Никто не совершенен

От лица Эдмонда Эверса Он опять несмело топтался на пороге моего кабинета за дверью. Ну что за дела, я же дал ему полную (почти) свободу разгуливать по дому, даже ошейник с него снял. Что опять надо? — Ларри, ты опять меня отвлекаешь, топчешься под дверью, сопишь, что тебе надо? — Вот злиться на него я уже не хотел, но надо показать, кто в доме хозяин, пусть помнит свое место! — Я, эмм..., извини, я отвлекаю, но — он просунул свою, ничего не могу сказать очень привлекательную голову в мой кабинет, и выглядел мило… Да он вообще был именно «милым» и безобидным. Привлекательным и… да ну его нахрен, мешал он мне сегодня, выбешивал слегка, как обычно бывало днем. — Ларри, что тебе надо? Я же просил меня не беспокоить! Если я в кабинете, я занят, что ж тебе не ясно? — Я хотел нарисовать твой портрет, — он замялся, ожидая отказа. — Я никогда не рисовал портреты, хотел вот попробовать, а ты вроде дома и светло еще, краски можно красиво подобрать. Я могу тихо работать, я не буду мешать. Тихо, как же, топал он и сопел под дверью как стадо голодных снорров. Уж тихим и бесшумным он точно не был! Но, с другой стороны, мой портрет. Почему бы и нет? У меня моих портретов не было еще никогда. А уж тем более, при его таланте, зачем отказываться. Ну, пусть развлечется, дела Совета могут и подождать пару часов. И вообще, мне стало сложно ему в чем-то отказать в последние месяцы, он был действительно очень милым, мягким и спокойным, мой дорогой Ларри. Именно дорогой, он и был мне дорог, да и он сам не понимал и не знал, что стал стоить очень дорого и… стал мне чрезмерно дорог. Он воспринял мое молчание, как отказ. — Эмм, Эдмонд, пара часов, я набросаю эскиз и дальше сам дорисую. Вот и истинная ценность того, кто сам не понимает своей значимости. Не допишу, не сотворю шедевр — дорисую. Ну, пусть развлекается, не жалко. — Пара часов Ларри, это максимум, у меня много важных дел, мне не до развлечений! Начинай сейчас, пока я не передумал. Надо сказать, что он быстро сориентировался, стал скоренько делать какие-то наброски. Я, хоть и коллекционер, но никогда не интересовался, как работают художники. Пару часов я ему, конечно, дал, потом выгнал его в зал, пусть там «дорисовывает». Моего терпения на большее не хватило. Он как-то особенно усердно сегодня сопел, раздражает! Через пару дней он представил мне результат. Я, по правде говоря, и забыл о портрете уже. Однако итог меня поразил. Как бы я о нем не думал, и что бы о нем не говорили по части умения разбираться «в знакомствах», душах и характерах, но талант, да, у него был Талант. — Значит, таким ты меня видишь? — Я не знал, что ему сказать, портрет выглядел действительно потрясающе. Достаточно устрашающим на мой взгляд с одной стороны, и каким-то теплым и не по-мордрэйдски домашним — если смотреть с другой. — Я вижу тебя разным, посмотри на картину с разных сторон. С одной стороны ты холодный и жестокий генерал, а с другой — никто тебя не видел с этой стороны кроме меня … Посмотри с другой, с моей стороны — ты там добрый и улыбаешься вроде бы как-то изнутри вглубь себя. Вот как сейчас, как будто именно для меня и только для меня. И ни для кого больше, Эдмонд, только для меня. — Он сказал это так застенчиво и мягко, не смотря на меня, как будто стеснялся сам своей работы. — Надеюсь, тебе понравится, посмотри сам, — и тихо вышел из кабинета. Все. С этим надо что-то делать. С моим к нему отношением надо что-то делать. А что мне с ним делать? Я — Первый Генерал Мордрэйда. Я — убийца, я стирал цивилизации с лица планет, я уничтожил миллиарды живых разумных существ. И он, вот этот вот недомужчина-неудачник, ормондец-ройалтер, мой любовник и, по сути, мой раб, мне говорит, что я — добрый? Добрый для него, демоны, он в зеркало в последний раз когда смотрелся после всего того, что я с ним вытворял? Но все, что я видел на его лице — это влюбленность и поклонение мне, как высшему божеству. А я, я растаял, как это обычно происходило в последнее время. Я — убийца, садист и зло во плоти, все что я мог, я мог только ему улыбнуться. С высоты прожитых мною пяти тысячелетий. В этот миг я понял, что я его люблю, люблю так, как это понимаем не мы, мордрэйдцы, с нашей почти умершей холодной душой, а то, как это понимают они — те, кто еще не утратил способности на это чувство, те, кого я все эти десятилетия веков презирал. Ормондишко, глупенький и никчемный для всех Ларри Торн, презираемый даже в своем обществе увидел меня таким, каким я ни разу не видел и не осознавал себя сам. Я получил его в собственность, его жизнь, его годы в перспективе, расписание, поступки и желания. Я мог его убить и сделать с ним все, что я хотел. Но он в обмен получил меня полностью, меня и остатки моей души и сердца, все, что еще оставалась у меня после обмена с Демонами, он забрал меня себе целиком, не прилагая никаких усилий, не прибегая ни к какой магии, просто смотря на меня своими прекрасными глазами, просто смотря на меня с искренней улыбкой, просто находясь рядом со мной, просто смотря мне в глаза. В этот момент я понял, что чтобы не случилось, я хочу всегда видеть его рядом с собой, что я готов отдать ему часть своего бессмертия, чтобы только он всегда был рядом и смотрел на меня своими серыми бездонными глупыми влюбленными глазами, чтобы только произносил свое дурацкое «эмм, Эдмонд», чтобы он топтался под моей дверью и создавал этот снорроподобный шум. Плевать на все, чтобы не говорили, я понял, что я его люблю, и что нет в этом мире ничего и никого дороже для меня, чем он, мой Ларри. Он для меня ценнее всех картин и всего запаса Лэнтариума в Галактике. Мой дорогой, мой любимый и мой единственный дурашка Ларри Торн. Мой самый сокровенный секрет. Моя драгоценность. Моя собственность.