Воздаяние нечастивых

Лэйн.

«Иногда кажется, что внутри нас скрывается нечто большее,

чем мы способны осознать. Как будто глубоко в груди тлеет огонь,

который ждёт своего часа, чтобы вспыхнуть. Он может быть яростью, болью или отчаянием, — что-то дикое, неконтролируемое. И когда этот огонь вырывается наружу, мы становимся не собой. Мы становимся тем, что скрывали всё это время. Тем, кем боялись быть»

«Marconi Union — A Temporary Life»

      Я проснулась от громкого звука разбившегося стекла. Сердце гулко стучало в груди, пока я вскакивала с постели, хватая кусок арматуры, который всегда держала у кровати. Изначально мне показалось, что и что-то внутри перерезало мне последнее стремление к жизни. Моя арматура была единственным оружием. Дмитрий и остальные никогда не считали нужным снабжать меня чем-то более надёжным. Слишком низкий приоритет.       Этот прут я нашла на вылазке, когда другие отвлеклись на бой. Холодный металл в руках напоминал мне, что я одна. И, что самое важное, — я всегда могу положиться только на себя.       Глухое жужжание в ушах перекрывало всё вокруг. Я стояла, напряжённая, как натянутая струна, и оглядывалась по сторонам. В тусклом утреннем свете мой взгляд остановился на окне. На подоконнике, среди разбитого стекла, лежала птица. Чёрный ворон.       Он тяжело дышал, его клюв был приоткрыт, а глаза едва заметно дрожали под полуприкрытыми веками. Из брюха текла густая кровь, расползаясь алым пятном по бледной поверхности подоконника.       Моя рука с арматурой дрогнула. На автомате я опустила оружие, но не убрала его совсем. Не потому, что боялась ворона. Просто мне не нравилось чувствовать себя уязвимой, даже в такие моменты.       — Неужели ты так сильно ударился о стекло? — Мои слова прозвучали глухо, будто я говорила сама с собой.       Я сделала шаг вперёд, осторожно обходя осколки, которые хрустели под ногами. В груди возникло странное ощущение, будто что-то толкало меня изнутри. Было ли это жалостью? Или любопытством? Я не могла понять.       Склонившись, я потянулась к ворону. Его тёплое, но слабое тело почти не двигалось. Я видела, как он цепляется за жизнь, но понимала, что времени у него почти не осталось.       «Смогу ли я помочь?» — пронеслось в голове.       Ответа не было. Я даже не была уверена, хочу ли помочь.       Мои пальцы на мгновение замерли в воздухе, не решаясь коснуться перьев. В этот момент я почувствовала, как что-то внутри меня всколыхнулось. Тёмное, холодное. Оно смотрело на эту картину с равнодушием, почти с безразличным интересом.       «Ты можешь помочь? Нет. Ты можешь смотреть, как это происходит. Ты в оцепенении и мандраже своей боли, неспособная увидеть ничего, кроме себя. Забудь обо всем ином»       Я отдёрнула руку и выпрямилась. Грудь ворона вздымалась всё медленнее. Секунды тянулись как вечность. Он не боролся. Просто лежал, принимая конец. Я завороженно наблюдала за этим процессом.       И в этот момент меня пронзила одна мысль: если бы я была на его месте, кто-то захотел бы помочь мне?       Ворон неожиданно распрямился, его тело дрогнуло, и он поднял голову, глядя прямо на меня. Его глаза, чёрные, как сама ночь, встретились с моими. На мгновение мне показалось, что в этом взгляде скрыто что-то большее, чем простая инстинктивная реакция. Было в нём нечто осознанное, будто он видел меня насквозь, будто узнал что-то такое, о чём я сама не догадывалась.       Я замерла, ощутив, как невидимая сила словно тянет меня к нему. Внутри разгорелась борьба: часть меня хотела помочь, другая требовала отступить. «Это всего лишь птица», — сказала я себе. Но ворон смотрел на меня, словно хотел доказать обратное.       Медленно, шаг за шагом, я приблизилась к окну, стараясь не задеть острые осколки стекла, хрустевшие под ногами. Когда я подошла ближе, он пошатнулся, но удержался на лапах, продолжая тяжело дышать. Кровь всё ещё медленно сочилась из его брюха, оставляя алые капли на подоконнике.       — Если ты можешь лететь… — Побормотала я, дёрнув за ручку, чтобы приоткрыть окно. Свежий воздух ворвался в комнату, но ворон даже не пошевелился.       Его взгляд не отпускал меня. Он словно был на грани того, чтобы заговорить, и я невольно подумала, что он мог бы. Это было абсурдно, нелепо, но в тот момент я не могла отделаться от ощущения, что ворон был больше, чем просто птицей.       — Какие умные глаза… — Шёпотом проговорила я, снова протягивая руку.       Я не знала, зачем это делала. Хотела ли я коснуться его перьев, чтобы убедиться, что он ещё не всё потерянно? Или это была попытка показать, что я не причиню ему вреда? Как странно. Минуту назад я была готова прекратить его страдания, сломать ему шею ради «милосердия».       Меня пронзила мысль, от которой по спине пробежал холод: «Если бы я оказалась на его месте, молила бы я кого-то избавить меня от боли? Или цеплялась бы за каждый миг, как он? Или я позволила бы своей жизни пройти мимо меня и исчезнуть в пустоте...».       Ворон вздрогнул, но не отстранился. Его тело, израненное и слабое, всё ещё цеплялось за жизнь, которая угасала на моих глазах.       — Я — никто, чтобы решать, кто должен жить, а кто нет, — прошептала я, отворачиваясь.       Но внутри голос прошептал другое: «А если это необходимость?»       Я закрыла глаза, стараясь успокоить мысли. Когда я снова взглянула на ворона, он попытался расправить крылья. Один неловкий взмах, второй… Его движения были болезненными, но он не сдавался.       «Мы, возможно, не такие уж и разные», — мелькнуло у меня в голове, и эта мысль заставила меня отвернуться от окна.       За спиной я услышала тяжёлый удар крыльев, и когда я оглянулась, ворона уже не было. Окно пустовало, в комнате осталась только кровь на подоконнике и разбитое стекло на полу.       «Мы живём, цепляясь за жизнь, даже когда она приносит боль. Умереть всегда проще, чем продолжать бороться. Но продолжение требует отваги, которой мы сами иногда в себе не видим. Бороться — это не милость, а жестокость. Но иногда она единственное, что у нас есть».       Утренний гость наводил меня на множество мыслей. От смысла жизни до осознания того, кем мы являемся на самом деле. Но порой эти мысли приводили меня к пустоте.       Подойдя к старому шкафу, я открыла его скрипучую дверцу и на мгновение замерла. Вещи внутри висели ровными рядами, но ткань на некоторых уже давно потеряла свой вид. Я провела пальцем по запылившемуся плечику одной из вешалок, оставляя на ткани лёгкий след. На улице было чуть теплее, чем вчера, но дождь, как всегда, не унимался. Кажется, он стал неизменной частью этой обветшавшей реальности.       Мой взгляд остановился на платье кроваво-красного оттенка. Оно выглядело внушительно и, несмотря на всё пережитое, казалось почти новым. Я сняла его с вешалки и оценивающе посмотрела, пытаясь представить, как оно будет на мне.       — Я же не на бал иду, — пробормотала я себе под нос, но всё равно решила остановиться на нём. В голове мелькнула мысль: «Зачем отказывать себе хотя бы в капле нормальности?»       Я натянула плотные тёплые колготы, ощущая, как мягкая ткань облегает кожу, и добавила длинные замшевые сапоги. Их тёмный цвет хорошо сочетался с платьем, создавая что-то вроде защитной оболочки от внешнего мира.       Подойдя к треснувшему зеркалу, я взглянула на себя. Отражение смотрело холодно, как будто бы с другой стороны стояла совсем другая девушка. Платье, хоть и не совсем простое, подчёркивало бледность кожи и добавляло какой-то внутренней резкости.       — Почти как на войну, — усмехнулась я, поправляя подол.       Анна всегда говорила, что красивые наряды способны привнести порядок в хаос. Даже в такое время, когда вокруг рушился мир, она упорно окружала себя красотой. Казалось, это было её способом сопротивляться мраку, её тихим бунтом против серости и разрухи. Как бы нелепо это ни звучало, она умела найти в этом смысл.       Постепенно она привила эту привычку и мне. Анна любила подолгу рассматривать ткани, выбирать оттенки, даже если мы добывали одежду из оставленных домов. Она находила в этом что-то утешительное. И пусть я не разделяла её восторга от каждого пуговичного узора или кружева, я не могла не признать — в этом был свой шарм.       Может, потому, что даже в мёртвом мире мы нуждались в красоте, как в глотке воздуха. Или потому, что иногда, надевая что-то чистое и яркое, я на мгновение могла почувствовать себя кем-то другим. Не воином, не потерянной душой, а женщиной, у которой впереди был не только бой, но и жизнь.       « — Пусть дни окрасятся хоть в малейшие оттенки счастья», — говорила Анна, когда я в очередной раз закатывала глаза на её очередной поиск чего-то изящного»       И теперь, выбирая одежду, я иногда ловила себя на мысли, что это не только привычка, но и тихая потребность. Что-то должно украшать мои дни. Пусть это будет платье, тёплый шарф или даже красный узор на сапогах. В этом был какой-то баланс: суровость мира и наша маленькая победа над ним.       Когда я находилась на базе «СИБИРЬ», вся моя жизнь сводилась к строгой однообразности. Каждый день я носила монотонный чёрный комбинезон, который, казалось, был создан, чтобы подчёркивать мрачность и холод вокруг. Никаких излишеств, никаких украшений.       Функциональность и практичность — вот единственное, что имело значение. Из всего разнообразия, которое я могла себе позволить, была лишь тонкая тканевая повязка на голову. Она не защищала от холода, не выполняла никакой практической функции, но я цеплялась за неё, как за единственный символ своей индивидуальности. Эта повязка — хоть и незначительная, но всё же попытка сохранить частичку себя в условиях, где даже лица людей со временем начинали казаться одинаковыми.       Помню, как кто-то из солдат усмехнулся, заметив мой "аксессуар". «Ну что, модница, на показ?» — бросил он. Я не ответила. Потому что знала, что для меня это было больше, чем просто украшение. Это был тихий протест против обезличивания, попытка доказать самой себе, что я ещё жива, что я — это я, а не просто винтик в огромной холодной машине под названием «СИБИРЬ».       Эта простая деталь моего наряда напоминала мне о том, что даже в самых бесцветных условиях можно найти способ добавить яркости в свою жизнь. Пусть даже это будет всего лишь тонкая полоска ткани на голове.       Надев тёплое пальто, я направилась в главную залу, где меня дожидался отряд. Донован как всегда решила занять нас своими пустыми речами о необходимости ускорить поиск недостающих частей книги. Её слова давно потеряли для меня всякий вес. Они звучали как эхо чего-то далёкого, почти бессмысленного.       Прошла неделя с нашего возвращения из Нью-Йорка — места, которое когда-то было величественным, но теперь превратилось в океан руин и гниющих теней прошлого. Мы искали зацепки, любые признаки того, что наша миссия не была напрасной. И нашли лишь бескрайний океан, разрушенные здания и… пустоту.       Ничего.       Наша борьба с мародёрами, потеря солдат, израсходованный экипаж — всё это ради чего? Раньше у нас хотя бы была надежда. Надежда зацепиться за след, найти хоть малейшую подсказку. Но Нью-Йорк оказался мёртвой петлёй, в которой никто не оставил для нас выхода.       Дорога обратно была не менее тяжёлой. Измотанные и морально, и физически, мы всё же сумели добраться до точки эвакуации. Кто-то из отряда отправил сигнал Донован, и она прислала подмогу. Но вопрос так и остался: кто?       Ближайшая вышка находилась в десяти километрах. Это значило, что кто-то либо преодолел опасный путь, либо нашёл другой способ связи. Но это невозможно. Наша связь с внешним миром была урезана до минимума, аккумуляторы катеров почти разряжены, а морской путь был заведомо смертелен без должного заряда.       Я вспомнила те моменты, когда мы отчаянно пытались выйти на связь. Как каждый раз терпели неудачу, слыша лишь треск и белый шум. Как мы почти опустили руки. Но сигнал всё же ушёл.       Кто отправил его? И как?       Эта мысль не давала мне покоя, отравляя каждую минуту раздумий. Донован, конечно, не задавалась этим вопросом. Для неё это было неважно. Но для меня — напротив. В этом было что-то неправильное, что-то тревожное.       Зайдя в залу, где у проектора стояла Профессор, как всегда скуривая очередную сигарету, я оглядела всех присутствующих.       Дмитрий стоял у стены, облокотившись спиной о потрескавшуюся штукатурку, скрестив руки на груди. Его лицо обыденно было хмурым, а взгляд — строгим и ледяным. Но стоило мне показаться в дверном проёме, как его глаза тут же остановились на мне. Это продолжалось всего лишь миг, прежде чем он резко отвернулся, словно понял, что не должен этого делать.       Дмитрий злился. На меня? На весь мир? Я не знала. Наши последние поиски окончились ничем, и, возможно, он винил в этом меня. Конечно, генерал не говорил об этом вслух, но его отношение, его напряжённый взгляд говорили громче любых слов. Мужчина всегда пытался обнажить мои слабости, чтобы столкнуть меня к их возвышающимся шипам, ожидающим часа всколыхнуть мою пустоту.       Неужели я настолько раздражаю его? Неужели всё, что мы пережили вместе, не сблизило нас, а лишь усилило его неприязнь? Иногда казалось, что он был готов свернуть мне шею при первой же возможности. Но в другие моменты за его взглядом словно скрывалось нечто другое, что-то, чего я не могла разгадать. Однако Дмитрий никогда не станет делиться своими мыслями или чувствами. Он заперт в собственной тюрьме. Или, быть может, он сам её построил.       Каин сидел на диване, развалившись так, будто находился не в мрачной, пропахшей пылью комнате, а в каком-то роскошном зале. Его глаза были закрыты, руки лежали на коленях ладонями вниз, как будто он медитировал или пытался сосредоточиться на чём-то важном. Странная поза, но с учётом того, что Каин вовсе не человек, это уже не казалось чем-то удивительным.       Когда дверь заскрипела у меня за спиной, он открыл глаза, и его взгляд сразу же упал на меня. В отличие от Дмитрия, Каин не отвёл глаз. Бессмертный продолжал смотреть прямо на меня, пристально, почти сверля взглядом, как будто видел то, что другим не под силу.       На его губах появилась едва уловимая, но ядовитая ухмылка. Такая тонкая, что её можно было бы принять за игру света, если бы не знала Каина. Его глаза на мгновение вспыхнули алым, словно отголоски далёкого пожара.       Он ничего не сказал. Но в этом взгляде было столько всего — любопытство, насмешка, может быть, даже вызов.       Я стояла в дверях, чувствуя себя одновременно наблюдаемой и осуждаемой.       Дмитрий избегал моего взгляда, а Каин, напротив, словно смаковал каждый момент, сверля меня своими «нечеловеческими» глазами.       Я не знала, кто из них пугал меня больше.       Анна, сидящая за длинным столом напротив Донован, тихо поманила меня к себе, жестом приглашая присесть рядом.       Это было странно — в обычно шумном зале для собраний сегодня было пусто, кроме нас троих.       Я прошла к центру зала, стараясь ступать бесшумно, и села рядом с Анной.       — Где все остальные? — Тихо спросила я, наклонившись к её уху.       Анна открыла рот, чтобы ответить, но Донован, словно уловив даже намёк на разговор, не упустила возможности вмешаться.       — Правила для нашего криптографа больше не действуют? — Её голос прозвучал наигранно мягко, но в нём явно сквозило недовольство.       Я подняла взгляд. Донован уже подошла ближе, выдыхая едкий дым в сторону. Она скрестила руки, а сигарета, казалось, прилипла к её пальцам. Я видела, как сильно она желала прожечь во мне дыру, в которую можно забраться и показать словно на выставке мои недостатки, как вспухшая проказа на теле больного.       — С чего вы взяли? — Спокойно ответила я, стараясь держать лицо расслабленным, хотя знала, что её вопрос был не для обсуждения, а для укоров.       — Собрание началось давно, а ты заявляешься, как будто время принадлежит только тебе, — она сделала паузу, потушив сигарету в стоявшей на столе пепельнице. — И даже не удосуживаешься извиниться.       Её тон был снисходительным, а самодовольная улыбка не сходила с лица. Донован обожала ловить чужие промахи и делала это с наслаждением, особенно если дело касалось меня.       — Я всего лишь спросила, где все остальные, — ответила я, не утруждая себя смотреть на неё. Мой взгляд оставался прикованным к пустому экрану проэкторной доски.       Профессора это, похоже, задело. Её бровь выгнулась дугой, а голос приобрёл ещё больше яда.       — Дмитрий, твои подопечные становятся всё более бесполезными, — сказала она, вновь закуривая.       Дым от новой сигареты заволок пространство, раздражая моё обоняние. Донован сопровождал лёгкий кашель, который, судя по всему, был постоянным спутником её привычки.       Анна нервно заёрзала на своём стуле, переводя взгляд с меня на Донован. Девушке не нравилось, что та всегда цеплялась к Дмитрию, если кто-то из отряда не соответствует её представлениям или не падает в ноги. Анна всегда пыталась защитить своего брата, хотя знала, что открытая конфронтация с Донован ничем хорошим не закончится.       Я, напротив, осталась неподвижно.       — Утром меня задержала одна неотложная ситуация. — Я произнесла это как факт, а не как оправдание.       Я была полезна для неё, поэтому она не могла выгнать меня из отряда или вовсе из базы. Это была правда, но Донован не нуждалась в ней. Её зацепки и постоянное "докапывание" были частью её стиля управления. Возможно, так она и удерживала власть над базами «СИБИРЬ» и «АДАМ».       — Неотложная ситуация… — произнесла Донован, немного тихо.       Она в очередной раз затянулась сигаретой и выдохнула дым прямо в мою сторону.       Мне плевать, что она говорила и как думала обо мне. Я знала, что эта женщина предвзята, что она получает удовольствие от того, чтобы выбивать почву из-под ног тех, кто хоть немного выделяется. Её методы могли свести с ума любого.       Но меня — нет.       Анна, сидящая рядом, бросила на меня короткий взгляд, полный скрытого сочувствия.       Её обеспокоенность была понятна, но я лишь бросила холодный взгляд в ответ, словно говоря: Я справлюсь.       Дмитрий стоял в стороне, будто выжидая удобного момента, чтобы вставить хоть слово. Он находился у меня за спиной, но я отчётливо ощущала его пронзительный взгляд, который словно прожигал мою макушку. Казалось, его молчание было громче любых слов.       Внутренний голос будто нашёптывал мне: «Не смей перечить ей, иначе всё станет только хуже!». Но Дмитрий так и не произнёс ни звука. Его присутствие было ощутимо, но он оставался в тени, давая мне самой справляться с этим словесным натиском Донован.       — Может, вы перестанете отвлекаться на всякую чушь и вернётесь к делу? — Наконец раздался голос Каина, прерывая затянувшуюся перепалку. Его тон был холоден, а слова звучали так, словно он только что вернулся из какого-то глубокого транса. — У меня есть дела поважнее, чем выслушивать ваши нелепые разборки.       Едва я успела понять, откуда доносится его голос, как он внезапно оказался прямо за моей спиной. Его рука лёгким движением опустилась на спинку стула, на котором я сидела.       Как он это делает? Ни единого звука, ни малейшего предупреждения. Словно он не ходил по полу, а скользил по воздуху, используя свои крылья как инструмент для безмолвного движения.       Мне стало неуютно. Могла ли я воспринять его вмешательство как спасение? Или это был просто его способ выразить раздражение? Трудно сказать. Но, как ни крути, он отвёл от меня взгляд Донован и разрядил накалившуюся обстановку. Спасибо.       Профессор хотела что-то сказать Каину, но время было на вес золота. Пока мы тратили его здесь, наш мир продолжал рушиться, и она прекрасно это понимала. Может, ей просто не хотелось вступать в бесполезный спор с бессмертным, который никогда не терпел пререканий. Её лицо исказилось раздражением, но вместо того чтобы продолжить конфликт, она развернулась и направилась к своему месту.       Я невольно удивилась — Каин действительно смог её заткнуть.       — Ладно… — Бросила она с раздражённым хмыком, снова садясь.       Женщина глубоко затянулась, задержав дым на несколько секунд, прежде чем заговорить:       — Три дня назад я отправила небольшую группу солдат на окраины Оксфорда. Наши датчики засекли там большое скопление движений. Вероятно, это было «гнездо» отродий. Команда подготовила ловушку, чтобы заманить их всех до единого и разом уничтожить. Но отряд так и не вернулся.       Она затушила сигарету в ближайшей пепельнице и продолжила, её голос стал чуть более сухим:       — На следующий день датчики снова показали активность, но её стало ещё больше. По нашим оценкам, там было не меньше тридцати особей. А потом… они все исчезли. Просто пропали. Уже два дня там полная тишина.       Меня будто сковало. Руки непроизвольно сжались в кулаки. Что могло их отпугнуть? Или… Разве могло их что-то отпугнуть? Я задумалась на миг, перебирая в голове все знания об отродьях. Нет. Это не было им присуще.       — Возможно, это были охотники на демонов, — Дмитрий оттолкнулся от стены и медленно направился к нам, его голос звучал тяжело, словно каждое слово рождалось из сомнений.       — Исключено, — отрезала Донован. Она выдохнула дым так резко, будто хотела развеять саму идею. — Эти ублюдки уже несколько недель не выполняют свою работу. Они бесполезны.       Её слова прозвучали с таким презрением, что я невольно нахмурилась. Охотники на демонов работают на Донован? Как? Почему? Как она смогла подчинить их себе? Мне было известно о них лишь по слухам, которые ходили среди выживших. Никто не знал, кто они на самом деле. Говорили, что охотники обладали силой, способной уничтожить отродий. Их видение мира казалось чуждым, как и их облик. Они носили длинные чёрные накидки, скрывая свои тела, а лица были закрыты белыми масками без выражений. Иногда их можно было заметить поодиночке, реже — группами. Но всегда одно и то же: они приходили, убивали отродий, и так же внезапно исчезали.       «Они не на нашей стороне. Они вообще ни на чьей стороне», — вспомнились слова Дмитрия из одного из прошлых разговоров.       Дмитрий задумчиво потёр подбородок двумя пальцами, его взгляд на мгновение потускнел.       Было видно, что, в отличие от Донован, он заботился о жизнях тех, кого послал в бой. Солдаты для него были не просто расходным материалом, и каждый потерянный человек оставлял в нём след.       — Даже если не они, что-то должно объяснить исчезновение отродий, — наконец сказал он, отводя взгляд в сторону. Его голос стал чуть тише, но при этом он звучал твёрдо. — Я не могу игнорировать тот факт, что пропавший отряд погиб.       — Они знали, на что идут, — холодно бросила Донован, стряхнув пепел с сигареты. — Здесь нет места для жалости. Если они были слишком слабы, чтобы вернуться, то тем более не смогли бы справиться с угрозой.       Слова Донован прозвучали как ледяной приговор. Я почувствовала, как внутри что-то скручивается от гнева, но я сдержалась.       — Даже самые сильные не бессмертны, — заметил Дмитрий, глядя на неё. В его тоне было столько усталости, что даже Донован немного напряглась.       На мгновение в комнате воцарилась напряжённая тишина, нарушаемая лишь слабым потрескиванием остаточного дыма от сигареты.       — Это ничего не меняет, — наконец произнесла Донован. Её взгляд остановился на мне. — Если ты закончила с вопросами, возвращайся к своей работе. Мне нужны результаты, а не оправдания. — Последняя фраза была адресована уже мне.       Каин коротко хмыкнул, сидя в стороне, его глаза сверкнули алым, но он не произнёс ни слова. Молчаливое безучастие с агрессивным возвышением над реальностью.       Я молча кивнула, стараясь не показать своё раздражение. Но мысль об охотниках на демонов не покидала меня. Кто они? И как далеко простирается их связь с Донован? Возможно, за этими масками скрывается нечто более человеческое, чем она хочет признать.       Профессор опустилась на стул и откинулась на спинку, словно даже её собственное тело стало ей обузой. Её уставший вид говорил за неё лучше слов. Донован прекрасно осознавала, что погибшие бойцы теперь были не столь важны. Отродья исчезли — значит, одна проблема решилась сама собой. Кто их убил или заставил уйти — это было уже второстепенно. Главной задачей оставался поиск второй части книги.       Она облизнула пересохшие губы, слегка морщась от вкуса табака, оставшегося после сигарет. Глубоко вздохнув, Донован пригладила свои седые волосы и обратилась к Дмитрию:       — Твои бойцы ничего не доложили?       — Пока что нет, — ответил генерал. В его голосе послышалось раздражение, ещё не улетучившееся после их предыдущей стычки.       — Проклятье, — выдохнула Донован, сжав губы и качнув головой. Её разочарование отразилось в резком движении плеч, но она быстро вернула себе самообладание.       Я невольно обернулась к Дмитрию, стоявшему рядом. Его взгляд тут же метнулся ко мне, как будто он ждал, что я обращу на него внимание. Его лицо оставалось непроницаемым, но шрам на губе дёрнулся, будто отражая внутреннюю борьбу. Я заметила, как напряглась его челюсть.       — Куда они направились? — Спросила я, опираясь рукой на спинку стула, чтобы скрыть нарастающее беспокойство.       — Они обыскивают комнату Ника, — ответил он, пристально глядя на меня. Его взгляд будто хотел вырвать из меня скрытые мысли.       — И вы не отправили меня? — Я недовольно нахмурилась, чувствуя, как раздражение поднимается волной.       Если они искали зацепки о том, куда Ник мог передать мою книгу, почему меня держали в стороне? Это была моя задача, моя работа.       — Ты нужна нам для другого дела, — спокойно ответил Дмитрий. Он подошёл к столу и облокотился на него обеими руками, нависая над поверхностью.       — Для какого? — Я вскинула голову, чувствуя, как мои брови снова сходятся к переносице.       — Ян говорил тебе о месте, куда ты должна была отправиться, — его голос звучал почти шёпотом, и он мельком взглянул на Донован, словно проверяя, слушает ли она. Но ей, казалось, уже не было до нас дела. Донован явно интересовал конечный результат, а не все эти «мелочи».       Чёрт, я совсем забыла, что должна была направится в местную церковь и поговорить с пастырем. Я была занята другими делами, и напрочь забыла об этом.       Торча в местной библиотеке, я шарилась по старинным полкам, в поисках хоть каких-то ответов. Я прекрасно знала — я ничего там не найду. Но всё же.       — Я схожу туда. — Скрыв свою забывчивость я кратко ответила ему, готовясь к встрече с пастором.       Прошлый раз, пастор показался мне весьма странным. Его манера речи, движения и то что он проповедует, меня настораживало. Я не рассказывала об этом никому, боясь, что меня либо примут за сумасшедшую, либо и вовсе усомниться в доверии ко мне.       Религиозных фанатиков здесь никто не трогал, так как не хотели отнимать у людей хоть какую-то крупицу надежды. Да и особых доводов на то, чтобы не доверять им у меня не было. Поэтому мне приходилось смиряться с этим.

"Marconi Union — Lost in neon"

      После собрания я не сразу направилась в церковь. Решение пришло само собой: сперва заглянуть в комнату Ника и выяснить, что смогли найти ребята. Я не могла сидеть сложа руки, ожидая, пока мне выложат всю информацию.       Минуя караульных, стоящих неподвижно, словно статуи, я вышла на главную площадь. Здесь было влажно и пустынно, лишь ветер шумел в обломках зданий и гнал по земле грязные клочья бумаги. Дождь не прекращался, превращая грунт под ногами в грязевое месиво.       Я ускорила шаг, осторожно перепрыгивая через лужи, чтобы не промочить сапоги. Холодная влага всё равно проникала внутрь одежды, будто сама природа хотела вытянуть из меня остатки тепла. Мне нужно было быстрее добраться до жилого корпуса.       Крыши старых зданий здесь провисли, некоторые уже начинали разрушаться. Никакой системы или порядка — каждое строение напоминало о том, как мир рухнул, оставив после себя лишь жалкие обломки.       Комната Ника была на втором этаже. Я поднялась по скрипучей лестнице, оглядываясь через плечо.       — Лэйн? — Удивился Грег, который уже выходил вместе с Ноа и Кирой из комнаты. Я задержалась у лестницы, стараясь отдышаться. Поднимаясь сюда, я поняла, насколько мои силы ослабли из-за отсутствия тренировок.       — Я хотела узнать, что вы смогли найти? — Спросила я, облокотившись одной рукой о перила.       Грег скрестил руки на груди, избегая моего взгляда.       — Ничего… — Тихо произнёс он, наконец подняв глаза. В его голосе звучала горечь, а в лице читалась усталость. Казалось, ему тяжело говорить о Нике, человеке, которого он считал другом, а который оказался предателем.       Ноа, напротив, не утруждал себя подобными чувствами. Он хмыкнул, шагнув чуть ближе, и ответил мне с едкой усмешкой:       — Этот говнюк всё тщательно зачистил. В его комнате даже вещей толком не осталось.       — Ноа… — Предостерегающе произнёс Грег, нахмурившись.       — Что? — безразлично пожал плечами Ноа. — Мы же все понимаем, что Ник сбежал. Он наверняка знал, что мы заглянем к нему в гости, и оставил лишь свои тряпки.       Грег стоял неподвижно, уставившись в одну точку, словно пытаясь найти ответ на невидимой доске перед собой. Его мысли явно блуждали где-то далеко, перебирая возможные причины, почему Ник так поступил. Почему он предал отряд. Почему он предал его.       Мне захотелось сказать хоть что-то, протянуть руку и положить её на его плечо, дать понять, что он не виноват. Что мы все теряем людей, но это не значит, что нужно обвинять себя. Но я знала: Грег не примет моей поддержки. Ему сейчас было проще замкнуться в своей скорлупе, чем впустить кого-то внутрь.       Он начал сомневаться в каждом из нас, я это видела. Теперь он будет держать дистанцию, даже от самых близких. Предательство оказалось для него хуже укуса заражённого — тот хотя бы убивает быстро, а предательство оставляет тебя живым, но сжирает изнутри.       Я хотела что-то сказать, но передумала. Иногда молчание говорит больше, чем любые слова.       — Тебе нечего здесь делать, Лэйн, — Кира вышла из-за спин парней, сложив руки на груди. Её голос звучал тихо, но в нём угадывалась усталость. Она, как и все остальные, была разочарована поступком Ника, но держалась. Она всегда держала себя в руках, каким бы трудным ни был момент.       Её взгляд остановился на мне, изучающий и холодный, как будто она пыталась прочитать мои мысли.       — Он всё предусмотрел, — добавила она. — Никаких следов, ничего, что могло бы выдать его планы.       Кира казалась спокойной, но я видела, что под этим спокойствием скрывалась горечь. Ник предал нас всех, но это не сломило её.       Она привыкла к потерям, к тому, что люди исчезают или предают, и давно научилась не показывать своих эмоций.       Я не знала что ответить, поэтому лишь кивнула, соглашаясь с её словами.       Я прикрыла глаза, пытаясь переварить услышанное. Всё, что происходило, напоминало клубок, запутанный и рваный, с каждой новой деталью только усложнявшийся.       Шаги ребят нарушили напряжённую тишину. Я услышала, как они начали проходить мимо меня. Никто из них не сказал ни слова. Ни оправданий, ни комментариев. Им, видимо, было нечего добавить.       Но в этом молчании я чувствовала нечто большее. Как будто тяжёлый груз недоверия лёг между нами. Может быть, они теперь тоже сомневались во мне ещё больше.       Грег прошёл первым, не глядя в мою сторону. Затем Ноа, с его привычным пренебрежением, коротко бросил взгляд через плечо. Последней шла Кира. Она замедлила шаг, едва заметно повернув голову ко мне, словно хотела что-то сказать. Но её губы так и остались плотно сжаты.       Я осталась стоять у перил, глядя в пол и слушая удаляющиеся шаги. Кира стала относиться ко мне с явной опаской. После того случая в поместье Бориса её отношение ко мне изменилось. Она избегала прямого общения, держалась на расстоянии, словно я была чем-то заразна или непредсказуема.       Но ненависть к тому, кто я есть, оставалась неизменной. В её взгляде читалась не только неприязнь, но и напряжённая настороженность. Она всё так же презирала меня, хотя теперь, казалось, в её отношении было что-то большее, чем просто враждебность. Словно она ждала, когда я снова оступлюсь, чтобы убедиться в своей правоте.       В ком ещё я могла ожидать подвоха и предательства? После поступка Ника каждый казался мне потенциальной угрозой. Его предательство было словно нож в спине — холодный металл, который он медленно поворачивал, вырывая из нас остатки доверия и надежды.       Я чувствовала, как эта рана не заживает, как его действия разъедают нас изнутри. Его выбор, его ложь — это больше не было только его ошибкой. Это стало нашим грузом, от которого невозможно избавиться.       Подходя к своему крылу, где я временно расположилась, я остановилась у своей двери. Взглянув влево, где располагались ещё несколько комнат, я отпустила ручку двери и направилась к комнате Яна. Я приходила к нему несколько дней назад, но мне так никто и не открыл.       Я вновь решила испытать удачу и тихонько постучалась в двери. Тишина. Его вновь не было. Возможно Донован отправила его на какое-то задание сопровождая солдат, а возможно он просто решил…       Не знаю. Не знаю где он был.       Ближе к вечеру, с окна своей комнаты я заметила, как небольшая группа людей направлялась к церкви. Служение уже началось, но мне не хотелось вновь слушать речи пастыря. Они словно пробуждали во мне тревогу, панику, наводили ощущение тяжести, будто всё, о чём он говорил, не касалось меня, но при этом всё равно вонзалось в сердце острыми иглами. Мне хотелось спрятаться от этих слов, которые не приносили утешения, а лишь увеличивали моё чувство беспокойства.       Я подошла к окну и смотрела, как фигуры людей исчезают за дверями церкви. Их фигуры становились всё более размытыми в темноте, а я всё больше ощущала, как стена вокруг меня начинает сжиматься. В какой-то момент мне стало понятно, что не могу больше оставаться здесь, что не могу продолжать носить на себе этот груз молчания и страха.       Только вот куда идти, когда всё вокруг поглощает тьма, и каждое лицо кажется чужим? Куда можно скрыться, если даже церковь уже не даёт ощущения безопасности? Я отступила от окна и села на край кровати, пытаясь собраться с мыслями. Но чем больше я пыталась найти ответы, тем более пустыми они казались.       Мне не стоило медлить, но что-то внутри меня сдерживало, не давало идти туда. Казалось, что каждый шаг в сторону церкви тянул меня в пустоту, как будто эта таинственная сила, что витала в воздухе, пыталась удержать меня. Внутри меня росло ощущение, что в церкви царит какая-то тёмная, зловещая атмосфера — что-то неправильное, противное. Я не должна была там быть.       Злость нарастала внутри меня, как буря, готовая разорвать всё вокруг. Почему всё, что должно было дать утешение, приносило только страх? Почему эти стены, которые должны были быть местом спокойствия, стали для меня символом страха и отчуждения? Я пыталась подавить эти чувства, но они не исчезали, не угасали. Я не могла заставить себя войти туда, не могла понять, почему я ощущала, что это место может поглотить меня, что это место не принесёт покоя.       Злость накатывала волнами, и я сжала кулаки. Что-то здесь было не так, и я чувствовала это всей кожей.       Ян.       Я не видела его сегодня на собрании, и он не обыскивал комнату Ника. Несколько дней я не встречала его и свет в его комнате так же не горел.       Высокий брюнет, скрывающий в себе массу тайн, сейчас был бы для меня как никогда кстати. С ним я бы чувствовала себя спокойнее, несмотря на всю эту непостижимую угрозу, которая витала в воздухе. Это было не просто физическое присутствие — его молчание, его неизменная сдержанность, словно напоминали мне, что за внешней тенью скрывается уверенность. Как тогда, в шкафу, когда его рядом было достаточно, чтобы почувствовать, что все не так уж и безнадежно. Я могла довериться его молчаливой силе, как бы странно это ни звучало.       С ним я могла бы быть уверенной, что не одна, что за стенами этого мира, полного предательств и лжи, есть хотя бы один человек, который понимает, что на самом деле важно. Он был таким, как никто другой — всегда сдержанный, всегда наблюдательный. Он не пытался обманывать или манипулировать, а просто был рядом, как тень, которая никого не пугает. Для меня это было так важно, особенно сейчас, когда я не знала, кому из окружающих можно доверять.       Его тишина была не пугающей, а успокаивающей, как будто его молчание стало барьером, защищавшим от всего лишнего и ненужного. Я чувствовала, как его присутствие заполняет пространство, как его взгляд, несмотря на его немногословность, всегда находит ответы на вопросы, которые я даже не решалась задать. Он был не просто загадкой — он был тем человеком, с которым я могла бы столкнуться с любой бурей, не опасаясь потеряться. Но я замечала в нем ультрафиолетовую печаль, склонявшую его возвышающийся рост страдальческой усталостью.       Четыре или шесть часов, которые казались мне вечностью. Мы сидели в темном шкафу, вдвоем, и время тянулось мучительно медленно, как невыносимая пытка. Каждый звук за стенами становился громче, каждое движение тянулось в веках, а воздух вокруг нас становился всё тяжелее. Мне хотелось встать, выйти, разорвать эту тишину, но что-то в моей душе сдерживало. Ян оставался неподвижным, лишь иногда поджимая плечи, но я чувствовала, что ему это дается нелегко. Его тело было напряжено, и это было заметно даже в темноте, когда он пытался скрыть свою неудобную позу. Я знала, что он чувствует себя так же не комфортно, как и я, но его лицо оставалось бесстрастным. Он соврал мне о своём удобстве, как всегда, скрывая все свои ощущения, даже если они были далеки от правды.       Я пыталась не обращать внимания на его напряжение, но это было сложно. Время шло, а мы продолжали сидеть в этом крошечном пространстве, в ожидании ночи. Его присутствие было одновременно и утешением, и испытанием, как и сам этот момент. Не было слов, только молчание, которое казалось громче любых разговоров. Ян не пытался завести разговор, не задавал вопросов, но я чувствовала, что он что-то держит внутри, что-то, что мешает ему быть открытым. Я могла бы поговорить с ним, но в какой-то момент поняла, что слова здесь не помогут. Мы оба были затянуты в этот момент, в этот шкаф, как в какую-то ловушку, где нам не оставалось ничего, кроме молчания и мыслей, которые острее любого лезвия.       Тогда я попыталась заснуть, но сон так и не пришел. Вместо этого я погружалась в странное состояние, где не было ни полного пробуждения, ни сна. Мои мысли метались, не находя покоя, а вокруг царила тишина, прерываемая лишь тихими вздохами Яна. Он не спал. Я чувствовала это всем своим существом — его напряжение, его взгляд, который не отрывался от меня. Это было нечто странное, почти осязаемое, как если бы его глаза проникали в меня, обвивали меня словно невидимой сетью.       Иногда его рука невольно касалась моих волос, когда они непослушно падали на лицо, и я не отстранялась. Почему-то я позволяла ему это. Может, это было из-за этого странного чувства, которое возникало между нами, неясного и запутанного, как туман, в котором не было понятно, что именно скрывается. Я даже не могла точно сказать, скучаю ли я по ласке или по чему-то большему, неведомому мне. Но в тот момент, несмотря на всю свою сдержанность и холодность, я ощущала, что мне этого не хватает. Я не помнила, когда в последний раз чувствовала заботу или хотя бы малое внимание, которое бы согрело.       Ян был рядом, и это было как нечто знакомое, но при этом чуждое.       Он держался на расстоянии, но я ощущала его присутствие, как нечто важное и необходимое. Даже если он не говорил, даже если его действия были скрыты от моих глаз, я знала, что он был рядом. И несмотря на мою внутреннюю борьбу, я не могла избавиться от чувства, что его присутствие давало мне некоторое успокоение, которого я так долго лишалась.       В тот момент мои мысли унесло куда-то прочь, как если бы я не могла их контролировать. Этот металлический гроб, что назывался шкафом, словно отразил весь хаос в моей голове. Я слышала свои собственные мысли, как звуки, эхом отдаются в ушах, от которых тяжело было сосредоточиться. Они сбивались, терялись, но возвращались вновь, заставляя меня вздрагивать каждый раз, как будто они могли вот-вот прорваться наружу. Я перебирала события, не могущие сложиться в одну картину, сомневаясь в каждом шаге, который мне пришлось сделать.       Все чувства переполняли меня. Я пыталась понять, что вообще происходит, но ответы так и не приходили. Каждый новый вариант, каждое новое предположение лишь добавляло путаницы. Я пыталась вырваться из этого круговорота, но не могла. Шум в голове становился громче, словно это был не просто гул, а настоящее торжество хаоса. Моя память все чаще возвращалась к Яну, его молчаливому присутствию и тому, как странно он ведет себя рядом со мной. Но как бы я ни пыталась, в голове всё смешивалось, не давая четких и ясных выводов.       В этот момент я вдруг осознала, что даже не могу думать о будущем. Оно стало размытым, как туман на рассвете. Что будет дальше? Как мне поступить? Я не знала. Но как бы я ни пыталась успокоиться, ощущение тревоги не отпускало меня.       Ян. Парень, чьи глаза всегда казались мне слишком внимательными, будто он видел гораздо больше, чем говорил. Он был закрытым, окружённым загадками, словно носил непробиваемую броню, сквозь которую никто не мог пробраться. Но в этом и была его странная привлекательность. Он редко говорил, предпочитая действовать, и, несмотря на это, каждый его поступок был выверен до мелочей. Его присутствие успокаивало, даже если он не произносил ни слова. Почему он проявлял ко мне интерес? Почему не боялся моего возможного предательства? Эти вопросы оставались без ответа, но с ним я чувствовала себя чуть увереннее.       В отличие от остальных членов отряда, которые всегда казались мне готовыми бросить камень при первой возможности, Ян не давал повода для сомнений. Он был таким же одиночкой, как и я, и возможно именно это создавало между нами какое-то молчаливое понимание. Ему не доверяли больше, чем мне, и всё же я видела в нём что-то, что заставляло верить, что он не предаст. Словно он прятал свои тайны, но никогда не отказался бы протянуть руку помощи. В нём было что-то, что шептало: он не подведёт, даже если все остальные отвернутся.       Ян никогда не раскрывал своих мыслей, и это сводило меня с ума. Я чувствовала себя ребёнком, который пытается разгадать сложную загадку. В его молчании крылась сила, неугасимая энергия, которая могла сокрушить любую преграду.       Я не знала, кто он на самом деле, но рядом с ним всегда было ощущение, что я могу выдержать всё. И, несмотря на все мои страхи и сомнения, я не могла избавиться от чувства, что когда придёт час, он будет рядом.       Когда мы столкнулись в душевой, я ощутила странное желание задержаться, чтобы понаблюдать за ним. Вначале я действительно собиралась освежиться после долгого дня, но едва заметив чьё-то присутствие, инстинктивно спряталась за полуприкрытой дверью. В ту же секунду я поняла, что это Ян. Его присутствие невозможно было спутать — бинты, испачканные кровью, валялись на полу, а слабый запах дезинфицирующих средств заполнял помещение.       Я знала, что глупо оставаться в укрытии, но что-то во мне удерживало.       Его голос звучал так спокойно, будто он заранее знал о моём присутствии. Я замерла. Как он мог узнать, что я здесь? Шум льющейся воды и барабанящего за окном дождя должны были заглушить все мои шаги, а дверной скрип был почти не слышен. Может, он действительно обладал какой-то особой способностью — чувствовать, слышать или даже видеть то, что другим недоступно? Или же он просто привык к слежке, к наблюдению за каждым движением в своём окружении?       Я невольно задержала взгляд на его шрамах. Толстые линии, будто разрезы на ткани, пересекали его кожу, местами воспалённые, словно он не дал им зажить. Некоторые из них выглядели так, будто совсем недавно кровоточили, и вода, стекающая по его телу, оставляла тонкие алые потоки. Ян заметил куда я смотрю, но не отвёл взгляд. Он просто продолжал стоять, как будто бросая мне вызов: спросишь или промолчишь?       Когда-то я уже пыталась узнать о них. Пыталась понять, что с ним случилось, что могло оставить такие метки. Но тогда он ничего не ответил, а я не стала настаивать. Честно говоря, я бы тоже не ответила, будь на его месте. У каждого из нас свои раны, и некоторые из них лучше оставить при себе.       Интересно, доверяет ли он мне? Хотя бы немного. Хотя бы так же, как я, внезапно, начала доверять ему. Я чувствовала это странное притяжение — что-то, что не должно было быть возможным. Я ведь почти ничего о нём не знала. Его прошлое, его мысли, даже его мотивации скрывались за семью замками, но почему-то мне хотелось верить, что он не причинит мне вреда.       Какое странное чувство: верить тому, кого ты совсем не знаешь. Надеяться на его искренность, даже когда ты прекрасно понимаешь, что он может быть опасен.

"Marconi Union — Alone Together"

      Колокол ударил с такой силой, что разбитое окно, кое-как залатанное скотчем, задрожало, издавая неприятный гул. Набегавшие волны вибраций заставляли меня вздрагивать, будто это была моя собственная хрупкость, которая вот-вот даст трещину. Я скрестила руки, наблюдая, как тусклый свет из уличных фонарей пробивается сквозь хаотичную сетку скотча. Это было странное, нелепое решение проблемы, но другого выхода у меня не было. Заколотить окно досками? Свет в комнате и так едва пробивался, а полная тьма сделала бы это место больше похожим на склеп, чем на жилое помещение.       Просыпаться и засыпать в кромешной тьме казалось чем-то неправильным. Как будто я добровольно становилась пленницей этой вечной ночи, что окружала базу. Но даже сейчас, с жалкими попытками сохранить хоть каплю нормальности, я чувствовала, что тьма всё равно пробирается ко мне, давя на грудь. Стены комнаты казались ближе, чем должны были быть, и этот звон колокола лишь усиливал ощущение, что я нахожусь в клетке, откуда нет выхода.       Я подошла к окну, едва дотронувшись до холодного стекла пальцами. Оно треснуло, как моя жизнь, расползаясь осколками. Улица за ним казалась пугающе пустой, но звук колокола говорил об обратном. Где-то там, за этими стенами, происходило что-то, чего я не могла видеть.       — Чёрт, не время погружаться в мысли, Лэйн. — Пробормотала я себе под нос, покачав головой. — Пора действовать.       Из своей комнаты, направляясь к церкви. Воздух был сырым, и запах дождя словно прилипал к коже. Мелкие капли постепенно усиливались, промачивая мои волосы, пока они не стали липнуть к лицу. Я скинула прядь с глаз и поёжилась, ощущая, как холодный ветер пробирается под одежду.       Скрюченная от холода, я ускорила шаг, стараясь не обращать внимания на лужи, в которые то и дело попадали мои ботинки.       Порой я скучала по Роткову. По тому, как мороз кусал щеки, по хрусту снега под ногами, по запаху хвои, что окутывал леса зимой. Зима там была суровой, но это была моя стихия, моё убежище. Холод в Роткове всегда казался честным, прямолинейным, а эта британская слякоть казалась коварной и липкой, как ложь. Она проникала внутрь, оседала тягучим холодом на сердце и будто смывала с тебя любые остатки тепла.       На пути мне встретилось несколько людей. Две женщины и странный мужчина, которого они поддерживали, ведя под руки с обеих сторон.       — Вот так, потихоньку, — тихо говорила одна из женщин, стараясь подбодрить едва идущего мужчину. Её голос был мягким, почти шепот, будто она боялась потревожить его и без того шаткое состояние.       Мужчина выглядел совсем плохо. Его ноги с трудом находили опору, шаги были неуверенными, корявыми. Он издавал странные хрипы, словно каждое движение давалось ему с неимоверным трудом. Глаза его, тусклые и пустые, были словно окна в заброшенный дом — ни следа мысли, ни капли жизни. Казалось, его разум давно покинул этот мир, оставив лишь тело, упрямо цепляющееся за что-то невидимое.       Но, несмотря на это, он продолжал двигаться к церкви, будто что-то или кто-то внутри тянул его туда. Возможно, он надеялся найти спасение, исцеление, или хотя бы облегчение от того, что с ним происходило.       Я прошла мимо, стараясь не смотреть на него слишком долго, но зловещий запах смерти, исходящий от мужчины, заставил меня задержать дыхание. Он был гнилым, тяжелым, и вцепился в меня, как нечто липкое и неизбежное. Это было не просто физическое разложение — это была смерть, которая, казалось, стояла рядом и подталкивала его идти вперёд.       Главные двери церкви были приоткрыты. Изнутри доносился едва слышный, монотонный голос пастыря. Воздух был насыщен запахом лампадного масла и ладана, густым и терпким, словно сама атмосфера пыталась окутать каждого, кто осмеливался войти. Несколько человек сидели на старых деревянных скамьях, их спины слегка сгорблены, головы склонены — то ли в молитве, то ли в усталости.       Пастырь завершал свою проповедь, его слова звучали словно эхо в полупустом помещении, ударяясь о своды храма и теряясь в дымке свечей. Говорил он размеренно, не спеша, будто каждое его слово было само по себе молитвой.       Я тихо опустилась на пустую скамью в самом конце, стараясь не привлекать внимания. Ткань моего плаща чуть скрипнула, но никто даже не обернулся. Их взгляды были прикованы к пастырю, как будто он говорил что-то важное, способное избавить их от всех бед.       Взгляд мой начал блуждать по храму. Высокие окна, украшенные витражами, пропускали слабый свет. Он был мрачным и серым из-за дождя, едва оживляя мозаичные изображения святых. Всё вокруг казалось странно тихим, даже шорохи шагов и звуки дыхания растворялись в этом пропитанном верой месте.       Я пыталась за что-то зацепиться, понять, что именно я должна была здесь увидеть. Чёрт, даже не спросила толком, зачем меня сюда отправили. Какие подсказки я должна была найти? Что здесь могло быть важным?       Сердце начало биться чуть быстрее. Эта неизвестность угнетала меня больше, чем я ожидала. Я сканировала пространство: иконы, подсвечники, каменный алтарь, хрупкие свечи, мерцающие на краю своей жизни. Всё выглядело обыденно. Но ощущение неправильности висело в воздухе, словно какая-то тайна пряталась прямо на виду.       Я упорно шастала взглядом по каждому из присутствующих, цепляясь за малейшую деталь. Но ничего.       Прихожане сидели смирно на своих местах, будто загипнотизированные. Их взгляды не отрывались от пастыря, словно он один мог дать ответы на их безмолвные вопросы. В его голосе была какая-то монотонная мелодия, которая, казалось, проникала под кожу, заставляя всех здесь подчиняться невидимому ритму.       Некоторые из них издавали тихие, странные звуки — почти завывания, будто те шли из самой глубины их душ. Другие покачивались из стороны в сторону, прикрыв глаза, как будто впадали в транс. Тишина, наполненная этими странными звуками, становилась невыносимой.       Мои ладони вспотели, напряжение в воздухе росло с каждой секундой. Ощущение, что стены сужались, а потолок вот-вот обрушится, давило на меня. Я пыталась глубоко дышать, но воздух казался густым, словно его было недостаточно. Душно, неуютно, тревожно.       Атмосфера этого места вызывала во мне необъяснимую злость и нарастающую панику. Казалось, что с каждым моим вдохом в грудь поступало что-то неправильное, чужеродное. Внутри поднималась волна раздражения, но я старалась удержать себя в руках. Я пришла сюда за ответами, и что бы ни происходило в этих стенах, я должна была найти их.       Ян явно надеялся, что я способна догадаться о том, что он имел в виду. Что я должна была увидеть, заметить, понять? Его слова казались загадкой, и это раздражало. Моя злость, казалось, начала смешиваться с любопытством, но я не знала, что искать. И тем не менее, я не могла уйти отсюда, не попробовав разобраться.       — …и тогда Он спустится на землю и спасёт нас и наши души, — голос пастыря, стоявшего у алтаря, разнёсся по залу так громко и властно, будто он звучал прямо у меня над ухом. Его интонации были столь гипнотизирующими, что казалось, они резонируют внутри меня, вынуждая слушать каждое слово, даже если я не хотела этого.       Я попыталась сконцентрироваться, заставить себя выглядеть как можно более непринуждённо, не выдавая своих истинных намерений. Моё лицо должно было быть спокойным, бесстрастным — словно я просто пришла сюда, чтобы найти утешение в словах пастыря, а не шпионить.       Я скользнула взглядом по алтарю, стараясь не смотреть слишком настойчиво. Не было ли там чего-то необычного, чего-то, что могло бы пролить свет на эту странную атмосферу? Но всё выглядело обыденно: свечи, чаша, старый деревянный крест. И всё же, в этой рутине было что-то пугающе неестественное.       Слова пастора продолжали звучать, словно ритмичный барабан, и я едва удержалась от того, чтобы потереть виски. От его проповеди у меня начала кружиться голова. Он говорил о спасении, о грехах, об искуплении. Но за этими привычными религиозными темами я чувствовала нечто другое — как будто его слова были рассчитаны на то, чтобы контролировать, подчинять.       Я сделала глубокий вдох, пытаясь сосредоточиться. Что-то здесь было не так. Но что именно?       Пастор продолжал свой монотонный монолог, его голос звучал размеренно, словно заранее запрограммированный. Чёрная сутана, падающая тяжёлыми складками, едва заметно колыхалась от сквозняка, пробирающегося через щели окон. Мерцание свечей играло на тёмной ткани причудливыми силуэтами, напоминающими то ли пляшущие тени, то ли искажённые фигуры, наблюдающие за собравшимися.       Его лицо оставалось бесстрастным, как вырезанное из камня. Глаза, пустые и холодные, смотрели поверх голов прихожан, словно он обращался не к ним, а к кому-то или чему-то невидимому за их спинами. Он говорил о спасении, об искуплении и о грядущей благодати, но в его голосе не было ни настоящей веры, ни страсти. Словно эти слова были для него не больше чем заученный текст.       Я невольно задалась вопросом: верит ли он сам в то, что говорит? Или это лишь роль, которую он вынужден играть, чтобы поддерживать порядок и надежду в этих стенах? Его равнодушие было слишком заметным, и оно только усиливало странную атмосферу, витавшую в храме. В одной руке пастырь держал серебряный крест, слегка поблёскивающий в тусклом свете лампад, а в другой — книгу, обёрнутую в чёрный пергамент вместо привычной обложки. На первый взгляд это выглядело вполне естественно, учитывая его роль в этом месте, но что-то в этой книге заставило меня насторожиться.       Сначала я не придала этому значения, списав на причуду или износ старинного фолианта. Но потом, когда пастырь слегка поднял её, чтобы подчеркнуть свои слова, пергамент как будто отразил слабое движение света — не как бумага, а скорее как гладкая кожа или металл. Это было странно. Книга выглядела так, будто ей было не одно столетие, но она слишком выделялась из общей атмосферы.       Что это за книга? Почему она так выделяется? И почему я чувствую от неё странную тяжесть, словно она излучает некую силу?       Когда я нахмурилась и впилась взглядом в книгу, пытаясь разглядеть как можно больше деталей, пастор словно почувствовал мой интерес. Он остановился на мгновение, его речь слегка замедлилась, а взгляд, который прежде скользил по прихожанам, теперь устремился прямо на меня. Не было ни резкого движения, ни явного подозрения, но в его глазах мелькнуло что-то настораживающее, как если бы он ощутил, что я заметила то, что он предпочёл бы скрыть.       Я почувствовала, как моя спина выпрямилась, а дыхание замерло. Панику пришлось подавить, заменив её на сосредоточенность. Книга в его руках — обёрнутая в чёрный пергамент — выглядела слишком странно, чтобы быть просто частью стандартной церковной утвари. Что-то было не так.       — «Я знаю, как выглядят настоящие святые книги, пастор. Что ты скрываешь?» — мысленно обратилась я к нему, удерживая спокойное выражение лица, хотя напряжение внутри росло.       Цель была ясна, но предстояло выяснить, как к ней подобраться. Пастор всегда казался мне странным, а теперь его сдержанная манера и скрытность стали ещё подозрительнее. Я знала, что он не расскажет мне всё по-дружески, не станет делиться подробностями за чашкой чая. Это придётся выведывать. Осторожно, шаг за шагом.

***

      Дорога обратно в комнату была безлюдной. Лишь дождь продолжал моросить, облепляя мои волосы, а свет фонарей еле выхватывал очертания дорожных плит. Люди расходились по домам, в их зашторенных окнах едва мерцал тусклый свет свечей. Многие боялись выходить на улицу вечером. Даже дежурные солдаты, что патрулировали улицы, не внушали жителям уверенности. В отличие от прихожан церкви, которые словно ничего не боялись. Неужели их вера в защиту Всевышнего так сильна? Или же они поклоняются чему-то иному?       — Птенчик вылетел из гнезда совсем один, — раздался насмешливый мужской голос. Несколько пар шагов приближались ко мне из темноты.       Я остановилась, подняв взгляд и пытаясь рассмотреть говорившего. Судя по силуэтам и наличию оружия, это были солдаты. Но стоило им подойти чуть ближе, и я тут же узнала их. Лица этих людей я никогда не забуду. Они были на том самом судне, что направлялось в Нью-Йорк. До того, как оно потерпело крушение, эти мерзавцы пытались сбросить меня за борт. Они явно не из тех, кто отступает.       — Я думала, вы с вашими дружками поцеловались с дном океана, — уверенно бросила я, подняв подбородок.       В кармане пальцы сжались вокруг ключа от двери моей комнаты. Сомнительное оружие, но это было всё, что у меня было с собой. Я крепче сжала ключ, стараясь не выдать напряжения. Сейчас бы моя арматура, что лежала у кровати пригодилась бы мне как никогда.       — Повезло нам, да, — усмехнулся один из них, высокий мужчина с выбритыми висками.       — После крушения мы несколько дней дрейфовали на катере. Жрать было нечего, воды тоже едва хватало. Но вот подоспел отряд Донован, вытащили нас из дерьма.       — Подобрали, как брошенных щенков, — добавил второй, щербатый, с мерзкой ухмылкой. — Только не подумай, что это нас изменило. Мы всё помним, Лэйн. Ты же знаешь, мы любим возвращать долги.       Я молчала, сдерживая дыхание. Не показывать страха — это всё, что у меня оставалось.       — Думаешь, мы забыли, как ты смотрела на нас сверху вниз? Как будто ты лучше нас? — продолжил третий, низкий и коренастый, у которого был кривой нос. Он наклонился ближе ко мне. — А ведь могло быть иначе.       — Нам стоит напомнить ей, кто здесь главный, — усмехнулся первый, начиная медленно обходить меня кругом.       — Вот что мы с тобой сделаем, птенчик, — щербатый взял прядь моих мокрых волос и намотал её на палец. — Припугнём тебя, чтоб запомнила. Потом вывезем куда-нибудь, в старый дом, знаешь такие? Половина гнилые, стены осыпаются. Оставим там тебя. А может, заражённые найдут раньше, чем ты сама сгниёшь.       Я почувствовала, как дыхание участилось, но выдала это лишь на секунду. Никаких слёз, никаких мольб — только твёрдый взгляд, который я смогла удержать с трудом.       — Ну что ты молчишь? — коренастый подошёл ко мне вплотную, толкнув к стене. Его ладонь схватила меня за плечо, а другой он провёл по моим волосам.       — Эй, ты же умеешь острить, где твои колкости теперь? — Голос первого стал более жестоким.       Они окружили меня. Каждый шаг сжимал круг, и вскоре я оказалась прижата спиной к холодной стене. Три пары рук скользнули ближе, хватая за плечи, волосы, запястья.       — Ну же, Лэйн. Что-то ты стала тихой, — насмешливо заметил щербатый.       — Может, боится? — коренастый захохотал, и это было уже не весело, а пугающе.       — Ты знаешь, Лэйн, ты ведь красивая, — протянул высокий мужчина с выбритыми висками, скользнув взглядом по моему лицу. — Наверное, даже нетронутая? У таких, как ты, обычно всё по правилам. Или я не прав?       — Точно, — поддержал его коренастый, с мерзкой усмешкой подходя ближе. — Такой цветочек — не для простых парней. Но знаешь что? Мы ведь не простые.       — Вот бы поразвлечься с тобой, — ухмыльнулся щербатый, облизывая губы. — Никто не узнает. Может, ты даже понравишься этому.       Я почувствовала как холодный страх поднимается по позвоночнику, но лицо осталось бесстрастным. Нельзя показывать слабость.       — Ну же, птенчик, не надо так смотреть, — продолжил высокий, проводя пальцем по моим волосам. — Мы просто немного повеселимся. Тебе ведь нравится внимание?       Коренастый резко схватил меня за плечо, вдавив спину в стену.       — Может, сразу здесь? А потом уже и вывезем тебя куда-нибудь. Оставим тебя там, чтобы ты подумала о своём поведении. Говорят, заражённые любят свеженькое мясо.       — Или ты сгниёшь там одна, — засмеялся щербатый, нагнувшись ко мне так близко, что я почувствовала его гнилое дыхание.       Они окружили меня, сжимая круг всё плотнее. Руки грубо скользили по моим плечам, волосам. Один из них провёл пальцем по моей шее, другой толкнул меня сильнее.       — Тихая такая, — прошипел коренастый, схватив меня за запястье. — А я думал, ты будешь кусаться.       Страх сковал меня, но я сжала зубы, стараясь не выдать внутреннюю панику.       — Да что тут говорить, видно же, что она чистенькая, — ухмыльнулся коренастый, скользнув взглядом по мне. — Такие, как она, всю жизнь по книжкам и в учёбе, до парней дела нет. Вот в отряде бегает, а ведь, скорее всего, даже никто пальцем не тронул.       — Не тронул, — подтвердил щербатый, с мерзкой улыбкой облизав губы. — Я таких издалека чую. Все из себя правильные, гордячки. А внутри, наверно, мечтают, чтобы кто-то показал им, как бывает на самом деле.       — Интересно, Лэйн, как оно быть такой… нетронутой? — Продолжил высокий, подходя ближе. Его голос стал чуть тише, почти шепот. — Ты ведь ещё не знаешь, да? Как это — быть женщиной по-настоящему?       Я почувствовала как лицо обожгло холодом, но не позволила себе дернуться.       — Ха, её аж трясёт, — коренастый хлопнул меня по плечу, слишком сильно.       — Боишься, да? А зря. Могла бы получить опыт, пока есть с кем.       — Ты же никому не нужна, — добавил щербатый, наклоняясь ближе. — Кому ты интересна, кроме нас? Вот и подумай — может, тебе даже понравится, м?       Они окружали меня всё плотнее, их взгляды становились хищными.       — Точно же, untouched, — хихикнул высокий, почти наслаждаясь своей же догадкой и грязным определением, опускавшим и оспаривающим неприкосновенность и автономность женщины. — Жаль, если испортим, но с другой стороны… всё когда-нибудь ломается.       Их слова обжигали, как яд, но я не позволила себе показать слабость. Их руки становились всё более наглыми, но именно в этот момент раздался знакомый голос, прохладный и саркастичный.       — О, а тут что, вечер дружеских посиделок без приглашений?       Я мгновенно узнала этот ехидный тон. Ян.       Мужчины обернулись. Он стоял в тени, прислонившись к столбу. Его фигура едва освещалась уличным фонарём. Ян лениво снял с плеча ремень с ножнами и с демонстративной небрежностью бросил его на землю.       — Вы что, ребята, собрались испортить такую милую прогулку? — Усмехнулся Ян, делая шаг ближе.       Его голос был низким и едким, словно ядовитая смесь сарказма и угроз. Он был всё тем же Яном — изворотливым, с лёгким пренебрежением ко всему, что его окружало. Он не показывал страха, даже несмотря на то что был окружён тремя мужчинами, которые явно не собирались отступать.       Солдаты продолжали стоять передо мной, но теперь их уверенность начала колебаться. Я видела, как они обменялись взглядами, будто решали, что делать дальше.       — Ты думаешь, мы испугаемся твоих слов? — Хмыкнул один из солдат, скрещивая руки на груди. — Ты, наверное, не в курсе, но мы уже видели многое. И тебе лучше отступить, если хочешь выйти отсюда живым.       Ян не сказал ни слова, просто поднял одну бровь и засмеялся. Этот смех был тихим, но в нём звучала какая-то зловещая уверенность. Он шагнул ещё ближе, и в его глазах не было и тени сомнений.       — О, парни, — сказал он, обводя их взглядом, как если бы это были игрушки, — вы, конечно, все такие крепкие, но не хотите ли увидеть, как выглядит настоящая угроза?       Он сделал ещё один шаг вперёд, и теперь его тело оказалось прямо между мной и солдатами, словно загораживая меня от них. Они по-прежнему не отходили, но видно было, что они не ожидали такой реакции.       Я чувствовала, как в груди разгорается что-то новое. Я не могла объяснить, что именно это было, но ощущение растущего огня внутри меня становилось всё сильнее. Ненависть? Страх? А может, это было что-то более сильное — желание покончить с этим, что-то, что не позволило мне отступить.       Я наблюдала, не двигаясь, и ощущала, как воздух вокруг нас становился напряжённым, будто всё в мире зависло на волоске. В глазах Яна я видела то, что могло меня потрясти — не только его угрозы, но и какое-то глубокое знание того, как действовать в таких ситуациях. Он был полон расчёта, и это меня не удивляло.       — Ну что? — снова усмехнулся Ян, его губы кривились в едкой ухмылке. — Вижу, вы все такие решительные, но тут возникает вопрос: кто из нас, по-настоящему, будет первым, кто сделает шаг?       В этот момент, кажется, они поняли, что Ян может быть гораздо более опасен, чем все они вместе взятые.       Ян, не отводя взгляда, продолжил свою угрозу, его голос стал холодным и размеренным.       — В лучшем случае я просто доложу Доновану о вашем поведении, и поверьте мне, такое просто так не оставят. В худшем случае — я сломаю вам пару важных костей, чтобы вы, во-первых, поняли, что не всегда можно вести себя так, как вам хочется, а во-вторых, что бывает с теми, кто думает, что могут безнаказанно издеваться над слабыми женщинами.       Солдаты не растерялись. Один из них, кажется, не переживал из-за слов Яна, и, расхохотавшись, ткнул его в грудь стволом автомата.       — Ты что, совсем с ума сошёл? — засмеялся он, явно не веря в угрозы Яна. — Может, ты и опасный, но тут нас трое, и ты, похоже, нас недооценил.       Ян лишь закатил глаза, не реагируя. Он снова усмехнулся, но взгляд его был полон холодной решимости.       Я стояла за спиной Яна, не в силах понять, что происходит внутри меня. Мои чувства, эмоции, весь мой мир будто переворачивались. Чувство, которое я не могла объяснить, росло и становилось всё сильнее. Злость? Паника? Нет, это было нечто более странное, нечто, что заставляло меня почувствовать себя совершенно иной.       Невольно, я шагнула вперёд, выныривая из-за спины Яна. Моё тело двигалось автоматически, но мои слова звучали ехидно, даже для меня самой.       — Ну что, ребята, — я улыбнулась, — вы ведь, наверное, уже решили, что просто порвёте нас на кусочки, да? Но вот только один вопрос… зачем? Если это так развлекает, что, в принципе, всё равно, кто тут пострадает, то может, лучше просто уйти.       Я взглянула на солдат, и в моей улыбке скользнула какая-то тень насмешки. Я не знала, что с собой творилось, но этот момент, когда мои слова и действия начали звучать всё более уверенно, был странным. Словно я перестала быть собой.       Они с недоверием посмотрели на меня. Я видела, как их уверенность постепенно рассыпалась, словно песок, уносимый ветром. Это не была просто игра — я действительно чувствовала, что что-то изменилось. Что-то опасное.       Я стояла перед ними, ощущая, как в груди что-то начинает разгораться — что-то тёмное, неподконтрольное. Я знала, что больше не могу держать это в себе, что все эти месяцы напряжения, страха и боли вырвутся наружу. И когда я заговорила, мои слова не были простыми угрозами. Это было нечто другое — нечто, что могло бы парализовать их одним взглядом.       — Думаете, что можете меня запугать? — Я усмехнулась, не чувствуя ни малейшего страха. — Вы все такие же ничтожные, как и те, кто был до вас. Думали, что меня можно сломать? Ну что ж, попробуйте. Я дам вам шанс. Мой голос стал холодным, пустым, как ледяная бездна, и я почувствовала, как они начали сомневаться. В их глазах пробежала паника, но они не могли понять, с чем они имеют дело. Не могли понять меня.       — Всё, что вы можете сделать, — это попытаться выжить, — продолжала я, медленно делая шаг вперёд. Мои слова звучали как приговор. — Но вы не осознаёте, что я могу вас уничтожить одним взглядом, одним движением.       Я не шла, я скользила, будто уже не ощущала земли под ногами. Каждый мой шаг был уверенным, даже слишком уверенным. Я могла почувствовать, как они начали отступать, их оружие теперь не казалось мне угрозой. Я была тем, чего они боялись. И они знали это.       — Думали, что я просто женщина, как все остальные? — я подошла ближе. — Но я не такая. Я… существую. И если вы хотите «поиграть» со мной, то я могу напомнить вам, что последствия могут быть самыми страшными.       Я почувствовала, как всё внутри меня разгорается. Энергия, которой я не могла контролировать, вырывалась наружу. Я знала, что могу сломать их. Я могла выжигать их жизни так же легко, как если бы это были игрушки.       — Я могу оставить вас живыми, если вам повезёт, — я сделала ещё шаг вперёд. — Но вам лучше об этом не забывать. И если вы захотите проверить, как легко я могу стереть вас с лица этого мира, вы это почувствуете.       Я сделала ещё один шаг, почувствовав их тревогу. И чем больше они боялись, тем сильнее я становилась. Я была больше, чем просто женщина, больше, чем просто Лэйн. Я была тем, что они боялись, и я наслаждалась этим.       Солдаты вгляделись в мои глаза, и на мгновение время, казалось, замерло. Их выражения менялись, лица становились всё более напряжёнными, а дыхание — коротким и учащённым. Они отшатнулись, как будто почувствовали нечто ужасное и неизвестное, что исходило от меня. Как будто что-то внутри меня изменилось, и теперь я была чем-то… иным. Не принадлежащим этому миру. Их глаза наполнились страхом, но они не могли понять, что именно это за страх.       Ян стоял немного поодаль, наблюдая. Он что-то заметил в моём взгляде, в том, как я изменилась. Он не вмешивался, но его взгляд был настороженным, всё более осознающим. Он чувствовал, что что-то внутри меня действительно подменили, что я уже не та, кем была прежде. Но он не двигался. Я была как неведомая сила, и он, наверное, знал, что вмешиваться сейчас опасно.       Солдаты не двигались, но один из них, решив, что он всё ещё в власти ситуации, ткнул мне в грудь дулом автомата, пытаясь запугать меня.       — Ты что себе позволяешь? — Хрипло сказал он, но я не почувствовала страха. Напротив, я почувствовала какую-то странную лёгкость.       Я мгновенно выхватила автомат у него из рук, сделав это так быстро, что они не успели даже среагировать. Сильным движением я отбросила оружие подальше, и усмехнувшись, произнесла:       — Будь послушным мальчиком. Разве мама не учила, как обращаться со слабым полом?       В этот момент Ян, молниеносно реагируя, шагнул вперёд. Мы с ним действовали синхронно, как будто заранее договорились. Я выхватила их оружие, и теперь оно было в наших руках. Солдаты, которые ещё секунду назад пытались командовать, теперь не понимали, что происходит. Их лица и тела застыли в удивлении и панике.       — Вам лучше уйти, — произнесла я, и голос мой стал ещё более холодным и властным.       — И больше никогда не попадаться мне на глаза.       Солдаты вглядывались в мои глаза, и в их взгляде уже не было той уверенности, что была ранее. Они знали, что не могут победить, но они не могли уйти с этим чувством поражения. Через несколько мгновений один из них проворчал что-то невнятное, будто пытаясь сохранить лицо, и, не сказав больше ни слова, они повернулись и ушли.       — Отродья, — бросил один из солдат на прощание, но мы не обратили внимания. Они ушли, и воздух снова стал легче. Но в глубине меня что-то оставалось. Что-то странное и пугающее.       Я повернулась к Яну, и его взгляд, настороженный и полный каких-то неясных вопросов, был прикован ко мне. Он стоял неподвижно, словно пытаясь понять, что именно произошло. Я чувствовала, как его глаза исследуют меня, пытаясь найти ответы, но я не была готова раскрывать все.       — Что не так? — Произнесла я своим привычным, ровным голосом, не подавая ни малейших признаков беспокойства.       Ян ещё несколько секунд молчал, затем, наконец, задал вопрос, который, наверное, беспокоил его больше всего:       — Ты в порядке?       Я замолчала на мгновение, ощущая, как холод проникает вглубь. Казалось, что я сама не могла до конца понять, что со мной происходило. Но всё, что я могла ответить, было:       — Вроде да, — тихо и отчуждённо произнесла я. Мой голос не отражал ни уверенности, ни страха. Он был как будто далеким от происходящего, как будто я уже не была полностью здесь, а где-то далеко.       Ян не сказал ничего. Он просто продолжал смотреть на меня, всё ещё не вполне уверенный в том, что я говорю правду.

«Страх — странное чувство. Он сжимает грудь, заставляет руки дрожать, замораживает мысль. Но стоит ему перейти за черту, и всё меняется. Страх превращается в ярость, вырывающуюся наружу. Люди, загнанные в угол, способны на вещи, о которых никогда бы не подумали. Иногда это защитный крик души, а иногда — нечто куда более тёмное и разрушительное. Мы все носим в себе это «нечто», скрывая его до поры. И я начинаю бояться не тех, кто выглядит сильным, а тех, кто скрывает свою слабость слишком хорошо»