В тени короля

***

Было ли мне страшно, выходя на арену против белобрысого гадёныша? Я бы не сказал. Срал я на него. Меня куда больше заботили проблемы с головой у Крукабены и та неопределённость, которую она искусно сплела вокруг меня, как паук свою сеть. Каждый шаг, любое решение, казалось, уже вело к проигрышу, к неизбежной пропасти. «Королём» мне явно не стать, если «Мама» не займётся моим лечением. Но и другой должности для меня, кажется, не предусмотрено. Разве что шут? Или рыцарь, который сломается на первом же шаге? Здесь всё просто: слабый умирает. Никто не станет жалеть ни его, ни потраченных на него лет, ни денег, ни труда. А ведь таких, как я, тут немало – инвестиции на убой. И это при том, что пять веков назад в этом мире случился Катаклизм Каэнриах. С тех пор раны мира так и не затянулись. Немало народу тогда полегло, включая даже Архонтов, и последствия той резни по сей день аукаются. Страны пустеют, парней, особенно молодых, откровенно мало. Но, видимо, Крукабену это не волнует – она с удовольствием берёт на себя роль мясника, сокращая их число ещё сильнее. И вот я стою на арене в круге, а в голове мелькает весь этот поток мыслей. Но стоило Лоренту подняться ко мне в круг, и всё это хаотичное месиво испаряется. Парень в чёрной строгой форме Дома Очага выглядел как олицетворение заносчивости. Даже уставшим не был, наоборот – бодрый, полный сил, несмотря на прошедший день и тренировку, готовый разорвать меня на куски. Его взгляд, дерзкий и надменный, не оставлял места сомнениям: он тут не для того, чтобы дать мне шанс. Каждое его движение кричало о том, что этот бой он воспринимает как возможность уничтожить меня. Мы не обменялись ни словом. Да и зачем? Всё сказано его взглядом и ухмылкой. А я не собирался тратить силы на болтовню. Тишину нарушила Крукабена, появившаяся в круге. Её фигура была почти величественной, как у какой-нибудь трагической героини. В руках она несла два меча в ножнах. Настоящие. У меня внутри всё опустилось. Она ебанутая. — Беря во внимание возраст наших дуэлянтов и их отличные навыки, я предлагаю провести первый настоящий бой друг с другом, — её голос звучал ровно, почти ласково, но с ноткой ядовитого торжества. — Дерево и синяки не дадут познать настоящего вкуса победы. Однако, учитывая правила Дома Очага, я не могу настаивать. Её взгляд скользнул по мне, задержавшись чуть дольше, чем надо. — Если оба дуэлянта откажутся, бой пройдёт на тренировочных мечах. Но если только один примет вызов, второй сможет использовать деревянный меч. Правда, это не будет достойным оружием. Мои руки похолодели. Лорент, как дрессированная собака, тут же подскочил к Крукабене. Он с таким энтузиазмом поменял своё деревянное оружие на железное, что мне стало понятно: этот парень ждёт не дуэли, а возможности вогнать меч мне в бок. На лице у него было чистое удовлетворение, а в глазах горел азарт хищника. Ещё немного, и он бы, кажется, лизнул Крукабене руку, как верный пёс. И, похоже, именно этот паршивец и был одним из доверенных людей «Матери», на которых та могла положиться… Я смотрел на эту сцену и охреневал. Может, я сплю? Может, это кошмар? Или я в больничном крыле, под кайфом от лекарств после удара Перуэр? Всё происходящее казалось каким-то абсурдным театром, нелепым и ужасающим одновременно. Но это была реальность. Хромая, я направился к «Матери». Она ждала, сложив руки, в одной из которых был деревянный меч, в другой – железный. Её поза была воплощением спокойствия. — Ты не обязан брать в руки этот меч, но должен понимать последствия этого выбора, — её голос был мягким, почти заботливым. Последствия. С этим словом она будто свернула в мою голову иглу. Если с деревянным мечом я ещё мог рассчитывать, что отделаюсь травмами и снова окажусь в больничном крыле, то сейчас… Видя довольную рожу Лорента, явно готового меня убить, я понимал, что шансов выжить без серьёзных повреждений почти нет. Этот пацан, ещё совсем юный, но уже пропитанный кровожадной решимостью, сжимал меч так, словно ему не терпелось его опробовать. Толпа вокруг стояла напряжённой тишиной. Не гул, не крики – только редкие перешёптывания. Глаза большинства горели любопытством, словно это было не сражение, а постановка в театре. Все они ждали, чем закончится эта драма. Но только один взгляд выделялся из общей массы. Флорин. Я нашёл её в толпе не сразу, лишь благодаря её любимой заколке, но, когда увидел, она смотрела на меня с таким нескрываемым ужасом, что у меня внутри всё перекосилось. Она явно понимала, к чему это всё ведёт, и едва ли верила, что я смогу выйти из этого круга живым. Последствия… Я вспомнил слова Перуэр. Если хочешь чего-то добиться, нужно действовать нестандартно. — «Ха! Отличная идея», — пронеслось в голове. — «Надеюсь с тобой всё хорошо…» Сделав вид, что собираюсь передать деревянный меч обратно, я резко – насколько позволяла хромота – замахнулся. — Аа!.. — вскрикнула Крукабена. Она не успела среагировать. На удивление сильный и быстрый удар прошёл по диагонали от виска до переносицы, оставляя за собой тонкий, но глубокий след. Из раны тут же хлынула кровь. Она отшатнулась, прижав ладонь к правому глазу. Я смотрел на неё, затаив дыхание. Не ожидал, что деревянный меч, который я держал в руках, сможет нанести такой урон в моих руках. На несколько секунд она замерла, но этого оказалось достаточно, чтобы я понял – мне конец. Крукабена ловко перехватила деревянный меч Лорента. Её движение было резким и точным. Она замахнулась. И это было последнее, что я успел увидеть, прежде чем вокруг всё закружилось и погасло.

***

Спустя некоторое время

Кабинет Матери «Дома Очага»

Просторный кабинет «Матери» всегда выглядел обманчиво приветливо. Вечерний свет, льющийся через высокие витражные окна, играл в хрустальных подвесках люстры и отражался от полированных деревянных поверхностей. Стены украшали не только массивные полки с книгами, но и загадочные картины, где причудливые сюжеты граничили с мрачной символикой. На подоконниках пышно разрастались растения – от привычных цветов до странных, явно опасных экземпляров с хищно загнутыми лепестками и острыми, как лезвия, листьями. Однако главной загадкой комнаты была массивная чёрная дверь за письменным столом «Матери». Укреплённая металлическими вставками, с тяжёлым замком, она внушала трепет и возбуждала воображение. За ней находилась её личная комната – место, где, как поговаривали, хранились не только личные вещи Крукабены, но и секреты Дома Очага, столь же опасные, как и сама его хозяйка. Именно там сейчас находились две воспитанницы – Клерви и Перуэр. Обе сидели на разных диванах, скованные усталостью и болью, словно парализованные этой непрерывной тяжестью, что висела над ними. Они не смотрели друг на друга, поглощённые своими мыслями, хотя их сознания, казалось, были связаны невидимой нитью – какой-то странной, едва различимой взаимозависимостью. Каждый шорох, доносящийся из-за двери, заставлял их вздрагивать, словно опасность висела в воздухе, не давая покоя. Чёрные формы были помяты, на ткани местами виднелись следы крови и грязи. Клерви, с трудом сдерживаясь, чтобы не тронуть своё забинтованное запястье. Она с трудом удерживала себя в этом пространстве. Сильные ожоги на её руках, частично скрытые бинтами, не давали покоя, причиняя каждый раз, как она их коснулась, резкую боль. Боль была не только физической, но и внутренней. Она смотрела на свои раны, словно пытаясь найти там какой-то смысл. Даже в этом беспокойном ожидании её разум отчаянно цеплялся за мысль о брате. Он там, снаружи, в этом аду, в который она так или иначе была втянута, и мысли о нём придавали ей сил оставаться в сознании, несмотря на иссушающее чувство, что вот-вот она потеряет связь с реальностью. Перуэр сидела напротив, едва двигаясь, усталость и боль словно выжигали каждую мысль, каждый порыв. Молча, как и Клерви, она смотрела в пустоту своими тёмными глазами, как если бы, глядя на неё, можно было бы найти ответы на все вопросы. Иногда она касалась своей челюсти, где синяк был особенно ярким, но её движения были такими неуверенными, что казались механическими. Она тоже думала о брате, о том, что их обоих ждёт. Волнение за него переполняло её, но оно было каким-то странным, беспомощным. Перед ними стоял миловидного вида чайник, белый, с рисунком в виде сердечек, и две маленькие вазочки со сладостями, изысканно оформленные, будто предназначенные для радости, а не для тех, кто сидел здесь, измотанный и сломленный. Цветы и сладости казались едва ли не издевательством, их яркие, игривые формы контрастировали с мрачной атмосферой, что окутывала комнату. Девочки не притронулись к ним. Клерви не могла заставить себя взять чашку в руки, да и Перуэр тоже не двигалась, терзаемая усталостью и переживаниями. Время тянулось медленно, и каждое мгновение казалось последним. В их голове крутился только один вопрос – что будет дальше? Что с братом, оставшимся один на один с «Матерью»? И почему они всё ещё здесь, в этом месте, которое не давало никакого шанса на свободу? Сил не было ни на что другое, кроме как сидеть и ждать. И всё же волнение за брата – единственное, что ещё держало их на грани сознания, не давая погрузиться в бездну отчаяния. Когда из коридора донёсся шум, обе вздрогнули. Тяжёлые шаги, звук распахивающихся дверей – грохот сотрясал тишину. — Чёртов гадёныш! — голос Крукабены, яростный и резкий, будто плеть, разрезал воздух. — Маленькая мразь! Звуки говорили сами за себя: шкафы у дальней стены распахивались с грохотом, предметы перемещались с такой силой, что кое-что упало, звякнув о пол. Перуэр сжалась на месте, а Клерви резко подняла голову. Они переглянулись, и в их взглядах читался немой вопрос: — «Что теперь?» Но вдруг раздался другой голос – неожиданно спокойный, тягучий, с лёгкой насмешкой, будто бы тот, кто говорил, наслаждался происходящим. — Крукабена, дорогая, — протянул он. — Что с твоим лицом? Клерви резко втянула воздух, а Перуэр, прижавшись ближе к двери, вслушивалась так, будто её жизнь зависела от этого. Мужской голос был глубоким, хрипловатым, с нотками старческой усталости, но в нём чувствовалась такая мощь, что у обеих девочек по спине пробежали мурашки. Впервые за всё это время голос «Матери» изменился. Её резкость исчезла, вместо этого в её тоне появились осторожность и сухая деловитость. — Дотторе? — прозвучало это имя, как удар колокола. — Что ты здесь делаешь? Наступила короткая пауза. Был слышен лишь звук шагов – лёгких, неторопливых. — Почему ты не предупредил о своём визите? — её голос стал холодным, словно лезвие. Клерви и Перуэр, прижавшись к двери, едва дышали. Их сердца стучали так громко, что, казалось, это мог услышать весь дом. В воздухе кабинета витал запах сухих трав, но теперь к нему примешивалась странная нота – металлическая, как перед грозой. Кто бы ни был этот Дотторе, его появление изменило всё. — Не хотел, чтобы ты успела подготовиться к моему визиту, прибрать неприглядные вещи и создать вид ответственной «Матери», у которой всё идёт по плану. И признаюсь честно, видя тебя в крови и без глаза, я точно не прогадал со своим решением – вижу, причём обоими глазами, что у тебя здесь творится полный бардак. Голос мужчины раздавался с хриплой, зловещей насмешкой, обвивая слова жестокой, едкой иронией. Каждое его слово давило, как камень, который бросают в воду, создавая круги беспокойства, которые только растут с каждым мгновением. — Я сейчас не настроена на игру слов. Ты не приезжаешь просто так, говори по делу. Ответ «Матери» был ледяным, и это не оставляло места для манёвра. Но мужчина не спешил. Он знал, как раздевать её наружную холодность, как подталкивать её к нужным словам. — Ускоряешь процесс рытья ямы под собой? Что ж, я нисколько не против, — его ухмылка прозвучала по ту сторону дверей, как зловещий предвестник чего-то неизбежного. Скрип кресла, где он откинулся, казался даже более угрожающим, чем его слова. Мужчина, казалось, наслаждался моментом. — Учитывая твоё состояние, перейду сразу к делу. Где обладатель этого Глаза Бога? Тишина. Бессильная тишина, как сдавленное дыхание в туманном воздухе. Мужчина знал, что каждый его вопрос всё больше давит на неё, но Крукабена всё ещё не собиралась сдаваться. — Кто тебе позволил рыться в моём столе? Её вопрос был как выстрел, но он не прозвучал решительно. Она уже знала, что ответ её не спасёт, но требовала его из принципа. — А кто мне запретит? Ты? Не смеши меня, а лучше отвечай на поставленный вопрос, — мужской голос был как лезвие, скользящее по острию ножа. — У нас с тобой были крайне чёткие договорённости, от и до регулирующие процесс передачи воспитанников в этой группе, у которых появляются Глаза Бога. И что я вижу? Глаз Бога, причём крайне необычный. Такой я вижу впервые. И ты не сообщила об этом, нагло утаив его у себя. Каждое слово он произносил с растущей тяжестью, и теперь его интонация стала по-настоящему угрожающей, прорезая пространство. — Я собиралась… — Ложь. Причём наглая ложь. Информация о нём у меня есть уже давно, но тем не менее тобой не было предпринято даже попытки сообщить об этом, — Дотторе вздохнул, а в его голосе появилась извращённая заботливость. — Кроме того, у меня есть доказательства того, что ты намеренно это скрывала. Поэтому я требую исполнения обязательств, которые ты взяла на себя, устраивая свой безумный эксперимент в тайне от всех. Вопрос звучал как приговор. Мужчина продолжал неумолимо. — Но разве это справедливо? — его голос стал ещё более холодным, как лезвие меча, обрабатывающее самые уязвимые места. — Молодой человек с волей, которую услышали сами боги, получает прямой доступ к магии и силе, но продолжает водиться среди простаков внизу. Это уже делает его не таким, как все, что нельзя просто так получить. Не помогут тренировки, не помогут уроки, не помогут молитвы. Он обладает тем, что выше, и что не даётся каждому, а значит, его возможности иные, чем у всех вокруг. В его словах чувствовалась многолетняя злость и разочарование, но что-то в этих словах было ещё более зловещим, чем простое осуждение. Его речь рвалась в лицо, словно наказание, полное презрения к её действиям. Он не жалел её, и даже её спокойствие, которое она пыталась сохранять, не скрывало той беспомощности, которую он искал. — И какие у простаков настоящие шансы против него, если ты не будешь ограничивать его искусственно? А я скажу: никаких. Практически никаких. Ты ведь сама рассказывала мне о честном отборе, о равных условиях. А что я вижу? Ты, Крукабена, потворствуешь себе, нагло нарушая собственные правила. Теперь его голос стал обострённо настойчивым, как клинок, что давит на уязвимое место. Его слова разрывают обман, расставляют всё по местам, обнажая тайные расчёты и ошибки. — Я поступаю так, как считаю нужным, Дотторе, — её ответ был холодным, но напряжение в голосе не скрывалось. Это уже не было уверенным отрицанием. В нём читался скрытый страх. Страх, что всё, что она выстраивала, рухнет. — И уж точно не тебе читать мне нравоучения. — О, конечно, — насмешка, почти физически ощутимая, пропитала его голос, словно он наслаждался каждым словом, каждым её рухнувшим убеждением. — Но вот в чём разница: я свои обязательства исполняю. Если я совершаю ошибки, я готов за них ответить. И знаешь, моё наказание, в случае чего, будет совсем не таким, как твоё. Потому что я свою роль понимаю – и Царица её понимает, и Шут тоже. А вот твоя роль, «Матерь», — здесь его голос наполнился едва заметной угрозой, которая могла утонуть только в самых глубоких водах. — Может смениться в любой момент, когда в ней начнут копаться те, кто стоит выше, как жизнь сменяется на смерть. Слова падали тяжело, с угрозой, будто бы он уже готов был действовать, а она, если не ответит должным образом, будет стоять на пороге разрушения. — Ты переходишь границы, Дотторе, — прошипела она, её гнев теперь был сдавлен, но он пробивался сквозь этот контроль, словно трещины на хрупком стекле. — А ты их давно стёрла, — его ответ был безжалостным, будто он знал больше, чем она могла себе представить. — Знаешь, что скажет верхушка, когда узнает, что ты устроила здесь на самом деле? В каком состоянии находятся другие корпуса и отделения Дома Очага? Думаешь, твои угрозы, эти... кровожадные взгляды что-то сейчас решают? Нет, Крукабена. Это всего лишь жалкие попытки скрыть твоё бессилие и детские травмы. Так что вместо того, чтобы пытаться запугать меня и обмануть, займись, наконец, своими обязанностями. Это касается и детей, которые обрели Глаза Бога. Не заставляй меня идти на крайние меры. Где этот парень, что выжил в пожаре? Её молчание стало ошеломляющим. Ответ запоздал, и этот момент затянулся слишком долго. — Внизу на складе. Правда, я не уверена, что он ещё жив. Эта маленькая тварь напала на меня и повредила глаз. Её слова прозвучали как признание не только ошибки, но и самой слабости. Она, «Матерь», могла потерять всё. Это было признание поражения, момент, когда её железная уверенность пошатнулась, и все её действия, вся её жестокая логика, не имели значения, если они привели к этому – к унижению, к слабости перед тем, кто находился перед ней. Девочки переглянулись, затаив дыхание. Ожидание сдавливало пространство, и ужас пронзал их сердца, как холодный нож. Их взгляды встретились, и в этом молчании было что-то ужасное – понимание того, что они не могли ничего изменить. Но не это их пугало. Не угроза Дотторе, не «Матерь», а слова о брате… Это было другое. То, что случилось с ним, это было настоящим ударом. Мужчина тут же встал с кресла, и его шаги были чёткими, тяжёлыми, как удары молота. Каждый его шаг как бы разрушал пространство вокруг, придавая каждому движению неподдельную тяжесть. Он был решителен, и его намерения не оставляли места для сомнений. — Если я сейчас обнаружу там труп, — его голос стал ровным, но с таким ледяным оттенком, что казалось, сам воздух вокруг замер. — Я вернусь к тебе. Но мой настрой будет совершенно иным. Поверь, у меня есть необходимые разрешения и полномочия, чтобы свернуть тебе шею.