Священный отряд

Двое суток прошло, а вопль Пик все ещё стоит в ушах. Ханджи все делает на автомате. Тренируется, беседует с Эрвином, даже отменила торжественную церемонию для титанов. Аккерман посерел. Она его с гибели Петры и отряда таким не видела. Он въехал в ворота самым последним, едва успел до закрытия. И Пик кричала так… До сих пор холодный пот прошибает. Ты не справилась, Ханджи. Она тебе доверилась, а ты не сберегла самое дорогое. Значит ли это, что их шаткое перемирие теперь нарушено? Значит ли это, что Пик и другие титаны теперь нанесут по ним удар, лишившись Зика? Кем он был для них? Зато Эрен доволен. Я, говорит, смог всеми титанами управлять. Захотел — и смог, представляете? Это же хорошо? Эрвин тогда ничего не сказал. Майк молча отвернулся. Леви не сдержался и зубы ему выбил пинком, чтоб заткнулся. Восторг Йегера напугал Ханджи. Горящие глаза, искренняя радость. Чему ты радуешься? По настоянию Ханджи склад с газом разобрали. Что-то рассовали по чердакам, что-то отдали кадетам. Никто не спрашивал, чего вдруг на капитана паранойя нашла, никогда не было никаких проблем. А ей страшно. Есть дурное ощущение прицела на спине. Присмотрись к мальчишке: он несдержан, ему нравится насилие. Вспомни, как проходила битва в Стохессе. Говорят, он там совсем обезумел. Правда считаешь, что это из-за владения титаном? Титан — всего лишь груда мяса, которая мешает видеть суть. Так было написано в письме. И Ханджи смотрит на Эрена, смотрит и замечает крошечные детали, что до этого не видела. Он злится, что Эрвин теперь выделяет не только его, но и Имир. С Имир проводит больше времени, больше её бережет. Потому что они так никому и не признались, что она титан. Потому что это поставило бы разведку в ещё более шаткое положение, чем есть сейчас. Но Эрену мало. Ему нужно все внимание кадетов, все внимание командования, все внимание Леви. Привык, что особенный. Привык, что все кружат вокруг него, а теперь совершенно по-детски ревнует. На Леви страшно смотреть. Под глазами залегли темные тени, он мало спит, больше чай хлещет. Кадетов по плацу гоняет на час больше обычного, Йегера вообще замотал, что тот прекратил любые попытки высказать собственное важное мнение, вечерами у Эрвина сидит, обсуждают что-то. Ханджи только раз слышала крик из кабинета, но проскользнула мимо, чтобы не думать. Не представлять, чего им будет стоить раскол в офицерском составе. Эрвин молчит. Майк молчит. Все молчат. Будто не было никогда никакого Зика, а ловушки из воздуха появились. Ханджи не спрашивает, а Леви не спешит делиться. Ей хочется его как-то поддержать, но на ум ничего не приходит. Сама засела в казарме, а должна была съездить к Пик. Хотя бы поговорить. А то получается, будто Пик ей доверилась, а Ханджи просто устранила одну из множества угроз. А была ли она, угроза? Титанша схватила Зика и убежала, Леви не успел их догнать. На этом все. Больше она ничего не знает. Ни почему Фингер поперся в одиночку, ни почему титанша не пыталась его сожрать. Было в ней что-то… Человеческое. Она ведь никого не пыталась съесть, ни Зика, ни разведчиков. А когда Зик обнял её, у Ханджи чуть сердце не встало. Кто-то говорит, что видел, как она тащила ловушки, но Ханджи не верит. Что-то из ряда фантастических историй. А вот Эрен утверждал, что именно она сожрала его мать. Почему тогда не проявляла агрессию? Зик ведь правда испугался. Для него это тоже было сюрпризом. Нельзя так сыграть. Вечером она приносит Аккерману банку с мотыльками. Осенью они засыпают, Совесть будет нечем кормить зимой. Что вообще летучие мыши едят зимой? Леви ей ничего не говорит, только кивает и дверь перед носом закрывает. Титаны так в ловушках и заперты. Ханджи приходит к ним каждое утро, проводит маленькие эксперименты. Больше для вида. Почему-то есть ощущение, что настоящую надежду человечества они проебали за стенами. Эрвин так не считает, а она — уверена. После отбоя Ханджи выходит на улицу и закуривает впервые в жизни. От Зика осталось много самокруток, надо выкинуть, только… В нос дает знакомый запах, она давится дымом и прячется за казармой, чтоб не увидел никто. — Ты что тут делаешь? — злобный голос из темноты. Ханджи усмехается. — А ты? Они с Аккерманом смотрят друг на друга, как идиоты. Леви почти добил свою сигарету, Ханджи же только начала. Детский сад. — Эрвину письмо пришло от начальника военной полиции Каранеса. Мы выезжаем через десять минут. — Леви тушит бычок кончиком ботинка. — Я с вами. — Ханджи глубоко затягивается. — С каких пор ты сама себе команды отдаешь? — Аккерман недовольно хмыкает. Ханджи неопределенно мотает головой. В ночные письма без злого умысла она не верит. Не верит в них и Эрвин, раз берет с собой Леви. Все зависит от того, выживет ли Эрвин Смит. Он должен умереть после экспедиции. — Считай это женской интуицией. Я хотела поговорить с тобой… — Не сейчас. — грубо рявкает Аккерман. Закрылся. Опять закрылся в себе. Ханджи не настаивает, смысла не видит. Леви мнется на месте, она курит быстро, почти не пуская дым в легкие. Как же быстро Зик изменил их бытие, как быстро они привыкли к хорошему. Отвыкать теперь совсем не хочется. — Вы чего тут? — Эрвин внезапно выворачивает из-за угла. Ханджи прячет сигарету за спину, как нашкодившая школьница, Леви наступает на бычок. Сука. — С каких пор ты куришь? — он щурится. Она нервно смеется. — Да я это так, от Зика остались, думала, может, тоже поумнею… Я с вами поехать хочу. Мне тревожно. — Ладно. — Эрвин плечами пожимает. — Хочешь поговорить с его сестрой? — Да. Это надо было сделать сразу, но ловушки, и вообще… — Ханджи тычет сигаретой в каменную кладку. — Мы же ненадолго? — Утром уже вернемся. Седлай коня. Выезжают через полчаса в полном обмундировании. Зачем им упм в городе Эрвин не сказал, обронив загадочное «на всякий случай», и от этого нервы окончательно сдают. Лошади скачут на полном ходу, Ханджи то и дело оборачивается. До Каранеса тут сплошные поля, только один лесок, который она мысленно помечает как потенциально опасное место. Эти ночные приключения подзаебали откровенно. Эрвин не завязывает беседу, Аккерман поддерживает его молчанием. Только Ханджи хочется болтать, чтоб чем-то свист в ушах разбавить. Ночи все темнее, температура падает с каждым днем. Пора бы зимний плащ доставать, только Ханджи об этом подумала слишком поздно, когда задубела на второй час пути. Паника притупилась. До города осталось каких-то двадцать минут, она расслабляется в седле. Лошади трусят по мертвому, высохшему полю, месяц налился за эти трое суток. Всего трое суток прошло, а ощущение, будто три месяца. — Начальник военной полиции утверждает, что кадеты устроили разнос перед экспедицией, ему поступили жалобы от проституток. Кто это мог быть? — Эрвин смотрит перед собой, прямой, как струна. Черная громадина стены разрастается на горизонте с каждой минутой, уже видны огоньки пригорода Каранеса. Недостаточно близко, чтобы окончательно расслабиться. — Я своих всех загнал в казарму после прогулки. — тихо говорит Леви. — Остальные её и не покидали. Я следила, и Майк. — Ханджи хмурится. — Не могли же они ночью сбежать насиловать девок. — Не знаю. Ты мне скажи. — Эрвин чуть морщится. — Нам сейчас очередного скандала не хватало. Бюджет на исходе, этот старый пройдоха за молчание потребует вдвое больше, чем обычно. Знает, что мы в невыгодном положении. — Быть этого не может, я проверила… Выстрел. Сердце Ханджи ухает куда-то в желудок, время замедляется. Баллон, прикрепленный к ноге Эрвина взрывается, её лошадь встает на дыбы, громко заржав, Эрвина откидывает в траву вместе с конем, форма горит, Аккерман едва успевает увернуться. Под белой тушей расплывается темное пятно, внутренние органы вывалились наружу, от них идет неприятный горячий дымок. Выстрел. Лошадь Ханджи валится назад, она едва успевает выпрыгнуть из седла. Бежит к Эрвину, придавленному мертвым конем, падает на землю, тушит пламя на лице и шее. Черт. Черт-черт-черт! Нога разворочена в мясо, ткани обожжены, бок, грудь, половина лица расплавлены. Она слышит выстрелы и нагибается, закрывая собой, Эрвин дышит хрипло. — Зато кадеты не виноваты… — едва слышно хрипит. Ханджи истерически смеется. Идиот. — ЛЕВИ, ЗАБЕРИ ЕГО И УХОДИ! — кричит. Но Аккерман скачет в другую сторону, туда, откуда раздавался звук. Выстрел. Его лошадь валится в траву, Леви прыгает и бежит дальше. Темная тень вырастает посреди поля. Ничерта не видно, она не может сказать, Пик ли это. Что, если это Пик? У Ханджи трясутся губы. Она тянет мертвую лошадиную голову, стаскивая тушу с командорской ноги. Плохо. Очень плохо. — Ты никуда не уходи, хорошо? — неуместная шутка, дура. — Я ему помогу, и мы тебя на руках донесем до города. Только не отключайся. Одна она Эрвина при всем желании не дотащит. Далеко. Какое же блядство! Выждать, пока расслабятся, чтоб уверены были, что добрались. До города рукой подать. Хитро. Ханджи бежит вперед, неизвестный стрелок мало того, что с легкостью отбивается от ударов Леви, так ещё и теснит. Быстрее Аккермана? Невозможно. Это точно не Пик. Какая дикая, свирепая ярость. — Эй! — она орет, пытаясь внимание сбить. Не помогает. Стрелок длинным дулом ломает клинки Аккермана, Леви едва успевает отскочить. Удар, уворот, он хватает Леви за ногу в замахе и выворачивает до хруста. Немыслимо. Стрелок выше Аккермана почти на голову, не широкий, но наверняка жилистый. С хорошей растяжкой, быстрым, тактическим умом. Он просчитывает Леви на несколько ударов вперед и уворачивается с легкостью, будто не бьется, а танцует. Ханджи никогда не видела такой техники. Она не может потерять и Леви, и Эрвина. Нет. Не может. И потому налетает со спины, пытаясь свернуть шею, но стрелок ловко прыгает и переворачивается через себя, приложив её спиной о землю. Допрыгалась, дура. Стрелок добивает Аккермана прикладом и подходит к ней, взводит курок, пушка щелкает вхолостую. Ханджи смотрит на него в оцепенении, не в состоянии даже сделать нормальный вдох. Пару ребер точно сломал, собака. Это другая пушка. Как будто более совершенная, чем была у Пик, впрочем, в темноте она ничего не может утверждать наверняка. Лицо замотано тряпкой, сам в сером комбинезоне, руки в перчатках. Ни единого шанса опознать. Он ставит тяжелый ботинок на грудь, наклоняется и поправляет её треснутые очки, сквозь щелку в тряпке Ханджи может разглядеть, как блестят глаза. — А ты и правда ничего. — голос незнакомый, мужской, совсем ещё молодой. Вдалеке слышится конский топот и громкое ржание, стрелок вскидывается. По тракту колесят сразу четыре повозки, из деревень провизию в город везут. — Я тебя достану. — сипит Ханджи. — Достань. Каждую пятницу буду ждать тебя у могилы сиятельного командора. — он откровенно насмехается. — Положи от меня цветочки, идет? — он шлепает её по щеке, как маленькую девочку и срывается с места. *** Ханджи шипит, когда крепкие руки поднимают её с залежей картошки и вжимают в мускулистое тело. Больно. Третье и четвертое ребро простреливают болью в позвоночник и выше, из здания больницы выбежали санитары в белых халатах, грузят Эрвина на носилки. Аккерман все ещё без сознания. Что это за техника удара такая, что даже Леви отправила в нокаут? Но жив. Жив, карлик противный, он как клоп с прочным панцирем, убить его можно, только раздавив полностью. — Что случилось? — подлетает полицейский с бледным лицом. — Кто напал на вас? — он семенит следом за несущим её санитаром по ступеням. — Я не знаю. Нас ваш начальник вызвал… — она тяжело выдыхает. — Он в отпуске две недели как. — полицейский догоняет. — Давайте, я вас опрошу по горячим следам? Ханджи глаза закатывает. Палки в отчетности сами себя не закроют. Санитар заносит её в четырехместную палату и укладывает на кровать, расстегивает крепления упм. Под дощатым потолком вьются три жирные мухи. Второй санитар тащит Аккермана и кладет на соседнюю кушетку, принимается его щупать сквозь одежду на предмет переломов. — Ну, пиши: Эрвину Смиту вечером доставили письмо от вашего начальника, который просил срочно приехать. Мол, разведчики снасильничали некую особу, об имени которой он не распространился. От себя могу сказать, что это невозможно, потому что кадеты и офицерский состав в тот вечер был под моим наблюдением, а тех, что пошли в город, контролировал капитан Леви. Они сходили в кабак, потанцевали там под музыку городского оркестра города Стохесс и вернулись после полуночи. Никто с танцев не сбегал, в казарме все спали. — Ханджи морщится, когда холодные пальцы лезут под ткань. — Ай! — Терпите. — бурчит амбал. — И что дальше? — полицейский пытливо смотрит. Стервятник хренов, насрать ему, выживет ли кто-то, лишь бы показания успели дать. — На нас напали на подъезде к городу. Стреляли из неизвестного оружия, у Эрвина на ноге баллон подорвался. Полагаю, кто-то воспользовался честным именем вашего начальника, чтоб его выманить. Леви оглушили, меня он не успел добить. — Ханджи ерзает по кровати, пытаясь утечь от пальцев санитара. Сосок обязательно было трогать? Гандон. Как же она без соска, вдруг в пылу битвы сломали? — Трещины. В четырех ребрах с обеих сторон. Жить будете. — амбал выносит вердикт и раздевает до пояса, принимается бинтовать грудную клетку. — У вас есть предположения, кто это мог быть? — полицейский щиплет свои куцые, жидкие усишки, поглядывая на обнаженные прелести. — Нет. Ханджи не скажет, что думает на пастора. Она ведь подслушала разговор, значит, он планировал. Или знал, кто планирует. И Пик с ней была, клялась, божилась что не навредит. Вряд ли Пик заодно с культом. — Ясненько. Что ж… Я спешу откланяться. Ханджи ядовито ему улыбается на прощание. Какая жалость, господин полицейский, что вы нас так скоро покидаете и спешите расследовать таинственное покушение. В дверях вновь появляются санитары с носилками, она, наконец, может рассмотреть Эрвина: на лице и шее вздулись водянистые волдыри, на бедре рваная рана, запекшаяся сверху, из-под лохмотьев одежды виднеется красное, обожженное тело. Твою мать… — Он выживет? — выпаливает Ханджи. Но санитары молчат, только переносят тело с носилок на кровать и бегут за врачом. Кто же ты такой… Никогда раньше не слышала этого голоса. Никогда не видела такого оружия, такой великолепной техники боя. Если пастор нанял тебя, кто ты такой? Сонный врач появляется минут через десять с большой банкой чего-то. По палате поплыли яркие травяные запахи. Топленый жир с травами, чем ещё ожоги лечить? Вот только кажется, что Эрвину это не поможет. Был бы здесь Зик… Он бы знал, что делать. Ханджи закрывает глаза, не смотрит на командора. Сейчас она невероятно сильно злится на Эрена. Кто знает, что было бы, если бы он не нарушил построение и не обратился? Ушел в самоволку, без приказа накинулся на титана, считая, что всех спасает, каким-то чудом призвал других титанов со всей округи. Малолетний идиот. И на гаупвахту его никто не отправил! Если бы Зик был сейчас в казарме, она бы была уверена, что Эрвин выживет. Но с такой площадью поражения тканей… Завтра у него начнется лихорадка. Обугленные ткани иссекут и пойдут молиться в церковь за здравие командора. Потому что только молитва поможет. У них нет технологий. Нет лекарств. А просить Пик о помощи она считает нечестным. В конце концов, именно Эрвин приказал Зику поехать за стены. Ханджи бы на месте Пик не помогла. Набрала бы червей и в раны ему сунула, чтоб сдох скорее. Черт! Мутит. Ханджи застегивает на себе форменную рубашку и садится, скривившись. Больно. Всего лишь трещины — это хорошая новость. Сражаться она не сможет ещё с месяц. Плохая новость. Но после нападения она как будто больше не может себе позволить такую роскошь. Она встает с кровати и ковыляет к выходу. — Куда? — окликает врач. — Покурить, раз нет осколочного перелома и моим легким ничего не угрожает. Займусь их самостоятельным уничтожением. Почему-то в голову приходит отец. Он ведь тоже курить начал внезапно, а потом не смог остановиться. От стресса, от страха, что не сможет один воспитывать дочь. Ханджи бредет по коридорам госпиталя. Не хочет смотреть на Эрвина без мази. Расплачется. Отец, когда мама умерла, расплакался на следующий день. Вот и она чувствует: не справится в одиночку. Не вывезет. Без сигареты так точно. Их расположили на первом этаже, рядом с внутренним двориком. Летом сюда стекаются старики дышать воздухом, осенью же он пуст, только ветер гоняет сухие листья. Ханджи ежится от холода, ребра простреливают болью. Да сука… Спичка гаснет от ветра, она скрючивается, закрывая пламя от ветра, и втягивает в легкие густой дым, закашливается. Идиотка! Пальцы хватают колонну, она едва не падает от давшего в голову никотина. Ветер забирается под тонкую ткань, щекочет кожу до твердых мурашек по всему телу. Ханджи упрямо курит, пялится в пространство невидящим взглядом. Что, если на кадетов тоже напали? Какая же ты дура, что не осталась, какая дура! — Г-госпожа… Она мрачно окидывает взглядом тощего мальчишку в белом халате. — Чего? — Вы простудитесь… — он открывает и закрывает рот. — Лекарства от простуды ещё не все приготовили, госпожа, у вас будет воспаление легких… — Какая удача, что я уже в больнице. — она едко фыркает. — Уходи. Думать мешаешь. Мальчишка ретируется обратно в тепло. Щегол малолетний, учить её ещё будет, как себя убивать. Она сама разберется. Может, не видать ей уже титанов. Может, пастор нанял стрелка, чтобы снова титанов перебить, как в прошлый раз это сделала Леонхарт. Учатся, как обычно, у лучших. Ханджи кидает бычок в лужу и ковыляет обратно в тепло. Даже ночью в больнице неспокойно: персонал носится туда-сюда, в палатах стонут люди, факелы чадят темным дымом. Она притирается плечом к стене. Вернется назад через полчаса, когда на Эрвина наложат повязки. Нельзя сейчас расклеиваться. Голова кружится от сигареты, шока, усталости. Ей бы уснуть до рассвета и ни о чем не думать, но страшно. Страшно проснуться — а Эрвин мертв. И не от зубов чудовища, а от собственного оружия. Выходит, не только Пик такая умная в королевстве. Леви стрелку накостылял, только он не дымился. Значит, не титан. Был бы титаном, так использовал бы свою силу на полную, чтобы убить всех. Загадочно. — Г-госпожа! — к ней семенит тот же мальчишка. Если бы взглядом можно было убить, он бы замертво рухнул, но нет. — Что? — рявкает Ханджи. — Т-там… Т-там… Эрвин мертв? Эрвин умер? Ханджи бледнеет. — Говори уже. — она рычит. — Т-там человек из разведки, в к-крови и он… Ханджи делает шаг вперед и встряхивает мальчишку, тело вновь прошивает болезненная вспышка. — Он умер? — понижает голос, смотрит в блестящие зеленые глаза. — Я н-не з-знаю, мы б-боимся его т-трогать, вдруг он титан… Ханджи рычит в голос. — Какой, блять, титан? Вы совсем ебнулись? Пошли. Не хватало ещё, чтобы Эрвину не оказали соответствующую помощь из-за придумок младшего медперсонала. Мальчишка быстро-быстро кивает и семенит в другую сторону от палаты. Ханджи ковыляет следом, ведомая дурным предчувствием. Они выходят на крыльцо, мальчишка бежит по белой мраморной лестнице вниз. Полицейские и врачи устроили перепалку, матерятся на всю улицу, а чуть поодаль стоит… Олень. Алый от засохшей крови, на нем лежит тело, привязанное канатом. Черт тебя дери. Сися агрессивно бодается, никого к себе не подпуская. — РАЗОШЛИСЬ! — орет Ханджи и медленно спускается вниз. Толпа оборачивается синхронно. — Капитан Ханджи, он вернулся после трех дней за стенами… — Замолчи свой рот, лейтенант. — она тянет руку к внимательной оленьей морде. — Тихо, тшшш… Хороший, это я, все хорошо. Мы же с тобой знакомились, маленький, да? — пальцы касаются мокрого носа. Если Сися взбрыкнет и вдарит по ребрам, ей точно не дожить до утра. — Молодец, я только хозяина твоего потрогаю, да? Не буду его обижать. Олень смотрит на нее блестящими черными глазами. Ханджи касается рукой шеи Зика и щупает пульс. Жив. — Что вы встали? Носилки тащите, кретины. Титан, блять. Совсем уже сбрендили. Допрос устроим, как очнется. Удивительно, что он жив с такой кровопотерей. А может, это и не его кровь вовсе...