Священный отряд

— Господи, Эрвин, он же просто самонадеянный сопляк! Леви едва заметно кивает — ну хоть кто-то не зассал выразить общее мнение. Они сидят вчетвером: он, Майк, Ханджи и Эрвин, в кабинете их импровизированного штаба. Ну, конкретно сейчас Ханджи уже не сидит, а стоит, вцепившись руками в стол и сверлит Эрвина взглядом полным ярости и отчаяния. У Майка непроницаемое, хоть и очень подвижное ебло, хер его знает, как умудряется это совмещать. Сидит нога на ногу, внимательно слушает командора. Все почему-то считают Леви цепной псиной Эрвина, а только на деле это всегда был Майк. Сам же Аккерман обитает в продавленном пыльном кресле, равнодушно наблюдает за ними со стороны. В этих разговорах его мнение значит мало. — Ты забываешься, Ханджи, — голос Эрвина неприятно холоден, — Этот, как ты выразилась, «сопляк», уже изобрел для нас немало стратегических решений, до которых командиры отрядов почему-то догадаться не смогли. Аккерман пропускает эту колкость мимо ушей. Пошел ты, Эрвин. После стольких провалов собственных экспедиций не тебе бросаться подобными обвинениями. Если они начнут подсчет бессмысленно погубленных жизней, им вдвоем с командором явно светит рекорд. — Почему мы не можем просто установить наблюдение и ждать? Думаешь, две семнадцатилетки ничем себе не выдадут на горизонте пары месяцев? — Ханджи откровенно злится и поливает все, что думает, уже без разбора. — Потому что у нас нет пары месяцев, — Эрвин достает из внутреннего кармана вскрытый конверт с печатью и швыряет его через стол, — ознакомься. Меня вызывают в Митрас. Очевидно, нашего доверительного разговора с градоправителем оказалось недостаточно. Ханджи выхватывает письмо, быстро пробегаясь глазами по строчкам. — Нас расформируют? — она поднимает на него обеспокоенный взгляд, — Эрвин, я не… — Как ты могла заметить, я все еще не арестован, — Эрвин мягко усмехается, сложив руки перед собой, — так что пока нет. Но, прямо скажем, в этот раз я бы не отказался от пары козырей в рукаве. То, что Леонхарт в последний момент заключила себя в кристалл, подложило нам весьма основательную свинью. Мы не добыли никаких новых сведений, зато превратили целый город в руины. Так что правительство считает всю операцию полным провалом. Поэтому если существует хотя бы малейший шанс получить эти сведения другим путем, я намерен его использовать. Ханджи поджимает губы. — И что ты предлагаешь? Добровольно они нам ничего не расскажут. — Отвезите их в лес. Возьмите пару отрядов для подстраховки, дальше Леви все сделает, — Аккерман дергается от упоминания, — либо они сломаются под пытками, либо нет. Я санкционирую вам любую жестокость. Шантажом заставьте одного признаться и посмотрите на реакцию второго. Это и будет ответ. Аккерман резко оборачивается. — Я правильно понял, что я должен буду пытать одного из своих бойцов на глазах у другого просто потому, что какому-то пиздюку показалось, что он там что-то такое видел, скача на лошади под 80 километров в час? — Нет, не поэтому. А потому что я тебя об этом прошу. Леви стискивает зубы. Просит он, да. Все просьбы закончились еще до падения Шиганшины. — А если они не сломаются, что тогда? — Аккерман поднимается с кресла и подходит ближе. Эрвин неприятно возвышается над ним на добрую голову. — Как я им буду смотреть в глаза после этого? Какое может быть доверие к командиру, который готов кромсать своих подчиненных по любому ссаному обвинению. Или, тем более — по чьей-то просьбе, — он кривится. Эрвин смотрит на него долгим, ничего не выражающим взглядом. Такое безразличие даже хуже пощечины. — Уверен, с этим ты справишься. Аккерман бросает вопросительный взгляд на Ханджи, та только прячет глаза. — Нам стоит взять с собой ловушки или что-то еще, на случай если… Леви вылетает из кабинета не дослушав, гулко хлопнув открытой дверью. Пошли вы к черту все трое. Как теперь из этого выкручиваться? Прямого приказа он ослушаться не может, но и изобрести какой-нибудь обходняк в этом случае будет сложно. В коридоре его догоняет Ханджи. — Какого хуя ты, блять, смолчала? — Леви буквально рычит от ярости, сосредоточенно глядя перед собой. Смотреть на нее он сейчас не может, — У тебя эта людоедская концепция не никаких других вопросов не вызывает? «Ой, Эрвин, что бы нам взять с собой, чтобы получше покромсать кадетов». Как собака, ей-богу. Сердечко твое нихуя тебе не подсказывает, а, анархистка недоделанная? Ханджи молчит. Леви слышит ее шумный выдох. — Ты можешь злиться сколько угодно, Леви. Но сейчас это единственный вариант, который у нас есть. — Ты серьезно, блять? — Аккерман резко останавливается, вперив в нее бешеный взгляд. — А давай я просто палец Брауну отрежу — если так и останется, значит не титан. — Или он просто может контролировать регенерацию… — Охуительно, — Леви разворачивается и продолжает свой путь до комнаты. Сука, а на че они рассчитывают тогда? На жест доброй титаньей воли, если Арлерт все-таки окажется в своих подозрениях прав? Насколько чудовищный уровень боли нужно причинить человеку, чтобы он перестал орать и решил превратиться в титана? — Слушай, ну может быть до этого не дойдет, — Ханджи снова его догоняет, — я придумала, скажем им, что Леонхарт их сдала. Они же не знают, про то, что она в камушек превратилась, который мы даже не можем вскрыть. Скажем, что держим ее в подвале. — Ее мы тоже пытали? — Аккерман не сбавляет темп. — Ну тут уж насколько позволяет твоя кровожадность, — Ханджи вдруг начинает весело улыбаться, — я бы пару ногтей ей выдрала точно. — Иди нахуй. — Ну выдуманных же! Леви не отвечает. В лесу сегодня ночью они будут уже нихера не выдуманные. Мысль, впрочем, интересная. Шансы, конечно, невелики, что на того же Гувера это впечатление произведет, но попробовать все же стоит. Другого-то выхода нет. — Собери в отряды тех, кого посчитаешь нужным. Эрвин сказал — моя роль начинается только в лесу. До этого момента я в этом цирке ебучем участвовать не намерен. Они выезжают ночью, подняв кадетов по внеплановой тревоге. Информации минимум, одни скупые приказы. Все как-то неприятно сумбурно, в глазах отряда читается отчетливое непонимание, Аккерман же спокойно сосредоточен. За время до наступления темноты никакого хорошего плана в голову так и не пришло. Пока собирал ножи и веревки, все думал, может подрезать парочку, устроить небольшую диверсию. Проблему это бы не решило, но хотя бы сорвало текущую операцию беготней между деревьев в темноте с хлещущими ветками в ебало. Но что толку. Просто в следующий раз все свалят на Ханджи. Или на Майка. И тогда все будет не только жестоко, но и топорно. Лучше он, все же, сам. Основной отряд остается в перелеске, разбивает лагерь и ждет сигнала на случай боевой тревоги. Про то, что именно его они ждут, знает, правда только Майк, остальные же уже в середине пути начали относиться ко всему как к веселому выезду на пикник. Если нихуя не говорят, значит, нихуя важного и нет. Справедливое заключение, потому что до этого момента в разведке все именно так и было. Оставшаяся куцая шеренга растянулась хвостом по узкой тропинке: Ханджи первая, Браун с Гувером, замыкающий Леви. Кадеты сонные, болтаются в седлах как мешки с навозом, болтают о чем-то и нихуя плохого от судьбы не ждут. Аккерману кажется, что он за бесценок продает доверие верящих ему детей. Сложно было найти более образцового в плане отношения с командованием кадета, чем тот же Браун. Гувер тоже — вроде тихий умник, а нормативы стабильно в первой десятке всегда. А из золотой троицы подстрекателей тем же похвастаться таким может только Микаса. — Капитан, а куда мы все-таки едем? Там тропа кончается, да и не видно нихера. Леви кивает. — Все правильно, Браун. Скоро увидишь. Метров через пятнадцать Ханджи командует остановку. Они спешиваются на большой полянке посреди густого ветвистого леса, кадеты вертят башкой, осматриваются, Аккерман быстро отыскивает взглядом припрятанный за третьей от въезда сосной брезентовый полог. Кое-что они привезли с собой, кое-что оставил для них тут Майк, когда разведывал местность. Леви коротко переглядывается с Ханджи. Сейчас. — Капитан, вы чего? — дуло заряженного револьвера смотрит Бертольду в грудь. — Тот же вопрос к тебе, Гувер, — голос спокоен и холоден, Леви скашивает взгляд; Ханджи замерла с Брауном в зеркальной позе, — Как давно вы решили нас предать? Или вы были предателями всегда? — Капитан Леви, о чем вы вообще? — Гувер по всей видимости так охуел от запроса, что даже забыл бояться. Аккерман отлично его понимает. Самого тошнит от абсурда. — Ваша подружка вас сдала. Леонхарт. Если бы она не подтвердила наши догадки насчет того, что вы, как и она, титаны, нам бы определенно точно не пришлось вести этот разговор. — Вы издеваетесь? Кто вообще придумал этот бред? — Гувер очень устало смотрит на Леви. — Капитан, ну какие титаны? Доказательства можно, пожалуйста, или это просто домыслы нашего юного гения Арлерта и слова девки, которую мы едва помним по кадетскому? — Вы указали ту же местность в документах, что и Энни. — вмешивается Ханджи. — И что? Мы в первый же вечер рассказывали Эрену откуда и кто мы. Все слышали. Спросите его, раз опустились до самосуда. Может, это она указала ту же местность, потому что никто о себе больше ничего не говорил? Вы себя вообще слышите? Мы с ней даже не общались. Учились вместе со всеми, это она там показывала всем свои классные приемы рукопашного боя. Да я кросс до сих пор последним прибегаю, блять, у меня синяки после последней операции так и не зажили! Где моя титанская регенерация? Эрен дымится от любого чиха, а моя, моя-то где? Это же бред. — Почему вы нам не верите? Разве мы что-то сделали не так? — у Брауна на лице что-то среднее между обидой оскорбленного достоинства и искренним непониманием, — мы же солдаты, мы же вместе сражались против нее, мы вместе Трост спасали! Она меня чуть не убила, капитан! — непонимание переходит в панику, — Зато Арлерта дважды не тронула. Дважды! Я когда на лошади подъезжал, она над ним склонилась. Может, это он титан, как и Эрен? Он потом так громко верещал ложный след, будто нас запутать пытался. Я тогда не понял, зачем, а сейчас… — дышит тяжело, пялится на Ханджи чуть ли не со слезами. — Мы знаем, что вы сломали стену в Шиганшине и Тросте. Энни нам все рассказала. — Ханджи чеканит каждое слово. — Знаем, что сломали ворота, чтобы впустить титанов во внутренние земли. Райнер рожу руками закрывает, трясется. — Мы же братья по оружию, почему, почему… — Да доказательства будут или нет? — Бертольд повышает голос, чтобы перекричать стенания Брауна, — Или у нас теперь слово против слова? Слово Арлерта против слова Райнера, мое слово против слова предательницы? Она не жила с нами в одной деревне. До кадетки мы никогда ее не видели, не общались и не виделись после окончания обучения. Мы же, блять, все это время с вами были, когда бы нам мотаться к штабу военной полиции и рассказывать секретное построение Эрвина, о котором мы и сами были не в курсе? Я даже не видел, что происходило в чертовом лесу! — Ты прав, Гувер, — Леви опускает револьвер и подходит ближе, — Ты, конечно же, ничего не видел. И ничего не знал. И у меня нет никакого морального права в чем-либо тебя обвинять. Поэтому я сейчас достану хлопушку из задницы, взорву ее и скажу что все это просто шутка, — короткий удар в живот. Гувер складывается пополам, Аккерман добивает локтем по спине и валит на траву. — Шутки у нас такие, понимаешь? — Леви с размаху пинает его по ребрам, — Несмешные. Не смеется никто, видишь? Браун вон расстроился. Мне тоже не весело. Никому блять не весело, но ты продолжай. Продолжай делать вид, что нихуя не понимаешь, — Аккерман пинает еще и еще, в живот, по ребрам, ничего с ним страшного не будет, максимум пара трещин, — продолжай играть в тупого идиота, которым ты не являешься, продолжай требовать доказательства, хотя точно знаешь, что у нас нет достоверного способа определить титана в человеческой форме, а значит и никаких доказательств против тебя и Брауна у нас быть не может. Удобно устроился, сука, — последний удар пяткой ботинка в челюсть, чтоб подумал дважды над тем, что хочет сказать. — Этого к дереву привяжи, — это уже к Ханджи, кивком указывает на Брауна, — По-хорошему не получилось, будем как обычно. Аккерман переводит взгляд на Гувера. Сука, не смей сейчас думать. Не смей. Потому что выглядит Бертольд как обычный избитый ногами кадет, спокойный, злобный, даже отряхнуться и кровь вытереть не пытается. Потому что он ни в чем не виноват, и стесняться ему нечего за свой внешний вид. — То, что вы титаны не является предметом дискуссии, если ты еще не понял, — Леви наклоняется, чтоб разглядеть лицо. Вроде, все зубы пока что целы, — Предметом является только то, будете ли вы сотрудничать с разведкой добровольно или предпочтете скорее сдохнуть в мучениях, чем признаться в содеянном. Ханджи к этому моменту успевает примотать Брауна к здоровому дубу и идет обратно. Тот настолько в шоке от происходящего, что забыл даже для приличия повырываться. Сидит, пялится на них квадратными глазами. Леви встречается взглядом с Ханджи. Ей страшно. Страшно не от того, что они конкретно собираются сделать. Страшно от того, что как-то придется жить после с таким собой, который на это способен. Леви коротко ей кивает. — Инструменты в седельной сумке. Остальное под брезентом. Подготовь все, — она пропадает из виду. Гувер внизу тихо смеется. — Да вы же сами в это не верите, — он сплевывает кровь на траву, — Каково это — каждый раз ломать свои убеждения, чтобы подчиниться чужому приказу? Леви стискивает зубы. — Приятнее, чем тебе кажется. Он подхватывает его за шкирку и волочет по земле в сторону Ханджи. Там уже все готово: какое-то подобие раскладного стула, лампы, развернутая кожаная скрутка с инструментами, поблескивающие в свете огня острые лезвия. Леви всегда предпочитал только ножи, но кто его знает, что сегодня может понадобиться. Они вдвоем усаживают его на сиденье, Ханджи оперативно привязывает руки за спину. Аккерман натягивает перчатки. — Пока мы не начали, у тебя еще есть время признаться. Гувер откровенно ржет. — Признаться в чем? Что я Арлерта в рот ебал, как и его дилетантское мнение? Так это же общеизвестный факт. Сейчас Аккерману отчаянно хочется, чтобы Гувер был тем человеком, которого таскают на собрания в штабе. Чтобы он там свои теории двигал, мысли выражал прямолинейно и жестко, называл вещи своими именами. Он же умный, проницательный, сумевший при этом остаться смелым. А раньше казалось, что неуверенный в себе трус, но что-то изменилось, а может, просто окончательно позволил себе раскрыться. Довериться. От этого так безысходно жаль, что после сегодняшней ночи уважать своих командиров он не будет уже никогда. Леви присаживается на корточки быстро вспарывая его штанину. — Нам интересно, зачем вы сломали стену, — первый надрез неглубокий, вокруг всей голени, на уровне икры. Ломать ему ноги бессмысленно, это терпит и обычный человек. — Мы ничего не ломали, — Гувер болезненно морщится, — вы сами подумайте, какой это бред. Будь я титаном, я бы просто перекинул Брауна через стену, а потом залез по веревке следом. Леви разочарованно щелкает языком. — Вы хотели не просто пробраться внутрь, вам нужен был проход для остальных. Чтобы они нас пожрали, — загнать лезвие сверху под край разреза, медленно аккуратно вести, вокруг. Даже жаль, что нож такой острый, и прорезает ткани так мягко. Тупым лезвием было бы больнее и дольше. — З-зачем, — Гувер задыхается, рвано хватая ртом воздух. Мышцы напряжены от боли, Аккерману от этого впрочем только удобнее, — зачем бы нам это? — Хороший вопрос, Гувер. Я надеюсь, ты знаешь на него ответ. — подцепить пальцами края раны, потянуть вниз, выворачивая наизнанку и начиная снимать как чулок, — Потому что я таковым не располагаю. Гувер начинает орать. Орать громко и страшно, Леви отрывает кожу от мяса по миллиметру. Руки заливает кровь, хотя соразмерно уровню боли ее даже мало. — Понимаешь, они нас жрут сколько я себя помню, — Леви ненадолго останавливается, чтобы рукавом вытереть пот со лба: это на самом деле тяжелее, чем кажется, особенно, когда свежевать приходится медленно, а не рывками, — Сколько все королевство себя помнит, то есть, последние сто лет. И мы до сих пор не знаем, почему они это делают. Надеемся, что ты поведаешь нам. — Спросите лучше Леонхарт, к ней-то вы ключик уже подобрали, — Бертольд мелко дрожит, судорожно тянет носом холодный воздух, — она же их тогда позвала, может, общаться с ними умеет. — Знаешь, Энни так кричала от пыток… — Ханджи давит на другое. Леонхарт хоть и чудовище, но все равно девочка. Может, так сработает? — Очень ей соболезную, планируете и со мной в грязь лицом не ударить? — Бертольд до зубовного скрежета вежлив. — Я верующий. За невинно убиенных детей, говорят, демоны мстят. Даже для них это слишком. — Ну в таком случае, всей верхушке разведки уже и так однозначно гореть в аду, — Аккерман поднимается, — помоги мне. Они с Ханджи быстро развязывают узлы на запястьях Бертольда, и тянут его руки к железным поручням. Тот слабо вырывается, не столько осознанно, сколько просто от нервов и осознания, что будет только хуже. Тело, какую бы боль ни испытывало, всегда инстинктивно сопротивляется умиранию. — Я убил столько детей тем, что не смог их спасти, что мой счет однозначно больше любого любого титана, — Аккерман берет из скутки щипцы, проверяет их подвижнуть при свете лампы, — Как думаешь, Ханджи, мне высшие силы это простят? Та молчит и на него даже не смотрит, просто механически проверяет затянутые узлы. — Вот и я так думаю. Не простят. Аккерманом овладело какое-то странное состояние веселой, холодной ярости, полной собранности в моменте. Удивительно, как честно можно разговаривать с человеком, которому причиняешь возможно непоправимый вред. А если он при этом еще и сообразительный, диалог получается живым и интересным. Он давно не говорил так ни с кем в разведке, ни с Ханджи, ни тем более с Эрвином. Про о том, что действительно волнует, не выбирая слов. — Зато за это дают медальки и наградные, за правильно углубленных детей. Уровень жестокости значения не имеет, главное, чтоб цель звучала покрасивей. — Леви. — Что? Почему-то если кадет в десятый раз совершает одну и ту же ошибку, мы считаем его туповатым, а когда мы проваливаемся десять экспедиций подряд — так мы герои. — Заткнись, — она подходит и грубо отбирает у него щипцы, — Займись делом или не мешай. Судя по саркастической улыбке на лице Гувера он явно наслаждается их перепалкой в меру своих возможностей. Леви практически уверен, что ему они сейчас оба глубоко отвратительны. И Аккерман едва ли может за это его осуждать. В это раз они берутся за дело одновременно: Леви продолжает медленно стягивает кожу с ноги, как чулок, Ханджи — также медленно — по одному выдирает ногти. Вой стоит страшный. Гувер, похоже, решил, что лично ему стесняться нечего, поэтому орет во всю глотку до хрипоты. В тот момент, когда в руках Аккермана остается сантиметров двадцать живого, кровящего полотна, а у Ханджи кончаются пальцы, Бертольд уже не производит ни звука, просто сдавленно хрипит, откинув голову назад, насколько позволяет сиденье. Аккерман выныривает из мысленного омута, в который погрузился в процессе, чтоб не сойти от рвущего перепонки ора. И только тогда замечает тихое бормотание на фоне. Браун, про которого они на время успели забыть, все это время сидит в одной закостеневшей позе, натянув на груди веревки под весом собственного тела. Давно бы уже развязался, если бы об этом подумал. Леви встает со своего места и идет к нему, постепенно начиная различать слова. — Почему, почему, почему… — Потому что, Браун, так исторически сложилось. Он поднимает на Аккермана полный непонимания взгляд. — За что, капитан, за что вы так с нами, почему вы не верите… Я же всегда честно сражался, я просто не понимаю… Леви уже тоже не понимает. Они просто замучили Гувера до состояния бессознанки и это не дало никакого эффекта. Но есть идея. Он быстро стирает рукавом с пласта содранной кожи кровь и начинает быстро выцарапаывать кривые печатные буквы. Если план не сработал в одну сторону, можно попробовать и в другую. — Почему вы мучаете его, мы же не сделали ничего плохого… — Давай, Браун, соберись, — Аккерман хлопает его по щеке, подставляя под нос импровизированный пергамент, крупные кривые строчки красным блестят в темноте. Будет чудно, если в гненшнем своем состоянии он не сообразит, что именно послужило им место бумаги. — Почему… — Читай, тебе говорят, — Аккерман отвешивает ему подзатыльник, пока его снова не замкнуло в цикл, — Буквы видишь? Читай! Браун съеживается и неуверенно начинает. — Это я сломал ворота в Шиганшине… — Громче. — Я пустил титанов в город, я устроил геноцид ни в чем неповинных мирных жителей. — Громче! — Я ТИТАН И ГУВЕР ТОЖЕ ТИТАН, Я БРОНИРОВАННЫЙ, А ОН КОЛОССАЛЬНЫЙ! С поляны за спиной слышится истерический рев Бертольда. — РАЙНЕР! ТЫ СОВСЕМ ЕБАНУЛСЯ? — А что, Энни можно, а мне типа нельзя?! — Господи, ну почему именно мне довелось быть в отряде с таким конченым, где моя личная жизнь, где вообще моя мама, блять, почему я попал в эту ебучую страну, я хотел быть героем, блять, почему я уже пять лет сижу в разведке и общаюсь с этими ебанатами! Но Брауну все равно. — Я бронированный, а он колоссальный, я бронированный… — ДА ЗАТКНИСЬ ТЫ УЖЕ, ЕБАНАТ! — Ханджи бросается порывающемуся подняться Гуверу, который судя по всему сейчас намерен начистить ебальник уже не им, а самому Райнеру. Тот же просто монотонно продолжает твердить свою мантру. На десятом круге Аккерман, вздохнув, его прерывает. — Достаточно, Райнер. Я знаю, что это неправда. — Правда, — он поднимает на Леви остекленевший взгляд, — Я сломал в ворота в Шиганшине, я бронированный… Аккерман понимает, что возможно сделал кое-что похуже, чем просто физически вывел из строя двух хороших бойцов. Один их теперь ненавидит, а другой, кажется, просто ебнулся. — Слышь, бронированный, может ты и мамку мою ебал? — Ебал. — А сколько раз? — Я… Я не помню… — Браун замирает и начинает испуганно метаться глазами, — Простите, капитан, я не помню! — Аккерману кажется, что тот сейчас разрыдается от того, что не знает ответа на этот нелепый вопрос. Господи. Охуительное окончание их гениальной миссии. Очевидно уже, что в таком состоянии он подтвердит все, что угодно и признается во всех смертных грехах от геноцида населения до чужой поебанной мамки. — Ну тихо, тихо, — Леви ободряюще хлопает его по плечу, получается как-то неловко, — успокойся. Но на Брауна это не производит никакого эффекта. Смотрит в точку перед собой и что-то невнятно бормочет себе под нос. А похуй блять, уже просто похуй. Аккерман крепко его обнимает. — Это была проверка, Райнер, — тихо и очень спокойно, — Это просто проверка. И ты ее прошел. Ты молодец. — Но я же титан… — Ты не титан, Райнер, — Леви сжимает его крепче, — Ты человек. Я больше не позволю никому усомниться в этом. Он быстро развязывает узлы. Непонятно, помогло ли, но во всяком случае Браун наконец замолкает. Леви взваливает его на себя и тащится на опушку. Хоть бы, сука, пальцы Бертольда в темноте не разглядел. — Сворачиваемся, — кивает Ханджи, придерживая Райнера за пояс, — я больше этот цирк терпеть не собираюсь. — Леви. — Что? — Аккерман взрывается, — думаешь, надо и на ногах ему ногти выдрать, раз на руках не хватило? — А если Эрвин… — То пусть придумает план получше, чем пытать, блять, кадетов в лесу! — Аккерман злобно на нее смотрит. Ханджи сомневается, все еще сомневается. Вдруг они действительно не дожали, — У нас же так дохера людей после нападения Леонхарт, правда? Я же не потерял свой отряд полным составом, а после Стохесса к нам стоит толпа отлично обученных новобранцев. Не смотри, — он пихает а бок Брауна, который все это время неотрывно пялится на белого как лист Бертольда, — шагай давай. Верхом ехать сможешь? Придется смочь, хули делать. У него хотя бы руки есть, которыми повод держать можно. — С Эрвином я сам поговорю. Объясню всё, и если его не устроят мои доводы, то пусть разбирается со мной, а не с ними. Буду рад, если ты будешь на моей стороне. Но если нет — как-нибудь справлюсь один. В город возвращались молча. Зеленый от боли Бертольд с наспех перемотанными руками едва держался в седле, Браун, кажется, вовсе провалился в себя и за всю дорогу ни сказал ни слова. Майк осторожно поинтересовался, удалось ли что-нибудь выяснить, Ханджи только покачала головой. Все объяснения остальному отряду оставили до утра. — Мне не нравится идея оставлять его в казарме в таком виде. — говорит Аккерман вполголоса, кивая на Гувера Ханджи, — Наши мази дерьмово работают, в госпиталь я его тем более не потащу. — Из-за рук? Да можем сочинить какую-нибудь байку, чтоб не задавали вопросов, — Ханджи меланхолична. Безразличие — это тоже способ справляться с внутренней болью. Хоть, по мнению Аккепмана, и малодушный. — Нет блять, из-за того, что они руки не моют и червей в ранах лечат пропитками в хлебном мякише. — Ну, можем остаться переночевать под открытым небом, говорят, свежий воздух творит чудеса, — ну это уже как-то совсем беззубо. Совсем раскисла, надо принимать командование на себя. — Отпустим отряд, а сами заедем кое к кому. У меня есть в городе хороший врач, — Ханджи безразлично кивает, — Сделает все, что нужно, повязки наложит. Вопросов лишних не будет задавать. — Ты это искренне говорил там, на поляне? — она внезапно меняет тему, — О том, кем нас всех на самом деле считаешь. — Да. Остаток пути проделывают молча, изредка перебрасываясь ситуативными репликами. Майк забирает отряд и отбывает в сторону штаба на съезде в город, они же сворачивают в переулки. Окна хорошо знакомого дома темные, свет нигде не горит. Когда они останавливаются около двери и спешиваются, на лице Ханджи промелькивает какая-то странная эмоция, что-то среднее между удивлением и мрачным весельем. Но сейчас откровенно не до того. Аккерман поднимает тяжелое железное кольцо и несколько раз стучит. Потом еще. Еще. Пока дверь с силой не открывается внутрь. — На прием записаться некогда было, — Аккерман мрачно смотрит на него снизу-вверх, — найдешь полчаса свободного времени? — На прием? — Зик зависает. Из дома вылетает Совесть и, радостно чирикая, садится Леви на голову, принимаясь привычно вить у него в волосах гнездо на ночь. Аккерман с трудом сдерживает улыбку, но мышь аккуратно ловит и засовывает в карман. — Проходите. — сторонится. Они всей толпой не сговариваясь прокладывают маршрут до кухни. Удивительное единодушие траектории. Леви слышит, как лязгнула позади закрытая на засов дверь, секунд через десять на пороге кухни появляется и сам народный целитель. Леви быстро разматывает Гуверу руки, тот морщится. Браун же самостоятельно нашел себе прибежище в углу и теперь сидит там и монотонно раскачивается туда-сюда, словно уселся сракой на метроном. — А можно чуточку больше контекста. Ему телегой пальцы отдавило? — Зик поджигает лампы. — Да, и ногти поотваливались… — Бертольд говорит совсем тихо, — И кусок ноги. Он поворачивает к Зику разрезанную штанину. — Что-то еще? — Ребра. Может, трещина. — Гувер жмурится. Браун съеживается от взгляда Зика и начинает тихо подвывать на одной ноте. — Сначала конь лягнул, потом телега. — Зик ухмыляется. — Такая. Человекообразная. — Вы поможете? — Ханджи складывает руки на груди. — Мы же вам помогли. Леви смотрит на нее с откровенным презрением. Серьезно блять, ты называешь помощью то, что сделал бы любой нормальный человек при помощи на завалах? Зик только весело фыркает и достает из ящика аптечку. — Мне? Мне никто не помогал. Леви, вот успокоительное, добавь второму в чай. Кукушку я лечить не умею, но вырубить смогу. Ему бы поспать в месте, которое не будоражит воспоминания. Сестра сегодня в загуле, так что пусть высосет чайник и отоспится в ее комнате. Иначе он мне тут все слезами зальет. Пирог в печи, ещё остыть не успел, можете угощаться. С рыбой и говном. — Зик наклоняется к пальцам Бертольда, тот смотрит куда угодно вообще, лишь бы не на него. — Госпожа Ханджи, я к вам обращаюсь. Пирог правда очень вкусный, поешьте, сегодня не отравлено. Гувер тихо подвывает сквозь зубы, когда Зик заливает открытые раны прозрачной жижей. Леви уже даже запах ее выучил. — Я бронированный, а он колоссальный. Я бронированный, а он колоссальный… — Райнер бухтит себе под нос, Зик какое-то время это слушает. — И давно он так бредит? — Час. — Ханджи жует пирог, Леви заваривает чай. — Понятно. Бредовые состояния обычно бывают после какой-то психической травмы. Если не поможет успокоительное и хороший сон, я бы пацана уволил. Все равно уже в себя не придет. Ох уж эти телеги и лошади. — Капитан, я всех подвел, капитан… — Браун начинает рыдать. Леви сует ему чашку в руки. — Пей, кому говорят, никого ты не подвел, ни меня, ни всех. Не помогает. — А мазь… — в голосе Бертольда слышится нервное беспокойство. — А мазь пока нельзя, — Зик продолжает методично мотать бинты, — Загноится. Завтра поорешь, потом легче станет и можно будет начинать мазать. Надо, чтоб оно подсохло. Показывай ребра. Бертольд шуршит одеждой, Леви продолжает уговаривать Райнера выпить ещё чаю, но Браун, как настоящий бронированный баран, стоически отказывается. — Пей. — от короткой команды Зика Райнер внезапно икает и тут же покорно утыкается лицом в чашку. — И другу своему тоже налей чаю, ему нельзя сейчас сильно перенапрягаться. Леви сталкивается взглядом с Зиком. Останешься? Аккерман покусывает губы. Не знаю. — Простите… — вмешивается Ханджи. — А что это за чертежи? Зик оборачивается на нее, прослеживает направление взгляда. — А, пустяки. Устройство, чтобы голубь во время фокуса не помирал. Ханджи хмурится. — Они ваши? Вы их сами нарисовали? — Мне ещё бутылка браги помогала. Очень советую, отлично подсказывает. Аккерман ловит на себе пристальный взгляд Зое. — И чего ты молчал? Леви вздыхает. — Надеялся, что пронесет. — Это свинство с твоей стороны. Нельзя ж прятать таких самородков, — Ханджи ослепительно улыбается глядя на Зика, — Вы не хотите поработать в разведке? На кухне повисает мертвая тишина, Леви методично продолжает поить чаем Брауна. Самое время, да. Можно подумать, они не с миссии по дознанию вернулись, а с легкой вечерней прогулки. Но у нее всегда так. Стоит обнаружить что-то по части науки, что волнует лично ее, и все прочие мировые вопросы отходят на второй план. Попозже пострадает по поводу своего возможно бездарного командования, сейчас нужно вербовать ценные кадры. — Видите ли, — начинает Зое, — я уже какое-то время ищу толкового инженера. Можете считать, что ваши слова тогда не пропали даром, — она фыркает, — но пока безрезультатно. Я тогда вам сказала, что без конкретных чертежей говорить не о чем, но откуда мне было знать, что вы специалист, а не просто очередной советчик, пришедший раскрыть нам глаза на то, как мы неправильно живем, — Леви мельком бросает на нее взгляд. Зое продолжает улыбаться, мягко так, мечтательно. Мысленно Зика она уже захомутала и теперь в ее голове простирается поле неизведанных знаний, на которое можно будет ворваться карьером, вооружившись его чертежами. И мир сразу играет другими красками, и безопасные экспедиции, и новые эксперименты, и может быть она найдет способ отличить титана от человека, и им больше никогда не придется заниматься в лесах подобными дикими вещами. Картинка настолько вылизано-сладкая, что Аккерман полагает, что у Зика теперь нет ни единого шанса. — Оставь человека в покое, Ханджи, — Леви наливает чай в еще одну чашку и вручает Брауну, кивнув на Бертольда. Тот понимает сразу, встает и целеустремленно топает через кухню ассистировать оставшемуся без рабочих конечностей товарищу. Рука помощи, да. Лучше не думать, где еще она откажется применима. — У него выступления, путешествия, жизнь. Да и с разведкой он и так, очевидно, общается больше, чем планировал. На Зика он сейчас не смотрит. Подумает еще, что капитан видеть его в разведке не хочет. А только дело не в этом. Просто если нашел что-то ценное, береги его от попадания в структуры. — Ну, путешествия у нас тоже есть, — Ханджи очевидно веселится, — турне в такие места, в которые не водит больше никто, уникальное предложение, можно сказать. — А жизнь? — Аккерман мрачен. Тут тебе нечем крыть. — Ну, — она разводит руками, — тут уж как повезет. Мы ведь с тобой живы, Леви. Значит это возможно. Как у вас с удачей, господин анархист? — Ханджи оборачивается на Зика. — Хуево у него с удачей, — Аккерман не дает вставить слово, — это очевидно, он же нас с тобой уже встретил. Причем заметь, отдельно, в разных местах. С такой статистикой его в первой же экспедиции сожрут. Прицельно. Одного из всех. Ханджи смеется. — Он шутит. Да и инженерам не обязательно ездить за стены, это скорее исключение из правил. Так как, пойдете к нам работать? Я же видела, что вам не все равно. — А смысл? Агиткой и низким жалованием вы меня не заманите. Деньги, а не спасение человечества. Деньги. Хочу оплату за каждую машину и каждый чертеж. И избавить меня от вашей военной дисциплины, построения я точно буду просыпать. А ещё… — Зик хитро смотрит на Брауна. Браун снова бледнеет. — Хочу черные штаны. Чтоб когда ссать под себя буду было не так заметно. У кадетов ваших вся жопа в земле, нахер мне эта стирка ежедневная. Хочу вонять. — Вонять? — Ханджи откровенно ржет. — С этим у нас сложно. Капитан Леви не потерпит. — Ну я же вам буду подчиняться, а не ему. Хочу вонять. Это принципиальный вопрос. Она закатывает глаза. Браун с Гувером приговорили чайник и носом клюют сидят, Зик кивает им в комнату. — Портки на стуле оставьте, я постираю. Не могут же разведчики ходить в грязных штанах и позорить честь мундира. — Зик издевается. Леви помрачнел, изловил Совесть и стоит, чешет. Мышь гавкает. — Вонять нельзя. У нас это правило… — А, значит деньги у вас таки есть. Это приятно. Можете доплачивать, чтоб не вонял. — он ухмыляется. Ханджи поднимает брови. — А за то, что дышите не надо доплачивать? — Хорошо бы… — он потягивается. — Ещё хочу на выходные ездить к сестре. Сами понимаете, я у нее вместо папки с мамкой, а шныри из военной полиции не дремлют. Она у меня видная барышня, замуж за дурака выдавать не хочется. Что? Вы все сироты без семей в разведке, раз так удивляетесь? — Может, вам и мясо подавать каждый день? — Ханджи, кажется, поняла вектор разговора. Что может быть лучше взаимных издевательств? — Только если вы будете делать это в одном переднике. — он ослепительно ей улыбается. — Не могу отказать себе в зрелище. — Тогда будешь называть меня владычица. — Ханджи хихикает. — Слушаюсь и повинуюсь, владычица. Хотите чай? Ещё есть вино. И орехи в карамели, сестра извращалась. У нас в семье матриархат, я подчиняюсь ее воле всецело. Вы согласовывайте денежный вопрос, а потом поговорим. Если ваших кадетов так постоянно надо зашивать… — он цокает языком. — Это уже две ставки получается.