Священный отряд

— Говорят, в разведке появился инженерный гений. Так что скоро и тебя расколят, не надейся избежать наказания… Звуки доходят через вязкое марево. Ничего не снится. Только темнота и голоса. Чаще — Хитч и Арлерт. Остальные молчат или говорят о личном. О том, что жена родила, или о короле. Только о короле и разговоров. — Скажи, ты знаешь человека с именем Зик? В очках, курит постоянно. Он с тобой случайно не за одно? Треск. Сон, глупый сон. Никакого Зика здесь нет. Зик остался на континенте, чтобы позаботиться о родителях воинов. Командир бы никогда не опустился до этой миссии. Энни всегда искала в нем защиту, негласно, невербально, просто придвигалась ближе во время разносов Магата. И Зик защищал её. Всех защищал, хоть и был отстранен и холоден чаще прочих. — Мы пытали Бертольда, он так кричал. Все ещё не хочешь поговорить? Голоса мешаются с картинками из подсознания. Она дома, и отец приносит ей завтрак перед тренировкой. Овсянка с сыром. Трогает по колену легко, мимолетно, обещание продолжения вечером. Ты же хорошая девочка, Энни. Ты же вернешься ко мне. Ты должна быть покорной, чтобы стать идеальным оружием великой империи. Командир, можно я останусь у вас? Спасибо. Нет, госпожа Йегер, ничего такого. Отец уехал и мне страшно спать в одиночестве. Спасибо за матрас. А ночью все равно юркнуть под одеяло, прижаться к нему, как ребенок, и в плечо реветь, пока лицо не распухнет. К утру регенерация исправит и это досадное недоразумение. Энни никогда не говорила, почему напрашивается, а Зик не спрашивал. — Никогда не слышала имени Зик Фингер? А Пик Фингер? Треск. У боли нет имени. Нет национальности, нет идеологии. Есть только причина. Болезнь или насилие. Реже — смерть. — Райнер и Бертольд раскололись. Не хочешь им помочь? Почему-то провоцирует всегда Арлерт. Хитч больше о делах военной полиции говорит. Что жалование подняли, а штрафы участились. Что её новый командир Бенни очень красивый мужчина. И что ей невероятно скучно спать одной, приходится разговаривать со стенкой. Помаду купила себе красивую, жаль, ты не оценишь. — Капитан Бенни не обращает на меня внимания. Знаешь, я расстроена. Я все губы мажу, мажу, а толку никакого. Полтора жалования на неё спустила! Зик носил ей сладости. В детстве доставал кукол. Отец их выкидывал. Говорил, что мальчики не должны ухаживать. Все мальчики хотят только одного, ты разве не знаешь, Энни? Только это не ухаживания были. Зик говорил, что так будет не страшно спать, если с куклой или игрушкой. Он до сих пор с игрушкой спит, она отгоняет кошмары. Поэтому Энни нравилось спать с ним в одной кровати. Там обезьяна была, смешная, её обнять можно было и не бояться. — Зик Фингер погиб. Его сестрица на всю площадь орала, до хрипа, аж связки сорвала. Мы её тоже арестовали. Все ещё никто не скажешь? У боли нет имени. Энни едва приоткрывает глаза: фигура Арлерта едва видна сквозь отвердение. Росчерк тушью, темная тень. — Значит, он не был предателем. Выходит, что я ошибся. Я же ошибся, Энни? Увидимся через неделю. Не сон. Энни едва шевелит пальцами в сапоге, ноги невероятно сильно затекли. Ты всё ещё можешь двигаться. Лезвия всё ещё прикреплены к твоим бедрам. Арлерт говорил, что уходит в шесть утра. Пересменка в семь. Ему нужно успеть добраться обратно до казармы, чтобы выспаться после дежурства. Почему от разведки всегда приезжает он? Скорее всего распоряжение Эрвина. Он надеется, что именно у Арлерта получится расколоть её. Умно. Зик мертв. Если это её командир, то он не может быть мертв. Он бессмертный. Энни в этом уверена. Что он переживет их всех, и срок свой в тринадцать лет тоже. Треск. Отвердение тает, как воск, испаряется, она, наконец, может открыть глаза. Зик мертв. В подвале полумрак, только факельный свет перемигивается. Веревки валятся к ногам серыми змеями, Энни смотрит на них безразлично. Какие же идиоты. Райнер и Бертольд раскололись? Или Армин специально это сказал, решив спровоцировать. Что, если… Что, если она осталась совсем одна? Энни сжимает зубы и опускается на колени, закрывает лицо руками. Зик мертв. Спокойно. Собралась. Как выбраться. Ты должна выбраться. Это все провокации разведкорпуса, Зик не мог просто так умереть за стенами. Невозможно. Дыши. Даже подвальный затхлый воздух кажется ей прекрасным. Воздух не пробивается под отвердение, это просто пытка. Долгая, безжалостная пытка. Энни делает несколько шагов к двери и прислушивается: ничего. По ногам бегут мурашки, кровообращение возобновляется. Выглядывает, заметив девку из военной полиции. Легкая мишень. Думай. Что ты сделаешь? Что сделаешь? Энни прижимается к стене и раздевается. Аккуратной стопкой складывает обмундирование, одежду, даже белье. — Вокруг враги. Тебе надо бежать незаметно. Что делать будешь? — Зик кидает ей мяч. Энни разбегается, с легкостью его ловит, скромно улыбнувшись. — Убью всех? — кидает назад. — Неправильно. Ты должна стать, как они. Если это поле боя, то ты можешь переодеться в солдата вражеской армии и затеряться. — Зик ловит мяч в прыжке и крутит в ладонях. — А если они знают, как я выгляжу? — Энни опускает глаза. Ей не нравится, когда она не угадывает мысли командира. — Сделай вид, что ты мертва. Убей девушку, похожую на себя. И сними скальп. — Скальп? — Энни искренне не понимает. Зик подходит и наклоняется, погладив по голове. — С себя, глупышка. Ты же регенерируешь. И надень на усопшую, чтоб приняли за тебя хотя бы первые несколько секунд. И вот тогда можешь убить их всех, воспользовавшись замешательством. Энни бесшумно выбегает в коридор и оглушает стражницу одним ударом. Шарит по карманам… Есть! Глупые девки. Зеркальце приветственно бликует. Затаскивает девчонку за ноги обратно, раздевает. Рыжую косичку срезает под корень, больше ей эти патлы не пригодятся. Стражница все ещё жива, но оно и к лучшему: разлагаться дольше будет. А в безвоздушной среде… Отлично. Энни спешно подходит к свету, пялится на себя в зеркало. Страшно. Как же, сука, страшно. Выбора нет. — Я не умею свежевать животных, не то, что людей. — Энни пинает камушек, пока они идут по улицам гетто. — Разве волосы не исчезнут, как исчезают отрубленные конечности? — Если отрежешь, остановив регенерацию, то нет. Бабуля принесла поросенка на ужин, хочешь, потренируемся? — Зик обнимает за плечи, Энни ухом жмется к его торсу и лыбится. — Хочу. Она отламывает кусок лезвия и смотрит в зеркало. Надрезает по линии волос, алая кровь заливает лицо. — Я не могу терпеть такую боль. — она всхлипывает, пока Зик обнимает за плечи. В ванной кроме них никого нет, только сороконожка ползет по зеркалу. — Можешь. Однажды это спасет твою жизнь. Пальцами под кожу, зачесывающим движением назад, по скользкому черепу. Перед глазами столько черных точек, что она сейчас отключится. Точно отключится, давай, давай же… Больно. Больно. Жует губы в мясо, лишь бы не заорать. — Ты молодец. Все получилось, видишь? Все получилось. — Зик обнимает, пока Энни тычется в него лицом и ревет в голос. На полу валяется шапка волос изнанкой наружу, алая, с кусками плоти. Ванну заволокло густым паром. — Они отрастут? — Отрастут. Как попало, правда, но мы тебя к цирюльнику сводим. Я оплачу. Ты сегодня такая молодец, Энни… Регенерация запускается сразу, как только скальп падает на пол. Энни оседает на каменные плиты, приходя в себя. Дышит тяжело, смаргивая слезы. Пол залит бордовым. Она никуда не денется. И что делать? У её нерадивой стражницы на плечах теплый осенний плащ, в подвале довольно холодно. Энни стирает им лужу, вывернув подкладкой наружу. Впитывает хорошо. Дожидается, пока кровь на теле высохнет, и только тогда принимается переодеваться. Кровавую корку сдирает с кожи одним слоем, рассовывает по карманам. Закончив, склоняется над девушкой и дает ей звучную пощечину. Та осоловело глаза открывает. — Что… — Вставай. Ты устала. Вырубилась на рабочем месте. — голос хрипит от долгого молчания. У нее наверняка сотрясение, совсем не одупляет, что вокруг происходит. Энни не помнит её голос. Новенькая? Ей же хуже. Она помогает встать и ведет к постаменту. Карие глаза смотрят расфокусированно, будто сквозь. Даже немного жалко. — А ты кто? — Сменщица. — А почему лысая? Энни накидывает ей на голову шапку собственных волос, прикрывая лицо, будто упали. — Угадай. Свет. Она наращивает отвердение руками, подвал озаряет белая, слепящая вспышка. Шаг назад, ещё один… Великолепно. Как будто просто голову наклонила. Ни вдохнуть, ни пошевелиться. Энни восхищенно присвистывает. Все было не зря. Плащ, превратившийся в грязную будую тряпку, она забирает с собой. Выбраться в город. Залезть в любой дом, украсть хну или басму, женщины на острове ей седину закрашивают. Сменить цвет волос, сменить прическу, сменить внешний вид так, как учил командир. Спрятаться. Залечь на дно на какое-то время, пытливо читать газеты, искать любые упоминания. До разведки бы ещё смотаться на всякий случай, проверить, лгал ли Арлерт. Найти командира. Если он жив, то вернется за ней. Обязательно вернется. Зик всегда за ней возвращался, всегда вытаскивал с поля боя и прикрывал в особенно тяжелых сражениях. Он и сейчас вернется. Она уверена в этом на сто процентов. Лысина прекращает дымиться. Энни идет по коридору, с удивлением отмечая, что никого нет. Ни единой души. Ни патруля, никого. Она поднимается по лестнице на первый этаж неизвестного здания, в комнате растоплен камин. Тряпку скидывает в огонь и прикрывает железную створку, кидает взгляд на ещё один плащ у самого выхода, на вешалке. Накидывает на плечи, спрятав лицо под капюшоном. Ты ведь так делал, Эрвин Смит? Она выглядывает в коридор, на нее сразу обрушиваются голоса. Много народа. Хорошо. Или плохо? Непонятно. Все из военной полиции, кто-то может знать её, кто-то может… — Вам помочь, госпожа Леонхарт? — чужой голос заставляет вздрогнуть. Перед ней стоит высокий мужчина в форме, ростом с Эрвина, не меньше. — Меня зовут капитан Бенни. Я помогу вам выйти в обмен на маленькую услугу. Сущий пустяк. Энни лупает на него глазами. Что делать в такой ситуации они с командиром не обсуждали. В принципе, она может просто убить всех, а если не получится? Бенни, капитан Бенни. Хитч упоминала. — И какую же? — получается излишне грубо. — Обещайте мне, что двадцать пятого января окажетесь точно в Митрасе. Хорошо? До тех пор можете делать все, что вашей душе заблагорассудится. Энни смотрит на него с подозрением и несмело кивает. Глупый демон, она сейчас что угодно ему сказать готова, лишь бы вой не поднял. Бенни ослепительно улыбается и протягивает руку, Энни осторожно берется за широкую ладонь. Капитан тянет на себя и заваливает на плечо. — Опусти голову. Сделай вид, что тебе плохо. И идет вперед. Энни слушается. С такого ракурса видит только собственные сапоги и ноги этого амбала. Какой дурак, невероятный идиот. А если это ловушка? Ладно, разберемся. Они тащатся по длинным коридорам мимо полицейских, кто-то приветливо здоровается с капитаном, кто-то ему руку пожимает. Плохо стало девушке, перепила, с кем не бывает. Коридоры увешаны примитивной живописью, пол надраен до зеркального блеска, Энни может разглядеть в отражении собственное лицо. Зачем он помогает? Или это очередной план Эрвина Смита. Они входят в бальную залу, краем глаза видно, как в центре кружатся дамы в кринолинах и их кавалеры в смокингах. Празднуют что-то. Насрать, в принципе, что. Это здание суда, вниз на гаупвахты ссылают особо буйных. Как ты сразу не догадалась, дура… Бенни проскальзывает между разодетыми аристократами и ныряет под нишу, уводя её через темный коридор. Нервно. А если там, на улице, её ждет разведка полным составом? Крепче сжимает кулак с кольцом. Нет. В этот раз она так просто не сдаст позиции. Бенни открывает дверь, с улицы остро пахнет осенью. Энни, наконец, поднимает голову. И никого нет. Черный ход, да? — Зачем помогаешь? — она сверлит капитана неприязненным взглядом. — Чтобы то, что должно произойти — произошло. — он говорит загадками и этим невероятно раздражает. — Не советую тебе соваться в разведку и брать реванш сейчас. Позже. И возьми спички, пригодится. — он смотрит на улицу с вдохновением. Фанатик? Псих? Одно предположение хуже другого. Энни больше не медлит, срывается с места и бежит к ближайшей подворотне, петляет по улицам, не оборачиваясь. Чтобы то, что должно произойти, произошло… И что за бал в шесть утра? Совсем ебу дали? Странно. Очень, очень странно. — Я бы ушла по крышам. Никто в своем уме меня не будет искать наверху. Люди видят только то, что на уровне их глаз. — Энни болтает ногой, сидя на лавке, пока Зик отбивает мяч о стену. — Не увидит. Но услышит. Я бы уходил под землей. Никто никогда не станет спускаться туда. А любая клоака ведет к реке. Значит, ты сможешь уплыть. Но вонять будешь знатно. — Фуу… — Энни морщит нос. — А нельзя просто всех убить? — Нельзя. Она находит ближайший канализационный слив через полчаса. На голове заколосился ежик волос, ледяной ветер прошибает до костей. Энни снимает решетку и долго смотрит вниз, не решаясь сделать шаг. Даже с улицы вонь невыносимая, не хочется купаться в демонических миазмах. — Защипни нос и вперед. — Зик сидит рядом с открытым люком. — А если нечем? — Энни смотрит вниз со скепсисом. — Задержи дыхание. Тебе необязательно дышать, чтобы выжить. Она прыгает, зажмурившись. По тоннелю бегают полчища жирных, упитанных крыс. Энни идет впереди, держа в руках фонарик, и старается случайно не сделать вдох. Рвоту будет не остановить. — Развилка. Что будешь делать дальше? — голос Зика сзади. Энни прыгает на месте. Она не знает. Не знает, куда ей сунуться. — Подожги спичку. По движению воздуха поймешь, где выход. Спустя час Энни выныривает за передами города. Под водой решетки доходят почти до самого дна. Почти. Достаточный зазор, чтобы невысокая девчонка могла пролезть. Небо посветлело, налилось серым, густые тучи спрятали солнце. Энни дрейфует, лежа на спине, и думает. Река несет её вперед, в сторону Митраса. Если Зик мертв… Она ведь узнает об этом? Она узнает. И найдет каждую тварь, по вине которой он умер. — Тебе идет платье. Ты в нем просто кукла. Энни кружится, пышная юбка взвивается вверх. Ей сегодня десять, отец спросил лишь, не шла ли у неё ещё кровь и сказал, что она плохо старается на тренировках. Кандидаты в воины пришли в гости ровно в обед, отец очень готовился к празднику, стол накрыл, торт испек. И почему не радостно? — Зик, ты че, влюбился в неё? — Порко его локтем поддевает. Энни останавливается, тут же покраснев. Не мог он в неё влюбиться, она же маленькая. — Я не могу влюбиться в сестру. Мы же одна семья, да? — и тянет руку. Энни несмело подходит и вдруг обнимает его двумя руками за пояс. Старший брат, которого всегда так не хватало. Он защитит её ото всех, кто попробует обидеть. А уж по голове накостылять сверху она и сама сможет. — Ты пахнешь табаком. Ты что, куришь?! — вдруг восклицает Энни. — Я? — Зик поднимает брови. Как ты вообще могла обо мне так подумать. — он подмигивает, поправляя очки. — И с каких пор ты стал плохо видеть? Глаза свои вонючие скрываешь, да? — она ударяет его кулаком в живот. Легонько совсем, но с возмущением. — От курения умирают. — Я бессмертный. Этого не может быть. К обеду она вылезает из воды, завидев густой лес. Вряд ли её будут искать в центре, скорее в Каранесе и округе тревогу поднимут, там теперь ближайшая стена с внешним миром. Волосы отросли ниже плеч, челки будто и не было никогда. Энни забирается в самую чащу, быстро организует себе костер с помощью ветки и двух камней, сушит одежду, спички, оружие. Как будто это снова длинный, тревожный сон, а проснется она там, в подвале. Страшно проснуться в подвале. — Мне страшно. — на перроне почти никого нет. Их миссия секретна, а значит провожать пригласили только самых близких. — Что, если я не справлюсь? Что, если попаду в плен? — она косится на Райнера, что обнимается с матерью, Бертольда с родителями и веселого Марселя, которого сверлит взглядом испуганный Порко. — Тогда я найду тебя. Слышишь? — Зик гладит её по щекам. — Сестренка. Мы же одна семья. Больная, неправильная, но семья. Энни опускает голову. Ей стыдно за то, что страшно. — Почему ты не поедешь с нами? Мы так и не решили, кто будет командовать. — она смотрит исподлобья, обиженно. — Бертольд будет командовать. Потому что генералитет так решил. Мы ведь не можем им противиться? Энни горестно вздыхает. Не можем. — Обещай, что если я не справлюсь, то ты все исправишь. — она бы ногой топнула, но вокруг одни военные. Так нельзя. — Обещаю. Костер приятно потрескивает, пахнет жженым деревом и мокрым ельником. Жрать хочется до трясучки. Спокойно, позже. Ты высушишь одежду и найдешь себе временное пристанище, выспишься, поешь, решишь, куда дальше. Ты справишься, даже если осталась совсем одна. Райнеру не идет быть старшим. Он не Зик. Он идиот. Но Энни выполняет его приказы, сжав зубы. Лишь бы вернуться домой, лишь бы скорее. Почему Зик не поехал их искать? Целых пять лет прошло. Энни все надеялась увидеть его в толпе. Он, наверное, очень вырос. В девятнадцать со щетиной ходил, как дурак, отрастил ли бороду, как хотел? Энни считает, что зря. Ему не пойдет. Только изуродует себя. Завтра все решится. Она долго смотрит в потолок перед сном, готовится. Завтра все закончится и тогда можно будет вернуться домой. Плевать, что не нашли челюсти. Она хочет домой к отцу. Он же исправился за эти годы? Наверняка исправился. Ей показалось. Приснилось. Не мог же он лезть к ней в трусы, как только лунные дни начались? Нет, не мог. Она обещала и она вернется домой. В кустах кто-то зашевелился, Энни резко вскидывается, но из-за веток высовывается серьезное возрастное лицо в морщинах. Не военный. — Простите, ради святой Розы, я вас напугал? — мужик выходит весь. Длинная черная роба культа торчит из-под теплой куртки с меховым подкладом. Неопасен. — Немного. — Энни придвигается ближе к костру. Вещи уже высохли, она дожигает последние ветви. — Вы дезертировали, да? Я не осуждаю. Нынче много кто сбегает. — он осторожно подходит ближе, пламя отражается в темных глазах. — Нет, я… — Я никому не скажу. Вы что, решили в лесу жить? — мужик обходит её и тянется ладонями к костру. — Опрометчиво. Энни его не переубеждает. Пусть думает, что ему хочется. Ей абсолютно наплевать. Мысли утекли от отряда к координате. Где там этот Кенни Жнец живет? К нему бы снова наведаться. — Я просто поняла, что армия совсем не для меня. Я же хрупкая, слабая девушка. — Энни цепко всматривается в лицо культиста, запоминает. Вытянутое, как у лошади, с широким носом и глубоко посаженными глазами. — Вы правы. Знаете, у нас много дезертиров прячется. Тут монастырь неподалеку. Мы, верующие, должны помогать нуждающимся, независимо от их деяний. Зло в человеке творится обстоятельствами, не душой. Душа не может быть зла. — Может быть. А если я не верующая? — Энни прячет в карман высохшие спички. — За еду, кров и конфиденциальность у нас платят физическим трудом. Помощью монахам в служении высшей цели. Полы же вы мыть умеете? — мужик тепло ей улыбается. Энни улыбается в ответ. Совершенно неискренне. — Умею. А вот в готовке совсем плоха. — Это не страшно, для выпечки постного хлеба не нужен большой навык. Пойдемте. Скоро ночь, мне бы не хотелось повстречать тут волков. Вы сможете уйти, когда захотите. Энни поднимается с длинного поваленного дерева, на котором сидела уже с час. — Хорошо. Спасибо. Как ваше имя? — Ник. Пастор Ник.