Священный отряд

Аккерману постепенно начинает казаться, что он в какой-то момент переехал в цирк. У последнего оплота дисциплины — Майка — вовсю дергается глаз. Он еще как-то пытается поддерживать порядок, заставлять кадетов дежурить и отвечать по уставу, но пользы от этого мало. Леви уже даже не пытается. Разведка пошла в разнос и теперь напоминает детский сад, из которого сбежали все воспитатели. Расписание перестало быть непреложной истиной, на построения ходят мятыми, ржут и в карты играют до ночи, и пиздить за это их бесполезно. Не помогает. Неизменной осталось только утренняя тренировка, на которую все являлись без исключения. И происходило это только потому, что попасть на завтрак в столовую можно было только через плац. А попасть туда они очень хотели. Зик, сука, окончательно приручил повариху и научил ее готовить какие-то подливы из говна и желудей, от которых любая пресная срань превращалась в амброзию. На вопросы о том, что это блять за колдунство, скромно отвечал, что ему дух леса нашептал через синиц и белок. Ага блять, и каждый день новые рецепты шлет, очень, видать, благодарен Зику за помощь живой природе. Ханджи с ним и Моблитом заняты новым прототипом. Леви было попытался на кривой кобыле подъехать на тему тренировок на упм, за что был с позором изгнан за саботаж научного прогресса. Ханджи в восторге, Моблит в ахуе, Зик меланхолично курит, судя по ебальнику, размышляя о высоком, и периодически дает ценные указания, от которых Ханджи еще больше приходит в восторг, а Моблит все больше падает в мрачный ахуй. Вот уж кто действительно единственный не забыл о том, как им влетит от Эрвина за ту херню, которой они занимаются. На ловушки же все положили болт и проектируют теперь корзины для бухла. Моблит каждый раз поправляет, что не корзины, а транспортировочные гондолы, Леви саркастично отвечает, что вернется командор и покажет, кто тут гондола, а кто нет. На что Ханджи грозит ему кулаком и орет, что будет первым сивушным аэронавтом, и что ни командор, ни ворчливая хромоножка не смогут ей в этом помешать. Ну не смогут, так не смогут. Леви смирился. Выбрал себе дозорный пункт на улице подальше от этих ебнутых и наблюдает, чай пьет. Несмотря на то, что происходящее вокруг полная катастрофа, надо думать, все они стали немного счастливее. Новостей от Эрвина нет так долго, может ли это значить, что в этот раз они перешли черту? Если да, то пусть их последние дни в разведке лучше будут такими, чем наполненными бесконечной муштрой. Заставить приходить к себе Зика не получилось. Хуй загонишь, потом хуй выгонишь. Проще самому. Зато он хоть высыпаться начал. Не мешает даже перманентная нервная мысль о том, что у них по расположению бродит неучтенный титан. Аккерман потом все обдумал и понял, что вовсе не факт, что это действительно «она». Раз Зик не хотел, чтоб он лез, так мог и соврать. А может и знал, что Леви именно так и подумает, и потому сказал правду. Непонятно, на что расчет. Аккерман сидит на ящиках у крыльца. Форма теперь отчетливо пахнет лесом, он даже передумал ее стирать. Странно носить на себе посторонний запах, Аккерман обычно не пахнет ничем, разве что мылом, остальное его раздражает. А этот нет. Он наблюдает за тем, как Зик что-то втолковывает Ханджи, та настырно спорит и наглядно изображает титана в ловушке, которому в жопу засунули штырь. Доказать пытается, что не сработает. Зик, судя по всему, несогласен, так что через пару минут два основных инженера скачут по заднему двору и изображают титанов с пробитой жопой на разный манер. Аккерман про себя ухмыляется. Это у них такая философская дискуссия о высоком. Столкновение мнений, можно сказать, переоценено ли значение жопы в организме титана, или наоборот, недооценено. Ханджи адепт первой концепции, Зик — второй. Может быть, через полчаса этих шаманских плясок наконец, допрут, что у них есть объективный способ проверить. — Капитан, — перед ним возникает Микаса, рапортуя по стойке смирно и наглухо перекрывая обзор, — Думаю, я должна об этом доложить. У нас происходит что-то странное, парни уже достали девочек расспросами о том, что отвалилось ли у нас что-нибудь в районе пятнадцати лет. Имир им ответила, что в тринадцать начало отваливаться и так каждый месяц по кусочку, и каждый месяц что-нибудь новое отрастает. У кого прыщ на лбу, у кого грудь, у кого зубы. Ну вы понимаете. Там. Аккерман с трудом сдерживается, чтобы не запустить чем-нибудь в их ведущего инженера. — Боишься, что у тебя тоже отрастут? Микаса серьезна. — Нет, это же глупости. Никаких там нет зубов, — и чуть заметно краснеет. — Ладно, разберемся, — Аккерман поднимается с места, — Спасибо, за информацию. Подобные бредни это не дело. Он поднимается и идет к развалившемуся в траве Фингеру. — Слышь, подъем, — Леви слегка толкает его под ребра носком ботинка. Несмотря на то, что сегодня выходной, работу они не остановили, просто делают ее теперь более лениво и не орут на кадетов, чтоб быстрее доски носили. А сейчас вообще перерыв. — Иди объясняй этим идиотам, что пошутил, иначе к завтрашнему вечеру мы будем жить в разведке, в которой все мужское население будет уверено, что баба может случайно отрастить себе хер. И кто-нибудь обязательно решит проверить, и кто-нибудь другой обязательно согласится. Дальше понятно, чем дело кончится, а я не хочу пополнения рядов разведки подобным способом. И отрежь уже Конни этот его блядский молочный хрен. Пока он коренной себе не открутил. — Ты несправедлив. Между прочим, некоторые люди рождаются с двумя парами половых органов, у кого-то есть хвост, у кого-то рожки… Всякое бывает. Никогда не знаешь, что там в крови намешано было за столько поколений. — Зик фыркает. — Я думаю еще их помариновать. Девочки этим идиотам ничего показывать не будут, старшие в игру включились, ну прелесть же. Сегодня официальный выходной. Да и дело у нас есть. — И поэтому ты разлегся? Я, что ли, пироги за тебя буду печь? У меня и так толпа недовольных, которых я домой не отпустил. Либо говори, чем мне их занять, чтоб для пользы делу, либо поднимай свою задницу и сам на речку пиздуй карасей ловить. Или из кого там пироги быть должны, — Аккерман щурится. Вроде у них серьезное дело по выявлению титана в личном составе, а выглядит, как подростковая самодеятельность. — Очень, конечно, надеюсь, что ты это затеял не чтобы просто меня позлить. — Рыба скоро сама к нам приплывет, зачем переживать. Я же дух леса. Я договорился с духом воды. А ещё я не говорил, что умею печь пироги. Для этого я пригласил большого профессионала, Ханджи мне это санкционировала. Самую красивую, очаровательную, милую, умную девочку на свете. — Зик щурится на него одним глазом. — Ты когда-нибудь занимался загонной охотой? Это когда толпа гонит зверя громкими звуками, пока в кустах ее ждет ловушка. Или стрелок, тут уж как повезет. — он садится и потягивается. Хорошо. Пригрелся на солнце, как кот, даже уснул ненадолго, но капитан его в покое не может оставить. — И фейерверки. Какой цирк без фейерверков. Свои слова он оставляет без объяснений. С дороги сворачивает повозка, запряженная двумя лошадями. Пик, по всей видимости, решила стать предметом эротических фантазий всех мужчин разведки: в парике пшеничного цвета с длинной челкой, очках с прозрачными линзами, губищи намалеваны, штаны и верх из легкой летящей ткани пошиты так, чтоб все, что должно приковывать внимание, его приковывало. Но без пошлости. — Девушка, а вы куда? — к ней подлетает Майк. Пик смеривает его оценивающим взглядом, а потом хватает за грудки и притягивает к себе. — Мне нужна помощь, господин разведчик! Если всю рыбу сегодня не съесть, она пропадет, представляете? Вы вообще понимаете, какое это важное дело?! — она смачно целует его в щеку, оставив яркий след помады, Майк замирает, молча глазами хлопает. Кадеты возбужденно зашептались на плацу. Зик поднимается. — Сестренка! — Братик! — Пик взвизгивает и несется к нему, прыгает с разбегу прямо в руки и пищит на одной ноте. Стратегический прыжок: пубертатное дурачье уже оценило гибкость и теперь пялится на откляченную задницу. — Капитан, вы рады меня видеть? — Зик аккуратно ставит ее на землю и поправляет одежду. Подбегает Майк. — Кто тебе санкционировал гражданских в расположении? — обращается к Зику, носом дышит, щеки раскраснелись. От бега, ну конечно. — А вы не санкционируете? — Пик резко разворачивается и делает шаг вперед. Майк шагает назад. — Такой красивый мужчина и не позволит бедной девушке научить детей печь пироги на родительский день? Ещё и из рыбы, которую она всю ночь ловила? Этими нежными, маленькими ручками… А могла бы держать что-то другое. — Пик щурится. Майк снова теряется. Да не красней ты, дурак, она же тебя совсем сожрет. — Госпожа Ханджи дала мне разрешение на пребывание. Вечером я уеду домой. Но, может, вы захотите, чтоб я осталась на подольше? Обсудить рыболовные сети и удочки. И крючки. Ох, эти крючки… Красный, как помидор, Захариус понуро уходит. Зик откровенно потешается, поглядывая на привычно меланхоличного Леви. — Приходите, я и вас научу! Мы будем плести косички из теста, не стесняйтесь, господин разведчик, не стесняйтесь! — Пик кричит ему вслед, с плаца доносятся сдавленные смешки. — Че вы вылупились? Ведите меня в мое королевство и подданых соберите. Только пусть руки помоют, знаю я этих военных. *** В столовой почти идеальная тишина. Пик вещает, у кадетов разве что слюни на пол не падают. — Господин Спрингер, не нужно гладить тесто, как женскую грудь. Сильнее надо, сильнее. Как задницу. — Пик обворожительно улыбается. Вот, кому надо у них уроки вести, будут наперегонки книжки читать, лишь бы угодить. Конни прячет глаза и начинает с остервенением наминать бедное тесто, Кирштайн тоже старается, от усердия аж покраснел. От усердия. Ага. Майк пришел, стоит у стеночки, поглядывает за дисциплиной. Взгляд иногда съезжает в район предметов интеллекта и начитанности гостьи, но это он проверяет, чтоб диверсий вражеских не было. Его можно понять. Вдруг из трусов кто вылезет, титан например? Ханджи тоже здесь, стоит рядом с Пик и каждое действие сверяет. Как всегда пытается докопаться до мельчайших деталей. Зачем, говорит, тесто откладывать отдохнуть? Оно же не устало. Если его мять так, как мнет Конни, то точно устанет. — Сейчас я научу вас фишке, которая точно поразит ваших мам, если вы им такое испечете. Будем заминать лепестки в тесто для красоты. Я привезла мешок фиалок, возьмите себе по несколько цветков и распотрошите… — А если мамы нет? — Эрен подает голос. Проснулся. — А родительский день не только для живых родителей. И для мертвых тоже, если так получилось. Всем приятно, когда о них вспоминают, и живым, и мертвым. — Пик поправляет лепестки для Ханджи кончиками пальцев. — Даже если родителей съел титан? — голос Эрена немного истеричен. — А на том свете разница есть? Мою маму военная полиция казнила, тетку изнасиловали и застрелили, а батя вообще непонятно, жив ли. Че теперь, не печь пироги? Или тебе надо померяться кто больше страдал? — тон Пик отдает металлом. — Родительский день сделан, чтобы благодарить за то, что вы появились на свет. Леви за соседним столом очень старается и Гуверу помогать успевает, тот от любого движения так и дергается. За две недели ногти едва-едва отросли, оголенные нервные окончания — удовольствие не для всех. — Берете скалку и разминаете тесто вместе с лепестками… Зик встречается взглядом с Аккерманом. Тебе хоть немного весело? — А ещё, дорогие дети, на родительский день принято вспоминать родителей вслух и делиться историей семьи. Капитан Леви, не хотите начать и подать кадетам пример? Мы должны благодарить и за плохое, и за хорошее, чтобы праздник удался. — Ну… Отца я не знал, мать была проституткой в борделе подземки, — в столовой повисает тишина, слышно только усердное пыхтение мнущих тесто кадетов, — А потом она умерла, когда мне было восемь, и я неделю жил в комнате с трупом, не решаясь никого позвать… — Леви меланхолично втыкает в тесто фиолетовые лепестки. Еще надо или уже достаточно? Хуй его разберет, как правильно. Он оборачивается на Пик, чтоб спросить, и только тогда замечает очень сложные выражения рож. Болван. От тебя же не этого ждали. — Да че, ну до этого-то она была прекрасная женщина, многим нравилась, чинушам там из столицы всяким, я некоторых уже в лицо даже знал, — ты не делаешь ситуацию лучше. Леви быстро отворачивается, так и не задав вопрос, спешно высыпает остатки цветов из чашки и спешно заминает их в тесто. Да похуй, и так сойдет. — А некоторых не только в лицо… — СПАСИБО ЛЕВИ! — подает голос Ханджи из-за соседнего стола. Видимо поняла, что пора спасать ситуацию, пока у личного состава зубы трескаться от напряжения не начали, — Очень трогательная история, мы поняли, что твоя мать была хорошим… Эх. трудолюбивым человеком. Спасибо ей большое. Леви поднимает от теста голову и случайно встречается взглядом со стоящим напротив Брауном. Вид у него такой, как у побитой собаки, смотрит на капитана с выражением такого неподдельного сочувствия на лице, что того и гляди сейчас обниматься полезет. Аккерман чуть заметно качает головой. Не смей. — А можно я продолжу? — Леви оборачивается. Ханджи вопросительно смотрит на Пик, та кивает. — Так волнительно, конечно, знаете, — Зое нервно смеется, — Никогда об этом вслух не говорила, но капитана сегодня вряд ли кто-нибудь переплюнет, так что можно уже не стесняться, да? — по столовой прокатывается волна одобрительных смешков, все как-то сразу ожили и завозились. Только Леви вот все еще чувствует, как Браун своим сочувствием сверлит ему затылок. Пиздец. Теперь ведь не успокоится, пока херню какую-нибудь не выкинет, ходи, блять, оглядывайся. Не надо было в лесу его тогда обнимать. — Маму я плохо помню, она умерла, когда мне было три, — по лицу Ханджи бродит мягкая, очень спокойная улыбка. Непривычное выражение, — Зато вот папу помню очень хорошо. Он был архитектором, очень талантливым, мы хорошо жили, пока мама была жива. А потом ему пришлось все бросить, чтобы заботиться обо мне. Брать только маленькие заказы, чтобы можно было работать дома. Леви стоит, слушает очень внимательно. Этой истории он никогда не слышал. Ханджи упоминала, что страсть к науке — это у нее от отца, но никогда не вдавалась в детали. — Ему пришлось научить меня рано читать, потому что с тех пор, как я научилось говорить фразы длиннее трех слов, заткнуть меня стало решительно невозможно, — она смеется, равномерно разглаживая тесто, — Потом он наверняка об этом пожалел, потому что лет в пять я притащилась к нему с медицинским атласом, ткнула в картинку голого мужика, прямо в эту его голую штучку, и спросила, когда у меня отрастет такая же. Он как-то побледнел и ответил, что надеется, что никогда. Я очень расстроилась. Как это так, у кого-то есть, а у меня — никогда. Ну потом-то поняла, что не в «штучке» счастье. Леви про себя отмечает, что она очень странно смотрит на Пик. Даже не на нее саму, а на ее руки. Стоит, задумчиво улыбается, наблюдая, как та пальцами ловко плетет косички вдоль бортов. Ты о чем там думаешь, чудовище четырехглазое. — Даже после этого он мне никогда не запрещал читать то, что мне хочется. Философия, химия, астрономия — даже из комнаты мир казался таким огромным. Я тогда думала, что смогу посмотреть его весь. Помню, как-то в школе какой-то мальчик сказал мне, что наука не бабье дело. Ну я его и побила учебником, а потом весь вечер ревела, что вдруг и правда меня меня в академию не возьмут, потому что штучка-то так и не отросла. Папа тогда посмотрел на это, задумчиво забил трубку и сказал, что мне нужна литература посерьезней. Весит больше, можно будет списать на несчастный случай. Погиб под тяжестью фундаментальных знаний, — Ханджи фыркает, — В академию, правда, потом не взяли, но это другая история. А папы не стало в тот год, когда я решила, что хочу поступить в разведкорпус. Болезнь легких, не удивительно, столько курить. Табачная лавка могла бы прожить на одних только его заказах. Сказал напоследок, что если церковники эти не врут, и там дальше действительно что-то есть, он найдет способ со мной связаться. Расскажет мне, как оно там, если я расскажу ему, как оно здесь. Вот, жду до сих пор, — она улыбается, хотя видно, что теперь уже через силу, — Мне-то давно есть, что ему рассказать. Леви оглядывает столовую. Не переплюнет она, ага. Еще немного и тесто уже не нужно будет даже солить. — Да на похоронах веселее, чем на таких праздниках, — мрачно замечает Аккерман, — А есть у кого-то история, где хоть кто-нибудь выжил? — Леви… — Да нет, он прав, — Ханджи шмыгает носом, вытирая его перемазанной в муке ладонью, — Действительно, есть у кого-то жизнеутверждающее семейное древо? — Ну у меня вот все хорошо, — невозмутимо подает голос Кирштайн, — Мама, папа, все живы-здоровы. — Не, и тут выебнулся, вы посмотрите… — Да, Кирштайн, в другом месте понтоваться будешь! — Да вы ж сами, блин, попросили! — Кто тебя просил, всегда вперед всех лезешь! Столовая погружается в нестройный гвалт. Самые предприимчивые уже начали готовить себе стратегические снаряды из остатков сырого теста и рыбьих потрохов. — А ну тихо, — Майк припечатывает к полу общий уровень шума, — Молча мните свои пироги, если сказать умного нечего. Есть кому-то что еще рассказать? Или только орать умеете? — Надо разрядить обстановку. — Зик подает голос. — О нет, только не ты. — Пик фыркает. — Хочешь, чтоб и здесь все считали тебя гнидой? — Они итак считают. — смешок. — Нутро, понимаешь, не спрячешь. Мой папаша был знахарем. Мать хозяйство вела. А по ночам они устроили кружок по интересам чтобы свергнуть короля. Папаша с детства внушал, что наша семья особенная, что мы должны править… Всем. Всем вообще. Идея такая у него классная была. Слова всякие умные говорил, про стены рассказывал. Что они дышат каждый день в пять утра. Я слушал. Нихуя они не дышат, вранье. А потом они решили, что предводителю народов в шесть лет самое время начинать учиться военному делу. Но я не преуспел. Все видели, как я бегаю. — кадеты тихо смеются. — Короче, он считал, что если я не пробегаю кросс вокруг дома без одышки, то весь их план пойдет коту под хвост и в армию меня потом не возьмут. — Зик накручивает косички по краям пирога. — И тогда я сдал их полиции. И весь их кружок. Там много народа было, они хотели короля убивать идти и всех его детей. — пальцы замирают. — Их сбросили со стены в наказание за мятеж. Недавно узнал, что папаша как-то выжил. Семью новую завел. Жил хорошо, пока титаны стену не прорвали, а потом его сожрали. Сука. Единственное, о чем жалею, что сам его не убил. Если он знал, как выжить, упав с такой высоты… Почему не спас мать? Говорят новая семья про его шизу и не знала. И со своим вторым сыном он играл в игры, а не пытался слепить из него вождя. За то, что он мать не спас я его никогда не прощу. И что мозги ей этой парашей засрал. Надеюсь, что тот свет и правда есть, там я смогу убить его ещё раз. — Зик! — Пик окликает его. Вся столовая обернулась, смотрит шокированно. — Да ладно, никто из вас батю завалить не хотел? — Зик поднимает брови. — Мы что, в церкви? — Просто заткнись. — Пик тяжело вздыхает. — Хорошо, что у бабушки и дедушки были еще дети, которые не страдали манией величия. Мой батя. Он тяжело заболел, когда мне исполнилось двенадцать. Маму тогда уже тоже казнили, но это неважно. Все детство меня брат воспитывал, потому что отец все время работал. Читать учил, рисовать. И не верить всему, что там взрослые говорят. Стриг меня ужасно, воровал мед у соседей, яблоки носил, ягоды. Короче, не такой он и придурок, каким хочет казаться. И вот в двенадцать в нашу деревню приехал бродячий цирк. Они искали детей себе в обучение, сказали, что выберут самых лучших. Меня взяли за гибкость и рассудительность, а этого придурка за то, что барана приручить смог. Он потом всех приручил, вечно в дом всякую пакость таскает, но вы, наверное, заметили. Через два года у нас получилась труппа. Она стала для меня наравне с кровной семьей. Я заработала отцу на лечение. И пять лет назад… Мы должны были ехать вместе, но отправили мелких в одиночестве. Ну а что, все подготовленные, мы же все считали себя охуеть какими взрослыми, я с батей хотела побыть, у Зика там какая-то интрижка наклевывалась. Двенадцатилеток. Одних. В соседнее поселение. — она фыркает и опускает лицо. — Вроде ничего страшного, но стену прорвали и… Все. До сих пор корю себя. Они все были из хуевых семей. Зик их воспитывал, лечил, учил пропитание добывать. Мне тогда казалось, что мы все будем вместе до смерти. Что такой компанией нам ничто не помешает сбежать так далеко, как только сможем. Надо только денег немного накопить… — Пик всхлипывает. — Это моя вина. Я тогда зассал и убедил тебя, что ничего с ними не случится. Чего зассал до сих пор не понял, но зассал. Взрослые тоже это поддержали, мол, молодежь должна сама развиваться. Но это правильно, что ты о них вспомнила. Тоже семья. Настоящая. Гувер пялится в свой пирог немигающим взглядом, из глаз падают крупные горошины слез. — Давайте по очереди, чтоб честно. Имир, ты ближе всех к выходу, начнешь? — Пик едва заметно кивает. — Я не знаю своих родителей. Меня нищие воспитывали. Ну, типа бомжей. У меня даже имени не было лет до семи. Потом меня к себе культисты забрали, поселили в подвале. Говорили, что я перерождение их божества. Я все что угодно готова была подтвердить за кров и еду. И играла эту роль довольно долго. Даже сама поверила в какой-то момент. Так что я нашего техника понимаю. Если тебе долго ебут мозги избранностью, то кончается это плохо. Там много чего потом было, но это неважно. Важно, что я теперь здесь и считаю разведку своей семьей. Я будто заново родилась. Так что я и не сирота. Пока что. — она нервно посмеивается. — Лучше я буду считать родителями Майка и Ханджи, а не тех, кто меня оставил бездомным. То была ужасная жизнь. — А имя тебе в культе дали? — Пик заинтересованно вертит головой. — Необычное. Так их божество звали? — Ага. Они считали, что она прародительница всего живого на земле. А Роза, Мария и Сина были ее дочерями. — Это так интересно. Я обожаю истории про кровожадных сектантов. — Пик округляет глаза. — Расскажи еще, если не трудно. — Они же все врут! — все оборачиваются. Эрен от злобы сжимает кулаки, — Вы что не видите? Ты врешь, и ты тоже, — он поочередно указывает сначала на Зика, потом на Имир. — С каких это пор у нас людей со стены, скидывают, а?! — он яростно вперивается взглядом в Зика. — Я жил в Шиганшине у самой стены, там весь периметр города с любой точки виден, хоть обсмотрись на то, что наверху происходит. Никогда оттуда никого не скидывали, а предателей и изменников в тюрьмах держат или вешают на площадях! — Эрен резко оборачивается на Имир, — А ты-то куда? Эти гадости про церковь говорить! Как будто сама не видела, кто завалы в Стохессе разбирал, кто помогал убогим! Прекрасные, добрые люди, а ты порешь про них какую-то чушь, будто они детей по подвалам держат! И полиция, наверное, с ними заодно, вот та полиция, с которой мы три года в кадетке учились, да?! Его трясет. — Йегер, заткнись. — А почему это я должен заткнуться, Кирштайн? — Эрен взрывается, — Ты посмотри, во что разведку вообще превратили. Куриц выращиваем, корзинки какие-то строим, завтра коз наверное пасти начнем, агрономы-любители. Эрвина нет, так теперь что ли все можно?! Мы же солдаты, мы должны сражаться! Он замолкает, пытаясь отдышаться. Воздух в легких кончился так орать. — Ты сейчас сражаться пойдешь, или пожрешь сначала? — Леви стоит, сложив руки на груди, и просто спокойно на него смотрит. — Ну? Отвечай. Жрешь или как дурак будешь с пустым брюхом сражаться? — Жру! — выпаливает Эрен, кровь приливает к щекам. По столовой пробегает волна сдавленных всхрюкиваний. Леви раздраженно на них шикает. — Ну вот и отлично. Пик, я думаю, у нас уже все готово. Проверяй и давай уже ставить в печь. А то бойцы, вон, от голода нервные. *** — Ну? — Леви притирает боком Зика, стоящего у стены. Вся разведка повтыкала пироги на противни и высыпала во двор ждать, пока их обратно не позовут, — поделись впечатлениями. Было что-то полезное? По собственным ощущениям Аккермана мальчишка им все карты спутал. О чем речь вообще, всего двоих послушать успели. Курицы ему блять не нравятся, а яишенку нормально вполне жрем с утра, так, что стрекот за ушами стоит. Будет надо коз пасти — значит, будешь пасти. — И откуда эти двое вообще знакомы? — Леви кивает в сторону Ханджи и Пик, оставшихся присмотреть за печью, — Спелись, блять. Зое трещит не замолкая, шутки дурацкие шутит, а сейчас, вот, судя по жестам рассказывает про гениальную идею перелететь через титанов перелететь на воздушном шаре, надутом газами от бухла. А Пик как будто бы даже этому рада. — И ты может имя-то мне уже назовёшь? — Ты вообще намеков не понимаешь, да? Тебе надо припадочно глазом делать? — Зик посмеивается. — Имир. Вроде сказала много, но самое интересное утаила. Что же там такое неважное было после секты, а? Но все прошло хорошо. Благодаря Ханджи все поймали волну искренности. Хоть и великий спаситель человечества не верит. Хорошо не верить, когда рос в полной семье, где папка жопу подтирал. Сложно ему будет. Туповат. Пик изъявляет желание прокатиться на этом вашем воздушном шаре, потому что она всегда хотела мир посмотреть. Ханджи ей это активно обещает, мол, она и за половину человека по весу пройдет, Леви хоть и мелкий, а тяжелый — пиздец! Нужен компаньон в освоении новых земель. — Не знаю откуда они знакомы. Иногда мне кажется, что Пик знает вообще всех. Кто может устоять перед ее обаянием? — Зик отлепляется от стены и кивает на выход. По столовой плывут восхитительные запахи сдобы. — Пик, где мой подарок? Пик оборачивается и подмигивает. — К лошади прицеплен. Только не порежься, умоляю. *** — Когда стемнеет, нужно при всех вытащить из столовой Кристу. Сама Имир не пойдет на переговоры, а если угрожать — пойдет. Вытаскиваешь Кристу максимально грубо, кошмаришь ее в коридоре, обещаешь казни и пытки за предательство родины, тащишь за собой. Имир точно побежит следом, ведь у нее был печальный опыт взаимодействия с военными. — Зик ласково гладит лошадь по морде. — Ты должен быть без упм, тогда она точно кинется за вами. Она должна чувствовать превосходство. — оборачивается. — Сегодня пасмурно, а значит, ночью не будет видно ни зги. Это очень важно. Ты выведешь ее из лагеря этой провокацией. Свернешь через пролесок на юго-восток и поскачешь по полю ровно по середине. Там холмистая местность, ведущая прямиком к стене. Посмотри сейчас. — Зик обходит кобылу и снимает с крупа тяжелый мешок. — За возвышенностью я сделал ловушку. Как только доскачешь до вершины холма сразу разворачивай в диагональ, не скачи прямо, иначе провалишься и умрешь. Но Имир не должна этого видеть, она будет думать, что с вершины сможет нагнать тебя быстрее за счет того, что, возможно, будет шанс на прыжок, какими бы ни были размеры ее титана. А мы будем загонять ее сзади громкими звуками и вспышками, мельтешение света в полной темноте сбивает с толку даже медведя, не то, что человека. Она не выдаст себя, если хоть кто-то из потенциально опасных соперников встанет на тросики, это очевидно. — Зик достает из мешка здоровую, остро заточенную секиру. — Эта штука пробивает три сложенные доски, если метнуть ее со всей дури. — он мечтательно улыбается. — Подготовь лошадь сейчас. Когда пироги приготовились, Пик объявила важную информацию: раз в разведке все такие дохуя нервные, она поделится секретом успокаивающего чая своей бабушки. Для самых несдержанных малышей. Эрен с Микасой синхронно нахмурились, их-то и подозвали, чтоб точно проконтролировать, что рецепт ушел в нужные руки. Майк очень неловко присоседился к Пик и выспрашивал ее, где она так готовить научилась, Пик соловьем пела баечку про повара, безвременно погибшего от обжорства, но передавшего ей всю мудрость веков. Майк выражал мнение, что странно, раз она с такими талантами еще не замужем, Пик на ухо что-то ему шепнула и он аж побагровел от смущения. Видно, поделилась и другими своими удивительными способностями. Ханджи над этим откровенно хихикала, а Зик в углу сосредоточенно мотал кусочки ткани к пальцам Гувера. Дети, тем временем, продолжали делиться своими историями. Какой-то неимоверно трогательный вечер у них получился, раз уж капитан сам рассказал про свою мать, то они должны его переплюнуть! Но пока никому не удалось и все молча солили пироги слезами. Аккерман же мрачен. Зик в конец охуел так командовать. Леви быстрым шагом идет через двор к конюшням. Мало того, что указиловки выдает, там еще и топор этот в расположение припер. Может, Эрен не так уж неправ, граница-то где-то проходить должна. — Ну че ты смотришь, я тоже никуда не хочу. Но гениальный стратег такой план придумал, что нам придется, — лошадь внимательно за ним наблюдает пока Леви возится с уздечкой. Прядает ушами, потом звонко чирикает. — Совсем ебнулся? Посвисти еще, — конь невозмутимо смотрит на него черными умными глазами, мол, кто тут ебнулся вообще, хозяин, на ночь глядя ехать ноги себе ломать. Из черной челки меж ушей выползает Совесть, взъерошенная и недовольная после сна, приветственно гавкает. Рада тебя видеть, но пошел бы ты нахер. Так вот куда эта скотина днем улетает. Леви дает ей погрызть свой палец, конь терпеливо ждёт. Ей, по всей видимости, нравится все, что каким-то образом Аккерманом пахнет. Даже лошадь его нашла среди всех прочих. Будет, правда, нихера не смешно, если она и охотится тут же в соседних денниках, а сюда вот спать прилетает. — Мне казалось, ты ненавидишь все живое, — Леви хлопает коня по шее, выводя того из денника, — А тут и этого признал, и мышь пополам не стал перекусывать. Походу, тоже сдаешь позиции. За окном начинает темнеть, Леви не торопится. Через полчаса уже в густых сумерках привязывает лошадь у бокового выхода, забегает к себе переодеться и идет обратно ко всем в столовую. Блядство какое. Ни оружия при себе, ни упма, как голый. В глубине души он во всю эту муть не верит. Потому что выглядит все это как форменный балаган, уже даже не похожий на обычное самоуправство. В голове уже все окончательно перепуталось: с тем же успехом можно было в Сашу ткнуть, или в ту же Кристу. Просто кадеты, ничем особо не отличающиеся от Имир. Эрен прав, конечно, нет такой казни, как сбрасывание со стен. Такая же правда в целом, как и то, что священника никогда в борделе не встретишь. Не бывает такого. Ага. В столовой шум и гвалт, Леви прижимается спиной к косяку у двери. Бред какой. Он что, должен просто ворваться и за шкирняк ее выволочь, как бездомную кошку? Там вся разведка набилась полным составом, ни у кого же, сука, не возникнет вопросов. Сраный, блять, ты гений. Он замечает стоящую в углу швабру. Кто-то из кадетов поленился убрать, и за это стоило бы выписать пиздюлей, но сейчас весьма кстати. Подтаскивает ее поближе, чтоб под рукой была, и делает шаг вперед. — Криста Ленц, на выход, — Леви стоит в дверях, придерживая рукой створку, — Сейчас. Никто даже не дергается, даже улыбки с лиц не пропали, просто смотрят с недоумением. — Капитан, а почему только я? Если там на улице какой-то сюрприз, то остальные тоже захотят посмотреть, — она улыбается, но в глазах мелькает тень страха. Ага блять, с этими ебанутыми подозрениями от командования кто угодно бы занервничал, даже если вообще не виновен. Аккерман ничего не объясняет. Просто проходит сквозь толпу, хватая Кристу за плечо и быстро шагает на выход. — Ты обвиняешься в преступлении против короны, — Леви крепче сживает ее руку, — Именем короля, ты арестована. Каким, блять, именем короля, ты где набрался этой херни? Так даже никто не говорит. Тишина сменяется возмущенным ропотом, Криста дергается, пытаясь остановиться. Аккерман не дает. — Леви, в чем дело? — Не лезь, Ханджи. У меня приказ, — рычит Леви, грубо подтаскивая Кристу к себе и ускоряя шаг. — Какой приказ? От кого? Аккерман! — Подыграй мне, — шипит Кристе на ухо, переходя на бег. За спиной нарастает гул. Если упираться сейчас начнет, то точно не успеют уже. Криста смотрит на него большими глазами, а потом неожиданно кивает. — Куда вы меня тащите, я ни в чем не виновата! — делает вид, что брыкается, сама же бежит едва не быстрее Леви, — Я не сделала ничего дурного! — ЛЕВИ! Какого черта! Они вылетают в коридор, в последнюю секунду успевает захлопнуть дверь: Криста с готовностью помогает воткнуть между ручек черенок швабры. — А я сначала даже поверила, — она чуть истерично смеется, стараясь отдышаться, — В последнее время у нас неспокойно. Вы объясните, в чем дело? — Позже, — Леви цедит сквозь зубы. Сколько у них времени? Надо ж еще представление устроить, — можешь крикнуть так, будто тебе очень больно? — Конечно! — она набирает в грудь побольше воздуха и издает оглушительный, великолепного качества вопль, от которого едва не лопаются перепонки. — Кому ты передавала все донесения?! Говори! — звуки глухих ударов — Аккерман бьет кулаком в соседнюю стену. — Я ничего не знаю, капитан, мне очень больно! — Ленц похоже вошла во вкус, на лице буквально трагедия. Если б еще не ржала, было бы почти достоверно. — Аккерман! Ты что себе позволяешь! — голос Ханджи с той стороны металлически-решителен, — Отошли все, я ее нахрен выломаю. — Что теперь? — спрашивает шепотом, щеки раскраснелись, глаза горят. — А теперь — валим! — хватает ее за руку и несется к входной двери. *** — Капитан! — голос Кристы уносит ветром, они на всех парах мчатся сквозь плотную темноту, — Ну теперь-то хоть объясните! Оне смеется, вцепившись в конскую гриву. Удивительно, конечно, как глубоко их к нему доверие. Он бы не только Кристу, он бы вот так мог кого угодно через седло перекинуть, и увезти неизвестно куда, никто бы и спорить не стал. Знать это как-то даже приятно. — Это праздник! — Леви орет, перекрикивая шум ветра в ушах и топот копыт по дороге, — Традиция! Черт крадет самую красивую деву, а остальные обязаны ее вернуть! Мы просто добавили реализма. — То есть, вы черт? — она заливается смехом, — А хвост у вас есть? — Нет, зато у меня есть еще один черт поменьше, — Леви указывает ей через плечо на место, где притаилась Совесть. Та вцепилась всеми лапами в гриву и издает противный, высокий звук, чем-то похожий на скрип плохо смазанной двери. Недовольна пиздец, но все равно ведь не улетает. — А мы не сильно их напугали? Госпожа Ханджи, кажется, обеспокоилась всерьез! Ну что ж, будем надеяться. Иначе нахер нужен был весь этот цирк. — Не! Там же остались Зик и Пик, они все объяснят! Это они придумали праздник, а я просто предложил учения провести, а то мы совсем засиделись! Плетет первое, что в голову лезет, поминутно оборачиваясь назад. Ну где вы блять, швабру победить не можете? Наконец на дороге позади появляются огни. — Вон они, капитан, — Криста тоже заметила, указывает рукой, — Я их вижу! — Ага, — вопрос теперь только в том, есть ли среди этих темных фигур хоть одна, принадлежащая титану, — Ты руками-то не маши, ты все еще похищенная дева! — Так точно! — она складывает ладони рупором, — Конни, Саша, Имиииир! По-мо-ги-те!