Священный отряд

С крыши, или всё-таки понизу. С крыши. Или понизу. Ханджи сидит на лавочке через дорогу от церкви и гипнотизирует маленькое круглое окошко ее второго этажа. С крыши… Мимо идут прихожане, все больше женщины в целомудренно повязанных платочках. Здесь людской поток с окрестных улиц сливается воедино и, пройдя по крошечному пятачку площади перед церковью, исчезает в распахнутой пасти широкой входной двери. Или понизу… На ее памяти их никогда не было так много. Пара десятков человек, не больше, теперь же на утренней службе их набивается туда под сотню. Людям нужно во что-то верить, и если верить в государство на руинах собственного дома получается плохо, они начинают искать спасение в чем-то еще. В боге, в Стенах, в бутылке дешевого пойла. Первые два разведке сейчас особенно на руку. Чертов Ник продолжает корчить из себя недотрогу, которой не нужны ни деньги, ни собственная жизнь. У Ханджи есть пара методов, которые бы точно развязали ему язык, но это пока негуманно. Все-таки уподобляться Закклаю с его любовью к пыточным комнатам не хотелось бы, да и она не имеет права его покалечить или убить. Ненужные сплетни, ненужные подозрения, даже если сделать всё аккуратно. Ник не идиот, и наверняка оставит своим указания на тот случай, если с ним самим что-то случится. Особенно после их прошлого разговора. Нет, всё-таки черед низ. Ханджи поднимается на ноги. Надо было все же быть поспокойней. Она вливается в толпу и вместе со всеми идет внутрь церкви. Куда ни глянь — всюду калечные и убогие, кто на костылях, кто-то просто перемотан бинтами. На перевязки в госпиталь бы бегали с такими рвением, но нет, кости же быстрее срастаются с божьей помощью. Она притирается к стене за колонной, издали наблюдая, как рассеивается кругом по залу толпа. Стрельчатый потолок, гладкие ровные стены, яркое утреннее солнце сквозь узкие окна под крышей. Прямо физически ощутить можно, как с небес на тебя спускается благодать. Пахнет приятно, цветами и ладаном, не то что мочой и хлором в госпиталях. Пастор пунктуален, как часы: появляется на лестнице ровно за минуту до начала и быстрым шагом спускается вниз, не обратив внимания на Ханджи. Останавливается в центре зала, обводя одобрительным взглядом толпу, и начинает. — Братья и сестры! Сегодня мы собрались здесь, чтобы помолиться о здоровье для наших увечных и покое для наших погибших. Пусть нам тяжко и горестно здесь, они уже в лучшем мире… Ханджи сомневается, что городское кладбище Стохесса тянет на лучший мир, ну, разве что закусить всегда есть чем и соседи не шумные. Но этом плюсы заканчиваются. Пастор расходится больше, стоит точно в освещенном лучом пятне, становясь в своей расе сразу ослепительно белым. Какая великолепная театральщина. Ханджи незаметно отклеивается от стены и просачивается вверх по лестнице, пригнувшись под резную балюстраду перил. Если потом заметят, так можно будет прикинуться восторженным неофитом, который не способен отличить места для прихожан от мест для самих культистов. А разве нельзя выбрать самой, где молиться? В церкви есть места, где божественная акустика лучше? Потрясающе, а расскажите, это наверное форма купола так влияет? А штукатурка на стенах имеет значение? Какой у нее резонирующий коэффициент? Налево, по коридору вглубь, еще поворот — комната пастора должна быть самой крайней в восточном крыле, если только она не ошиблась с расчетами. Ханджи прилипает ухом к низкой тяжелой двери скорее для проформы: высокий, чуть надтреснутый голос пастора отлично слышен даже отсюда. Она шарится по карманам, вынимая пару крючков-отмычек. Аккерман научил, им эти амбарные замки в экспедициях доставляли немало проблем в свое время: оказалось, что даже перед лицом смертельной опасности быть сожранным титаном особо прижимистые горожане умудрялись замуровать наглухо двери своих лачуг прежде, чем навсегда их покинуть. Раньше все через окна и чердаки лазили, или просто выбивали с ноги, а потом появился Аккерман и сказал, что они вандалы и варвары. И что при помощи пары кривых гвоздей можно все это же сделать культурно. Уголовник решил учить военных манерам. Ха! Только ведь действительно научил. Ханджи вставляет отмычку в замочную скважину, сосредоточенно ощупывая ей механизм. Давно такой практики не было, пальцы подрагивают. От нервов даже кажется, что слышит внутри чьи-то шаги, хотя это всего лишь ее собственный пульс в ушах. — Ну давай же, скотина, мне рано пока еще в лучший мир, — замок поддается с хлестким щелчком, напряжение гулко ухает куда-то вниз. Зое торжествующе улыбается. Думал, гаденыш, я тебе не трахну? Я всех трахну. Боженька точно знал, кому доверял эти пальцы. Дверь отворяется, скрипнув сухими петлями, Ханджи протискивается внутрь и замирает. В комнате полумрак, а в окне ровно на уровне глаз торчит чья-то округлая задница, перекрывающая все рассветные лучи и заодно — доступ воздуха в легкие Ханджи. Потому что это просто непостижимо: пол завален бумагами, ящики вскрыты всюду, куда ни глянь. Жопа в окне тревожно сжимается и исчезает из вида, а Ханджи за секунду понимает, что ей теперь тоже пиздец. — А ну стоять! — в два прыжка добраться до противоположной стены, высунуться на улицу сразу по пояс, озираясь по сторонам. Слева и справа пустота отвесных стен, внизу тоже никого, кроме блаженного калеки, который вытаращился на нее, как будто призрака увидел. Тот прижимает руки к бокам и машет ими изображая крылья. Да-да, конечно, она ангел господень, сейчас тоже крылья расправит и улетит. А через секунду доходит. Задрать голову наверх, увидеть мельком, как темная фигура перемахивает на соседнюю крышу. Махнуть калеке с улыбкой, мол, небесное воинство тебя не забудет, и рвануться наверх, извернувшись и вцепившись ладонями в карниз. Ну где ты, где ты, скотина. Они играют в прятки на крышах уже с полчаса. Ханджи загнала вора под самую стену, ее очевидно водят кругами и пытаются отвести от основного маршрута. Зое прижимается спиной к кирпичному дымоходу, осторожно выглядывая на открытое пространство. Вон, сидит. В нескольких метрах от нее, кусочек задницы в обтягивающих штанах торчит над кромкой конька. Дальше бежать некуда, только прыгать вниз и растворяться в переулках, если ноги не переломает. Внизу чуть поодаль по брусчатке копытит повозка, кучер рукой показывает поворот, так что проезжать будет как раз мимо них, и Зое подозревает, что именно этого вор и ждёт. Сиганет на мешки прямо с крыши, спрыгнет и утечет в неизвестность вместе со всем наворованным из ящиков пастора. Возмущает не столько факт кражи, сколько его нахальство. Мало того, что приперся в тот же день, точно так же, как и Ханджи решив, что во время службы там никого не будет, так еще и ее подставил устроенным беспорядком, после которого самой пришлось когти рвать. Ханджи поднимается на ноги и бесшумно крадется по крыше, молясь, чтоб ни одна черепица не хрустнула. Шаг, еще один, в последний момент плитка оглушительно хрустит под подошвой и вместе с ногой уезжает вниз, вор оборачивается, а через секунду Зое уже стоит пойманная чужой рукой за грудки с обжигающе-холодным металлом у горла. — Спасибо за руку помощи! — Зое широко улыбается, поднимая вверх обе ладони, — я такая неуклюжая для всех этих прогулок по крышам, чинуши совсем обленились, не следят за состояниям сооружений, если бы не вы, так я бы глядишь все ноги переломала. Внизу со ржанием проезжает повозка. Ну, хотя бы этот план тебе не удастся. — Вы только не отпускайте меня, пожалуйста, — добавляет вкрадчивым шепотом, — там лететь далеко, а я высоты боюсь. Вор мешкает, но Ханджи хватает этого, чтоб податься вперед и повалить на черепицу, больно впечатав головой. Вор сдавленно стонет, с головы срывают повязку. — Че ты доебалась до меня? Нет у пастора денег, нечего там брать! Подумаешь, беспорядок устроила. — девка морщится от боли. Но Ханджи быстро шарит руками по телу и нагло лезет пальцами под костюм, выдирает письмо, походя облапав. Здрааасьте, — Отдай! Это не твое! — воровка вскакивает на ноги, выставив перед собой нож. — Можно подумать твое, — Ханджи невозмутимо запихивает письмо сзади себе в штаны. Колется, сука. Но что поделать, у этих жуликов ничего святого. — Рыпнешься… — и че ты сделаешь? Заорешь, что тебя насилуют? — Блять, я тебе сейчас натурально горло вскрою! — Вот этим? — Ханджи кивает на наставленный на нее нож, — Слушай, я конечно не специалист по вскрыванию людей, но тебе же неудобно будет. Секундная пауза, честный, доверчивый взгляд, а потом с разворота влупить ногой по запястью, выбивая нож из чужой ладони. Зачем, зачем дрочить контратакующие, с титанами же не приходится. А вот за этим, чтоб не думать потом. Ханджи и не думает: просто подскакивает на ноги и перехватывает руку, заламывая ее за спину. — Ну говорила же, что неудобно будет, — Зое широко улыбается, плотно притянув к себе за талию. Воровка с силой дергается, так что приходится заломать и второе запястье. Ну тише, тише. Не суетись. — Я не сдам тебя военной полиции, а ты расскажешь мне, что еще интересного видела в комнате пастора, — низким шепотом на ухо, — я ведь тебе помешала, но ты очевидно перерыла там все. Ханджи наблюдает, как выбитый нож с жалобным скрежетом сползает вниз по черепице. Хорошая вещь, дорогая, даже жаль. — Ну и, поскольку мы цивилизованные люди, — прощальный блеск металла у самой кромки, и лезвие исчезает, свалившись вниз, в сумрак переулка, — я даже угощу тебя завтраком в качестве извинений за бездарно потерянное оружие, которым ты мне горло хотела вскрыть. Вот все-таки у Аккермана есть вкус. Они сидят на открытой веранде какой-то крошечной чайной лавочки, заросшей глицинией и плющом. В еде он ровным счетом ничего не понимает, но стоит привезти его в город, так через неделю не останется ни единого приличного места в округе, где подавали бы хороший чай и в котором не засветилась бы капитанская рожа. Ханджи это всегда казалось некоторым перебором, но в этот раз Аккерман окончательно помешался. Обезьяний, сука, улун. Бегает, ищет, бесится, потому что найти не может нигде свой этот улун мифический. Зое откровенно уже сомневается, что такой существует в природе, но Леви в то, что он ему просто приснился, начисто верить отказывается. Я, говорит, сам его пробовал. А где пробовал — не говорит. Только адресами заведений сыплет, где точно его не нашел. А по мнению Ханджи трактирщики, которые вам ни за что в заварнике не подадут переваренное обезьянье дерьмо, кое-что понимают в кухне. — Ну и с каких это пор ангелы воруют письма у собственных проповедников? — Ханджи с усмешкой откладывает меню, сложив локти на стол и уставившись на собеседницу, — Что, случайно уронили им истинный смысл жизни в почтовый ящик? Красивая. На крыше толком не удалось рассмотреть, а теперь, вот, даже пропала тяга к армейскому панибратству, и обращаться хочется только уважительно и на «вы». Круглые темно-серые глаза, черные волосы, связанные в тугой пучок на затылке, тренированный олений взгляд. Серый комбинезон скрывает все, что должен скрыть, Ханджи уверена, что воровка в прекрасной физической форме. Руки помнят. — А там только одна строчка: «любите себя и почаще трахайтесь». И ни слова о спасении человечества, искуплении грехов, целибате до свадьбы, и вообще ничего из того, что нужно втирать малообразованным гражданам для поддержания общественного порядка. Неловко бы вышло, да? Ханджи тихо фыркает. Ничего она, разумеется, не расскажет. Ни о том, что искала в бумагах пастора, ни о том, кто надоумил ее это сделать. Можно было бы и вправду сдать ее военной полиции, теперь-то уж вовсе не кажется, что придумать складную байку задача из невозможных. Пришла в церковь на службу, в городе, знаете, неспокойно, разведка чувствует и свою ответственность, поэтому стараемся помогать. Услышала шум, да, конечно, замок починим, какое письмо, вы что же думаете, я вещественные улики засуну себе в трусы? Как можно, лейтенант, как можно, я рапорт на вас напишу за клевету и оскорбление достоинства. Но зачем это все. Было же весело. И очень смешно там, на крыше, было видеть это ее замешательство. Ханджи кажется, что она и выпутаться из захвата не попыталась, только потому что по яйцам некого было пнуть. Дольше думать пришлось над маневром, а там уже Ханджи ее убедила, что даст себя обвести вокруг пальца, да еще и покормит за так. И может даже ножик за пару часов никто в траве не найдет. — На самом деле можете не отвечать. Мне просто был нужен повод, чтоб убедить себя в том, что можно позавтракать в красивом месте. Обычно я себе такого не позволяю, — ну еще бы, если они застрянут в Стохессе еще на пару недель, с таким образом жизни придется Аккерману за долги свою жопу закладывать. А он, не будь дураком, заставит ею пыль протирать, потому что кроме костей в этой заднице ничего не содержится и будет очень удобно в углы залезать. Говнюк. — Вы слышали что-нибудь про обезьяний улун? Мой друг его всюду ищет, — Ханджи откидывается на спинку стула. По-прежнему безымянная леди сидит напротив, смотрит, взгляд абсолютно непроницаемый, думает поди, как ей незаметно в штаны руку засунуть. Такая приятная мысль. — Это он мне об этом местечке рассказал. Говорит, тут лучший чай во всем городе, а вот улуна даже у них нет. Мне кажется, он его просто выдумал, чтобы меня таскать по разным красивым местам. Может, он просто в меня влюбился, как считаете? Я в этом совершенно не разбираюсь. А вот вы наверняка покорили немало мужских сердец. Хотя едва ли кто-то растопил ледяной камушек в вашей груди. Кстати, очень красивой, она вам очень идет, — заткнись, Ханджи, просто заткнись. — Редкий сорт. Его очень тяжело достать и стоит бешеных денег, производители ведь за стеной остались. — воровка ведет пальцем листку, который по недоразумению местные назвали «меню». — Чем меньше его остается, тем дороже ценник, а поставок больше нет. — она облизывает губы. — Я думала, что капитан предпочитает высоких светловолосых гениев. — смешок. — Что до моего камушка… Можно было не пытаться до него дотянуться немытыми руками. Пока ни у кого не получилось. Я хочу вот это. — тычет в самое дорогое блюдо. За чужой счет гулять одно удовольствие. — Не знаю, что это, но хочу. Ночная бабочка. Это пирожное, или реверанс путанам? Ты письмо-то прочитай. Я бы не забрала, если бы ты не вломилась. Они знали, что мы придем. И что украдем письмо. На то и был расчёт. Письмо лежало в потайном ящике стола, я надеялась, что там что-то ценное. В таких обычно бабки прячут и то, чем потом можно шантажировать, вымогая деньги. Но это просто нечто. Если ты наукой занимаешься, то все сходится. Они ждали. И что-то будут сверять в своем подвале. — воровка пробует принесенный тощим официантом чай. — Пик Фингер. — протягивает руку. — Как бы так поделикатней выразиться… Фокусница. — усмешка. — Передайте капитану, что обезьяний улун есть только у одного поставщика. И я готова его уступить за пять золотых. Подходит официант. Пик, видно, решает, что терять уже нечего, заказывает сразу три пирожных и продолжает: — Да и письмо, признаться честно, бесплатно уступить не готова. Я бы продала его пастору за десять золотых, чтоб он перестал с такой важной ряхой ходить. У них точно есть деньги, жаль, что не в личном пользовании. А я бедная, несчастная, очень одинокая женщина, которая еле сводит концы с концами, разве я не имею право на хорошую жизнь? У меня даже на обед денег нет, не то, что на ужин. Детям нечего будет есть… — Пик делает очень скорбное лицо. — У нас их двое. Один маленький совсем и больной, а второй постарше, но постоянно с улицы с тумаками приходит, лишь бы подраться. Младшего приходится кормить кузнечиками, если денег нет, представляете? Вы практически кусок пирога вырываете у ребенка изо рта. Не стыдно? — поджимает губы. — Нисколько, — Ханджи продолжает невозмутимо улыбаться. — у нас, у разведчиков, нет совести, по крайней мере в этом городе так говорят. А менять чужие убеждения слишком дорого. Хотите, я вам докажу? — она наклоняется ближе к столу, заговорщически понижая голос, — Вот сейчас нам принесут три самых дорогих, и — я надеюсь — вкусных пирожных, вы их съедите и знаете, что произойдет? Ни-че-го! — она торжествующе смеется, — Вы как считали меня скучной приставучей законницей, так и продолжите. Никакой пользы от этого благородства. Ханджи беззлобно фыркает, откинувшись на спинку стула и выразительно глядя на собеседницу. — Вы же знаете, кто я, правда? Раз так быстро поняли про капитана. А я теперь, по всей видимости знаю, куда идет все то поголовье кузнечиков, которое разведка полным составом истребляет на утренних тренировках. Если ваш младший вырастет похожим на вас, официальной науке придется признать, что летучие мыши и ангелы принадлежат к одному семейству. Природа порой так удивительна, не находите? Ханджи ненадолго замолкает, мечтательно вглядываясь вдаль. Отвыкла, отвыкла уже в подобные игры играть. Пока разведка под командованием Эрвина только на ноги становилась, мозгами в таком ключе шевелить приходилось активнее. Глазки на приеме кому-то состроить, чтоб Эрвину поохотнее денег на новые упм дали. Лошадей в разведке тогда тоже хороших не было, так Ханджи с полгода дочку самого чопорного заводчика по кабакам выгуливала. А всем говорили, что по музеям и театрам, Эрвин тогда знакомых своих подтащил, у кого хоть какие-то картины дома имелись. А потом выяснилось, что девочке гораздо больше жухлых старых полотен нравятся сочные симпатичные мужики. Ну и, в конце концов, когда за твоей спиной всегда стоит шальная разведчица с недобрым блеском в глазах, то и по самым злачным местам прошвырнуться не страшно. Стоило только выпутать девчонку из силков чрезмерной отцовской заботы, больше напоминающей тюрьму, так и будущий муж объявился быстро. Красивый, добрый, тупой как пробка. Леви тогда рожу очень брезгливую скорчил, мол могла бы найти ей кого-то получше хлыща из военной полиции. Но Ханджи-то что, хлыщ-не хлыщ, главное, что лошади у разведки с тех пор только самые лучшие были. А сейчас все это кажется невозможным, мутные непроветренные авантюры, тонны бесхозного времени чтобы тратить на пустяки, закостенела разведка, закостенели и они сами. Даже как-то пожалуй жаль. — Денег за письмо не дам, уж простите, — Ханджи ерзает на сиденье, пытаясь как можно незаметнее вытащить из штанов конверт. Хорошо запихала, качественно, так глубоко, что официанту приходится тактично отвернуться, чтобы позора этого не наблюдать. Ну, наконец-то, — обратно тоже не верну, всё-таки стыд-то какой-то надо иметь, — она вытряхивает письмо себе на колени, сунув конверт в карман. Так-с, посмотрим. Ханджи быстро пробегает взглядом несколько рукописных строчек. «Зверь или не вернулся, или принял решение не нападать на нас. По датам все сходится. Записи А.Фрица больше не годны, этого не случится. Вся надежда на то, что Перевозчик и Алхимик украдут это письмо, тогда мы будем следить за записями Э.К. Рассортируй их в подвале и сверяй числа. Может быть Рыцарь и не умрет. Не говори Алхимику об истиной Королеве пока что. Молюсь за то, чтобы Филин вернулся к нам в Квинте.» — А ты, стало быть, Перевозчик? — почему-то в том, что из них двоих Алхимиком может быть только она, сомнений не возникает. Лестно, лестно, — И что перевозим? Особо кудрявую лапшу для развешивания по ушам обывателей? — Чай. — Пик фыркает. Ей это все изрядно не нравится. Тревожное такое чувство, вроде необратимой чуйки не гнилуху. Бессмысленная бумажка, можно бы выкинуть и забыть, все равно ведь ничего непонятно. Рыцари, Алхимики, Филины, бред. Только это не бред. Языком написано очень ясным, очень четко изложена мысль. И если они надеялись, что это письмо окажется у Ханджи, то какой смысл оставлять в нем информацию о том, что она не должна узнать? Сколько там слоев в этих нескольких строчках. — Хотите сделку? Я скажу капитану, что улун обойдется ему в десятку. И что кроме как у вас его купить невозможно. И что вы неприступны, как отвесная скала, и не скинете ни монеты. А вы за это прогуляетесь со мной по церковным подвалам. — И что сиятельный капитан вам на это скажет? — Пик саркастично ухмыляется. — А он ничего не скажет, — Ханджи меланхолично чавкает, обмакивая вилку с насаженным куском пирожного в сливки, — Потому что я ему о нем не расскажу. Нет никакого письма, шуганула воровку в церкви, та ничего унести не успела, только раскидала зазря, ток что тоже пришлось когти рвать. Догнала, досмотрела лично, та все несла будто в церкви подвалы секретные есть, но сам знаешь, как этой публике верить, что угодно соврут, лишь бы бабок больше выманить. Но зато про улун рассказала, и тут я ей почему-то верю. Так что давай колись, потому что где живет твоя мышь я теперь тоже знаю, — она обворожительно улыбается. — Такой примерно порядок вводных. Информацию попридержу, пока между собой условия не утрясем. — В подвалы церкви я бесплатно не пойду. Это уже найм. А спасением человечества я на рынке не расплачусь. — Пик подпирает щеку кулаком. — А натурой возьмешь? Хотя нет, этим на базаре не возьмут. Костляво, — Ханджи задумчиво чешет нос обратной стороной вилки, — Есть, конечно, одна идея. У церковников много камфоры, они чуть не тоннами ее скупали в свете последних событий. Церковь одна в городе, успевать отпеть как-то надо, спрос на божественную благодать нынче знатный, так что от желающих нет отбоя. Воняет эта штука знатно, так что хранить ее кроме подвала негде. И, так уж вышло, что я знаю, кому ее можно загнать как замечательное средство от клопов. Ага, как не знать, все расположение ходит чешется. Только вот теперь ее нигде не достать: все запасы осели в церкви, а остатки — госпиталям. Эрвину хоть бы хны, его почему-то не жрут, Аккерман тоже не сильно страдает, и теперь понятно почему. В чистоте и уюте ночует, явно никакой лишней живности там не водится, в отличие от того свинарника, где их расквартировали. Тараканы с потолка не сыплются и на том спасибо. Так что общественность только спасибо скажет и поддержку выразит в данном вопросе, а уж поставщика липового она и сама без особых сложностей выдумает, формуляры благо все при ней. — Прибыль пополам, ну и капитанский чайный пятак, разумеется, тоже в деле. И бога ради, не пытайся подсунуть мне какую-то липу, он же не меня с особой жестокостью убивать придет. Я в этих ваших сушеных листочках все равно ни черта не понимаю. Леви вообще ничего говорить не хотел, пока окончательно к стенке его не приперла. Мышь, говорит, больную кормлю. Ну так и где она? В коробке. А коробка? Тебе больше заняться нечем, кроме как про коробки пиздеть? Все расчеты по ловушкам уже проделаны? — Так если ты уже сказала про камфору, зачем мне с тобой делиться? Я и без тебя её украсть могу. — Пик с мерзким скрипом елозит ножом по тарелке. — Братец на стреме постоит, сиськами посветит, отвлекая внимание. Я была в подвале, там нет ничего интересного. Лабиринт с кучей комнат, ты по запаху выяснишь, где там камфора, а где тайные знания культа? Звучит ненадежно. — она откладывает нож и задумывается. — Много запросов. И пятак пополам, и прибыль. Мне до поставщика почти сутки туда и обратно, лошадь, комната в постоялом дворе, какой-никакой скудный ужин. Ты получишь пять, а я на выходе — один, ещё и время потрачу. Цены ведь не с потолка берутся. — Братец, говоришь… А капитан часто у вас бывает? — Ханджи считает за благо уткнуться пока в тарелку и больше на Пик не смотреть. — Он просто скрытный, не рассказывает ничего, темное прошлое о себе знать дает. Не сильно вам докучает? Дикие нравы, он ведь в подземном городе вырос, а потом сразу в разведку попал. Никакого уважения к чужой собственности. Если он вас внаглую объедает, вы скажите, я его лично помидоры покупать научу. — Каждый день трется. Брат ему ногу лечит. Подобрал этого придурка пьяный в мясо в кабаке, ногу зашил, теперь вместе квасят. Потому что ваш капитан на него драться полез, а пострадала в итоге бедная мышь. Но я считаю, что просто алкаши друг друга обрели на дне бутылки, а мышь — это отмазка. Теперь ясно, чего таскается. Родственные души чует. Он ведь тоже раньше наверняка был… — Пик наклонился и с наслаждением вдыхает запах цветов из горшка. — Фокусником. Но это ладно. Ты лучше скажи, что конкретно мы ищем в культе. Бумаги, книги, деньги, доказательства финансирования по сокрытию правды из столицы, может, вещи какие. Или морковку в дерьме, как у пастора под кроватью. — Пик хихикает. — Короче, хочу знать чем я рискую ради воображаемой доли. «Мы ищем»? Ханджи незаметно закусывает губу. Уже мы, да? Приятно, хороший знак. — Правду. И объяснения, — Ханджи смотрит на нее из-под очков. Не улыбаться трудно, мысли какие-то нехорошие в голову лезут. Тон этот пренебрежительно-властный, хочется, чтобы она им еще что-нибудь сказала. Абсолютно неважно что. — Тебе разве не интересно? Откуда они узнали, что мы там будем вдвоем и что стащим это письмо. Две недели назад я и предположить не могла, что буду заниматься чем-то подобным. И если это не совпадение, в которые я не верю, значит это что-то сродни судьбе. Да не пялься, не пялься ты так, черт возьми. И руку ведь на коленку ей не положишь. Страшно, огреет ведь еще тарелкой промеж ушей, и будет совершенно права. Официант приносит Пик сразу весь заказ. Глаза заблестели, обрадовалась. — А скажи, почему я не захочу продать церковникам награбленное обратно в обмен на молчание. Или у культа подвязки в военной полиции и они просто убьют бедную, хрупкую девочку? — она беспардонно запускает пальцы в кремовый бок и откусывает сразу половину. — Мне бы не хотелось проверять, — Ханджи смотрит, не мигая, ей в глаза, — Полиция и культ сейчас слились в единый организм. Не знаю, как именно, но действуют они сообща, хотя и грызутся между собой. Если ты просто заявишься к ним с награбленным из их тайников, они едва ли тебя убьют. Скорее изнасилуют всей толпой, а потом будут пытать, пока своих подельников не сдашь. Цепочка будет слишком короткой, чтобы они купились, так что они продолжат. Денег ты не увидишь, зато скорее всего окажешься в каталажке с другими такими же фокусниками. И подозреваю, что далеко не все они будут такими же безобидными, как Аккерман. — А военная полиция говорит, что это разведчики насилуют девиц, а они — святые. И кому верить? Или все законники одинаковые? Откуда в ней эта наивная храбрость. Она же действительно их не боится, искренне верит, что выкрутится, что и святош, и полицию обведет вокруг пальца. Даже если предположить, что получилось бы неожиданностью их застать врасплох и продать им их же тайны, то такого позора ни те, ни другие не забудут и не простят. Выследят, подкараулят в подворотне и вскроют, как консервную банку. Есть в королевстве один специалист по таким делам, о котором всуе не говорят. — Если тебе действительно так нужны деньги, то я готова уступить свою долю в камфоре. От голода не помру. Только пожалуйста, — Ханджи хватает Пик за руку, сама того не заметив, — не ходи к ним одна. Не надо. Ничем хорошим это не кончится. Только договорив понимает, что позволила лишнего, быстро прячет ладони в карманы куртки. Пульс в башке бьется так, будто молотком забивают, раздеваться расхотелось совсем, да и жары она больше не чувствует, это скорее холодный озноб. Рассказать все Леви и Эрвину, пусть Эрвин думает, он у них голова. А она ловушки проектировать будет, титанов ловить, а потом вскрывать. Когда-нибудь количество перевесит качество, и они во всем разберутся. Но только что если разобраться можно здесь и сейчас, ничьей жизнью больше не жертвуя? Только слегка рискуя их собственными двумя. — Думаю, там должны быть записи. Что-то большое, но скорее даже одинаковое. Много одинаковых книг, как собрание сочинений, принадлежащее одному перу. Если это что-то сродни пророчествам, то ведут они их давно. «Рассортируй и сверяй числа». Речь явно не про один экземпляр. Таблицы, списки, может, что-нибудь вроде летописи. В комнате пастора действительно больше не было ничего, кроме гнилых морковок? Сейчас уже откровенно не до шуток, Ханджи стала предельно серьезна. Никаких внятных книг по истории так и не появилось, то, что в школе преподают, скорее напоминает сказки. Что, если все это время кто-то действительно вел полную летопись? Может, с именами, с датами, названиями городов. Как далеко она может тянуться в прошлое? Могут ли записи перешагнуть за пределы ста лет? — Ни шиша там не было. Я и пол простукала, и стены. — Забирай и пятак, и выручку, если что-то ценное найдем. Мне кроме информации ничего не нужно. Я неплохо изучила церковь, пока шли разборы завалов: многих раненых сначала сносили туда. Так что примерно могу прикинуть, где могут быть лазы в подпол. Совсем не там, где мы были раньше. Ставлю на винные погреба. *** — Ну а что я должна была делать? У меня из ценного имущества были одни только драные трусы! Не могла же я ее просто так отпустить! — Могла хотя бы не спекулировать чужими деньгами, — Аккерман мрачно кружит по комнате, пока Ханджи понуро сидит на стуле у письменного стола, — Десять золотых, ты совсем уже сбрендила. За такую цену он сам из золота должен быль, а не из говна обезьяньего. Это ж натуральный грабеж. Ханджи тяжко вздыхает. Ну, да, да, конечно. На эти деньги можно месяц жить. Ну или корову купить, живую такую, ласковую, с пушистой мордой. У разведки молоко бы тогда свое было, зажили бы… — С другой стороны, мне она вообще продавать его отказалась, — Леви задумчиво чешет репу, — Сказала, что подарок какого-то ухажера. И ухажера этого больше нет и чай этот последний. А тебе, значит, просто цену влепила сходу. Вот жучиха. Интересно как получается. Что за ухажеры такие из-за стены. Мертвые? Это ж сколько, девочка, тебе лет… — Ну вот видишь, как хорошо! — Ханджи ослепительно улыбается, всплеснув руками. — тебе чай, мне полезные связи, все в плюсе! — она понижает голос, — А адресок подкинешь? Леви смотрит на нее с глубочайшим презрением, будто она в этот его обезьяний улун только что сахар насыпала. И смакует теперь сидит. — Знаешь, сколько ты уже мне должна с такими плюсами? Адресок уже не вписывается в бюджет. Зое мысленно закатывает глаза. Вот какой он порой всё-таки душный, особенно в том, что касается денег. Ну и почему тогда это все еще она расходы разведки считает, раз у них есть такой прижимистый казначей? Ну ничего, ничего, врага надо бить его же оружием. — Отдам тебе всю свою премию за Стохесс, — Ханджи складывает руки у себя на груди, — Когда-нибудь же мне ее выплатят, правда? Вот даже пересчитывать не буду, как есть просто тебе отдам. Выражение лица Аккермана тут же меняется, в глазах загорается недоверчивый интерес. Давай, давай, соглашайся. Тем более, что она даже не врет. Премия за поимку Женской особи действительно будет. Но только для Ханджи, Леви официального участия не принимал, так что ему ничего не светит. А потому он и не знает, что они с Эрвином решили пустить все эти деньги на нужды жителей, чтоб градоправителя хоть как-то задобрить. Так что на руки они получат сумму исключительно символическую. Хватит, чтоб утопить свое разочарование в кружке пива в каком-нибудь кабаке. — Что, прям всю? — по глазам Аккермана видно, что уже купился, просто поверить не может в такую удачу. Наградные всегда до этого шли отдельно от расходов разведки и были весьма щедры. Вот только в этот раз они оказались в заднице такой глубины, что привычные правила перестали работать. — Всю, всю, — Ханджи смеется и согласно кивает, — ты слишком много меня выручал. Только накинь чуточку сверху своего чайного гонорара, иначе я до премии не дотяну. *** Господи блять, ну что за идиотка. Ханджи гипнотизирует окна первого этажа. Куда вот до этого она минут десять долбилась? Ее, конечно, на экскурсию не водили, но могла бы и догадаться. Но полусонный мозг решил, что спальня это там, где спят, а она на втором этаже, а значит Пик тоже там. То, что их может быть две, в голову очевидно пришло не сразу. Окошко даже первого этажа находится слишком высоко, чтобы достать с земли. Вроде и кидаться чем-то неудобно, и снизу не дотянешься постучать. — Стой смирно, — строгим шепотом командует она лошади, та только прядает ушами и продолжает остервенением драть траву, растущую из щелей. Недовольна, видите ли, что в такую рань отмахать пришлось уже километров пятнадцать. Так. Ханджи упирает руки в бока, раздумывая, что делать с этой охапкой цветов, привязанных к крупу. Сегодня, конечно, не розы, денег-то больше нет. Она сначала их по полям собирала, но вышло настолько куце, что на обратном пути пришлось ободрать то, что росло поближе к заборам у местных селян. Делать все приходилось быстро, удирая от хозяйских собак, так что не исключено, что помимо полевого разнотравья и мокрых от росы подсолнухов там еще куст и картошки имеется. Ну, это ж мелочи, если цветет симпатично. Было, конечно, в городе одно место, где можно было б все гораздо проще решить, но бутоньерки из венков выколупывать как-то не хочется, да и в жизни должно все-таки быть место подвигу. Ханджи забирается в седло, по-дамски перекидывая ногу и долго примериваясь к маневру. Вот чует, чует же, что наебнется, но красивый понт дороже целой жопы. Она сгребает цветы в охапку и, осторожно примериваясь, становится ногами на седло. Так получается практически вровень со всем окном, только один черт за шторами ничего не видно. Ханджи выдыхает и коротко несколько раз стучит, лошадь внизу сосредоточенно топчется, заставляя ловить равновесие. Если будет падать, надо как-нибудь вбок, чтоб ворованные помидоры в кармане не раздавить. Нервно слегка. Тихо. В комнате даже шагов не слышно, черт его знает, сколько придется ждать. Ханджи тянет носом рассветный воздух, обернувшись в сторону улицы. Ни души, сколько хватает глаз, только с канала ползет молочная туманная дымка. Красиво как-то даже, без суеты… Грохот над ухом распахнутой деревянной рамы, лошадь дергается, рванувшись в сторону, мир стремительно уплывает вниз, а Ханджи успевает в последний момент впиться пальцами в подоконник. Потому что чуйка не ошибается никогда. — Это тебе, краденные, — улыбается через силу, с трудом протягивая в окошко здоровый букет. Надо слова выбирать покороче, а то она так долго не провисит. — Пошли рассвет смотреть. Я с дозорным договорилась, нас прямо на стену пустят. Вино и свечи не обещаю, но помидоров с красивым видом пожрем. — А я думала, что мы пойдем церковников обворовывать… — Пик хватает за капюшон и грубо, с несвойственной хрупкой даме силой, втягивает неожиданную гостью в комнату. Односпальная небольшая кровать, бедный шкаф, тощий черный кот, спящий на подушке. — Капитан вчера сыр принес. С сыром помидоры вкуснее. А ещё я спиз… Приобрела мельницу для трав, можно посыпать сверху и будет, как в кабаке. — Пик неспеша выходит в коридор, нюхая охапку цветов. Наливает в кувшин воду, подрезает стебли. Аккуратно и полюбовно. Ханджи идет вслед за ней из спальни, бессловесно размахивая руками, и то и дело тревожно оглядываясь на окно. Там же конь, и рассвет, и вообще… Пока идут по коридору, Ханджи мельком замечает в прихожей ботинки. Знакомые, сука, ботинки, потому что это она их выбирать помогала. Аккерман, твою мать, это уже ни в какие ворота, в конце концов, не каждый же день. Причем непонятно, как и в какой момент он из расположения утекает и как туда обратно потом возвращается. У нее вообще ощущение, что если вернуться прямо сейчас и постучаться в капитанскую дверь, то ей через секунду откроет сам Аккерман, чистый, приглаженный и одетый. Абсолютно неизвестно как успевший там материализоваться. Возможно для сверхмалых тел законы физики работают как-то иначе, и капитан в самом деле может сквозь стены ходить. — Ты странная. Тебе говорили? Бабам цветы таскаешь. Любишь всех, у кого нет черенка? — Пик расправляет бутоны и оборачивается. Ханджи стоит в полумраке коридора, смотрит на нее внимательно так, с восторженной опаской. — Может, я дама с сюрпризом. Мой сюрприз ещё никого в восторг не приводил. — Ой, да черенки и вовсе не проблема никакая, — Ханджи отмахивается, — Разве можно считать проблемой то, что решается одним движением ножниц. Даже с пальцами больше сложностей. Хотя, у меня с ними никаких сложностей нет… Пик подходит совсем близко, Ханджи замирает буквально на полуслове. Та осматривает ее так придирчиво, будто сейчас на базар повезет продавать, как барашка забойного, и прикидывает, сколько дадут. Жутковато. Зое спиной вжимается в стену и вовсе забывая дышать. — Прав был брат. Стильных законников ещё не придумали в королевстве. — Пик поднимается на носочки и распускает волосы из хвоста, поправляет форму, трет в пальцах ткань плаща. — Надо тебя подстричь, кончики уже секутся. Неприлично. И что-то с бровями сделать… Понимаю, что о бровях во время экспедиций за стены не надобно думать, но может титаны вас по ним вычисляют. Я разберусь, если ты позволишь. — Если ты считаешь, что надо, то тогда, конечно… — в голове звенящая пустота и ни одной идеи о том, какой двойной смысл в этом предложении может быть. Действительно что ли хочет просто ее подстричь? Пик разворачивается и уходит, Ханджи, наконец, выдыхает и медленно заворачивает в кухню, размышляя о том, что надо бы помыть помидоры, раз уж есть такая возможность. На столе обнаруживается ложка, блестит так призывно. Ханджи подбирает ее, смотрится в обратной стороне, как в зеркале, поворачиваясь туда-сюда. Ну да, брови. Сейчас даже обе на месте, не как пару месяцев назад, когда она левую над горелкой спалила. Ну и что такого, это было ранение на полях научных сражений, а шрамы украшают мужчину, и женщину украшают, и вообще любого доблестного воина, потому что сразу видно, что человек в своей профессии энтузиаст. По лестнице наверх слышатся шаги, Ханджи резко вспоминает, зачем сюда вообще пошла, молниеносно кидается мыть помидоры, словно вода теперь тоже ворованная, и обернув платком, снова прячет в карман. Пик возвращается с корзинкой и в плаще, длинная юбка-гармошка в пол и бесформенный свитер. Нет, комбинезон воровки ей шел гораздо больше. — Пошли, пока кое кто не проснулся. Не переживу встречи старых знакомых на своей кухне. — Пошли, — кивает с готовностью. — если, конечно, наш транспорт никто еще не присвоил. Но на улице их встречает у порога недовольная лошадиная морда. Смотрит так, с явным презрением, мол, сколько тебя тут ждать, такое недоразумение, прости господи, в окно умудрилась свалиться, ладно бы в яму или в колодец. Ханджи не успевает даже руку подать, Пик с легкостью запрыгивает в седло, грациозно усевшись по-дамски. Зое смотрит на нее с восхищением. Ого. Так ловко на руках без стремян даже не все кадеты сумеют. От этого начинает безбожно хотеться тоже чем-нибудь выебнуться и понтануться, так что она берет разбег в пару шагов, и запрыгивает на лошадь сзади, сходу поднимая ее в галоп. Конь срывается с места, Ханджи ржет и руками обвивает за талию Пик. Поводья ей и вовсе не нужны: те, кто в разведке остаются подольше, учат своих коньков слушать команды голосом. Аккерман свою и вовсе зачем-то сидеть научил, прямо задницей на земле, как собаку. Мышцы бедер, говорит, укрепляет. До стены долетают быстро, буквально за пару минут бешеного аллюра по пустым, без прохожих, дорогам. Хорошо, зверюга умная, и останавливается не в колы. — Вы что, прямо с лошадью? — вышедший из сторожки дозорный сонно потирает глаза, — это еще минут сорок ждать. — Не сегодня, лейтенант, злоупотреблять служебным положением нужно в меру, — Ханджи спрыгивает на землю, с широкой улыбкой протягивая руку Пик. Вот теперь-то уже не отделаешься, — ну что, идем? Наверху ветрено. Распущенные волосы щекотятся по лицу, непривычно. Ханджи стоит чуть впереди с поветренной стороны, чтоб на Пик хоть немного поменьше дуло, всматривается в узкую полоску света над горизонтом. — Мне иногда снится, что я туда добралась, — говорит, когда ветер слегка утихает, — снится, что существует титаний город. Там все огромное, и кажется, что ты муравей. И день там наступает немного раньше, потому что там нет ни одной стены. Представляешь, можно просто въехать туда верхом, — Ханджи весело фыркает, — а не стоять в толпе несколько часов, нюхая чужие подмышки, пока часовые откроют ворота. И выехать тоже, когда захочешь. Не знаю, бывают ли у титанов дети. В моих снах этот город всегда пустой. Я тогда думаю: неужели мы всех перебили? Всех до единого, никогда так и не сумевши поговорить. Оттого всегда становится немного грустно, несмотря на то, что в этом сне мы их наконец победили. Предрассветный туман окрашивается в золото. Слепящее, яркое, превращающее кроны деревьев в очерченный тушью орнамент. Давно надо было надоумить Эрвина принимать в разведкорпус здесь. Намного нагляднее, чем любые высокопарные речи на площади перед штабом. — Мне, впрочем, особо никто не верит, что такой диалог возможен, — она тихо смеется, — считают, что я просто двинутая ученая с особо опасной шизой. Так что приходится изворачиваться, чтоб хоть какое финансирование на постройки ловушек выбить, а не только на улучшение лезвий и упм. Как считаешь, зря это всё? Или есть хоть какой-то шанс. — А что бы ты у них спросила? Ну, о чем конкретно? Людей они вроде жрут, потому что вкусно. Про размножение тебе бы с братом моим поговорить, я в этом не сильна. В том плане, что если бы у них были половые органы, то там все понятно, а так кроме рта никакой дырки нет. Хотя, может в жопе есть, не было возможности посмотреть. — Пик придирчиво раскладывает листики базилика на сыре и накрывает сверху куском помидора, чтоб не улетели. — Мне кажется, что они просто подневольные. Ну, типа как муравьи у матки, она же яйца откладывает. Может, они тоже из яиц вылупляются. С такого яйца целый город накормить можно. — она поднимается и подходит к Ханджи, сует в руку бутерброд. — Любишь соленые грибы? Брат принес с рынка корзинку, а дальше как в тумане… Короче не знаю, куда их теперь девать. Может, вам в разведке надо. Только тару верните. — Пик жует бутерброд, крепко прижимая скользкий помидор пальцами. Краем глаза посматривает на горизонт. — Так о чем ты бы хотела с титанами поговорить? О том, есть ли у них яйца и город, или зачем стену сломали? Ты хорошая. Зря гниешь на этой работе. Население не ценит, да и товарищи вряд ли друг друга без срока годности воспринимают. — Так ведь другой никакой нет, — Ханджи смеется, благодарно кивнув, — это же не про признание, не про деньги. Это про то, чтоб однажды среди кучи помоев отыскать наконец-то истину. Это гораздо больше, чем я сама. Зое вгрызается в бутерброд. Ей сейчас почему-то удивительно вкусно. Даже вкуснее, чем на всех эти королевских приемах. Может потому, что пахнет свежестью, туманом и будущим. Хотя бы его легким флером. — Я бы, знаешь, может только тем бы и занималась, что с капитаном каталась за стены. У нас с ним как-то однажды уже был отряд, с которым все получилось. Двух титанов поймали и не потеряли ни одного человека. Кто-то скажет — везение, но только за стенами никакого везения нет. Там есть только то, что ты спланировал и продумал, а значит мы все правильно сделали и потому смогли. После того раза нам так делать больше никогда не давали. Не знаю, почему. Может, просто убивать их намного дешевле, чем ловить живых. Ханджи поджимает губы, с усмешкой обернувшись на Пик. Такая вот хуйня. Все мы не только со сроком годности, но еще и с бирочкой-ценником. Если бы их продавали по той же стоимости, что в отчетности списывают, так Аккерман бы мог выкупить целый отряд. Увез бы всех в горы и сидел там как дед, в окружении самых любимых кадетов. И гонял бы до самой старости прутиком за то, что в кустах ебутся. Но, к сожалению, разведчиков на руки не выдают. — Глобально к титанам вопрос конечно, всего один: что вы такое. Но только вряд ли они на него ответят. Потому что спросишь меня — что я такое, и я как-то тоже неприлично надолго задумаюсь. Ну что я такое, ну человек. А человек что такое? Ну вот лысое и без хвоста. То есть, вон там в маринаде ощипанное — это тоже получается человек? — Ханджи фыркает, — сложно все, в общем. С ними надо учиться взаимодействовать, если угодно — жить. Они же, кажется, не стареют. В смысле, вообще никак не меняются. Я некоторых даже уже узнавать начала, до пока Мария не пала. Представляешь, сколько денег можно было бы заработать на секрете титаньей молодости? Никаких бы помидоров больше в жизни воровать не пришлось, — она со смаком засовывает в рот последний кусок бутерброда. Солнце уже поднялось достаточно, чтоб разогнать туман, воздух сделался прозрачным и чистым. — Есть у тебя какая-нибудь мечта? — Ханджи аккуратно берет ее под руку и тянет в сторону пледа: скукожился весь, но так и не улетел, — такая знаешь, дурацкая. Мечта должна быть дурацкая, потому что все остальное цель. Мне вот всегда хотелось покататься верхом на титане. Могла бы, конечно, Эрена попросить, но это, конечно, не то. Надо на диком, — она наскоро расправляет плед и усаживается посередине, скрестив ноги, похлопав рядом с собой, — чтоб так знаешь: нестись по полю, и чтоб волосы развевались, и ветер в ушах, и смеяться обязательно от восторга. И титан чтоб тоже смеялся, мне кажется, они так на самом деле умеют, просто никто повода не дает. Ханджи поднимает глаза на Пик, не ожидая там увидеть ничего, кроме вежливых попыток перетерпеть весь тот бред, который она несет. Но только ничего подобного нет, та кажется абсолютно серьезной. Странно. Она ведь действительно ее слушает. Не просто фоном, как лишенный смысла бубнеж, а вдумчиво следует за логикой ее мысли. Не отмахивается, а просто едко шутит в ответ, если Ханджи уносит в сторону. Ей что, правда интересны все эти ее пространные россказни о титанах? — Если с церковниками все выгорит, получится вполне неплохая сумма. Может, даже больше, чем я планировала, не только же архивные бумажки они там хранят. Можно будет долго не работать. Что будешь делать тогда? Продолжите с братом «фокусничать»? — Ханджи беззлобно фыркает, — это почти всегда заканчивается тюрьмой. Ну, или работой на государство. Им иногда нужны специалисты самого разного профиля. — Мечта есть. Жить в лесу, где меня никто никогда не достанет. Ни враги, ни друзья. Чтоб никто меня не знал и можно было начать жить заново. Капусту там выращивать, помидоры. Брат бы ездил на охоту и приносил мясо, я бы куриц разводила. Что-то очень простое. Чтоб никто мне голову не делал всякой чепухой и про спасение человечества больше ничего никогда не слышать. — Пик замолкает. — Я бы обоссалась, если бы титан заржал. Я хочу стереть себе память о том, что титаны вообще существуют. И обо всем, что было. Мне кажется, они несчастные, хоть и улыбаются. Если бы я хотела людей жрать, я бы тоже несчастной была. — Пик отворачивается. — Продолжу конечно. Мы правда фокусники. А воровство — это хобби. Мне нравится крутиться в воздухе и радовать людей. Странное чувство, будто я на своем месте в этот момент. Люблю приносить радость, а не горе. Но вкусно пожрать тоже нравится. Может, купим животных и людей наймем. Парочка акробатов нам не помешает. — Пик смотрит на город. Со стены совсем игрушечным кажется. — Смотри. Отсюда наш дом видно. — она щурится. Крошечный Аккерман выходит с парадной двери и быстро направляется к расположению по проулкам. Хитрый лис. Чего не по главной? — Микрокапитан отсюда ещё более потешный. Вон та точка, видишь? Петляет, следы запутывает. Как будто кому-то правда есть дело, где он там ночует и чьи помидоры жрет. Мы такие маленькие и беспомощные в сравнении с вечностью. Может, мы обречены на вымирание и тогда титанам ничто не будет угрожать. Они-то живут на своей территории и через стены не лезут, а мы нарушаем их границу как будто. Выживание человеческого вида считается благом. Но мне кажется, что это не так. Мы только все портим. Загрязняем, ломаем, уничтожаем. А они как будто более гармоничны, чем мы. Не мешают природе существовать, вряд ли убивают зверей. Если они неспособны на убийство себе подобных, то они однозначно более совершенны. Ты видела за стенами, может? Они едят друг друга? — Пик оборачивается на Ханджи. — А животных или птиц? Об этом нет сведений? — Нет, никогда, — Ханджи медленно качает головой, наблюдая за петляющим дворами Аккерманом, — Их даже лошади особо не боятся. Слишком, сука, резво бежит для похмельного. Через стены, конечно, не ходит, но и без того вопросов дохрена. Ну не верит она, не верит, что Леви каждый день может сивуху местную квасить, он на попойках-то общих весь вечер тянет один стакан, а крепкое ему и вовсе нельзя. Он от него утром потом болеет. А ночью резко заболевают различными переломами все те, кто убежать не успел. Ханджи от него тоже не раз прилетало, не со зла, а просто пока этого карлика словишь, пяткой в хлебло неизбежно отхватишь. Эрвин как-то к стулу его привязал. Шипел, брыкался, но мясо вяленое за милую душу жрал. Ханджи сама сначала кормила, а потом остальной разведке развлечение тоже понравилось, потому что кому вообще эти лишние пальцы нужны. Так потом вместе со стулом и унесли. Весело было, не то, что сейчас. — Пошли сегодня. — Ханджи оборачивается на Пик, — или у тебя есть планы на вечер? Я просто подумала, что мы в городе уже неделю сидим, со дня на день могут приказ о смене дислокации выдать. А надо еще капиталец успеть провернуть, — она широко улыбается. — Сегодня дела. Послезавтра. В полночь, у церкви. Завтра приходи на ярмарку вечером, там представление будет. И разведчиков приводи, вам тоже надо отдыхать. Я бы с удовольствием посмотрела на вашего мальчика-титана.