Никто не совершенен

От лица Ларри Торна Это был прекрасный и солнечный день, ззбака перестала от меня прятаться и просилась наружу гулять и валяться в снегу на морозном свежем воздухе. Я в общем-то тоже был не против выйти на этот звенящий от мороза холодный воздух, к которому я уже успел привыкнуть. Но Эдмонд был, как обычно, занят, сидел в своем кабинете. И я решил, что небольшая моя прогулка не принесет ему никаких неудобств. Накинул пальто и громко протопав мимо его кабинета, крикнул, что я буквально на пару минут. Даже не понял, услышал он меня или нет. Вообще-то он не разрешал мне выходить из дома одному, говоря, что я не смогу один ходить по льду. Но за эти долгие месяцы прогулок я уже привык и к холодному климату, и к скользким ледяным кристаллам. Зачем его отрывать от важных дел? Я всего-то хотел вдохнуть немного свежего воздуха и поближе рассмотреть гейзер, что находился рядом с домом — чтобы четче написать его детали на задуманной мной новой картине. Свет буквально ослеплял, настроение было отличным, в последние месяцы наши отношения стали просто волшебными, я таял, как лед на солнце от его ко мне отношения. Я впервые за долгие годы своей жизни был счастлив, счастлив, как никогда. Я любил и был любим взаимно — впервые в жизни! Я вышел за дверь, аккуратно спустился по ступенькам особняка и медленно пошел к манившему меня гейзеру, я как будто шел на чей-то зов. Как тогда мне показалось, это перспективный сюжет картины манил меня к себе. Ззбака радостно носилась вокруг меня, было светло и приятно, я почти не ощущал холода, ноги сами несли меня к тому месту, которое я хотел в перспективе запечатлеть на картине. Я был уверен, что Эдмонду это понравился. Подошел поближе к гейзеру, на его тихой, что было странно, поверхности расходились круги. Мне стало любопытно, что же там может такого скрываться под слоем воды… Я слегка наклонился, и тут ноги сами поехали по скользкому льду. Пытаясь уцепиться за что-то рукой в попытке удержать равновесие, я ухватился за край источника, и в этот момент я понял, что моя рука оказалась полностью в воде. И тут она меня укусила! Какая-то серая небольшая рыбина тяпнула меня за руку. Фигня вроде, ведь так? Это было не особо больно, но я почему-то сразу почувствовал странную слабость. И в этот момент я понял, что что-то со мной не так. В глазах все поплыло, и… Я встряхнул головой и потопал обратно домой, что-то подсказывало мне, что я совершил досадную ошибку. По ступенькам обратно в дом я поднялся с большим трудом, дошел до кабинета Эдмонда и… — Эдмонд, эмм, я кажется, совершил глупость, — я шептал, почему-то мне больше всего на свете хотелось спать. — Глупость, Ларри — это твое второе я, — пробурчал он, а потом поднял на меня глаза и я заметил в них беспокойство, сильное беспокойство. — Что с тобой? — Эмм, я спать хочу, я… вышел на улицу, — тут его брови резко поднялись, — ну я поскользнулся, — он уже стоял рядом со мной, — и она меня укусила, рыбина. Серая такая рыбина, мелкая. Эдмонд, я спать хочу, я засыпаю. — Серая рыба, рыба в гейзере? — он почти кричал, но я слышал его как сквозь пелену. — Ага, серая… рыбина… спать… Эдмонд… спать, — я почти падал, как будто из меня ушли все силы. — Ларри, ты, ты — идиот! — но это прозвучало не зло, это прозвучало с отчаяньем. — Что со мной… спать… я засыпаю… — Ты умираешь, Ларрри, — он разве что не плакал, я никогда его не видел таким, никогда не слышал его голос таким, как будто демоны рвали его душу. — Ларри, это Рыба Смерти, от ее укуса нет противоядия, я же просил не выходить одному на улицу без меня! Но это уже не имело значения, я просто упал ему в руки, я засыпал. А потом пришла боль, острая страшная боль, выкручивающая меня наизнанку. А он просто сжимал меня в объятьях и плакал, генерал Эдмонд Эверс плакал, я думаю, что впервые в его долгой жизни. Последние мои мысли были о сыне, которого я так любил, когда-то боялся из-за его стремления к совершенству, к которому я никогда не был склонен, а потом боялся за него. Я был уверен, что он многого достигнет, возможно, даже всего, чего он так хотел. Но то, что он обязательно наживет крупных неприятностей, о, в этом я был абсолютно уверен. Я любил Роуз Анну, она была моим солнышком, но Джейк беспокоил меня больше, т.к. он абсолютно не понимал возможных последствий своих действий, точнее отказывался их понимать, уверенный в своей полной безнаказанности и создавший вокруг себя атмосферу вседозволенности и нарциссизма и пренебрежения опасностью. Но сына своего я обожал, любил, я это вспомнил на пороге смерти. И я попросил из последних сил, попросил Эдмонда на пороге смерти, хотя знал, что не имею на это права, при возможности, спасти жизнь моего сыну, если у него будет возможность, а малыш Джейк будет в беде. Просто спасти его жизнь! Я умирал в объятьях того, кого полюбил сильнее самого себя, своего естества, своей жизни, полюбил искренне, сильно, по-настоящему, и я умирал любимым, впервые разрываясь между ощущением полного счастья и беспросветного горя, в тот момент, когда мне больше не надо было притворяться кем-то другим и что-то доказывать окружающим. Уходил из жизни недобровольно, но умереть я решил, как ройалтер — по своей воле, потому что осознал, что больше не могу терпеть эту боль. У ройалтера есть дар, данный нам по праву рождения, как говорят наши ордмондские легенды: если ройалтер решил, что боль от существования слишком сильна, то он может быстро и просто расстаться со своей жизнью, легко и добровольно. И когда я принял решение больше не возвращаться в этот мир, ибо я никогда не верил в себя, и в то, что меня кто-то будет любить и ждать за гранью, я просто начал останавливать свое сердце, чтобы уйти навсегда. Но последнее, что я почувствовал, что он что-то надел мне на средний палец левой руки, и я услышал «возвращайся, я буду ждать тебя всегда». Только хватит ли у меня сил для сильного поступка, вот в чем я никогда не был уверен… Но перед тем, как окончательно уйти, я все же успел ему сказать: «Я обещаю, мой любимый, я обещаю тебе… я вернусь».