Играя в кукол

      Тэхён действительно уснул, погружаясь в дремоту под мерное гудение телевизора. Сквозь туманную пелену сознания до него доносились отголоски «битвы за Нью-Йорк», приглушенное бормотание Саны, комментирующей каждую сцену, шорох фантиков от конфет и постукивание льда в ее стакане с колой.       Он даже слышал, как Сана методично убирала следы их скромного праздника — пустую коробку из-под пирожных, смятые салфетки и недоеденную пиццу. Она двигалась тихо и осторожно, но с той особой детской неуклюжестью, которая заставляла посуду позвякивать чуть громче необходимого.       В полусне он ощущал, как заботливые руки дочери подсовывают ему под голову мягкую диванную подушку, как она на цыпочках крадется к шкафу за пледом, стараясь не разбудить его еле слышным скрипом дверцы. Плед мягко опустился на плечи, окутывая теплом и уютом домашнего вечера. — Добрых снов, папа, — прошептала она, и её теплая ладошка на мгновение замерла на его плече. Мягкие губы коснулись его лба — ритуал, который она переняла от матери, превратив в свою собственную традицию. Сана — замечательная дочь…       Последнее, что он услышал перед тем, как окончательно провалиться в сон, был тихий звук выключаемого телевизора и осторожные шаги Саны, уходящей в свою комнату. Маленькая женщина в доме, которая научилась заботиться о нем по-взрослому и так же преданно, как он заботился о Лиён.       Сквозь пелену дремоты в сознании Тэхёна всплыло лицо давно ушедшей жены.       

◇◇◇

      Тэхён встретил Лиён в промозглый осенний день, когда город тонул в серой мороси дождя. Среди стерильной тишины художественной галереи её силуэт выделялся особой хрупкостью — она стояла, прислонившись к мраморной колонне, рассеянно изучая работы современных мастеров артискусства. В её позе читалось что-то неуловимо притягательное — может, легкий наклон головы или едва заметная тень печали в линии плеч.       Влекомый необъяснимым импульсом, он приблизился к незнакомке, ощущая, как внутри нарастает иррациональное волнение. Лиён встретила его появление долгим, оценивающим взглядом тёмных глаз, в глубине которых таилась необъяснимая тайна. Её губы дрогнули в едва уловимой полуулыбке, и этот момент стал точкой невозврата для Тэхёна.       Их разговор тёк непринужденно, наполненный такими правильными паузами и трепетом. Лиён говорила тихо, с особой интонацией, изредка касаясь его плеча — каждое прикосновение отзывалось электрическим разрядом, прошивающим тело насквозь. Между ними сгущалось напряжение, замешанное на взаимном притяжении и необъяснимом узнавании родственной души.       Их отношения развивались стремительно, с интенсивностью лесного пожара. Тэхён растворялся в Лиён без остатка — её шёпот проникал под кожу, прикосновения оставляли невидимые ожоги, аромат её духов преследовал его даже во снах. В её присутствии реальность теряла чёткость очертаний, превращаясь в размытое марево, где существовала только она — его персональный наркотик, его навязчивая идея. От того свадьба через три месяца после знакомства казалась логичным продолжением их истории.       Вскоре он закончил академию и начались рабочие будни Тэхёна, которые наполнились предвкушением встреч. Утренние завтраки превратились в поздние ужины при свечах, а ночи наполнились еще большей страстью. Они дышали друг другом, создавая свой собственный мир, куда не было доступа посторонним.       Рождение Саны год спустя стало новой главой их жизни. Тэхён помнил каждую секунду первой встречи с дочерью — её сморщенное личико, выражающее глубокое недовольство окружающим миром, хмурые бровки и крошечные пальчики, хватающие воздух. Её первое чихание напоминало фырканье маленького зверька, вызывая у него неконтролируемый прилив нежности. — Мой бурундучок, — произнес он тогда с трепетом, вглядываясь в черты новорожденной, получая в ответ еще один чих и желание прижать ее к себе крепче. — Не могу понять, на кого она больше похожа… — Она похожа на тебя, Тэтэ, — отозвалась Лиён с той особой нежностью в голосе, которая предназначалась только для него. — Может, ещё изменится? — неуверенно предположил он. — Я надеюсь, что она перерастет и унаследует безупречную красоту и миниатюрность матери. — Это очень хорошо, что она твоя копия, и именно поэтому будет очень счастливой, — улыбнулась Лиён, и в её глазах мелькнуло что-то неуловимое, похожее на боль, которую в тот миг Тэхён не заметил. — Ты у меня невероятно красивый. Ей повезло, что именно ты её отец.       Первые тревожные звоночки прозвенели, когда Сана пошла в школу. Лиён начала меняться — её присутствие в их жизни становилось всё более призрачным. Она часто уезжала по неназванным делам, её улыбки превратились в маску, а взгляд приобрёл тревожную рассеянность. В такие моменты её движения становились механическими, прикосновения — пустыми, как будто часть её души покинула этот мир, удерживаемая здесь только невидимыми нитями долга.       Тэхён чувствовал, как между ними растёт стена недосказанности. Его терзали подозрения и страхи, пока однажды вечером он не схватил её лицо в ладони, требуя правды. Лиён молчала мучительно долго, её глаза блуждали по комнате, избегая его взгляда. А потом она произнесла те слова, которые разрушили их идеальный мир — она умирала.       Ярость затопила сознание Тэхёна. Он метался по комнате раненым зверем, не в силах принять жестокую правду. Как он мог быть настолько слеп? Почему не замечал признаков все эти годы? Его пальцы оставляли кровавые следы на собственном лице, пока Лиён, рыдая, пыталась успокоить его своими объятиями. Но он отталкивал её. — Почему? — его голос сорвался на хрип. — Почему ты молчала?! — Тэхён... Я… я была эгоисткой, — её пальцы дрожали, касаясь его щеки. — Я хотела не думать о болезни… я хотела просто жить. Быть счастливой. Любить тебя столько, сколько смогу. — Как давно ты знала? — Ещё до нашей встречи в галерее…       Последние месяцы превратились в кошмар. Сану отправили к бабушке с дедушкой, чтобы уберечь от надвигающейся трагедии. Тэхён оставил работу, полностью посвятив себя заботе о Лиён. Его эмоции метались между отчаянием и яростью, выплескиваясь то рыданиями, то приступами неконтролируемого гнева. А Лиён молча принимала эти бури, лишь изредка поправляя выбившуюся прядь волос дрожащей рукой.       В их последнюю ночь она прижималась к нему, а он обнимал и держал её руку, чувствуя, как жизнь покидает любимое тело. Её кожа стала прозрачной, черты лица разгладились, приобретая пугающую безмятежность. Тэхён кричал, тряс её безжизненное тело, отказываясь верить в необратимость потери. Его рыдания эхом отражались от стен пустой квартиры, пока изнеможение не утянуло его в милосердную темноту беспамятства рядом с той, что была его единственной любовью.       Теперь, спустя шесть лет, воспоминания о ней не потускнели. Он всё ещё видит её такой, какой она была в тот первый день — загадочной незнакомкой у мраморной колонны, с томным взглядом бездонных глаз и той особенной полуулыбкой, что изменила его жизнь навсегда.

◇◇◇

— Пап, я сегодня с девочками иду в книжный дядюшки Ли после школы, — голос Саны разрезал утреннюю тишину кухни. Её пальцы с удивительной ловкостью закручивали рисовый рулет, превращая простые ингредиенты в идеальные колечки кимпаба. — Нам нужно закончить проект.       В её движениях читалась сосредоточенность хирурга, выполняющего сложную операцию — каждый срез ножа был выверен до миллиметра.       Тэхён, наблюдая за дочерью через край кофейной чашки, отметил, как она повзрослела. Её руки, все еще по-детски изящные, двигались с уверенностью взрослого человека. — Почему бы вам не встретиться у нас дома? — вопрос повис в воздухе, наполненном ароматом свежесваренного кофе и маринованных овощей. — Подай мне кимчи, — скомандовала Сана, не отрывая взгляда от своей кулинарной композиции. Получив из рук отца увесистый контейнер, она продолжила, — Потому что Янг туда ближе, а мы с Лин вдвоём оттуда дойдём домой. Ты же сам говорил, что в городе не безопасно?       Её голос звучал с той особой интонацией, которая появляется у подростков, когда они уверены в своей правоте. Кимчи заняло свое место в отдельном отсеке бокса, соседствуя с аккуратными рядами кимпаба и глянцевыми половинками вареных яиц. Крышка защелкнулась с финальным аккордом утренней симфонии. — Да. Не безопасно. — Вот твой обед, — не отреагировав, воскликнула Сана, подвигая к отцу результат своего труда.       Взгляд Тэхёна остановился на розовом ланчбоксе, украшенном изображением Hello Kitty. Его бровь медленно поползла вверх, выражая немой вопрос. — Что? Ты сам потерял свой серый. Теперь терпи! — в голосе Саны прозвучали нотки праведного возмущения. Она решительно пододвинула бокс ближе к отцу, как судья, выносящий окончательный приговор. — Мне казалось, что мне вчера исполнилось тридцать четыре? — в его голосе смешались недоумение и затаенное веселье. Утренний свет очерчивал морщинки в уголках его глаз, появляющиеся когда он сдерживал улыбку. — Ага, — Сана расплылась в широкой улыбке, напоминающей солнечный луч, прорвавшийся сквозь утренний туман. — Поверь, таким брутальным мужчинам очень идёт розовый цвет. И мы — женщины любим мужчин без предрассудков.       В её глазах плясали озорные искорки, унаследованные от матери. Преодолев расстояние между ними в два шага, она прильнула к отцу в крепком объятии. От её волос пахло новым яблочным шампунем и домашним уютом — единственным ароматом безопасности и любви. — Спасибо, бурундучок, — прошептал Тэхён, целуя дочь в макушку. В этом простом жесте скрывалась вся глубина их отношений, все несказанные слова и разделенные моменты. — Поехали?       В прихожей их ждали аккуратно расставленные туфли и портфель Саны, готовый к новому учебному дню. Утро вступало в свои права, обещая еще один день в их маленькой вселенной на двоих, где розовый ланчбокс с Hello Kitty, наряду с ярко-рыжим бурундуком на лацкане строгого серого пальто, становился символом их особенной связи.

◇◇◇

      В участке была тишина, пронзительная и гнетущая, характерная для ранних утренних часов. Ким медленно шёл по пустынному коридору к своему кабинету, который встретил его привычным беспорядком и тяжелым воздухом, пропитанным запахом перегревшегося компьютера, въевшейся пыли и подсохшей земли из горшка с массивным фикусом — молчаливым наследием Чхве, когда-то сидевшего в этом кабинете.       Тэхён намеренно оставил дверь открытой, позволяя спертому воздуху разбавиться прохладой коридора. Утренний свет, просачивающийся сквозь жалюзи, рисовал на полу полосатые тени, напоминающие разлинованную школьную тетрадь и слегка раздражал. Ким включил компьютер, морщась от натужного гудения системного блока.       Результаты биллинга легли на стол жестким приговором несбывшимся надеждам. Последний сигнал телефона Ары зафиксировали возле детского развивающего центра — там он и остался, превратившись в очередной тупик расследования. В районе обрыва система отметила только присутствие телефона егеря — еще одна ниточка, ведущая в пустоту. — Тэхён? — тихий голос секретаря капитана Пака разрезал тишину кабинета. Госпожа Юн застыла в дверном проеме, прижимая к груди папку с документами. — Здравствуйте, госпожа Юн, — он заметил, как побелели костяшки её пальцев, сжимающих папку. — Вот, — она протянула ему документы дрожащими руками. — Результаты от судмедэкспертов по делу Лим.       В её глазах читался тот особый ужас, который появляется только после столкновения с чем-то по-настоящему чудовищным. Видимо, ее профессиональная привычка просматривать документы перед передачей на этот раз сыграла с ней злую шутку — теперь она едва сдерживала подступающую истерику.       Тэхён принял папку и медленно открыл её. Первые же фотографии ударили под дых, выбивая воздух из легких. Истерзанное тело девочки на стерильном столе морга превращало все его представления о человеческой жестокости в детские фантазии. Он почувствовал, как нервная дрожь пробежала по позвоночнику, заставляя пальцы сильнее сжать края папки. — Вы же найдёте того, кто это сделал? — голос госпожи Юн звучал надломлено и тихо. Она подняла на него глаза, в которых застыли слезы и осколки отчаянной надежды. — Я найду… — его голос прозвучал жестче, чем он намеревался. В этом обещании слышалась не только профессиональная решимость, но и, как будто, личная вендетта. — Хорошо. Очень хорошо, — она кивнула, словно пытаясь убедить саму себя в этих словах.       Когда за секретарем закрылась дверь, Тэхён остался наедине с фотографиями и отчетами патологоанатома. Каждая страница, каждый снимок кричал о жестокости, с которой было совершено преступление. Методичность и хладнокровие убийцы читались в каждой ране. Это явно не было первым его преступлением — слишком уверенно.       Он отложил папку и потер уставшие глаза. За окном занимался очередной серый день, последний день года. А где-то в городе ходил человек, способный на такую жестокость, и теперь это была его, Тэхёна, личная война — найти его, остановить, не дать повторить это снова.

◇◇◇

двадцать лет назад. Сеул.

      Серое здание школы возвышалось над районом монолитной глыбой. Его окна отражали весеннее солнце, создавая иллюзию пустых глазниц. Чжихун стоял у входа, нервно теребя лямку потрепанного рюкзака. В свои четырнадцать он был долговязым подростком, чья кожа усыпана россыпью акне, а непослушные волосы торчали во все стороны, игнорируя любые попытки причесать их.       Мать не упускала случая напомнить, что её младший сын — неудачная копия старшего брата. Эти слова въедались в его сознание, отравляя каждый день. Он носил их внутри, как тяжелый камень, который невозможно сбросить.       Отца Чжихун помнил смутно — размытый силуэт, запах дешевого соджу и звук захлопнувшейся двери. Мать никогда не говорила, куда он ушел, только сжимала губы и начинала яростно тереть и без того чистые поверхности. В такие моменты Чжихун старался стать невидимым, сливаясь со стеной — навык, который он отточил до совершенства.       В классе Чжихун занимал странное положение. Не смотря на то, что учился он неплохо, его замечали только тогда, когда он отпускал очередную неуместную шутку. В такие моменты воздух наполнялся взрывами смеха, и одноклассники хлопали его по спине, называя «классным хохмачом». Но эти вспышки внимания были мимолетными. В остальное время он растворялся в толпе — призрак, которого толкали в коридорах, обходили в очереди в столовой, не замечали на уроках.       Внутри своего одиночества Чжихун создал особый мир. Там он представлял себя другим человеком — уверенным, сильным, тем, кто однажды войдет во двор школы с высоко поднятой головой, заставив всех замереть от восхищения. В своих фантазиях он был похож на героев манхвы — с идеальной кожей и волосами, спадающими на глаза красивой волной. В этих мечтах девочки смотрели на него с обожанием, а парни искали его дружбы. Особенно часто он представлял как Кан — главный задира класса — пресмыкается перед ним, умоляя о прощении за все те разы, когда «случайно» проливал свой напиток на его форму.       Каждый день после уроков он прятался за разросшимися кустами сирени у школьной игровой площадки. Место было идеально — густые ветви создавали естественное укрытие, через которое он мог наблюдать, оставаясь невидимым. Чжихун приходил сюда задолго до начала игр, устраиваясь поудобнее на прохладной земле. Весенний воздух наполнялся звонким смехом и топотом ног — начинался его персональный спектакль.       Девочки играли в резиночку — простую детскую игру, но для него каждое их движение превращалось в изощренную пытку. Он выучил их всех по именам, знал, кто какое белье предпочитает носить. Мин Су всегда была в розовом, с мелким цветочным узором. Джи Ын выбирала белое с кружевной каймой. Юн А любила белье с героями мультфильмов — единорогами и феями. Эта детская невинность странным образом усиливала его возбуждение.       Сначала он просто смотрел. Потом начал представлять, как прикасается к ним — невесомо, одними кончиками пальцев. В его фантазиях они не сопротивлялись, только дрожали и всхлипывали. Позже эти фантазии стали агрессивнее. Он воображал, как зажимает им рты ладонью, чувствует их горячее дыхание на своей коже, слышит приглушенные всхлипы.       Впервые он коснулся себя в начале апреля. Тогда Мин Су надела новые гольфы — белоснежные, чуть выше колена с помпонами по бокам. Наблюдая, как она прыгает через резинку, как взлетает её юбка, обнажая нежную кожу между гольфами и бельем, он почувствовал острую пульсацию внизу живота. Рука сама скользнула под ремень брюк. Ощущения были такими яркими, что на глазах выступили слезы, а в горле пересохло. Он испугался собственной реакции, но этот страх только усилил удовольствие.       С того дня это стало ритуалом. Он научился растягивать удовольствие, балансируя на грани целую перемену. В такие моменты реальность искажалась, становилась острее и ярче. Каждый прыжок, каждый взмах юбки, каждый девичий смешок отзывался электрическим разрядом в его теле. Он чувствовал себя богом, невидимым наблюдателем, в его власти было продлить или прервать это удовольствие.       После этих сеансов он возвращался в класс другим человеком. Ему казалось, что от него исходит особый запах — горьковато-кислая смесь пота и семени. Он был уверен, что все чувствуют этот запах, видят его насквозь, знают о его тайных грехах. Каждый взгляд одноклассника казался обвиняющим, каждый шепот — обсуждением его извращенной натуры. Но никто не замечал перемен в тихом, незаметном Чжихуне.       Роковой день наступил в середине мая. Сон Чау, ученица младшего класса, случайно забрела в его укрытие. Она была маленькой даже для своего возраста, с тонкими запястьями и щиколотками. Отглаженная форма делала её похожей на фарфоровую куклу. Чёрное каре идеальной линией очерчивало бледное лицо, на шее развевался розовый шарфик. — Что ты здесь делаешь? — её голос был высоким и чистым, как звон хрустального колокольчика. В нем сквозило удивление и детский интерес.       Она заметила его руку, всё ещё двигающуюся по члену и постепенно набирающую скорость. Девочка поняла, что происходит. Ужас исказил её кукольные черты. Тело напряглось в попытке сбежать, но она не могла двинуться с места. Тонкие пальцы судорожно вцепились в концы шарфика, натягивая его на шее. Ткань впилась в нежную кожу, оставляя розовые полосы. В широко распахнутых глазах застыл немой крик, по щекам покатились слезы.       Именно этот момент — её страх, её беспомощность, розовые следы от шарфа на белой шее — стали для Чжихуна точкой невозврата. Оргазм накрыл его с такой силой, что в глазах потемнело. Он впервые испытал абсолютный экстаз — смесь власти, ужаса и запретного удовольствия.       Этот день изменил что-то в нём безвозвратно. Прежние наблюдения за играющими девочками больше не приносили удовлетворения. Его сознание, раз за разом, возвращалось к моменту встречи с Сон Чау, к её испуганным глазам, натянутому на шее шарфу и белесому следу спермы на выглаженной юбке.       В глубине души он понимал, что пересёк черту, за которой нет возврата. Это осознание не пугало его — оно заставляло чувствовать себя особенным. Впервые в жизни он ощутил власть над другим человеком, и это чувство пьянило сильнее любого наркотика. А то, что к его удивлению, Сон Чау никому не рассказала о случившемся, стало тем, что убедило его в своей безнаказанности.       Школьный психолог говорила о подростковых кризисах и сложностях переходного возраста. Учителя списывали его странности на проблемы в семье. Никто не видел той тьмы, что росла внутри него, питаясь каждым воспоминанием о страхе в глазах Сон Чау, о её розовом шарфике.

◇◇◇

наши дни. Намвон.

      Чжихун был сыт. Насыщение пришло не от дымящейся миски рамена, стоявшей перед ним, а от трех дней, проведенных с Арой. Её страх насытил бездну внутри него. В глазах девушки плескался тот же первозданный ужас, который он впервые увидел у Сон Чау. Тот самый взгляд, который преследовал его в мечтах и кошмарах.       Маленькое кафе наполнялось запахами специй и негромкими разговорами посетителей. Соён сидела напротив, осторожно вытирая рот их сына салфеткой. Её аккуратные движения, материнская нежность — всё это помогало создавать образ идеальной семьи. Никто из посетителей не смог бы догадаться, что эта хрупкая девушка сама привела Ару в их дом.       Он наблюдал за женой, отмечая тщательно скрываемое возбуждение в её движениях. Соён все слышала. Она наблюдала. Он слышал, как она шептала что-то Аре, когда забирала ее, чтобы помыть, покормить и вернуть ему. В такие моменты Чжихун понимал, что она идеальна. — Сегодня я хочу, чтобы ты была со мной, — произнес он, наблюдая, как румянец окрасил её щеки. Эта фраза имела особое значение в их извращенном мире. — И мне нужна камера.       Соён едва заметно кивнула, продолжая вытирать личико их сына. Её пальцы, держащие салфетку, слегка дрожали от предвкушения. Те же пальцы, которыми она неделю назад гладила волосы Ары, успокаивая девушку и обещая, что скоро все закончится, прежде чем вколоть ей средство для чистки окон.       Чжихун отпил остывший чай, наслаждаясь моментом. Внешне он оставался спокойным, приятным менеджером книжного магазина, любящим мужем и отцом. Никто не видел его настоящего — того мальчика, который когда-то прятался в кустах, наблюдая за играющими девочками. Того подростка, который испытал первый настоящий экстаз, глядя на страх в глазах Сон Чау.       За двадцать лет, прошедших с того дня, он научился искусно скрывать свою истинную натуру. Его улыбка располагала людей, его манеры внушали доверие. Он стал мастером мимикрии, идеально вписываясь в общество. Но внутри него жила всё та же тьма, требующая новых жертв. И теперь у него была Соён — партнер, понимающий его желания без слов.       Ара была для них первой. В ней было что-то особенное — может быть, та же хрупкость, что и у Сон Чау, тот же беззащитный взгляд. Чжихун хотел растянуть удовольствие, превратить её в живую куклу, медленно стирая грань между жизнью и смертью.       Он посмотрел на часы. До вечера оставалось четыре часа. Четыре часа обычной жизни. А потом они с Соён включат камеру и та запечатлеет каждый момент их сломанной любви.

◇◇◇

      В похоронном бюро царила особая тишина — гулкая, тяжелая, пропитанная запахом формальдегида и свежих лилий. Чонгук методично готовил инструменты, то и дело поправляя волнистые черные пряди, выбивающиеся из небрежно собранного на затылке хвоста. Они падали на лицо, придавая его точеным чертам загадочную мягкость. Его бледная кожа, подчеркнутая черным цветом водолазки, создавала образ человека, балансирующего на грани двух миров. А маленькая родинка под нижней губой — крошечная точка, притягивающая взгляд, была чем-то неестественно милым и слишком живым в этой обстановке.       Тело Лим Ары доставили на рассвете. Чонгук встретил полицейский фургон у черного входа, где утренний туман превращал очертания деревьев в размытые силуэты. Стоя над телом девочки в прозекторской, он на мгновение позволил профессиональной маске соскользнуть, обнажая глубокую печаль в темных глазах.       Работа танатопрактика требовала особого склада характера — сочетания технической точности и глубокого понимания природы человеческой скорби. Чонгук обладал обоими качествами в избытке. Его присутствие в комнате создавало атмосферу спокойного достоинства, превращая стерильное помещение в пространство последнего преображения.       Длинные ресницы отбросили тени на скулы, придавая его сосредоточенному лицу почти иконописные черты. В этот момент он напомнил художника-реставратора, восстанавливающего старинное полотно. — Потерпи, маленькая, — прошептал он. Его голос, низкий и мягкий, растворился в тишине помещения. — Я верну тебе красоту.       Он начал с деликатного очищения, смывая следы преступления с бледной кожи. Под его руками исчезала серость кожи, растворялись синюшные пятна. В стерильной тишине слышалось только его размеренное дыхание и едва уловимый звук прикосновений к коже.        Чонгук работал методично, превращая следы насильственной смерти в иллюзию умиротворенного сна. Его пальцы скользили по контурам ран, оценивая глубину повреждений, прикидывая необходимый объем работы. Он склонился ниже, рассматривая особенно сложный участок на шее. Его пальцы затянутые в черный нитрил, оосторожно приступили к работе с повреждениями, восстанавливая целостность там, где она была так жестоко нарушена.       Темные глаза Чонгука останавливались на каждой детали, запоминая, анализируя. Эта привычка — видеть больше, чем требовала его работа, — не раз помогала следствию. Но сегодня каждая новая деталь добавляла тяжести в его сердце. Каждая рана, каждый порез рассказывали ему историю последних минут жизни девочки — историю, которую он должен был скрыть от глаз скорбящих родителей.       Процесс бальзамирования требовал времени и терпения. Чонгук работал методично, вводя растворы, массируя мышцы, обеспечивая равномерное распределение консервантов. Его движения напоминали странный танец — плавные, наполненные скрытым смыслом.       Работа заняла почти четыре часа. Чонгук выпрямился, разминая затекшую шею. Его движения оставались такими же плавными и точными, несмотря на усталость. Он критически осмотрел результат, отмечая места, требующие финальных штрихов. Макияж — последний этап в этом сложном процессе, требующий особого внимания. Чонгук работал мягкими, едва заметными движениями, возвращая коже естественный оттенок, маскируя следы насилия. Его прикосновения были легкими, почти невесомыми, словно он боялся потревожить последний сон маленькой девочки. — Вот и все, — произнес он, поправляя прядь у лица девочки. — Теперь ты снова красивая.       Дневные лучи солнца окрасили стены помещения в оттенки желтого золота, Чонгук сделал шаг назад, оценивая результат своей работы. Теперь Лим Ара выглядела умиротворенной, словно погруженной в глубокий сон. Он снял перчатки и провел рукой по волосам, ослабляя хвост. В этот момент его красота казалась особенно острой — красота человека, ежедневно соприкасающегося со смертью и сохранившего способность к состраданию. — Господин Чон, все готово? — Да. Я закончил. — Чонгук мягко коснулся лба Ары прохладными пальцами — последний жест прощания, который он позволял себе с каждым телом.       В этот момент он заметил крошечную деталь — едва различимый след на мочке уха. Его глаза сузились, профессиональный интерес проявился в легком наклоне головы. След вызывал странное чувство дежавю, будто он уже видел нечто подобное. Где-то. Когда-то. На другом теле. Он достал телефон и быстро набрал знакомый номер. — Привет. Твой отец ещё не ушёл на заслуженный отдых?