Никто не совершенен

От лица Ларри Торна Я пришел в себя в комнате, залитой ярким холодным светом, панорамное окно напротив кровати, огромное, во всю стену, в небе — 2 солнца. Где я, и что со мной случилось? Я с трудом вспомнил, кто я, кто я вообще такой. Я летел, я куда-то летел на космокаре, а потом боль, волны оглушающей боли… И эти глаза, магически притягивающие меня, затягивающие меня в омут счастья, счастья через потоки боли, были ли они в моей реальности, или мне все это привиделось в предсмертный миг? Желание самого яркого порока, ожидания живого наслаждения, жажды жизни, жажды его прикосновений ко мне? Что со мной, кто я, я почти не помнил сам себя, как личность, сознание накатывало волнами и также быстро отступало. Невозможно передать словами всю ту гамму эмоций и ощущений, что проходила через мое несчастное тело, полное боли. А боль была, о да, она была и никуда не хотела уходить. Но, я помнил эти глаза, я хотел его увидеть, прикоснуться, почувствовать, я сам точно не понимал, чего именно я хотел в этот момент. Дрожь пробежала по моему телу, я пошевелился и застонал от боли. Левое плечо горело огнем, я не чувствовал пальцев левой руки, дышать было почти невозможно, ребра, похоже сломаны. Или я весь почти сломан? — Очнулся, не сдох в итоге, значит. Что ж, я рад. Понимаешь ли, Ларри Торн, на медицинскую помощь можешь рассчитывать только от электроники и роботов. Больницы и врачи для тебя исключены. Ты — мой маленький запретный личный секрет. Ты вряд ли этому будешь рад в ближайшее время, Торн. Тебя ждет много не особо приятных моментов. Хотя, ты сам это выбрал. Я слышал его голос и растворялся в нем. Я падал в пропасть, и он был внизу и не пытался меня подхватить в процессе падения. Я опять подумал, что умираю, но эта мысль оказалась ложной. Однако, он меня не обманул и не соврал ни в чем ни на долю процента. Я чувствовал, что я ничего для него не значу. В первый день, или ночь, первую ночь моего плена или рабства? Он просто бил меня по лицу, чтобы я пришел в себя, очнулся, а потом трогал мои сломанные после аварии космокара пальцы, как же я орал, это было так больно. Ройалтер чувствует все в примерно раз в десять сильнее эспарта, так мне говорили, когда рассказывали о семейных отношениях, о сексе, о положительных эмоциях. Но в тот момент мне казалось, что и боль я тоже могу чувствовать раз в десять сильней, чем те, кто морально и физически сильнее меня. Но… я не мог на него злиться, обижаться даже не мог, мне казалось, что если он со мной, чтобы он ни делал, я это заслуживаю. Хотя я не понимал, чем я это заслужил, что я такого ему сделал… То, как он поступал со мной в ближайшие 2, 3, может 4 недели… Я потерял счет дням. Да даже самый дешевый бордель отлучил бы его от посещений. Сколько бы он не заплатил за порчу их живого товара. Я там бывал, в дорогих, правда, но, да демон их знает, я там всегда просто пил и оплачивал часы посещений своих… друзей? Приятелей? Да хрен знает, кем они мне на тот момент приходились… Такого зла и насилия я на выходе никогда не видел. Я понимал, что то, что он со мной делает, это верх жестокости, это было даже за гранью моего понимания. Зачем? За что он со мной так поступал? Я ведь был готов на все, просто ради того, чтобы его видеть, чтобы прикоснуться к нему. Он был моим божеством, моим счастьем, моей отдушиной в этой жизни, моей новой религией. Я снова сходил с ума, раз за разом, лишь он просто заходил в эту комнату, в ту комнату, где я в основном лежал на кровати, пристегнутый элегантной, но неразрываемой цепочкой к основанию кровати, которая крепилась в моему ошейнику — из странного шелковистого материала, усыпанного чем то, похожим на бриллианты. Наручник, который приковывал меня за руку к кровати, он снял, когда понял, что я не сопротивляюсь ничему, что бы он не делал со мной. В моменты близости я просто смотрел в его лицо, ловил взгляд его глаз, каким бы злым, презрительным или откровенно пьяным он бы в то момент не был и я, да я, я просто растворялся в ощущении счастья, что он просто был со мной, что он просто был рядом. Мне было все равно, правда, мне впервые в моей жизни было все равно, что со мной происходит, он был мне нужен больше жизни. Он был мне нужен рядом, потому что после всей этой боли, что бы он со мной не делал, он потом просто лежал рядом со мной, точнее, я на нем, уткнувшись головой в его плечо, я… я его любил. В какой-то момент, я уже не осознавал это мгновение четко, я не мог понять, где проходили границы боли или моих к нему чувств, мне было лишь важно, чтобы он всего лишь в пределах досягаемости моего взгляда, мне хватало даже этого, чтобы я только лишь понимал, что он был рядом со мной, в одной комнате, где-то абстрактно рядом, он посмотрел на меня своим жестоким взглядом черно-красных глаз и сказал: — Я не мог по-другому, прости, Ларри Торн. Но, когда я тебя вижу, слышу твой запах, у меня сносит крышу, когда я тебя вижу, я хочу быть главным, хочу делать все, что я хочу. Ты — милый, мой дорогой Ларри, но я хочу причинить тебе боль. Ты меня на это … вдохновляешь. Прости, у вас принято так говорить, но я даже не извиняюсь, я просто объясняю, что иного и быть не может. Мордрэйдцы не созданы для любви и нежных чувств. Я не могу тебя любить. Он ни разу не дошел до того, что было бы для мужчины типа меня главным смыслом обладания чужим телом. Он обычно просто или резал мою кожу, или ломал мне что-то из мелких костей — пальцы рук, которые еще не были сломаны после того, что произошло с моим космокаром, ребра, запястье, или просто ставил меня на колени и вдалбливался в меня в рот до конца по несколько раз за ночь. Но он ни разу не позволил себе того, чего я так страстно хотел. Да. Я. Его. Хотел. Но, как бы мне не было больно от всех его издевательств, я хотел его. Я страстно его хотел. Я просто умирал от желания, я был готов на все, на новую боль, но я хотел… я хотел его почувствовать там, внутри себя. Я был влюблен, я любил, впервые в жизни, я был влюблен в него, его глаза и его жестокость. И мне было все равно, какая расплата ждет меня за эти мои, пусть и глупые, бесполезные, но чувства. Возможно, он просто ждал, как мне казалось, что мои раны зарастут, но, без медицинской помощи, которой не было, это было малореально. Я же не был продуктом генетического эксперимента, как мои дети, на котором все бы заживало так быстро, как на ззбаках. А он постоянно наносил мне новые раны, переломы. Прошла пара недель? Или больше? Пальцы в итоге срослись достаточно быстро, но не совсем правильно, я мог ими шевелить, но, если бы мне приспичило играть на музыкальном инструменте, меня бы ждало полное фиаско. С ребрами все было немного лучше, я все же в основном соблюдал постельный режим, а он не наваливался сверху сильно и сразу и не насиловал меня. Плечо, да сложно сказать, вроде рана заросла, боль в основном ушла, но остались ли там повреждения внутри, я не знаю. Но, хотя для ройялтера внешность — самое главное — мне было все равно. Но я понимал, что он основательно испортил мое тело. Порезы, раны, синяки, переломы… Хотя он ни разу не бил меня по лицу, во всяком случае, после того, как пытался добиться от меня реакции в моем подбитом космокаре. Мне впервые в жизни было на все наплевать, даже на постоянную боль, насилие, ухудшение внешности, лишь бы он был рядом со мной, лишь бы видеть его глаза, смотрящие на меня. Но зеркало говорило мне, что я уже не тот симпатичный привлекательный красавчик Ларри Торн, которым я был до своего последнего полета. В самом начале, когда боль была слишком сильной, он запретил мне говорить с ним. Это произошло на третий день моего пребывания в Мордрэйде. Говорить вообще запретил. Приказ —молчать. А кроме него в этом доме никого и не было. Он запретил мне открывать рот и издавать любые звуки, пока он мне этого сам не разрешит. Галактическая срань, если б мне месяц назад кто-то сказал, что я, Ларри Торн, племенник Императора Ормонда позволю кому-то со мной так обращаться, даже я, при всей своей мягкости и неконфликтности, да я бы плюнул ему в лицо! Но я молчал, как мне приказали, я просто смотрел на него, я смотрел в его глаза, сводящие меня с ума, и молчал, я просто всегда покорно молчал, и, что самое интересное, я и не хотел ничего говорить. Когда его не было рядом, говорить было не с кем, а когда он появлялся, я просто хотел, чтобы он прикасался ко мне, чтобы он просто был со мной, просто был рядом, чтобы я всего лишь мог смотреть на него, а он кинул на меня хотя бы один взгляд, мне было все равно, пусть с презрением, пусть с ненавистью. Что бы он со мной делал, что он мне ломал и в каком месте он меня резал, лишь бы ОН был рядом. Все равно, лишь бы он не ушел и не оставил меня опять и снова одного на часы, дни… Потом, позже, через пару-тройку недель (а может и позже, я не умею отсчитывать сроки времени) раны мои, полученные при аварии космокара, мои основные раны, все они, стали заживать окончательно. Вообще мы, Торны, живучие, мне в этом повезло, заживает на нас все быстро. Говорят, правда, что и удовольствие мы чувствуем настолько же более сильно, чем другие, да и хрен его знает, пока я чувствовал только боль и свои порочные желания с ним связанные, обличенные в разные формы. Я был влюблен в его глаза, я его всего любил, как бы он со мной не обращался и не относился ко мне. Мне было все равно, мне впервые в жизни было наплевать, как и что со мной происходит, он был мне нужен на том уровне подсознания, о котором у себя я раньше не подозревал. Мне просто нужно было чувствовать его рядом. Мои мысли путались, блуждая вокруг него, время текло мимо меня, но разве это имело хоть какое-то значение? В общем, я выздоровел физически в итоге. А он перестал ломать мне что-то из костей. Вдруг перестал. И резать меня перестал, и пытать. Он приходил, не говоря ничего, не комментируя то, что во мне изменилось, получал свое, и уходил через пару часов, говоря, что не знает, когда он вернется. Оставлял мне еду, воду, ах, и зная мои привычки — и вино, и коньяк, но я ни разу с того момента, что заглянул в его смертоносно красивые глаза не выпил ни грамма спиртного, не выкурил ни одной сигареты. Я ждал, я страдал, я растворялся в одиночестве, если он не был рядом. Через какое-то время, может все же три-четыре недели, а может и все пять или более, я потерял счет времени, он перестал меня пытать, но и трогать перестал. Он стал появляться на пару часов в день, просто смотрел на меня и уходил, но и пальцем меня не трогал. И тут мне стало страшно, быть может, я настолько надоел ему, что он меня бросит здесь одного и больше не придет? Но в его глазах появлялось то, что я, уже на полную силу эмоций, отдавшись своей натуре ройалтера, о, я читал в его глазах, ох, он точно вернется. Я знал, что он точно вернется. Он уже не сможет без меня, как и я без него. И он всегда возвращался. Возвращался на пару часов и просто смотрел на меня. И я смотрел на него и не понимал, что ему надо — или просто ударить меня, или просто убить, или… Был период, когда он вообще несколько дней ко мне не прикасался. И тут я снова почувствовал свою натуру, мне необходимо было снова посмотреться в зеркало, чтобы знать, что я внешне привлекателен. Да, мне это было важно, да, ройалтер не может без этого жить. И снова да, я, хоть мне уже было и не шестнадцать, и не двадцать один, и далеко не даже двадцать пять, понял, что от натуры не уйти. Но и мои тридцать семь — не приговор старости. Мне важно, как я выгляжу, если со мной что-то не так, если я не красив, как раньше, да хоть бы и здоров, это трагедия для меня. Трагедия, почти конец жизни. Я не могу жить уродом, неухоженным, страшным, непричесанным, не офигенно прилизанно одетым, не смогу — не для меня лично, а в глазах того, в кого я влюблен — я чувствую себя полным дерьмом. И я страдал, я страдал от мысли, что больше не смогу ему понравиться. Я помнил, что где-то там и в каком-то времени у меня была семья, я помнил сына, дочь, но все ушло на какой-то задний план, я не осознавал их присутствия в моей жизни в текущее время. Мне нужен было только он. Если его долго не было, я просто сидел и ждал, когда он вернется, я тупо смотрел на дверь, через которую он ушел и ждал, когда он вернется. Я мог ждать день, два… потом я засыпал, но я ждал… Все же если он уходил больше, чем на два дня, он мне говорил не ждать его скоро. Однажды вечером, ну я уж точно не могу сказать, сколько времени прошло с моего здесь пребывания, я просто потерял счет дням и неделям, я устал от его пыток и их последствий, от его постоянного присутствия или отсутствия, а потом от его равнодушия и отсутствия любого физического контакта, он пришел, пошатываясь, он точно был пьян, уж поверьте, я знаю в этом толк. Он был пьян в никакую, это та самая стадия, когда ты уже не в себе, но еще можешь сохранить остатки сознания для чего-то важного, когда ты не полностью ушел от реальности. Он вошел в спальню, где я тупо лежал на кровати, прикованный за свой красивый ошейник цепью, просто стоял и смотрел на меня, не отрывая глаз, а я не знал, что мне делать и к чему готовиться, хотя на тот момент я был готов ко всему, даже к тому, что он просто забьет меня до смерти после некоторого перерыва в пытках и ином общении. Мне было все равно, лишь бы с ним… все, что угодно. — Все, Торн, мне надоело, мне скучно без тебя, мне чего-то не хватает… — это прозвучало пьяно и нечетко, хотя, чтобы напоить мордрэдца понадобился бы добрый тазик спиртового напитка. — Что ты смотришь на меня, не смотри так… Я уставился в стену, в последнее время он не разрешал мне даже смотреть на него, хотя даже просто смотреть на него было для меня в последнее время одним из самых больших удовольствий, но и эту малость я мог себе позволить, только подглядывая за ним. — Ройал...тер… ты… я все прочел, там, в сети вашей ормондской, ну что там было, в вашей, ты… Я больше не могу, смотри на меня, тварь, — его голос звучал так требовательно, но размыто, что мне почудились в нем оттенки голосов моих бывших бентонских товарищей, просивших оплатить наши общие счета. — Все, все достало… разрешаю тебе говорить, можешь говорить со мной, ну, ну и что ты скажешь, ты ж еще не разучился говорить, что ты, тварь, сучка, ты сожрал мою душу, как же я ненавижу себя за то, что позволил себе… и тебе жить, что я притащил тебя, ормондскую тварь в мой дом, в мой дом детства, первое, что ты скажешь мне, что ты скажешь мне, тварь? Я бы убил тебя, если б смог… Ненавижу-у-у-у, — он вымученно и зло смотрел на меня, а я поднял взгляд на него… — Я тебя люблю, — мне было нечего ему больше сказать. Он застыл, как будто я попросил его отдать за меня всю его жизнь, или ударил его, похоже, впервые 5 тысяч лет, которые он прожил без меня, ему это сказали. Выдержал удивленную паузу. Или вымученную паузу, для мордрэйдца то, что я сказал, и то как я это сказал было за гранью понимания… — После всего того, что я с тобой сделал и делаю? Ты мне говоришь такие слова? У тебя в ванной есть зеркала, ты ведь видел, что я с тобой сделал? Говоря по-вашему — на тебе места живого нет, кроме лица. Знаешь, у нас не принято разбрасываться этим словом, «люблю», оно слишком ценно, а ты, дурак, просто не понимаешь последствий… — он криво презрительно усмехнулся, и уставился на меня выжидающе, прям как будто протрезвел в минуту. Я был готов тому, что он снова меня ударит, или опять что-то мне сломает, или… — Я. Тебя. Люблю. Я. Люблю. Тебя. И мне все равно. Мне все равно, что ты со мной сделал и что ты можешь сделать. Я смотрел в зеркала, хочешь продолжить — делай то, что тебе нравится. Я не буду сопротивляться. Боль я научился переносить. Продолжай, я уже привык… Ты же знаешь, какой я, кто я, я ройалтер, я был женат, у меня есть дети, но, я… я никогда ни с кем не спал, как мне положено по природе, по праву рождения, никого не хотел, никого не любил до тебя. Когда я впервые увидел твои глаза, я… — и тут я заплакал, заплакал, блядь, впервые с того момента, как я очнулся в Мордрэйде, не от боли, а от нахлынувших чувств, я снова почувствовал то странное ощущение, что я тону, что я падаю на какую-то недостижимую глубину, но я тонул счастливым. — Я тебя люблю, что бы ты ни делал, что бы ты не говорил, что бы ты мне больше не сломал, чтобы не порезал, мне все равно, если хочешь, ну забери мою жизнь, если тебе от этого будет приятно… Убей меня, моя жизнь и так принадлежит тебе… Я говорил это все, я плакал, я снова плакал, я упал на пол, сжался в комочек, я … мне было даже жалко самого себя. А потом я почувствовал, что он обнимает меня, что в этих руках нет больше зла, насилия и жестокости… — Я тоже люблю тебя, Торн, хоть ты и редкостный дурак… И мы пропали для всех на пару недель. Ну, я то вообще пропал из жизни любого общества, но генерал Эдмонд Эверс, 5 тысяч лет от роду пропал для общемирового сообщества впервые в его долгой жизни на эту пару недель, проведенных со мной. И я уверен, что в учебники по истории, которые будут потом проходить в школах, что Мордрэйда, что у нас, уж эти 2 недели точно не войдут.