревьев затлел, задребезжал оранжевый огонь. Аккерман хмурится. Откуда тут огню взяться? Они цепляются за длинное дерево, оставаясь в тени, Зик подбирается к нему, со спины обнимает и смотрит через плечо. Нашел время, сука. То, что происходит внизу на поляне, повергает в шок. Большой костер, люди в черных робах, укомплектованные упм и совиных масках тащат обнаженных детей к той самой семнадцатиметровой титанше. Гигантский костер танцует в её глазах. — Смени гнев на милость, укажи нам путь, чтобы случилось то, что должно! — они кланяются титанше, та смотрит на них с пытливым интересом, не нападает. Пальцы Зика до боли вцепляются в плечо, Леви сам старается с дерева не упасть. — Кто это? Гарнизон? Военная полиция? Это не наши. — шепчет Зик. — И не наши. Наверное. В душе не ебу. Но боюсь, что такую толпу мы вдвоем не положим, даже учитывая твою регенерацию. — Ну ты, может, и нет… Неважно. Титанша, тем временем, хватает младенцев и хрустит ими, как семечками, Аккермана аж передергивает от этого зрелища. Кровь тонкими струйками стекает по гигантскому подбородку. — Рыцарь… Жив… — ее голос раскатисто проносится по лесу. — Поставок… Нет… Ноябрь… Рагако… Ноябрь… Рагако… Помоги… Больно… Помоги… — Чем помочь? Только прикажите. — у её ног кричит мужик. — Зверь… Здесь… Больно, больно, помоги, больно… Неизвестные вскидываются и обнажают оружие, вертят головами. Леви, конечно, рад, что они стали свидетелями такой ебанины, только что делать-то теперь? Пиздец. Если заметят, то все. — Валим отсюда нахуй. — одними губами. — Как мы свалим, если они услышат звук газа? — так же беззвучно отвечает Зик. И правда. Блядство какое! — Уходите… Оставьте… Уходите… Не навредит… Уходите… — титанша оседает на землю, закрыв голову руками и раскачивается из стороны в сторону. На удивление, неизвестные слушаются. Засвистели тросы, зашипел газ, в чаще заржали лошади, застучали по камням копыта. Аккерман так и сидит, как сыч на суку, а титанша смотрит прямо на них, запрокинув голову. — Я сейчас. — Зик отстраняется и прыгает вниз, Леви только под нос матерится. Долбоеб несчастный. Спикирует ей прямо на голову, едва равновесие удержав, и цепляется за волосы. Лошади уже далеко. — Кто это был? — Зик тянет её за прядь волос. — Ты же разумна, не притворяйся. — Помоги… Больно… Помоги… Больно… Нет, это не разум. Это безумие. Она как пациентка убогого дома, что пытается собрать осколки воспоминаний из прошлой жизни, иногда реагирует на реплики, а иногда, нет. Сидит, траву дерет, в рот её себе пихает вместе с землей, жует. Титаны не жрут траву. — Да говори же ты, хватит притворяться, мама! Ты же все понимаешь! — Зик злится. У Леви трясутся губы. Нет. Не понимает. Как будто она блуждает в темном коридоре, изредка натыкается на всполохи яркого света и сознание возвращается всего на секунду, а затем угасает. Какая страшная судьба. Впервые в жизни Аккерману не хочется убить титана, хочется помочь. Потому что больных надо лечить, а не убивать. Её рука вдруг взлетает вверх, тело действует быстрее головы, и Леви в последнюю секунду успевает Зика сорвать с белобрысой макушки. Титанша осматривает пустую ладонь и отжирает собственный палец, стонет от боли, дымится. — Уходим. — Леви встряхивает обмякнувшего Зика в руках. — Сейчас. Соберись, блять, дух леса. С твоей скоростью она нас догонит на раз-два, давай, пока она опять не пришла в себя. Потащится же следом до стены, отгоняй её потом. Опасным маневром Леви приземляется на ветку, заставив Зика стоять. Тот все оглядывается, смотрит, что она делает. Ничего интересного. Просто руку свою жрет, палец за пальцем, расплавляя уродливое лицо паром. — Она… — Она не в себе. Нихуя с ней не будет. Нам нужно срочно попасть в обратно в Каранес и рассказать обо всем Ханджи, чтоб Пик, как неочевидная кандидатура, утром прошлась по рынку и порасспрашивала, кто ночью по городу скакал толпой. Сомневаюсь, что они поехали в другое место, слишком далеко. Давай, блять, держи себя в руках.