Священный отряд

Спать не выходит. Аккерман молча пялится в потолок, пустив Совесть ползать по пальцам. Его это успокаивает, а вот мышь это уже заебывать начало: кусается. Аккерман вздыхает и ссаживает зверюгу себе на голову. Почему-то кажется, что от ее присутствия легче. Тишина становится не такой абсолютной, а собственные мысли — не такими громкими. Сделал ли он хоть чью-нибудь жизнь лучше за столько лет. Зик вот за две недели сделал. Такие простые, понятные вещи. Он бы тоже мог, если бы озаботился, и даже устав нарушать бы не пришлось. Ягоды в лесу бесплатные. Пару охотничьих разрешений он бы выбил с Эрвином без труда. Такая мелочь среди прочих запросов разведки, никто бы и внимания не обратил, просто выдали б, да и все. За окном слышится шорох и какая-то возня. Леви скашивает взгляд, но даже не дергается. Привык уже. Зик буквально магнит для всякого рода зверья, по ночам вечно кто-то скребется по стенам и крыльями хлопает. Иногда кажется, что если ночью зайти к Фингеру в комнату, так он обнаружится в кружке разномастных тварей, заклинающий их на манер шамана какими-нибудь скабрезными сказочками. Дух, блять. Аккерман поворачивается на бок. Сука, ну может пора бы уже признаться себе, что ты тоже хочешь такую сказочку на ночь. Чтобы гладили, трогали, обнимали, чтобы голову отключить и не думать, чтобы все хотя бы на время стало простым и прозрачно-ясным. Шум за окном становится отчетливей, Совесть в волосах начинает ворочаться и чирикать. Тебе-то чего не спится, зверюга? Аккерман нехотя садится на кровати, решив выяснить в чем там дело, и становится свидетелем того, как между створок аккурат на уровне глаз просачивается нога. Твою мать. Следом появляется и хозяин ноги и усаживается задницей на подоконник. Совесть, разумеется, с готовностью срывается с головы и летит к нему ластиться. Скучала, два дня пришлось взаперти сидеть. Леви молча слушает, пялится, почти не моргая. Потом встает и подходит, половицы тихо скрипят под ногами. Наклониться и поцеловать, долго, обстоятельно, нежно. Похуй, сейчас их увидеть некому. Злости никакой уже не осталось, желания общаться словами — тоже. Аккерман разрывает поцелуй, молча тянет Зика на себя, заставляя подняться на ноги. Иди, иди сюда. Смотрит неотрывно в глаза. Сразу становится неудобно: приходится голову вверх задирать, да и сам он теперь не дотянется. — Знаешь, как глубоко я хотел тебе твою же руку засунуть, когда потом этот след увидел? — Аккерман говорит шепотом, с трудом подавляя сейчас желание ткнуться носом в него и как собака обнюхать, — Ты охуел в конец, мне как перед кадетами в душе портки снимать, там же отчетливая пятерня. Удивительно, как он сам себе на такой скорости ничего сломал и, видимо, даже не потянул. Леви с таким скепсисом наблюдал за первыми попытками Ханджи его на тросы поставить, думал, хрена лысого она его даже равновесие держать научит. А оно вон как вышло. Способный. Хоть и долбоеб. — Ты был прав во всем, что тогда сказал, — Леви лезет пальцами под майку, — я много об этом думал. Так что если хочешь вытворить очередную неуставную херню — предупреди меня. Я постараюсь помочь. Хочется к чертовой матери закончить сейчас со словами. Завалить его прямо здесь, грызться до крови, старательно выбирая места, которые завтра закроет форма. Чтобы было долго, больно и яростно, чтобы поспать потом с пустой головой получилось хоть пару часов. — А дикий мёд я не пробовал никогда. Ты же у пчел его спиздил, не у селян? — Леви цепко всматривается Зику в лицо, — Блять, скажи, что у пчел, у меня нет желания прямо сейчас править тебе табло. — Не спиздил. Обменял на зайчатину. Я че, ебанутый к диким пчелам лезть? На них мои звериные феромоны не распространяются. — он чуть улыбается. — К утру надо перепелок перенести в сарай. Я их прикормил, там целая стайка. И гнезда забрать. Вчера маленькие вылупились, мокрые, розовые. Смешные. Потом распушатся, будут за тобой бегать и щипать за ноги. Леви по-кошачьи на него щурится снизу вверх. Зик знает, что ему так неуютно и заебывают все эти пидорасы нависающие, поэтому он спешно садится на кровать, ждет, пока Леви подойдет. Нет, на садись. Стой. — Рот открой и закрой глаза. Обещаю, что в этот раз будет не хер. Не ссы. Это вкусно. — Зик пялится на него почти с детским восторгом. Какая, все же, странная хуйня. Реально же его как зверюгу приручает, гладит, прикармливает. Леви слушается недоверчиво, будто и правда ожидает какую мерзость, Зик осторожно опускает пальцы ему в рот, Аккерман прихватывает губами, жадно слизывает мед, сунув крошечный кусочек соты за щеку. Это совсем не эротично, это… Что-то личное. К сексу отношения не имеющее. Зик убирает пальцы. — Погоди, это не все. — зачерпывает ягоды и проделывает то же самое. Мед сладкий, ягоды кислые. Вместе вкуснее. По отдельности или слишком приторно, или морда кривится от кислоты. — Теперь жуй. Он тянет Леви на себя и утыкается носом ему в грудину, нюхает. — А если бы я правда был духом леса, ты бы сдал меня командованию? Черта в разведку притащил. Грешно. Я тебя просто в Стохессе поймал за твои нечистые дела. На самом деле меня там не было. Даже в доме, где мы с Пик живем, никого нет. Он ничей. И все это тебе кажется. — провести языком по коже, ласково прикусить. — Вот возьмешь меня за стены, а я там всех титанов распугаю. Натравлю на них стаю перепелок, и пиздец. Буду король титанов. Научу их танцевать вальс и за зверями ухаживать… — Хуйни не пори, — Аккерман щурится, тщательно пережевывая и стараясь распробовать, — Каким бы духом леса ты был? Военная полиция только одних духов видит — духов дерьмовой сивухи. А до них командованию разведки нет никакого дела. Приятно все-таки. Стоять вот так в темноте, жевать что-то непривычно вкусное, ощущать, как Зик в него мордой тычется. Что-то очень живое, человеческое, не про высокую эту мораль, не про смерть. Может, потому так и плохо в последние дни, потому что вся его жизнь про смерть. Ничего и не видел толком, кроме казарм и подземки, даже когда в городе все больше за кадетами следил, чем по сторонам глазел. Пятно единственное яркое за последние годы — представление их на ярмарке. Если б не эта парочка, так и этого бы не увидел. — Тебе даже стая перепелок не нужна. Пошутишь пару своих мерзких шуток — сами разбегутся, — Аккерман тоже смеется, тихо, сквозь зубы, рукой прижимает Зика к себе, путаясь пальцами в волосах. Нельзя его брать за стены. Не убьется сам, так похоронит кого-нибудь в том хаосе, который производит своим присутствием. Это здесь и сейчас самое страшное, что грозит за нарушения указов, это недовольная капитанская рожа и наряд по столовой, а за стенами любая неточность — смерть. Хуевое место для непроверенных экспериментов. — Не хочешь на стене потрахаться? Завтра же выходной. Потом скажем, что ты заболел. Сильно. Буду лечить тебя медом и ягодами. Не хочу зажимать тебе рот. Аккерман слушает, чуть отрешенно наблюдая за тем, что делает Зик. У него какая-то навязчивая идея упасть Леви лицом в трусы. Можно, конечно, но не сегодня. Сегодня хочется совсем не так. Сегодня хочется чего-то почти такого, что он делал с тщедушными щенками из военки. Почти. Самозабвенно, грубо и горячо. — А на стене-то нет ни часовых, ни дозорных, и голос в пустом пространстве не слышен на километры, — Аккерман толкает его на кровать и садится сверху, начиная возиться с пуговицей чужих штанов, — Но затея похвальная, мне нравится. Лучше в чащу подальше забраться. Там ты же дух леса, в конце концов. Есть более приятные способы срываться. Это он очень верно подметил. Хочется все напряжение и злобу последних дней из себя достать, выщелкнуть, выгрызть. Или позволить выгрызть кому-то другому, не важно. Главное выпустить, выразить и прожить, чтобы больше даже в глубине не сидела. — Никогда не хотел потрахаться в воздухе? — Аккерман разобрался с пуговицей и крайне проворно стянул с Зика штаны, — Я бы не стал опошлять упм, по крайней мере ни с кем из тех, кто умеет им пользоваться. Но раз уж желание хлопнуть меня по заднице привело и тебя на тросы, то можно попробовать. Только мне придется тебя научить, и научить нормально, чтоб без риска раскроить себе башку о землю и без тормозов сракой в речку. Хотя, надо признать, было эффектно. Аккерман уже не слишком контролирует, что именно несет. В этот конкретный момент он действительно готов поставить Зика на все упмы мира. И перепробовать все возможные по этому поводу позы. Наплевать, что это скорее всего неудобно и больно, для того, чтоб забраться на стену этот навык тоже вполне пригодится. — Я хочу, чтобы ты приходил спать сюда, — зацеловывать по косой от губ и до уха, ниже по шее и до ключиц, — Один раз залез, залезешь и еще. Даже если днем я буду орать и гонять по плацу. Даже если буду злиться и защищать кадетов. Наплевать, это неважно. Приходи, — целовать, прижимаясь всем телом, — пожалуйста, приходи. — И на стене. И в воздухе. И в лесу. — Зик закусывает губу, улыбаясь, — Как скажешь, так и будет. Я же теперь твой подчиненный. Должен исполнять волю капитана. Слушаться. Залезать к тебе в окно. В штаны. Куда угодно. Научи меня сражаться как ты. Тогда можешь просить, что угодно. И я исполню твое желание. Самая безумная мечта. Я же дух леса. У меня тоже есть свои секреты. — Я не могу тебя научить, — Леви заваливается сверху, прикрыв глаза. Хорошо. Можно просто расслабиться, — Поэтому рукопашному учит Майк и иногда Ханджи. Я могу только пиздить и смотреть, чтобы ты не сдох. Либо ты научишься сам, либо просто бесполезно пожрешь песка, — Аккерман выгибается от чужих поглаживаний, — Но если ты хочешь, я буду тебя пиздить. Долго. Основательно, пока не попросишь дать тебе передышку и еще немного после, — поймать ладонями его лицо, целовать убийственно ласково. Леви готов его тренировать не испытывая ни капли жалости. Если Зику это действительно нужно, Аккерман готов себя пересилить. Делать больно и не жалеть, не обращать внимания не чужую усталость, не придавать значения страданиям. Несочувствие в его мире стоит куда дороже. — Что ты такое сказал Ханджи, что она уже сутки с хитрой рожей невзначай выспрашивает, где достать километр хорошей ткани. — Леви шепчет, — Вы решили организовать производство сверхпрочных портков, белые настолько надоели? — Я придумал, как можно долететь до вашего подвала минуя титанов. Пока это только теория. Зик вдруг замолкает, взгляд как-то странно меняется. — Мне будет очень жаль когда это закончится. — совсем тихо. — Это останется самым хорошим воспоминанием за последние лет двадцать. Потому что мне не нужно притворяться кем-то другим. Леви отводит глаза, а Зик продолжает: — Мир такой красивый. Раньше не замечал, как по утрам птицы поют. Все равно было. Все дела, бежать куда-то, каждый раз все быстрее, лишь бы на месте остаться. Не хочу бежать. Хочу лечить сов. И мышей. И прочих злобных тварей. Мне кажется, я и тебя вылечил. Немного. Ты теперь думаешь о неуставном, значит, твоя болезнь проходит. Становишься человеком. Я тоже хочу. — трется носом. — Приносить очевидную пользу, а не воображаемую. Так люди поступают, если они хоть немного добры. Мне казалось, что это чуждый пережиток прошлого, а оказалось, что нет. Ты очень добрый человек. Ханджи рассказала мне все, что известно о титанах. Я подумал, что, возможно, их тоже можно приручить. Как зверей. Нужно только понять, как… Если бы у них не было мозга, то не было бы глаз. Глаза — это выведенная наружу часть мозга. А значит они способны к обучению. Они ведь откуда-то взялись. Ничто не берется из ниоткуда. Каждый пес был щенком. Нужно лишь ему об этом напомнить. — Зик смотрит в пустоту перед собой. Леви слушает молча, бессознательно чешет пальцами чужой затылок. Тоскливо и гадко. Сначала выдернуть из настоящего будущим фатализмом, а потом говорить о том, насколько прекрасны простые вещи. Они же прямо сейчас, эти блядские вещи, почему так сложно заметить? Он отстраняется, встает и идет босиком бродить по комнате в поисках полотенца. — Курево есть? — Зик молча кивает ему на валяющиеся на полу штаны, Леви быстро нашаривает по карманам помятую пачку. Сука. Так же все хорошо было. Вот эти последние полчаса. Он усаживается на подоконник, чиркая спичкой. — Стрелять меня научишь, — Леви закуривается, кидает пачку со спичками на кровать Зику, мол, кури тоже, если хочется прямо здесь, можно, — Из лука, из ружья. Из всего, чего умеешь, в общем. Он выдыхает дым в окно. Небо чернильное, темное, от луны только тонкий росчерк месяца над горизонтом. — Получу лицензию на охоту, когда ты от нас свалишь. Этих маленьких пушистых куриц я разводить не смогу, а вот диких уток стрелять иногда — почему бы и нет. Кадетам нравится то, что ты делаешь, хоть они тебя в хуй не ставят. Так что когда слиняешь — я продолжу. Давно уже не было так паршиво от невозможности планировать будущее. Его у разведки как будто нет. Есть условное настоящее, в его ограниченных, обозримых пределах. Сегодня ты здесь, завтра придет указ о переброске. Вы запакуете вещмешки и поедете, куда сказано. Кто-то обратно уже не вернется, но, уезжая, не будет знать. Никто не выходит из дома утром во вторник планируя то, что его сегодня сожрет титан. *** Они медленно едут по просеке, Аккерман рассеянно слушает стук копыт. Повод брошен, как бессмысленный анахронизм. Нахуй он вообще нужен, если его коник слушается и голоса, и поворотов коротким касанием по плечу. А вот Зик недоволен. Он всю дорогу воюет с клячей, которая ему досталась. Она привыкла за всю свою жизнь только таскать телегу, а тут шоры сняли, сразу стало все интересно, все, что видит, пытается сожрать и увезти в кусты. А жопой сдавать назад она не умеет. — Да не мучайся ты, в хвост пристройся, — Аккерман тихонько свистит, замедляя темп. Зик все пытается заставить шагать свою клячу рядом, но та только наебывает его, задирая башку и норовя выдрать повод из рук. Нет, не сдается. Притирается вообще вплотную, так, что ноги касаются, будто это как-то поможет. Коник Леви злобно прижимает уши. Ну тихо, тихо. — Если с белками не заладится, можем сменить программу, — рука Аккермана ложится на чужое бедро, чуть сжимает пальцы, — иначе я в расположении кого-нибудь загрызу. — Загрызи. Они так громко орут… — Зик морщится. — Я уже не могу слушать эту бесконечную мелодраму. Спустя полчаса Аккерман сидит в кустах с луком и старается думать только о кролике. Охота для терпеливых, а не быстрых. — Да не натягивай ты тетиву, как трусы перед тренировкой. Нежно. На вдохе. — Зик краем глаза наблюдает за Леви. Из густых малиновых кустов слева выглядывает пятнистая морда рыси. Стрела со свистом улетает в траву, кролик улепетывает по поляне. Рысь, тем временем, вылезла вся и бодает Зика мордой в плечо, мол, ты давай гладь, че сел. Летом у них почти исчезает подшорсток, они перестают быть похожими на надутые игрушки котят из детского магазина и становятся величественными. Зик оборачивается на Леви: лежит, смотрит. Рысь подается вперед и бодается уже в шею, лапами пытается обнять. Нет, нихуя, когти там острее бритвы, надо бы поаккуратнее. Зик ласково треплет черные кисточки на ушах. — Как тебя назвать? — Зик широко улыбается, пока рысь, утробно урча, прижимается к нему своим тяжелым кошачьим телом. — Чего ты ходишь за мной, а? Тебя не чешут? Никто тебя тут не чешет. Никто тебя тут не гладит. Деревенские тебя боятся, а разведчики даже не знают, что тебе тут так одиноко. Погладь ее. Не бойся. — Зик всматривается в золотой кошачий прищур. — Знаешь, когда на зверей смотришь, то вопросов к их существованию никаких нет. Все в них продумано до мелочей, у каждой твари свои преимущества. Титаны не вызывают таких чувств. Божество не может придумать титана. Божества умные. А титаны… Надо быть конченым долбоебом, чтоб их сделать, как считаешь? Животных породил совершенный ум, а титанов наоборот. Как будто какому-то дураку досталась божественная сила и он придумал, как умел. А умел он очень плохо. Рысь потягивается, лапы без когтей наверх тянет, а Аккерман несмело закидывает на нее руку и замирает, смотрит на Зика в непонятках. — Ты знаешь, что ежи от молока надуваются? Становятся похожи на игольчатые шары. Я назову ее Честь. Совесть ведь уже есть. — Зик чешет рысь за ушами, та тихо мурлычет. Аккерман медленно проводит по кошачьей морде кончиками пальцев, та смотрит внимательно, мол, начальник, этот не кусается? Ты его приучил к туалету? Рассказал правила леса? Рысь бодает руку Леви. Решился гладить — гладь, паскуда, не отлынивай. Правильный подход. Зик разворачивается на бок, рысь валится в траву, мохнатой спиной прижимаясь к Аккерману. — Обними. Не бойся, обними. Она тебя не тронет. Я же дух леса. Царь зверей. Всех их оберегаю и иногда убиваю, когда это необходимо. Нельзя убивать зверей, если не ешь их. Они бы поступили так же, но не по причине идеологии. Это просто закон леса. Не убивай, если не ешь. Человек единственное существо, которое убивает не ради еды. Ты например. — Зик смотрит Леви в глаза, чуть улыбаясь. — По закону леса титаны ничего плохого не делают. Они хотят есть. А мы хотим власти и потому их убиваем, не так ли? — рысь тихонько взрыкивает и тычется мокрым носом в лицо, пытаясь облизать. — Контроля над тем, что неведомо. В этом главное отличие от животных. В чаще тихонько хрупает ветка, рысь тут же ведет ушами и вскидывается, перепрыгивает через Леви и бесшумно уносится в чащу. — Я не хочу увольняться. Мне тут хорошо.– шепчет Зик. — Ну, это пока, — Леви валится на траву, потянув носом свежий воздух, — Потом командор вернется, и сразу лафа вся эта закончится. Разведка ведь до твоего появления никогда такой не была, — он задумчиво пялится в серебристое небо сквозь узорчатые кроны деревьев, — Реально ведь личный состав вообще распустили. Ханджи плевать, лишь бы вы могли делать свою работу. Майк один не справляется, а я просто заебался разгребать последствия хаоса, который ты производишь каждую минуту. Пока я успеваю разобраться с сараем для куриц, ты уже придумал как перелететь через титанов на парах от сивухи и заразил этой идеей все хоть сколько-нибудь работающие мозги. Пока мы достанем ткань и нужное количество браги и напишем все официальные бумаги, ты ещё что-то придумаешь. — Аккерман фыркает, — Отставание безнадежно, а работа не стоит потраченного труда. Странно ощущать себя настолько живым. Леви лежит, растянувшись на траве, в голове спокойно и звеняще пусто. Привычка жить в бесконечном завтра привела к тому, что мир вокруг практически перестал существовать, превратившись в ресурсную базу. Еда не имеет вкуса, это просто топливо. Воздух не имеет запаха, если только не предвещает опасность. Трава и деревья просто элементы ландшафта, которые привычно учитывать в тактике. Все реально ровно настолько, насколько необходимо в решениях боевых задач. А это ведь нихуя не так. — Ну вот останешься ты, и что будешь делать? — Аккерман переворачивается на бок, подперев голову рукой и насмешливо глядя на Зика, — Соблюдать распорядок, как все, бегать на тренировках, как все, муштрой заниматься, как все. — умирать потом тоже, как все, — Не верю. В это даже просто не хочется верить. Леви подбирается ближе, подтягиваясь на руках и устраиваясь на Зике сверху. — Я не отказываюсь от своих слов. Тебе правда не место в разведке, — гладить пальцами по щекам, ласково поймав лицо в ладони. Хочется запомнить его таким. Аккерман привык видеть в других сильные стороны и недостатки, делить качества на хорошие и плохие, работать над первыми и пытаться перекрывать вторые. В Зике же ему менять не хочется ничего. Ничего ломать, ничего перекраивать. Пусть остается целым, таким, как есть. Дикая лесная кошка ведь не требует доработок. И в этом смысле Зик гораздо ближе к ней, чем к любому из кадетов. Его существование у Аккермана тоже вопросов не вызывает. — Не хочу однажды привезти Пик нашивку с твоей форменной куртки, — насмотреться, отпечатать образом в памяти, целовать медленно, обстоятельно, очень долго. Лучше бы слинял одним днем и дело с концами. А так приходится про себя вспомнить, что тоже чувствовать может. Как будто нет никакого на это права у Аккермана, он целиком, душой, мозгами и телом принадлежит разведке, ничего личного, все казенное, и даже и хотеться ничего подобного не должно. А теперь вот хочется. Пожить еще как-то хочется, а не просто от экспедиции к экспедиции существовать. Вредная мысль, очень вредная. — Мне, может, тоже хорошо. Я же из-за тебя действительно начал верить, что мы сдвинемся с мертвой точки. Поймаем титанов, закончим эту войну. Только это бред сумасшедшего, понимаешь? — Аккерман переходит на свистящий шепот, — Это бред. За него даже умирать не стоит. Доделывай чертежи, увольняйся, я постараюсь выбить тебе хорошую премию. Может, кабинет ветеринарный откроешь в городе, у тебя же действительно хорошо получается, озолотишься, — он слабо улыбается, расчесывая Зику пальцами волосы, — Никакой войны, никаких титанов. Проживешь хорошую жизнь. Жену заведешь, детей, может быть. Все то, чего я сделать никогда не смогу, — целовать, прижимаясь всем телом, яростно, зло, как будто в последний раз. Сука, ну почему так больно-то, а. Словами этими ебаными вслух говорить. Не делал же так никогда, захер надо было начинать. — Может, там и нет ничего. Ничего, кроме руин, пустоты и титанов. Совершенно не то, за что стоит сражаться. — А умирать обязательно? — Зик тоже шепчет. — Просто логично предположить, что если титаны внутри стен притворяются людьми, как Эрен и женская особь, то ими кто-то руководит. Самый главный титан. Где-то здесь. Не там, далеко за пределами, а здесь. Нужно найти его и убить. Даже если ты уволишь меня одним днем я все равно попытаюсь. Вопрос лишь в том, поможешь ты мне, или будешь вставлять палки в колеса. Любую тварь можно обезвредить. Поэтому я хочу сначала попробовать на обычных титанах, чтоб понять, какие слабые места. Наши ловушки сработают. — Если ты просто не хочешь жить нормальную жизнь, так не надо изобретать оправданий. — Леви садится, смотрит в пустоту прямо перед собой. Слишком много слов, слишком много теорий, которые никак сейчас не проверить. — Звери, даже дикие, когда больны часто к человеку тянутся. Только человек обычно этого не понимает, боится их. А ты не боишься. Потому, может, и лезут. Я вот точно поэтому. Он оборачивается на Зика, смотрит пару секунд ему в глаза и сам же от себя всхрюкивает. Дебил. — Смешно. Ты же действительно один из всех меня не боишься. Даже когда пугаю, даже когда бью. — потянуться, поцеловать напоследок, коротко, грубовато. Леви сам себе сейчас сову из Рагако напоминает: та тоже пыжилась, пушилась, крылья расправляла, чтоб больше казаться. Нихуя никого не напугала по итогу, смирилась и только млела, глаза закатывая, когда Зик ее под клювом чесал. В общем, один в один. — Не понимаю, че ты артачишься. Мог бы озолотиться на городских котах, денег нормально заработать. — Моя мать была королевской крови. Она могла по праву претендовать на престол. Поэтому я никогда не открою ветеринарный кабинет или что-то ещё. Это прошлое, от которого мне придется бежать всю мою жизнь в страхе, что кто-то узнает. Посмотрим, насколько ты умеешь хранить секреты. Непонятно совершенно, это он сейчас снова шутит, или серьезно. Но с Зиком всегда так. — Всегда был уверен, что вся эта муть про особую кровь полная чушь. Думаешь, кому-то есть дело, что ты королевский бастард? — Леви фыркает, — Мать рассказывала, что Аккерманы когда-то тоже аристократией были, древний придворный род. Наверное, тоже, кровь какая-то специальная. Только почему-то я первые двадцать лет своей жизни без света в подземном городе гнил, весь из себя такой особенный. Помойный аристократ, — Аккерман выпутывается из объятий, — Всем плевать, Зик. Хоть бы ты там с золотой ложкой родился в заднице, никому нет дела. Но если ты просто не хочешь жить нормальную жизнь, так не надо изобретать оправданий. Пошли стрелять. В этот раз не кролики, в этот раз Зик закрепил ему яблоко на дереве. Звучит, как что-то простое, а на деле… Леви злобно пытается выбрать место, из которого попадет. Каждый раз почти — но стрела то улетает в ветки, то с лязгом рикошетит в кусты. — Так, стой. Стой-стой-стой. — Зик спрыгивает с коряги и идет к Аккерману по густому травяному ворсу. — Ты зачем хочешь яблоко убить? Оно тебе что плохое сделало? Пытаться привить Леви технику оказалось делом бессмысленным и бесполезным. Лук держит как попало, итог результативен, но не идеален. И оттого он невероятно бесится. Привык, что цель большая. Не только титан, даже человек имеет гораздо большую площадь попадания, чем маленький фрукт. Надо менять подход. — Ты не чувствуешь воздух. Это странно. Ты же столько лет на упм летаешь, а все равно не чувствуешь. Он же осязаемый не только на скоростях. У него своя плотность. — Зик отнимает лук, Леви недовольно на него щерится. — Тебе нужно ощущать. Но ты не чуешь. — Зик вынимает из колчана стрелу и с легкостью натягивает тетиву, — секунда — и яблоко поражено в самую сердцевину. — Ты думаешь. Надо чувствовать. Стрела, как птица, ее надо выпускать на свободу, а не пытаться ей отпиздить противника. Стрелять не в цель, а сквозь нее. Пошли. Зик кивает ему на тропинку и идет вперед, мол, шевелись. Пока что придется перестать насиловать бедный лук. — Стрельба не про результат. Про процесс. Если это, конечно, не огнестрел. Ты отпускаешь стрелу не только рукой, но и всем телом. — Зик чуть нагибается от низких еловых ветвей. Они выходят к небольшому озерцу. Солнце купается в неподвижной коричневой воде, под ногами переливаются стрекозы. — Смотри. Хорошее упражнение. — Зик подбирает небольшой плоский камень с берега. — Его нужно закрутить. Это важно. Отставляешь руку… — он чуть наклоняется и переносит весь вес на одну ногу. — Кидаешь телом, не только рукой. И… — камень срывается с пальцев и скачет по спокойной поверхности озера, высекая искристые капли. — Я покажу. Вставай впереди. Аккерман завороженно смотрит на дорожку кругов на воде. Подходит медленно, взгляд такой сразу потерянный. Надо же. Леви Аккерман чего-то не может. И не дает результата. И никто от этого не умер, даже яблоко. Зик встает ему за спину и наклоняется, руку поверх его кладет, показывая движение. — Отпусти голову. В озере нет цели и врага. Дай ему лететь. — Зик притягивает его к себе, — Расслабься. Иначе не поймешь. Давай, медленно вес тела на одну ногу… Мягче. Так ты и озеро убьешь. Вот идея убить озеро Леви кажется очень понятной. Это даже смешно — так отчетливо видеть сейчас собственную неспособность делать что-нибудь для души. Тут ведь и цели никакой нет, просто бросай и смотри, куда полетит. Аккерман подбирает с земли мелкий камушек, делает полшага назад, притираясь к Зику, размахивается и бросает в воду по длинной, очень высокой дуге. Он кажется физически сейчас ощущает мысль Зика о том, что капитан, похоже, безнадежно тупой. Не совсем. Камешек падает с неслышным всплеском почти что на середине озера. Плоские круги медленно расходятся по поверхности утренней ряби. — Ну знакомлюсь я так, не видно? Тебя сначала тоже со всей силы отмудохать попытался, потом придумал более полезный способ взаимодействия. Во второй раз камешек он уже выбирает. Не любой годится, а только тот, что нравится. Со временем ему нравиться начнут именно те, которые больше будут подходить под задачу, но с самого начала выбирать нужно именно так, а не искать конкретных характеристик. Зик так и стоит за его спиной, слишком теплый даже через одежду. Где-то на подкорке постоянно живет теперь короткая мысль, облеченная в форму действия: резко дернуться, повалить на траву, навалиться всем весом сверху. Смотреть, целовать, драть одежду ногтями, пока не сдадутся пуговицы или швы. Пока удается держать эту мысль на привязи, стоит продолжать это делать. Потому что если она сорвется, то Аккерман и не подумает ей мешать. Не остановят ни чьи-то приближающиеся шаги, ни военная полиция, разве что только прямой приказ. Он подчинится, но только нет никакой гарантии, что он в глотку потом не вцепится за то, что его прервали. Так что лучше держать, держать, пока получается. — Держи блять, вдруг ебнусь. Я плавать не умею, — он прижимает ладонь Зика к собственному торсу, ощущает, как тот потянулся и перехватил его посередине живота, притянув поближе к себе. Так-то лучше. Размахнуться — совсем коротко, едва руку назад отведя — перенести на нужную ногу вес, постараться прокатить чуть влажную кромку камешка по всей длине своих собственных пальцев. Отпустить. Камешек делает несколько высоких скачков по поверхности, а потом зарывается намертво в водную гладь. Угол хуёвый подобрал, надо ниже. — Ну видишь, не убил, — Аккерман задирает голову наверх, уперевшись затылком Зику в грудь. Оглобля, еще и чуть выше стоит по берегу. Ничего не делай, держи. Если Зик тебе и эти портки порвет, зашивать в лесу будет нечем. — Немного тренировок и я въебу камнями всех местных водоплавающих белок, — Леви иронично фыркает, — Как мне это на земле-то поможет? Смотреть сейчас на него не отрываясь, думать о том, что вся эта зелень в клочках недорастаявшего утреннего тумана идет ему гораздо больше черствой строгости казарм. Форму только снять и одеть во что-то гражданское. А если нет подходящего — то снять просто так. Так явно будет правильней и лучше. — Чем дальше, тем больше мне кажется, что твоя байка про цирк — это полный пиздеж. Потому что никакой городской житель так хорошо не понимает лес. — А реквизит я у себя из жопы достал? Или из твоей? — Зик поджимает губы. — Лес всегда был местом чистого хаоса, а оттого он не может быть жесток. Тут нет правил. Это мне как раз очень понятно. Можно представить, что я не человек. А когда ты не человек, то и соответствовать ничьим ожиданиям не нужно. Я слишком долго соответствовал чужим ожиданиям, чтобы сейчас перестать вести себя, как идиот. Потому что я идиот. Не в плане знаний, а по сути своей. И все лесные твари это чувствуют. Оттого у меня с ними такой простой контакт. Давай еще раз. Попробуй плоским камнем. Это игра на равных, раньше такого не было. Леви его подозревает, Зик подозревает в ответ и все равно тянется. Как будто в конце они должны убить друг друга, иначе то, что копится внутри никак не выпустить. — Если бы ты мог уничтожить всех титанов силой мысли, но твоя жизнь бы превратилась в ад после этого, ты бы согласился? Стать громоотводом для всего королевства. Часто думаю об этом. Важна одна моя жизнь или все жизни окружающих. Эго или тысячи других эго, с которыми лично не знакомы. Имеет ли значение их вероисповедание и идеология. Можно ли вообще рассчитать такую ценность. — Зик задумывается, глядя на воду. — Или важны только жизни тех, кто дорог мне. Как будто бы нет. Тогда в бога играешь, а я не бог. Либо все пусть живут, либо все умрут. Мыши же не изобретают приблуды для уничтожения лисиц. Круговорот смерти в природе. Лисы — падальщики, санитары леса. Что, если мы тоже просто грызуны. Что, если мы тоже всего лишь паразиты, которые лишь трахаются и переносят болезни. Вынесет ли мир, если на станет слишком много? — Зик моргает. Аккерман смотрит на него внимательно, даже не моргает. Зик тянется и легко касается губами лба, чуть улыбнувшись. — Тяжело, наверное, с такой башкой тебе жить, — Аккерман наклоняется подобрать камушек. Нарочно выбирает не плоский, а наоборот, шершавый и мелкий. Потому что дело не в форме, ну, вернее, не столько в форме. Дело в том, насколько удобно тебе будет его закрутить. — Я бы не стал их убивать. Ни силой мысли, ни как-либо еще, — Аккерман замахивается с очень низкой точки, швыряя камешек почти с уровня воды, — Ханджи расстроится. Камень прочерчивает длинную узкую дорожку мелких следов, улетая почти до того же места, в которое Леви зашвырнул самый первый. Не так элегантно, как получается у Зика, но все же нужно ебать в рот любые советы, пока сам не разберешься в сути. — Ты, конечно, можешь теории какие угодно строить, ну если они тебя забавляют, — Леви оборачивается, делает шаг вперед, прижимаясь почти вплотную, — В бога там играть, истину искать. Людей считать подобием червей и тараканов. Потянуться рукой, сжать в пальцах ворот рубашки Зика, глядя прямо в глаза. — А я продолжу заниматься тем, чем и сейчас. Минимизацией ущерба от подобных идей. Аккерман остро улыбается и просто переносит вес назад, намертво вцепившись в Зика. Тот толком не успевает ничего сделать, и валится в воду следом за Леви, поверх, вжимая того всем весом в каменистое илистое дно. Леви, которому вода едва не заливается в уши, откровенно ржет. — Вы, теоретики, обоссака какие занятные, — он выбрастывает руку из-под Зика, гладит пальцами по волосам, — Придумаете какую-нибудь хуйню, которую считаете правильной, а потом охуеваете с того, что она не сработала, а вокруг горы трупов. Снова. Меняете концепцию и пробуете опять. И снова трупы. И нихуя вам не объяснишь. Вам только время может по ебалу дать, когда вы, наконец, свою эту идею бросите, и радикально измените подход. Моя задача просто сделать так, чтоб больше людей до этого дожило. И все. Леви тянется вперед, чтобы поцеловать, но не в губы, а куда-то в шею и под подбородок. Эрвин уже не сможет отказаться от своей идеи, он потащит за ней всю разведку в кромешный ад. Леви ему нужен, как стопор, предохранитель, тот, кто подумает о последствиях. Вернее, просто сделает так, чтобы не умерли все, чтобы остался ресурс продолжать движение дальше. Но он кончится. Выжрет сам себя рано или поздно. Да и сам Аккерман изрядно уже подустал. — Думаешь, у меня тоже есть горы трупов? — Зик внимательно смотрит на Аккермана. Пристально-пристально. Леви не отвечает. Обнимает его всеми конечностями, жадно втягивает носом запах. Пахнет илом, травой, холодной свежестью озера, теплом чужого тела, самим Зиком. — Никогда не думал собрать свой отряд, который бы занимался тем, чем тебе кажется верным? Не ради зарабатывания бабла, — Леви меняет тему. Вести носом по по коже, прикрыв глаза. Почему-то стало удивительно спокойно, все напряжение последних дней стерлось, мышцы, если они какие-то есть в голове, расслабились тоже. Надо, может, почаще слушать то, что он говорит. Почаще зажимать в подсобках, трогать и гладить. Может, даже спать иногда приходить, как в Стохессе было. Леви тогда спал отлично, убийственно крепко, без грамма алкоголя в крови. — А стоит? — Зик чуть склоняет голову на бок. — И кого туда пригласить? Я бы Гувера взял, у него мозги есть. И Брауна, потому что он другой работы больше не найдет, а в разведке вряд ли долго протянет. Сестру однозначно, иначе мы от скуки помрем. Хорошо бы ещё троих найти на штурмовые задачи. Облазали бы весь мир. Вдруг там тоже люди есть. И они, наверное, совсем другие, а может быть даже развились получше нас. Я бы крал технологии ради забавы и придумал, как подружиться с титанами. И жили бы мы недолго, но счастливо. — Зик фыркает. Форма Аккермана из белой превратилась в серую, впитав прибрежный ил. — Так что, нанялся бы ко мне в отряд? У искателей приключений нет цели, только путь. Никакой идеологии, никакого спасения человечества. Только бесконечная тяга к познанию мира. Я бы придумал, как оседлать титана и верхом на нем кататься. Их же за стенами много, каждому бы досталось. Впрочем, нам бы всем и одного хватило. Они здоровые. — Зик щурится. — Спроектировал бы оружие поумнее ножиков. А если никого за стенами нет, то я бы нарек себя королем застенья. Мы бы построили дворец из оленьего дерьма и сделали корону из веток. Мне бы пошло. Ты был бы первым из ветви помойных аристократов. Передавал бы противный характер по наследству, а добрых детей мы бы скидывали со скалы. Браун бы занял пост министра говноохранения, а Гувер бы занимался аноректальной экологией, чтобы мы могли и дальше строить наш дворец. — Зик мечтательно прикрывает глаза. — Пик бы вышла замуж за титана. Толку от них примерно столько же, сколько от приличных мужчин королевства. А без гениталий даже лучше. Я бы Ханджи тоже забрал, чтоб она делала ловушки на людей, которые рискнут посягнуть на нашу идеальную жизнь. Усыновила бы себе штук десять титанов. — Мне обязательно принимать подданство твоей говноимперии? — Аккерман беззлобно фыркает, — Я как-то, знаешь, подустал от дурно пахнущих регалий. А только на деле-то звучит хорошо. Очень приятно звучит, Леви нравится, какие эти мысли на вкус. Что-то новое, что-то правильное, непыльное, незакостенелое, живое. У этой бездны внутри Зика особый флер. Притягивает к себе и сворачивает пространство так, что ничего другого вовсе не остается. Не хочется думать о мифическом долге, не хочется думать о том, как это все технически провернуть. Просто сделать. Шагнуть. Нырнуть и вынырнуть. Чертовски заманчиво, если подумать. — Ты как-то подозрительно четко все это видишь, — Аккерман по-кошачьи щурясь смотрит Зику в глаза, — Дрочил поди на замок из оленьего говна? — он ржет, — Могу понять в целом, когда вся казарма портянки вечером стаскивает, так захочешь оказаться в любом говенном замке за стенами, лишь бы подальше отсюда. Зик тащит его на глубину, чтоб хоть чуть-чуть отмыть форму. Голыми пострелять ещё можно, так сказать близость к матери-природе, но вернуться обратно в казарму нельзя. — Никогда не видел тебя таким грязным. — Зик вдруг замолкает. Странная фраза. Леви и грязный? И не трясется, что заразится всеми болезнями мира из крошечного лесного озера? Что-то новенькое. — Я-то ладно, по мне итак видно, что я прямой потомок лесных тварей. Но ты… Так уронить свой авторитет. Немыслимо. — Зик ухмыляется. На глубине вода прохладная, чистая, если ногами по дну не елозить. Даже красиво. Темная зелень где-то внизу, голубое-голубое небо наверху. Леви его слегка подтапливает, сильнее вцепился. Но ничего. Все лучше, чем мокрыми идти стрелять и слушать потом стенания, что грязь встала колом и прилипла к самому дорогому. — Впрочем, что это я. Мы же собрались покорять весь мир. Там вряд ли есть что-то, кроме воды, нужно заранее начинать готовиться к антисанитарным условиям. — Я полжизни прожил в антисанитарных условиях, и не понимаю, почему ты так переживаешь за мою репутацию. Сейчас она только на пользу. Если я извалялся в крови и грязи, значит так было надо для боевой задачи. А какой именно — это вас ебать не должно. Зик останавливается, Аккерман скашивает взгляд сквозь толщу воды. Непонятно нихуя, кажется, что дно совсем близко, вон, темные ворсины водорослей видать, а только Зику тут по самое горло. Его самого поди накроет с головой. Зик даже не пытается отодрать от себя Аккермана, просто сгибает ноги и уходит под воду с головой. Леви ведет себя, как замочившая лапы кошка в попытке забраться повыше, в итоге оказывается сидящим у него на плечах, вцепившись пальцами в шею. Попробует скинуть в воду — Леви его сам утопит. А потом пешком до берега дойдет по дну. — Сука, ну че за баклан, — Аккерман обнимает за башку вынырнувшего на поверхность Зика, начисто перекрывая тому обзор, — Я ж сказал нахуй, что не умею. Зик молчит, а потом резкая картинка перед глазами превращается в пузыристую муть. Инстинктивная попытка вдохнуть — рот тут же наполняет поток ледяной воды с привкусом водорослей и ила. Аккерман гребет как животное руками-ногами разом, выгребает на воздух, отфыркивается, молотит конечностями по воде, только тогда замечает безмятежно дрейфующую рядом тушу. Короля-говнокрада вообще нихуя не смущает. — Сука, Зик, — бульканье, — Я же блять не шутил. Он снова уходит под воду. Умом еще понимает, что тут не настолько глубоко, что можно даже ногой от дна оттолкнуться, а только где оно, сука, это ебучее дно?! На поверхность его за шкирку выдергивает чужая рука. Аккерман продолжает барахтаться, пока не понимает, что может снова дышать свободно. Зик держит его на вытянутой руке, подальше от себя, чтоб даже при желании не дотянулся. Попробует дернуться — отпустит и дальше себе уплывет. — Да, все-все, я понял, — только тогда его притягивают к себе. Аккерман заползает на него поверх брюха, тычась мордой в мокрую форму. Дышит тяжело. Потянуться, сгруппировавшись, быстрым движением сунуть руку ему в штаны. — Рули давай к берегу, пока я штурвал тебе не открутил. — Ты сейчас очень на Совесть похож. Та тоже чуть в чашке с водой не утонула. Сильнейший солдат человечества боится воды. Выходит, если титаны научатся плавать, то нас ничто не спасет. — Зик тянется наверх и нежно целует Аккермана в губы. Сладко-горький привкус ила, ледяные губы. Земноводное замерзло. Леви убирает руку из его штанов и Зик крепче его перехватывает, спуская ниже, прижимает к себе совсем ласково. — Вот что мне с тобой делать? Как думаешь, я могу тебе доверять? Аккерман смотрит ему в глаза и толком нихуя не понимает. Как будто с ним действительно надо что-нибудь делать. Зику достаточно просто быть, а Леви сам придумает, что с этим фактом делать. Так что умирать запрещено, а все остальное — можно. Курей в расположение таскать, сову лечить на командорском столе, оккупированном сейчас Ханджи, потому что это самое удобное для этого место. Можно строить теории о замках из говна, и топить Аккермана в лесном болоте. Просто не сдохни в процессе. Ветка оглушительно хрустит, Зик поворачивает голову и сталкивается взглядом с пушистой оленьей мордой, выглянувшей из кустов. — Пошли. Познакомлю тебя с моим лучшим другом. Заерюга на берегу внушает какой-то священный трепет. Шерсть мягкая и жесткая одновременно, что-то такое, очень пригодное для жизни, очень настоящее, не изнеженное и живое. Зик выбирается, промокшие насквозь сапоги забились водорослями и песком. Олень обходит дерево и склоняется, обнюхивает сидящего на руках Аккремана с ленивым интересом. Че это ты в лес припер, маленькое какое, рожа злобная. Ужин себе организовал, начальник? — Его зовут Сенсуалист. Или просто Сися. Он же мир познает на ощущениях свой-чужой. Я думаю, он тебя покатает. — Зик обходит Сисю сбоку и ссаживает Аккермана на пятнистый бок. — За шею держись, если я его поведу, то не сбросит. Мне вчера чуть спину не сломал, гаденыш, — гладит по оранжевой морде успокаивающе. Рога у него красивые, будто дорогим столичным лаком залитые. Гладкие, блестящие, без единой коцки. — Мы с Сисей с первого дня дружим. У него семья из-за капканов погибла, он меня привел. Пришлось их умертвить и в казарму оттащить. Закон леса. Ничто не должно гнить, все должно быть съедено. Смерть продолжает чью-то жизнь. А ты все отстрел, отстрел… — он вздыхает. — Я эти капканы к тропинке, по которой полиция ходит, перенес. В Рагако слышал, что там кто-то себе ногу так сломал. Мог бы сказать, что мне жаль, но не жаль. Зверюга следует по пятам, словно на поводке. Аккерман вцепился и только нервно покачивается в такт шагам. Узкая какая херня, не то, что лошадь. Тонкие кости, изящные линии, сильные, жесткие мышцы под кожей. И как-то вовсе не жаль теперь полицаев, которые ставят на тропах ловушки, а потом попадают в них сами, благодаря стараниям духа леса. — Почему ты спросил, можно ли мне доверять? — Аккерман пристально гипнотизирует Зику спину: кроме них и оленя в лесу нет никого, поэтому кажется, что можно говорить свободно и прямо, — Ты же знаешь ответ. Леви понятия не имеет, какой он там у него в башке. Но никогда в жизни никто не принимает решения, доверять кому-то или нет, на основании его собственного мнения на этот счет. Это чувствуешь, это знаешь. Физически ощущаешь, готов ли делиться ценным. Готов ли сделать такую ставку, или риск чрезмерно велик. — Если это вопрос «будешь ты меня слушать, или не разобравшись дашь по ебалу», то ответ — да. Буду. Впрочем, без гарантий, что разобравшись не дам по ебалу, — Аккерман тихо фыркает. Обратно не хочется. Хочется немного еще поиграть в эти слова и смыслы. В жизни Леви в принципе мало значимых слов. Все эти разговоры о стратегиях, тактиках и прочем настолько давно превратились в рутину, что значат не больше, чем болтовня о погоде. Это слишком понятно. Зика же выкидывает из рутинных тем буквально с полукасания. Возвращает, в принципе, с той же скоростью, но механизм предельно простой. Трогай и говори. Держи и слушай. Не давай сбежать, пока не закончит. Лови заново, если сбежал. В просеке между деревьями показываются разноцветные крупы лошадей. Траву щиплют, даже как-то примирились с соседством друг друга и не грызутся. Леви перекидывает ногу и легко соскальзывает с узкой оленьей спины, пристраиваясь рядом. — Не понимаю, что ты такое, — он протягивает руку вперед, шагает пальцами Зику вдоль позвоночника. Потом просто кладет ладонь и забирается ей спереди под рубашку, прилепившись почти вплотную, — Вроде долбоеб, а вроде самое совершенное существо из тех, что я когда-либо встречал. Нихуя внутри не екает от отвешивания подобных комплиментов. Потому что правда, а правду отпускать на свободу всегда легко. Он бы в жизни не смог сформулировать, в чем именно заключается совершенство, ему просто слишком красиво, чтоб не попытаться узнать об этом что-то еще. — Хочу разобраться. — Боюсь, что если ты разберешься, то я точно помру, а ты говорил, что нельзя. Тебе не понравится. Так что пусть остается флер мистической таинственности. Зик целует Аккермана в макушку, мягко притянув к себе. Хорошо так. И лес этот, и кони, и любопытный Сися, нюхающий у коника Леви под хвостом. — Я не знаю ответ. Поэтому спрашиваю. Я не знаю, будешь ли ты пытаться отрезать мне голову за бездействие, когда дороешь до самой сути. Или попытаешься надеть на меня намордник и заставить служить. Может быть, я правда дух леса. Кто знает? — Зик отстраняется с улыбкой и принимается раздеваться. — Надо просушить одежду и помыть ботинки. Мне кажется, у меня в левом, как минимум, жаба. А может, и целая змея. Аккерман попытался еще раз стрельнуть из лука, но от пары бросков в озеро ничего не поменялось. Шмотки были развешаны на ветках под палящим солнцем, Зик залез повыше и оставил их там, пока Аккерман на него щурился. Сапоги промыты, трусы прополощены от ила. Сидят теперь как два долбоеба на коряге и смотрят, как Сися доебывает коня. Весело ему, приключений хочется. Конь безуспешно пытается цапнуть, но олень не отстает. Зик ножом строгает ветку, превращая её в крошечное копье. Леви облокачивается ему на плечо и лезет обниматься. Не тактильный он, хуй там. Ханджи убеждала в этом Зика целый вчерашний день, мол, капитану даже шуточного пинка нельзя давать, у него личное пространство, видите ли. Он это пространство очень даже спокойно расширяет, принимая Зика за большую подушку. И стоя, и лежа, и сидя, похуй ему. Становится жарко. Кожа высохла, трусы тоже почти, но сверху все еще капает. Так они тут на час минимум застряли. — Не называй меня совершенным существом, пока не разобрался до конца, хорошо? Это далеко от реальности. — Ты че думаешь, я из уважения перестану? Хуй. — Аккерман лезет обниматься и просто медитативно гладит. Вот есть у человека способность любую высокую мысль отрицанием превратить в хуйню. Как будто подобные вещи вообще созданы для дискуссий. — Далеко от реальности, блять. Это не тебе судить, — водит ладонями по коже, трогает, запоминает, непонятно правда нахуя, — Ты вряд ли сам понимаешь, что ты такое. И я не понимаю, что я такое. Ты мне скажи. А я потом разберусь, и скажу тебе. На самом деле все уже продано. Продано с того короткого жеста ножом у горла. Бросить ему вызов, не умереть. Это мало кому удавалось в принципе, а так, чтоб Аккерман остановился сам добровольно — вообще никогда. Удивительно, что не возникает желания удрать или от этого чувства отделаться. Точнее, как будто и нет вообще никакого чувства, никакой болезненной тяги, никаких дальнейших планов, никакого желания их построить. Вообще ничего, кроме спокойной, четкой уверенности. Он научится понимать это чудовище с полуслова, полувзгляда, полукасания. Слова будут вообще не нужны: в те минуты, когда Зик не имеет возможности говорить, он и есть то совершенное существо, а потом открывает свою хлеборезку и тут же превращается в долбоеба. Кого еще нужно в музей сдавать. Охуенные были бы два экспоната: пространственный парадокс и образец моментального перевертыша. Рядом поставить и так держать. — Насчет намордника я бы, конечно, подумал, — Аккерман нахально сползает вниз и растягивается у Зика на коленях, чтоб смотреть было удобней, — Хотя, он вряд ли поможет: ты ж руками показывать начнёшь. И определенно станет только хуже, потому что придется еще и ебанутые шарады разгадывать, конкретно выразить свою мысль он, по всей видимости, брезгует. — Мне, кстати, интересно, — он помахивает в воздухе отобранным самодельным крошечным копьем, — Ты реально хотел себе шлюху-карлицу? В чем нахуй идея, размер отверстия от роста не зависит. Или че, процесс использования чем-то примечателен? Он нарочно не хочет возвращаться мыслями в расположение. Голова эти размышления просто сейчас блокирует. — Хотел. Мечты сбываются, а? — Зик посмеивается. Сука. — Хочешь повторить? — Если ты не скажешь ни слова, — Леви тянется рукой наверх, пальцами касаясь щетины. Отрастил бы уже подлиннее, приятней бы трогать было. И так лезвий нормальных здесь только у него самого и у Эрвина, ради чего эти страдания ебаные, если он не разведчик даже. — Они мешают понимать. Отвлекают. Аккерман смотрит на него слишком долго и пристально. Настолько, что решает: да и в пизду. Подтягивается просто мышцами пресса и целует, сложив руки на плечи. Медленно, основательно, чуточку нервно. Распробовать надо и удержать себя от попытки сожрать. Ловить удовольствие от напряжения в каждой клеточке тела, передавать его, не переступая грань. Он бы еще камешки покидал. Или мячик. Только нужен обязательно маленький, чтоб удобно в руку ложился, чтобы каждый бросок был твоим собственным продолжением. Тогда все это имеет смысл. Зик отстраняется и смотрит на него с удивлением, будто видит в первый раз. Давит на подбородок, заставляя открыть рот, смотрит на зубы. По зубам можно сказать гораздо больше, чем по шрамам на теле. Например, что человек следит за пищей и не имеет вредных привычек. У Аккермана только клычки кривоватые, остальные в целости. — Ты меня старше. — не вопрос, а утверждение. Хотя он никогда не спрашивал, сколько Леви на самом деле лет. — А я думал, что мы ровесники. Если уж играть в «что ты такое», то надо исследования провести. Логично. С недовольным сопением подходит Сися и отвлекает Зика от Леви, морду свою наглую на плечо кладет. Достали меня эти кони, не о чем с ними поговорить, вот разве они читали труды философа Залупия? То-то и оно, что не читали, а ты, двуногий, читал. И коротышке про него расскажи, мне же понравилось. Подсказывать не надо: Леви сам тянет руку, зарывается пальцами в мех, пялится с каким-то почти детским восторгом. — Думаю его объездить. Зачем клячу заставлять меня возить, она старая, ей бы траву щипать и отдыхать. — Не жалей ее. У лошадей не бывает пенсии, — Аккерман задумчиво гладит ладонью оленью морду, — Лошадь, которая не работает — тушенка. — Че, Сися, поедешь со мной в разведку? Олень в ответ звучно фыркает. Двуногие. Лишь бы хуйней какой заняться, коротышку объезжай, а лесное братство сдается только перед ликом смерти! Ну, или за медок. — Не хочет пока. Но ничего. Я его уговорю. — Зик ласково оглаживает оленя по рогам. Леви скашивает взгляд в сторону своего коника. — Все думаю, что с этим идиотом будет, если меня за стеной сожрут, — он кивает на него головой, конь замечает и тут же заинтересованно тянет морду вперед, — Я ведь, по сути, с бойни его спас, хотя и не думал тогда об этом. Мне-то смешно было, что он как собака мне руки жрет, а на деле он был самым тощим и неопрятным каким-то из всех, кого мы тогда забрали. Только потом понял, почему. Думаю, ему ничего хорошего не светило, злобный, своенравный, противный. На нем же никто ездить не сможет, если я помру. Он коротко свистит, конь резвой рысью подскакивает, боком теснит оленя от Аккермана, потому что нахер пошел, вот почему. Теребит хозяйское ухо мягкими бархатными губами. — Вот такие гнусные существа самые верные, если только удастся их приручить, — Аккерман тихо смеется, поглаживая широкую лошадиную переносицу, — Самые противные всегда самые верные. И наоборот. Занятно. Леви мысленно возвращается к тому их разговору на кухне, закончившемся прижатым к шее ножом. Зик ведь тогда про него говорил, говоря об опасных тварях. Чем опаснее, тем ближе подпустит. Если подпустит, то, возможно, получится приручить. Достаточно ли близко? — Я знаю, кто передавал сведения женской особи в разведке. — Зик говорит это очень буднично, будто в этом нет ничего серьезного. — Она думает, что всех обманула. Но не меня. Я её выманю. Ты только не мешай. — Она?