Пламенное небо

Холод… и словно капли воды куда-то падают, создавая легкий приглушенный стук, как если бы душа медленно разбивалась на части. Хрупкая, нежная, ранимая, неоспоримо одинокая… сколько же времени это займет? День, месяц, год? Сколько времени должно пройти прежде чем она изживет себя в своих воспоминаниях, утопит в отчаянии, задушит в скорби. Капли всё падают, всё разбиваются о скользкие, в местах поросшие зелено-голубым мхом камни. Слабый, наполненный влагой ветер качает невысокие побеги бамбука, чья темно-зеленая листва полна черных прожилок, будто вместо влаги внутри её древесного тела сочится черный яд. Это место было ему незнакомым. Лежа на земле Сюэ Ян был настолько слаб, что не мог даже открыть глаза, но сознание его понемногу возвращалось в тело, и все свои силы юноша направил на то, чтобы благодаря слуху, коже и невидимым колебаниям энергии в пространстве понять, где же он находится. Было тихо, действительно тихо, впрочем, любое безлюдное место покажется таким. Оно не было обитаемо ни птицами, ни насекомыми, вообще никем кроме редких зачатков дикой природы, что умудрились пустить себя в этих выходящих наружу пещерных комплексах, где влажный воздух собирался в облака и мог пойти дождь. Наконец-то сумев слегка приоткрыть глаза Сюэ Ян выплыл из своего медитативного состояния, однако полностью распахнув веки обнаружил, что, либо вокруг темно, либо, что еще хуже, он был слеп. — Кто… — чувствуя рядом с собой присутствие холодной, лишенной сердцебиения сущности от которой не веяло угрозой, Сюэ Ян едва разлепил будто сросшиеся между собой губы. — …здесь... Кто здесь?.. Ему не ответили, но словно бы прочитав его мысли приложили к губам влажную ткань, пропитанную чистой водой. Губы Сюэ Яна защипало от боли, он попытался вытянуть из тряпицы влагу, дабы хоть капля скользнула по его охрипшему от громких стенаний горлу. Когда цепи сковали его, а гроб сомкнулся вокруг тела, ужас охватил его столь сильный, что от безысходности юноша кричал, а когда, исходя от ощущений понял, что гроб погружен под землю и двигается в её глубины, едва ли не сошел с ума, будучи уверенным, что его погребают заживо. Он вырывался как мог, рана на руке истекала кровью, а гроб всё быстрее уходил куда-то в низы. Обезумев от страха и беспомощности, юноша потерял сознание, начав приходить в себя лишь когда влажный воздух вошел в его легкие. Он лежал на земле, похожий на растерзанного мученика. Одежда его была прожжена во многих местах, волосы в беспорядке рассыпаны вокруг головы, белое изможденное лицо украшало тусклое сияние побагровевших глаз, нижние веки запали внутрь и очернились, словно бы сон ему был неведом; обескровленные губы тонкими бесцветными нитями чуть-чуть были приоткрыты. Сюэ Ян даже не мигал, просто уставил взгляд вверх, видя лишь высокие своды пещер. — Моя рука… — слабо спросил он, и голос его охрип еще больше. — Почему я… не чувствую руку, не чувствую ног… сердца тоже не чувствую. Он всячески пытался прислушиваться, но биения почему-то не ощущал. Может оно, как и он сейчас, тоже залегло поглубже, упираясь в самое дно, там, где предавались гниению растерзанные птицы ранее окрыленных надежд? — Господин… — низкий, немного дрожащий голос показался ему знакомым. — Пожалуйста, не напрягайте свое тело. Позвольте этой служанке помочь вам унять боль. — Су Су?.. — даже не поворачивая головы, спросил Сюэ Ян. — Это ты… — Я, — плохо скрывая предательские слезы, Жнец сидела рядом с юношей на коленях, хлопоча вокруг его тела. — Не бойтесь, вы не умерли, всё хорошо. — Что хорошего? — хрипло отозвался Сюэ Ян. — Лучше бы я был мертв… Ни один нерв в его теле не отзывался на команды, согнуть палец или дернуть ногой казалось невозможным. Сюэ Ян был парализован от головы до пят и ничего не мог с этим сделать. Духовные каналы его пришли в запустение, энергии в Ядре почти не было, и оно пустило оставшиеся силы на поддержание своего тусклого сияния, однако и зародышей некроэнергии тоже не было, Сюэ Ян даже не чувствовал её присутствия. — Ты тоже… — кажется догадавшись, в чем дело, голос Сюэ Яна задрожал. — Тоже пуста?

Всё, что я тебе дал, я же у тебя и отниму, и ты останешься с тем, с чем и пришел сюда, то есть с абсолютным никчёмным бессилием…

Су Су занималась тем, что прижав отрубленную руку к ране заживляла её, используя не некроэнергию, а особые печати из мира живых, которые восстанавливали и обугленные меридианы в теле Сюэ Яна. Да, Жнец была пуста в плане энергии, от её прежних сил не осталось и следа, и исходя из того, что она сейчас была здесь, становилось понятно, почему она в таком состоянии, ведь более не доверяя никому Сюань Юэ просто не мог позволить, чтобы некроэнергия в теле Сюэ Яна имела шанс восстановиться, её ему могли банально перелить из другого сосуда, тех же Жнецов например. Чтобы вырвать всю энергию из младшего бога смерти и не допустить её быстрого восстановления, нужно было полностью опустошить его тело путем… поглощения. Это был тот же способ, которым Жнецы вытаскивали душу из тела человека, то есть страха и боли у жертвы подобной процедуры было достаточно. — Что он с ними сделал? — ужасная догадка, пронзившая разум юноши, заставила челюсть задрожать так, что зубы сталкиваясь между собой, создавая едва слышный цокот. — Изгнал, — тихо ответила Жнец. — Просто изгнал. Преследовать не стал, как и мстить. — А что со мной? — еще сильнее задрожал Сюэ Ян. Слезы начали душить его, отчаяние глубже вгрызалось в душу. — Я что, теперь навсегда останусь таким? Су Су замолчала, сконцентрировавшись на печатях. Три дня и две ночи она, не смыкая глаз, восстанавливала откровенно разбитое тело Сюэ Яна, и сейчас, почти закончив, потянулась ладонью к шее, вытащив из неё иглы, которые и парализовали Сюэ Яна, а так же вытащила их из груди, живота, обезображенной руки и головы. Юноша тут же почувствовал словно невидимые цепи, что не давали ему двигаться, упали, и медленно привстав опустил взгляд на свою руку, свою левую руку. Она двигалась, и о недавней трагедии напоминал лишь змеившийся в месте разреза шрам, похожий на тонкого земляного червя. — Что он решил? — бесцветным, абсолютно разбитым голосом прошептал Сюэ Ян. — Какое решение он принял, какую участь мне определил? Он так надеялся, что это будет смертный приговор, так верил, что предал достаточно сильно, чтобы иного выхода просто не нашлось, ведь кто-кто, а боги смерти за предательство щадить не умели и не хотели. Вся суть их правления сводилась к справедливому наказанию за грехи, а то, что сделал этот смертный, было почти что плевком в лицо своим добродетелям. — Второй господин велел передать вам, что в сумрак вам больше ходу нет, — поджав губы и блестящими от влаги глазами смотря на Сюэ Яна, сказала Су Су. — Так же он велел передать, что наказание свое вы примете с учетом того, что совершили. Вы не сможете располагать личной свободой до тех пор, пока не перевоспитаетесь, а местом вашей ссылки будет один из храмов верхнего мира, позже он лично отправит вас к вашему новому наставнику. Но в сумрак вы более никогда не вернетесь. На неподвижном лице Сюэ Яна из уголков глаз тяжело скатывались горячие слезы. Они обжигали кожу, они обжигали сердце, но хуже всего, что этот отчаянный поток был неиссякаем, и даже не шевелясь Сюэ Ян не мог прекратить его. Обреченный, отчаянный и просто поверженный взгляд угадывался в выражении его лица. Он смотрел куда-то, но даже не видел куда, его глаза прожигали слезы, а взгляд прожигал пустоту, и он уже не понимал, то ли она окружает его, то ли он погребен в ней, а гробом было тело, схоронившее на самом дне душу, от сияния которой осталась лишь иллюзия, жалких потугов которых не хватало даже чтобы утешить себя. Встав со своего места, Сюэ Ян, покачнувшись, чуть не упал, его тут же придержала Су Су, чувствуя, что тело юноши легкое, будто перышко, но в то же время тяжелое, будто что-то все время тянет его вниз. Пробивающийся голос Сюэ Яна становился всё громче, стенания его все отчаянней, и вот уже он, отходя от Жнеца, начал затягивать свой крик, вытягивая его своим набирающим громкость голосом. Его протяжённое «ааа» то было коротким, то более длинным, но вот голос становился всё громче, и вот уже он, хватая себя за волосы, начал кричать, громко и протяжно, будто раненная, загнанная в угол добыча, которой просто некуда больше бросаться кроме как в руки собственной погибели. Внезапно руки его стали стягивать с себя одежду, верхнее платье полетело на землю, рубашку он раздирал руками, после чего упал на колени и вцепился ногтями в собственные плечи, обняв себя. Су Су, увидев, что под ногтями уже показалась кровь, а раны грозились стать глубокими, подбежала к юноше, обняв его со спины, и прижалась к нему, пытаясь хоть как-то его успокоить. — А-а-а-а! — вздернув подбородок и высоко подняв голову, Сюэ Ян, заливаясь слезами, бросал свое стенающее эхо в бесконечные своды пещер. — А-А-А-А-А!!! Сюэ Ян, разрывающий себя и свою душу от осознания того, что всё кончено, попросту желал разорвать себя на части, но так как мечей не было он использовал то, что добивало его и без того разбитую душу, крича во всё горло, поднимая боль из самых недр темной глубины. Он чувствовал будто умер, дни его подошли к концу, но душа, в которой было столько боли, никак не отрывалась от тела, а живая плоть, реагируя на эти стенания, умножала её боль, вынуждала голову гореть в живым пламенем, а глаза — в соли обжигающих слез. — Мой господин… — плача у него на плече, Су Су вжимала лицо в дрожащую, покрытую мурашками и влагой кожу. — Пока вы живы всё может измениться. Течение времени ничего не оставляет неизменным, и пусть сейчас вам кажется, что мир ваш погиб, но ведь дыхание жизни еще способно вдохнуть в эти руины новое существование. — Какую еще жизнь? — стенал Сюэ Ян, теряя себя в откровенных криках неисчерпаемой боли. — Где искать себя как не в тех, кто окружал тебя заботой и теплом, кто был с тобой долгие годы, своим присутствием формируя твой мир, одним своим существованием дополняя и улучшая всё в тебе, словно планеты, кружащие вокруг Солнца. Утратишь одну — гармония нарушится, утратишь все — и забудешь самого себя, потому что без них нет тебя, мы все словно части одного целого, потому что так долго были неразлучны, что потерять кого-то уже словно оторвать от себя кусок. Сколько слоев уже с меня спало, с моей души, все волнения и чувства, которые я связал с вами… Как мне теперь себя называть, что мне собой представлять в этой оглушившей меня тишине, в этой ослепившей меня тьме, в этой растерзавшей меня пустоте!!! Су Су задрожала всем телом и крепче вцепилась в Сюэ Яна, который, наклонившись вниз, почти что касался лбом холодной земли. — Всё, что имею, даже одежду, напоминает мне о том, как я всё это получил, кто мне это все дал. Что уже говорить о сердце, о чувствах, о душе, о счастье, о теплоте, о мыслях, о надеждах! Они все при мне, все еще при мне, и без вас просто сгинут во тьме, равно как и я сам, потому что я — это вы, вы все, ваше присутствие рядом со мной! Одежду я могу уничтожить, но что мне делать с памятью, с чувствами, с… любовью. О боги, что же мне делать с этим сердцем, от которого ты просишь отрывать куски и не стенать в процессе, это жестоко Су Су! Там, в сумраке, я сформировал всего себя, каждая часть меня это частички вашей любви, что вы проявили ко мне, вашей заботы, ваших наставлений, даже смеха! Я не могу забыть колокольчики смеха Сюань Юэ, я не могу забыть хищный оскал змея, потому что по-другому он не умел улыбаться, я не могу забыть мягкое движение губ Лунъю, потому что громко смеяться он не умел, всегда стеснялся, всегда смущался… Жнец чувствовала, как его почти что живая боль заползает ей под кожу, ища не то утешения, не то возможности изжить себя. — Я так хотел умереть и забрать эти чувства с собой, я вовсе не желал разлучаться тем способом, что он для меня избрал, забрав из сумрака, понимаешь? Вот почему я решился принять смерть, спровоцировать бога самоубийц на то, чтобы он покончил со мной! Я хотел умереть, забрав эту любовь с собой в Вечность, дабы душа моя не терзалась сожалениями. Я желал умереть, в своем последнем вздохе баюкая мысли о тех, кого люблю, и кто любил меня… — Молодой господин! — закричала Су Су, когда Сюэ Ян, изворотившись, вытащил из её пояса небольшой кинжал, и вырвавшись из объятий Жнеца встал, как он предполагал, к входу в сумрак. Сюэ Ян уже понял, что это был один из входов/выходов из подземного мира, вот только он не знал, что эта усеянная порослью и туманными скоплениями пещерная система была тем самым местом, где много лет назад точно так же стенало другое, убитое горем утраты божество. — Никто во всем мире не способен полюбить меня таким, какой я есть, — прошептал Сюэ Ян, собрав ладонью свои волосы в хвост. — Никому не нужен босяк из Куйчжоу, никому не нужна его боль. Только там, в Стране мёртвых, я чувствовал, что по-настоящему любим. Каждая клетка моего тела, каждый волос, каждая капля слез — всё сформировалось там, мои корни давно уже пущены в эту чёрную почву. Но раз уж меня насильно вырывают из неё, раз уж мне запрещают даже умереть в родном, дорогом сердцу доме, то столько, сколько я смогу оставить здесь, я оставлю, и пусть Сюань Юэ тащит меня голого и израненного по выжженной почве верхнего мира, — всё что я могу, я оставлю здесь как дань уважения этому месту и дому, который, очевидно, больше никогда не смогу обрести. Ни в сердце другом, ни в месте ином. Не успел взгляд Су Су замереть от ужаса, как Сюэ Ян, прижав кинжал к зажатым в хвост волосам, одним резким движением срезал их и, сжав в руке, бросил их в сторону сумрака, туда, где своды пещер суживались, а вдали маячила лишь тьма. Стоя к этой тьме лицом, голый по пояс он, не преставая плакать, то и дело чувствовал, как дрожат его губы, как трясутся руки, и как душа, чьи стенания он слышал даже в своей голове, призывает его воткнуть этот кинжал в обожженное слезами и скорбью сердце.

***

Сотни лет назад, окончание Тысячелетней войны Вдоль усеянного уменьшающимися воронками темной Ци полем минувшей битвы неспешно шел человек в белом. Длинные одеяния его подрагивали при движении, а рукава, не дававшие увидеть тонкие кисти и изящные пальцы рук, спадали почти что к коленям. Черные, будто смоль, волосы, то и дело касались белого, словно мрамор, лица, на котором таким же белым, немного размытым молочным цветом сверкали глаза. Мужчина шел медленно, то и дело подергивая носом словно бы пытался уловить потерянный аромат, ноту которого он сумел поймать еще будучи в глубоких недрах тогда еще пустующего и безмолвного сумрака, где облаченная зеленым свечением река мертвых перевозила в неширокой лодке души умерших. Вдруг мужчина остановился, глаза его стали значительно шире. Впереди него, облаченный в одежды древесного цвета стоял юноша, с виду еще подросток. Его волосы были небрежно собраны старой потрепанной заколкой, а руки почернели, дыхание обжигающими клубами рвалось из груди. Юноша стоял спиной к нему, потому что со всей подозрительностью смотрел на парочку преградивших ему путь бессмертных, что всё допрашивали кто он такой. Юноше нечего было на это ответить, поэтому он лишь хищно заулыбался, и глаза его, объятые изумрудным пламенем, опасно сверкнули. Он еще не умел говорить, и в этом была настоящая истина его молчания. Вместе с этим он еще плохо осознавал этот мир, активно реагируя лишь на то, что касалось темной Ци, душ и гор трупов, что возвышались по четыре стороны света. Мужчина, чье дыхание замерло, подошёл к юноше, и обойдя его стал прямо перед ним, закрыв его своим телом, облаченным в тяжёлые белые одеяния. Юноша хоть и не шелохнулся, но все же с малой толикой удивления обозревал спину этого высокого длинноволосого мужчины, который стал впереди него, и единственной причиной, почему он не атаковал было то, что он почувствовал знакомое скопление темной материи, как и услышал её медленный ток под кожей мужчины. — Уходите, — немного сиплый низкий голос в паре с убийственной темной аурой мужчины вынудил небожителей отступить на шаг назад. — Я забираю этого юношу с собой. Боги развернулись, явно в нежелании вступать в стычку с этим опасным незнакомцем, и недовольно цыкнув языком покинули ужасающее место минувшего действия, в котором главную роль отжал этот никому не известный юноша. Ах да, у него ведь была причина отжать себе действие пожирнее, ведь сегодня был день, когда он родился. Мужчина в белых одеяниях обернулся, уставив свои белые глаза в горящие изумрудные глаза юноши, и протянув руку почти невесомо положил её на мягкие, обдуваемые багровым ветром волосы. — Я научу тебя говорить, — тихо сказал мужчина, и юноше показалось, что за этим голосом он пойдет куда угодно и сделает все, что тот ему скажет. — И скажу тебе кто ты есть. У тебя ведь нет имени, верно? Юноша отрицательно покачал головой. Он не умел говорить, но каким-то образом понимал речь мужчины. Хотя, быть может что и не понимал, просто реагировал на звучание, а поскольку этот мужчина говорил с ним учтиво и осторожно, то сказав что-то в вопросительной форме, что по звучанию уже взывала к какому-то действию, юноша по инерции качнул головой, в ответ на что его начали мягко поглаживать по голове, даря ласку довольно холодной, белой, словно мрамор, руки с тонкими изящными пальцами, кожа которых разве что не просвечивала, ведь казалась такой тонкой и ранимой, чуть ли не прозрачной. На момент их встречи глаза мужчины уже были выплаканы, а так как после Тысячелетней войны земля сильно осела, то можно сказать владения свои он не покидал, скорее уж они обновились, так как эта земля пока еще считалась живой и даже могла плодить. — Тебе, — протягивая юноше красный, словно кровь, ликорис, мужчина попытался улыбнуться. Он совсем не знал, как это делается. А быть может забыл? — Гора трупов, из которой ты появился, не может быть твоей эмблемой, зато прекрасный цветок, что вырос там, где твои ноги касались земли, ведь намного лучше, не так ли? К слову, твои веера прохудились. Я сделаю тебе другие, те, которые никогда не сломаются и с достоинством подчеркнут изящность твоих танцев. С удивлёнными глазами взяв цветок в руку юноша с минуту пялился на него, после чего с довольным рычанием широко улыбнулся, обнажая в улыбке свои белые, в резцах островатые зубы. Мужчина всматривался в эту улыбку и неожиданно слезы потекли из его глаз. Как оказалось, они были прозрачными и очень, очень холодными, настолько, что падая с его лица в полете замерзали, приземляясь на землю неплотным скоплением льда. Увидев это, юноша, еще толком не зная, что такое плакать, удивлённо поджал губы, затем нахмурился, будто увиденное ему не нравилось. Он протянул свои обагрённые в крови руки, и сомкнув в чашу из ладоней лицо мужчины попытался поймать его слезы, но они все текли и текли. Тогда он встал на цыпочки, так как был значительно ниже и, лизнув языком холодную кожу, слизал безвкусную дорожку слез, из-за чего место, где он прикоснулся, обожгло жаром, а кожа стала пурпурно-алой. Похоже это сработало, так как удивление мужчины перевесило его грусть, и он уставился на еще больше улыбающегося юношу, что будто с чувством исполненного долга гордо выпятил грудь, не сводя взгляда с лица мужчины. — Пойдем, — только и сказал он, и юноша послушно вприпрыжку последовал за ним. Они ушли плечом к плечу с этого откровенно пугающего красного марева. Этим цветом было пропитано небо, им была пропитана земля и воздух, весь мир окрасился в алый, и лишь мужчина в белом, да улыбающийся юноша были единственными, кому это все, кажется, было безразлично. В окружающей их почти что могильной тишине был слышен лишь низкий шепот ветра, качающий полы белых одеяний, да шорох будто плавающих в пространстве волос, на которых оседала красная пыль и пепел… Это была первая встреча Янь-вана и еще безымянного тогда Сюань Юэ, который стал Вторым божеством сумрака, будущим богом самоубийц. — Не ожидал, что после пронесшейся бури увижу тебя здесь, — стоя к нему спиной, неспешно выговорил Янь-ван, когда почувствовал, как из темных глубин к нему приближается такой же темный силуэт. — Брат. Сюань Юэ, чье тело словно слившись с темнотой не давало увидеть свои очертания, смотрел куда-то в сторону, глаза его потеряли всякое сияние. — Представляешь, — медленным, каким-то заторможённым голосом сказал он. — Сюэ Ян сказал, что я не «рожденный», а «перерожденный» бог… — Сюань Юэ, — оборачиваясь к нему было начал Янь-ван, но вдруг внезапно сорвавшийся с места бог самоубийц резко подошел к нему почти что вплотную, и довольно воспаленным взглядом прожигал белые глаза брата. — Разве же я начал ту бессмысленную войну?! — зашипел он. — Это же каким отрепьем я должен был бы быть, чтобы переродился, а не родился как независимое божество сумрака! — Оставь эти мысли, — с нажимом твердо сказал Янь-ван. — Неужели мальчишка освоил таинство Оракула? Сюань Юэ, громко дыша носом, отстранился от брата и снова повернулся к нему спиной. — Почти все великие боги той войны умерли, к сожалению, и даже имена их растворились во времени так, что уже неизвестно и половины тех, кто существовал тогда, до начала Тысячелетней войны. Лишь ты один свидетель тех дней, их начала и их завершения. Я прав? — У меня лишь единственный страх, — глухо отозвался Янь-ван. — Что найдется причина для новой войны, ибо с меня хватит и того, что у меня отняла прошлая. Хотя нет, скажу иначе: я боюсь, что причина, из-за которой развернулась прошлая война, найдет себе очередное воплощение в лице безумца, сердце которого разрывается от безумной всепоглощающей любви! Я не один раз говорил тебе, что ты не по себе рубишь, и прикипеть столь сильными чувствами к людям… для бога смерти, что с холодным бесстрастным сердцем должен исполнять свой долг, такие чувства несут в себе лишь разрушение! — Но если же у меня есть сердце, если у меня есть душа, что не может противостоять этому, то что я тогда должен делать?! Глаза Янь-вана словно бы сверкнули, будто холодный лунный свет отразился на лезвие меча. — Что должен делать? Наконец вспомнить кто ты такой, и кто они! Лишь человек может позволить себе играть с этой чертовой любовью, потому что их ничтожные сущности единственные, кто никогда не подойдет к этому серьезно, со всей ответственностью. Для них любовь не больше, чем возбуждение разума, души и тела, а для нас, богов, это кара, потому что мы единственные осознаем, что это на самом деле это такое, и какой жертвенности она требует. Для нас это игры на выживание, брат, потому что мы не можем просто взять и умереть, чтобы стереть прошлое воплощение души и тут же начать всё заново. Влюбляясь, мы несем эти чувства сквозь века. Эпохи сменяются, а мы остаемся теми же искалеченными в поруганной любви существами, которые не могут прекратить свои страдания. Они множатся, вытесняя те части души, которые еще не погребены в руинах этой гибели. Слушая его речи, Сюань Юэ слегка нахмурился. — Ты никогда не говорил мне о тех, с кем имел связь до встречи со мной. — Мои глаза искали тебя еще до твоего рождения. Тебе этого недостаточно? Сюань Юэ медленно обернулся к нему, почти что прожигая взглядом. После схватки с Сюэ Яном, он, еще толком не придя в себя, бродил по пустыне, то и дело падая на землю и прижимая к ней ухо, вслушиваясь в то, как запечатанный с Королем Ночи гроб пересекает подземные каналы, однако видя его сейчас, Янь-ван заключил, что его брат все еще не в себе. Его дерганные движения, бегающие глаза, постоянно прижатые к губам пальцы, которые он до крови кусал… — Зачем ты сказал ему про Бао Шань Саньжэнь? — улыбнувшись, глаза Сюань Юэ заблестели. — Почему ты решил, что это был я? — Я слышал, как он, находясь в гробу, в истерике кричал кое-что такое, о чем ему даже оборотни поведать не могли. Это «что-то» раньше было только между мной, тобой и ею, не так ли? Янь-ван не мигая смотрел на Сюань Юэ. Знал ли бог смерти о том, какая реальность на самом деле ждет Сюэ Яна снаружи, там, где миром правили верхние боги? Знал, с самого начала знал, как и то, что лучше бы Сюань Юэ не услышал тогда его крик, и мальчика бы убили, ибо теперь, когда бог самоубийц так сильно привязался к этому ребенку, к этой цвета темной крови души, он уже не мог отказаться от него. Какой бы грех не совершил Король Ночи он будет прощен, будет помилован, будет спасен. Янь-ван знал это, и чем дальше всё заходило, тем сильнее он опасался, что злой рок судьбы Сюэ Яна отразится на Сюань Юэ, и если, упаси дьявол, бог самоубийц узнает правду, если он узнает о том, кто виноват в событиях шестилетней давности, и что Сюэ Ян, был обречен терять даже то, чему отдаст свою душу и сердце… Нехотя Янь-ван вернулся в события еще более дальнего прошлого, ведь тот, кто развязал ту страшную войну, тоже не хотел терять, а причины той войны, и возможной будущей, совпадали лишь тем, что обе спровоцированы чувством любви… — Я же сказал, — низким голосом повторил он, — о единственном, чего боюсь. Береги свою душу, брат, береги мальчишку, потому что в его страдании будто на замершей гильотине жизни бессмертных богов, и меня в том числе. За одну его слезу ты сметешь полмира… В себе тебе уже нечего убивать, чтобы за его боль отыгрываться на себе, но всегда найдутся другие. Скажи, разве я не прав? — Что ты имеешь в виду? — откровенно поразился Сюань Юэ. Янь-ван, сойдя с места, подошёл к брату и, обняв его за шею, прижался к нему своим телом. — Даже если предположить, а я говорю лишь о призрачной возможности того, что ты «перерожденный», пожалуйста, задумайся, какова должна быть сила бога, чтобы бессмертная душа после смерти нашла себе новое, сильное вместилище, и какова тогда должна быть причина его гибели. Брат, такого сильного бога погубить может многое, но вот добить… только он сам. Ты понимаешь, что я имею в виду? Кому как не Сюань Юэ было понять, о чем говорил его брат, ведь речь шла о наиболее неискупимом грехе из всех, а именно о самоуничтожении духа, тела и души. Даже боги смерти не способны переродить душу, что сама себя уничтожила. На это способны лишь те силы, что изначально сотворили её. — А даже если и предположить, что это так, — снова изменившись в настроении, Сюань Юэ агрессивно наступал на Янь-вана. — То никому до сих пор неизвестно, ибо кроме тебя не осталось иных свидетелей тех дней, не тогда, когда началась Тысячелетняя война, а причина её возникновения. — Ты и так знаешь, — низким злым полушепотом изрек бог смерти. — Да-да, — отмахнулся Сюань Юэ. — Бог Жизни, страдая от слишком сильной привязанности к слабым и смертным людям, позволил им вкусить Плод Познания, высадив на земле дерево с золотыми ветвями и яшмовыми листьями, но меня интересует не это… Ты, как говорят, изначально был один, но я в это не верю. Кто сказал, что сумрак до моего рождения был пуст, быть может он, как и земля, просто был опустошен этой войной, и ранее его занимал не только ты, а вполне себе прогрессирующий загробный мир со всем его вместилищем? Янь-ван недовольно сжал зубы, выражение его лица стало донельзя устрашающим. — Сумрак? — переспросил он. — Интересно… почему же ты уверен, что он существовал до войны? Ты прекрасно знаешь, что земля изначально плод антиматерии, позднее заключенный осязаемой материей. Неужто считаешь, что от начала сотворения мира я сидел в земле как червь, выжидая души людей? Очнись! Еще до начала сотворения мира я уже существовал, и мои ноги ступали по этой проклятущей земле до тех пор, пока… Плотно сомкнув губы, Янь-ван силой сдержал себя от резкого порыва продолжить, и нахмурился еще сильнее. — Вот именно! Кто сказал, что ты не участвовал в той войне?! — продолжая терять контроль над собой, прокричал Сюань Юэ. Ранее боги избегали разговоров на подобные темы, потому что причины, по которым она могла появиться, не возникало, но сейчас, когда разум Сюань Юэ раскалывался, а сам он был повержен и разбит, бог самоубийц, кажется, активней прежнего сходил с ума. — Я же видел реки полные крови, и землю не с каменными горами, а с горами трупов! Небо и то было багрово-черным, даже солнце не могло пробить этот купол! И потом, твоя извечная холодность к людским душам просто не может быть причиной, почему ты выплакал свои глаза, и если и есть разумное объяснение истинной причине твоих слез, то только в том, что, либо ты предал, либо кто-то, кто был дорог твоему сердцу, предал тебя! Янь-ван остервенело ударил его по лицу, из-за чего бог самоубийц пошатнулся от этой издавшей глухой звук пощечины и едва ли не упал, такой сильной она была. Он ухмыльнулся, а затем негромко рассмеялся, глаза его по-прежнему туманила тьма. — Всё сказал? — словно яд выцедил из своего горла Янь-ван. — Что, отрубить руку мальчишке для тебя уже трагедия, вконец потерял себя?! — Damare… — устало выдохнул Сюань Юэ, кажется едва ли не впервые за всю их долгую историю отношений предлагая брату закрыть рот, причем очень грубо, потому что от того же слова Urusai, которое он использовал чаще, и которое означало «шумный» или довольно осторожное «помолчи», это слово было полно ненависти. — Раз люди тогда обрели бессмертие, кому как не богу смерти первому возмутиться, ну и отдельной касте переполненных эгоизмом верхних богов, которые потеряли бы своих рабов. Естественно должны были быть и те, кто хотел защитить людей, и именно они были убиты, я прав? Спустившись на поверхность они уже не были такими сильными, и погубить их было легче… Я не ведаю правды, но уверен лишь в том, что ты не остался бы в стороне, а учитывая, что далеко до окончания Тысячелетней войны ты заперся в сумраке, и более не покидав его выплакал свои глаза, могу сказать лишь то, что ты так же, как и я, утратил причину радости ушедших дней… Повернувшись и пойдя прочь, Сюань Юэ, чья голова была низко опущена, а сам он, покинув резиденцию Янь-вана, тотчас забыл о чем говорил, настолько сильно его внутренне состояние искалечила битва с Сюэ Яном. Бог самоубийц едва осознавал себя, и если реагировал, то лишь на уровне инстинктов, совсем не осознавая ни себя, ни свои действия. Полностью разбитый и сокрушённый он на два дня погрузился в беспробудный сон, в котором снова и снова видел лишь беспросветную пугающую темноту, почти такую же, сквозь которую он прорывался, рождаясь от уничтоженной и погребенной в крови земле людей.

***

Когда на утро четвертого дня Сюань Юэ вышел из черного проема в ту часть пещерных комплексов, которая ближе всех была к поверхности, и в которой находился Сюэ Ян, первым, что увидел бог, были отрезанные волосы, лежащие на земле. Рядом с ними виднелось и разорванное верхнее платье цвета темной синевы. Он узнал ткань, он узнал волосы, и сердце его замерло. Делая беззвучные шаги, Сюань Юэ подошёл к лежащему на боку телу, чьи согнутые в коленях ноги неплотно прижимались к животу. На юноше был надет лишь верхний халат черного цвета, который ему дала Су Су. За то время, что он находился здесь, Жнец подлечила его как смогла, вернее, как ей приказали, то есть не до конца, но от еды Сюэ Ян отказался, как и от воды и вообще от всего, чем она пыталась привести его в чувство. Сюань Юэ стал позади него, понимая, что тот знает о его присутствии, однако молчит и не подает виду, будто спит. Хотя, быть может он и правда спал, но божеству не хватило решимости пнуть его ногой или обратится к нему громко, чтобы встревожить этот «сон». Его сердце обливалось кровью от этого бедственного и ущербного вида высланного из сумрака Короля Ночи, и чувствуя за собой неискупимую вину, Сюань Юэ, наступив на горло своему хладнокровию, все же присел на колени и тихо, но твердо сказал: «Вставай». Сюэ Ян даже не пошевелился. Он и правда не спал, но был очень слаб, и если бы глаза его были открыты, то единственное, что плескалось бы в них, это безучастность, тоска и сожаление. Поэтому его опущенные, неплотно сомкнутые веки будто защищали нерушимым покровом этот, во всех смыслах, безжизненный взгляд. — Вставай, — чуть громче повторил Сюань Юэ, и чувствуя, что другой, исполненный отчаянного гнева крик вот-вот сорвется с его губ, схватил юношу за вороник и так и потащил за собой к выходу из пещеры. Сюэ Ян не высказал и капли сопротивления, пока его тащили по земле. Он осел, руки безвольно свисали вдоль тела, внешняя сторона ладоней, тоже волочась по земле, уже изрезалась об камни и запачкалась в почве. Недолго Сюань Юэ волок его за собой. Вытащив этого живого мертвеца наружу он отпустил воротник, из-за чего голова Сюэ Яна вновь столкнулась с землей, но даже тогда его тело не выдало ни грамма реакции. Глаза юноши были закрыты, дыхание медленными потоками скользило вдоль обожженных рыданиями легких. Внезапно его слух уловил довольно громкий «дзинь», из-за которого Сюэ Ян молниеносно распахнул глаза и тут же сквозь громкий полустон приподнялся. Мышцы его так долго были без движения, что сейчас обдали его тело болью из-за резкого движения. Перед ним лежал его Чэн Мэй, что был абсолютно цел и даже не скован печатями или заклинаниями. — Бери его и поднимайся, — холодно сказал Сюань Юэ, видя, что Сюэ Ян даже не смотрит ему в глаза. — Мы снова будем драться? — только и спросил он, однако взгляда по-прежнему не поднял. Он быстро схватил свой меч и словно свое последнее сокровище жадно прижал к груди, обнимая его обеими руками. — Если ты не перестанешь быть бревном и не встанешь на ноги, я попросту уничтожу этот меч. Зачем он тому, кто не способен даже идти. От услышанной им угрозы Сюэ Ян тут же поднялся на непрямые ноги и с минуту выравнивал дыхание, прислушиваясь к собственному току крови. Его меридианы вновь восполняли запасы энергии, а из-за того, что он был снаружи, его Ядро, начав питаться энергией солнца и земли постепенно приводило в чувство всю духовную его сущность. Однако лицо юноши так и оставалось мертвенно бледным, губы обескровленными, под глазами залегли темные круги, а сам взгляд так и был потухшим, лишённым прежней пытливой агрессивной искры. Сюань Юэ не без сожаления, в паре с обжигающий гневом смотрел на весь его ущербный, даже жалкий вид. Эта неровность срезанных волос делала его глазам больно, поскольку он помнил какими красивыми были эти волосы, мягкими, как шелк, и переливались черным перламутром. Даже одежда сплошь вся черная, без единого просвета иных цветов, а ведь Сюэ Ян так любил пурпурно-алые, темно-синие и золотые цвета, ему так нравился аметистовый оттенок лаванды, запах которой всегда ненавязчиво окутывал Сюань Юэ… — Приведи себя в порядок, — кивнув в сторону близ протекающего ручейка с чистой прозрачной водой, Сюань Юэ продолжил: — Я не хочу, чтобы там, куда мы направляемся, думали, будто все эти шесть лет я изживал из тебя душу и порочил тело. Выпрями спину. Разве такому гордецу пристало выглядеть столь ничтожно? Смотреть противно… Сюэ Ян молчал, уже давно повернувшись к нему спиной, но даже несмотря на то, что его веки были плотно сомкнуты, тонкие соленые ручейки все равно змеились по его лицу. Горькая, едва ли не живее его самого обида сжигала его сердце так сильно, что боль от груди скользнула к горлу, и засев там никак не могла продвинутся в какую-либо сторону, из-за чего физически создавалось впечатление, будто ты что-то проглотил, но оно застряло, раздулось, заставив горло болезненно вспухать. Возможно он бы и дальше продолжал жалеть себя, однако даже будучи выброшенным в самое трагическое положение Сюэ Ян был не тем человеком, что обняв собственные колени заживо похоронит себя в этом отчаянии, нет. Шесть лет назад его душа пошла трещинами, но он выжил, и несмотря на то, какие страшные события ему пришлось пережить, но он, охваченный жаждой мести не дал судьбе до конца себя сломить, и хотя Сюань Юэ запечатал ту боль, что он пережил, но даже не помня о таком себе волнения в душе Сюэ Яна оставались прежними, делая его тем, кто он есть. — Противно смотреть? — изогнув уголки губ, Сюэ Ян оскалился в своей любимой извращенной манере. — Действительно, чего это я надеюсь воззвать к жалости того, кто не поскупился довести меня до такого действительно жалкого состояния. Медленно полуобернувшись к нему, лицо юноши озарила широкая, полная остроты улыбка. — Раз не решился убить меня, так смотри, наслаждайся «дивным» зрелищем того, как вырванные из родной почвы цветы начинают гнить, источая яд и скверну там, куда их отшвырнула жизнь. Сюань Юэ недовольно сузил глаза. — Я убью их всех, — так и не моргнув ни разу, продолжал Сюэ Ян. — Куда бы ты меня ни привел, в чьи бы руки не отдал… я сделаю с этими руками то же, что и ты с моей, я выжгу их души тем же способом, который ты применил ко мне. Мне сейчас так больно, а боль эту совершенно не с кем разделить, ты ведь всех их отослал от меня, что мне хочется как можно быстрее поделится с кем-то своей печалью… да, хочу, чтобы все знали, как мне больно, но вот незадача: не испытав того же, меня они понять не смогут. Ой-ой, что же делать?.. О, придумал. Почему бы воочию не дать им узнать, как бог самоубийц изживает из своего сердца тех, кто видел в нем любовь и надежду всех своих прожитых дней!!! Резкая хватка на горле, что подняла его тело вверх, была такой быстрой, что Сюэ Ян успел лишь заметить, как к нему метнулся сокрытый в чёрной пустоте воздух, из которого его схватила белая, с удлинившимися ногтями рука. Его крик настолько сильно ранил Сюань Юэ, что он, снова теряя над собой контроль, уже был готов уступить собственному гневу, но неожиданно будто вспомнив что-то начал медленно ослаблять хватку; от глаз, едва зачернив их, довольно быстро начала отступать тьма. — Убьешь? — с довольно мирной, однако не лишенной надменности улыбкой, спросил он. — О-о, тогда флаг в руки. Если сумеешь убить «то» существо, так и быть, делай что хочешь. Своим незрелым эгоистичным поведением ты вынудил меня пойти на такие меры, так что не стенай о том, как ты теперь несчастен! Всё это итог твоих собственных действий, принятых тобою решений! Я же, обладая здравым рассудком, делаю то, что должен. Хочешь сорваться и сходить ума? Ну что ж, вперед, если душа зовет. Из-за тебя я вынужден буду войти в то место из-за которого раны на моем сердце взыграют ярче, но если уж ты столь глуп и невежественен, что решился нанести мне похожие, то пусть так, гореть то все равно уже нечему, всё давно уже сгорело дотла. Отпустив его, Сюань Юэ все же позаботился, чтобы Сюэ Ян не свалился с ног, и даже заставил ошарашенного его словами паренька съесть несколько плодов из садов Верхних Небес, дабы подкрепить силы. Это были белые яблоки, что в руках Сюань Юэ мгновенно обагрились красным цветом.

***

Обрезанные волосы, пожалуй, были наибольшим позором для китайца, считавшего себя воином, заклинателем или даже мечником. Волосы коротко срезали лишь преступникам, предателям, варварам или же блудницам, что убивали своих детей или же способствовали в убийстве чужих. Обрезанные волосы были ярким признаком того, что человек этот пал ниже некуда, и такой вид его волос был словно метка, которую в мире царствующего Креста дали отступнику Каину за тяжкий грех братоубийства. Но вот Сюэ Ян никого не убивал и даже не мыслил о мести. Однако он срезал свои волосы не для того, чтобы заклеймить на себе это яркое отличие, а лишь потому, что волосы эти обрели свою красоту и длину в сумраке, впитали в себя память и энергию всех прошлых лет. Сюэ Ян лишь желал, чтобы хоть что-то от него осталось в том месте, которое он называл домом, и если ему самому запрещено, то путь хотя бы это будут его волосы… Всё, что ему оставалось, это принять свою судьбу, но до того он был сокрушён, что не возжелал войти в новое для себя течение времени с тем, с чем он был связан раньше. Как и оговаривалось, будь то одежда, волосы или украшения — от всего он отказался, всё было ему тяжкой ношей, напоминавшей о счастье ушедших во мраке нынешнего дней. Лишь только от меча он не сумел отказаться, от единственного, в чем еще находил малую толику трепыхающейся надежды. Скрываясь среди пышущих зеленой порослью длинных ветвей неподвижно сидел человек, держа в руках массивный, довольно грубых размеров лук с уже прижатой к древку стрелой. Белый подол его светлых одеяний свисал вниз, длинные рукава, насколько это возможно, были закатаны, ворот у шеи довольно широко распахнут, открывая вид на почти что неподвижную грудь. Внезапно глаза человека сверкнули, и он с едва слышным звучанием натянул тетиву, медленно ведя её до самого предела, навострив зрение и прицелившись. Из глубины леса послышался глухой вой и громкий топот, затем приближающееся рычание режущим эхом наполнило пространство, пока наконец из зарослей кустарника на скорую ногу не выпрыгнул юнец одетый во все белое, и мча со всех ног делал это с довольно спокойным, даже не покрасневшим лицом, хотя судя по звукам привлек он к себе явно что-то, что вызывало серьезные опасения. — Ближе, — прошептал человек прячущийся на дереве, и легкая улыбка, дерзко притаившись в уголках губ, выдавала всю степень его нарастающего возбуждения. — Еще чуть-чуть… Это был тигр. Очень, очень большой тигр с черной, местами окровавленной шерстью и торчащими из головы закрученными рогами. Из оскаленной пасти то и дело вырвалось пламя и жуткий вой создаваемый явно раненным горлом, в котором торчали мелкие осколки и делали его звучание столь ужасным. Натянув тетиву до предела человек с отчетливым звуком выпустил стрелу, что на невозможной скорости попала зверю прямо между глаз, из-за чего он мгновенно запутался в лапах и упал, успев прокатится еще метров с пять. — Уф, ну и денек выдался, — тот самый юноша, который так быстро бежал стал у дерева, с которого проворно спрыгнул человек в белых одеяниях, и улыбнулся. — Наставница, а охота и правда удалась. Я впервые вижу, чтобы священное животное с нарушенным путем самосовершенствования сумело вырасти до таких размеров. Вот только… почему его вид стал таким? — Ранее это был белый тигр из Тай Ши, — вытаскивая стрелу из головы зверя, тихо ответила женщина. — Как ты знаешь, Тай Ши — это символ Инь-Ян, то есть круг существования. Корень зла Инь, что слишком грубо вплелся в его Ян, поработил светлую энергию и вытеснил её, заменив своей. Это сделал черный, созданный из темной материи дракон сумрака, и похоже этот тигр был им испорчен не только в духовном, но и на физическом уровне, из-за чего трансформация тела приняла такой оборот. — Ф-физическом? — широко выпучив глаза, напрягся юноша. — Совокупился с ним, — бесстрастно ответила женщина, — и видимо в самом процессе подавления духовной сущности, а влив свою сущность в духовное тело тигра ослаб, а тот сразу начал подавлять его. В итоге их тела срослись друг с другом, из-за чего у тигра почернела шерсть и выступили рога. О, еще и эта пасть с длинными клыками… это точно пасть дракона, я уверена. — Но зачем дракону, скоплению темной материи, что вырвался из страны мертвых, было порабощать тигра? Женщина слабо улыбнулась. — В самом чистом свете есть определенный элемент тьмы, и наоборот, — её улыбка стала мягче, взгляд просветлел, наполнился какой-то незримой нежностью. — Тигр не сумел отбить первую атаку, потому что скрытая тьма в его Инь, та самая точка в глубине изгиба символа, почувствовала родство со скрытой в драконе каплей Ян, но нашли они друг друга притянувшись противоположностями. Тот, кто во тьме, всегда пойдет на свет, а тот, кто слепнет в ярком свету, устремит в глаза даже в самую крошечную линию тьмы, понимаешь? Чем ближе они будут к ней, тем быстрее начнут двигаться их духовные или физические тела. И так до тех пор, пока они не сольются. Это естественный цикл сбалансированного динамизма и гармоничного единства в нашем мире. Символ Инь-Ян подразумевает, что каждая разделенная половина содержит семя другой, и пока круг вращается, тьма неизбежно сменяется светом, а затем свет сменяется тьмой. — Прямо как дни сменяют ночи! — возбужденно воскликнул юноша. — Да. Поэтому не нужно искать в свете добра, а во тьме зло. Тьма есть тьма, свет есть свет. Они просто существуют. Это люди, ища за что бы уцепится их философии, немного испортили трактовку самой обыкновенной вещи на земле. — Какой? Женщина смахнула со стрелы кровь, поприветствовав несколько других юношей и девушек, что так же вышли из леса и восхищенно рассматривали добычу. — Всё окружающее в мире поверхностно, — медленно повела она. — Глубину нужно искать в себе, там же на виду и все ответы. Нужно лишь позволить себе увидеть их, остальное неважно. Впрочем, есть еще один закон, который я именую не иначе как правилом поводыря, что, когда сам не видишь, нужен тот, кто будет видеть за тебя. Несколько девушек услышав слово про поиск глубины несдержанно, но приглушенно захихикали в ладонь, из-за чего юноша, который явно являлся оруженосцем женщины резко подорвался и, перепрыгнув через тушу зверя, почти что накинулся на них с несдержанной бранью. — Так, опять за свое?! — будто громовая туча нависнув над девушками, крикнул он. — Снова эти паразиты давали вам те низкопробные, запрещённые в наших стенах сборники! — Да никто не давал, — продолжали хихикать девушки. — Ты же их знаешь, близнецы бесплатно даже яду не отсыплют. — Зачем им его отсыпать, когда стоит им открыть рот, как он уже сам сочится! — продолжал кричать юноша. — Да ладно тебе, успокойся. Мы свое дело сделали? Сделали. Добыча выманена, загнана и убита? Убита. Так чего же ты еще хочешь? Мы что, даже побеседовать не заслужили, или ты предлагаешь расслабляться как ты, за бесконечным чтением книг? У тебя уже спина крюком стоит, потому что ты не вылезаешь из-за стола, а он очень низкий. Юноша зло сцепил зубы. — Посмотрел бы я на того ненормального, который бы захотел взять этот дерзкий рот в жены! — стараясь не смотреть на девушек, юноша выплюнул эти слова той, которая пыталась его приструнить. — А в ХуанХуа сказано, что нужно просто взять, и всё, дальше природа всё сама подскажет. Очевидно они попали по ну очень слабому нравственному месту юноши, так как он, поняв, что они имели в виду побагровел, потом посинел, его щеки надулись, в глазах выступили кровавые прожилки… — Юн Синь, — коснувшись горячей ладони юноши своими прохладными пальцами, женщина ненавязчиво дала обратить на себя внимание, из-за чего юноша мгновенно остыл, и сложив руки в подобающем жесте низко поклонился. — Наставница. — Возьмите несчастного и позаботитесь о достойном погребении, — тихо сказала она. — Я хочу, чтобы прежде, чем тело пройдёт все формальности, вы проследили, что очищение прошло успешно. Ни одна капля темной Ци не должна выжить. Эта скверна очень живуча, она может выжить даже притаившись в тонком волосе, что нечаянно слетит с его шерсти. Будь осторожен. — Но, наставница, уж лучше бы мы отправились все вместе, и вы бы проследили за этим. Этот адепт еще не уверен в том выполнит ли он поручение на должном уровне из-за своих пока еще слабых навыков… Девушки, что были рядом с ним, дернули юношу за рукав и молча оттащили к себе, зашипев на него и приказывая замолчать. Ах, верно, как же он мог забыть? Юн Синь посмотрел в более просматриваемую часть леса, отмечая, что до заката осталось даже меньше часа, и присмирел. Он знал, что даже если боги замертво начнут падать на землю его наставница не обратит на это ни малейшего внимания, пока обжигающий красным цветом солнечный диск не склонится к горизонту и не спрячется в нем, открывая врата ночи. Юноша, тайно поджав губы, чем обычно сказывалось его недовольство, немедленно приступил к делу краем глаза поймав то, как силуэт в белых одеждах постепенно исчезал из виду. Воздух был таким мягким, что, казалось, дыша им уже можно было растаять подобно утреннему туману в лучах предрассветного солнца. Но то солнце, которое отражалось в глазах женщины всё быстрее склонялось к линии горизонта, и она, ведомая желанием как можно быстрее дойти до назначенного места, ускорила шаг. Её поступь была тише ночного шепота в полутьме, а шелест одеяний словно музыка неизвестного инструмента из страны Ветров, казалось, приглушала все остальные звуки. Потоки воздуха, таящие в себе аромат зеленой листвы слегка развевал её волосы, нежно скользили по лицу. Её губы, на поверхности которых была нанесена мягкая помадная смесь из медовых роз сияли неброским матовым оттенком, а легкая алость, словно бутонами тех же роз распустившись на щеках делала женщину похожей на нимфу из лесной чащи. Однако её тяжелые, порой наполненные скрытой скорбью мысли будто замедляли тело, и внезапно сбившееся дыхание выдавало спешное биение её сердца, что в минуты волнения рвало ей грудь, разрывая грудную клетку. В такие моменты она слегка приподнимала руку, аккуратно касалась пальцами кольца, что покоилось на её безымянном пальце. В последнее время изумруд то ярко сверкал, а то и вовсе угасал, но конкретно в последние дни был очень тусклым, от прежнего его сияния остались лишь сокрытые в глубине крупицы переливающегося света… Выйдя на холм женщина внезапно остановилась и дыхание её замерло в груди. Дрожь, что прошлась по всей длине позвоночника, мгновенно обездвижила её, как если бы тело парализовало ядом. Но это был не яд. Пьяняще тяжёлый и густой порыв концентрированного, смешанного с темными крупицами ветра коснулся её волос, скользнул вдоль шеи. Возникнувший за её спиной массивный черный круг по всей своей диагонали провел линию цвета темного золота. Из проема на зелёную траву ступила нога, затем показалось и остальное тело, одетое сплошь во все черное. Тот же порыв ветра донес знакомый запах лаванды и очень тяжёлую энергию, что почти поедала пространство вокруг себя. Женщина, думая, что скорее всего она сошла с ума, неуверенно и очень медленно повернулась, после чего глаза её расширились, а сердце пропустило несколько ударов. Без сомнения, это был Он. Его лицо с бледной кожей, его опьяняюще-сладкий лавандовый запах, прохладная, но вместе с тем тяжелая и очень насыщенная темная аура Страны мертвых, сумрака. И этот голос, который невозможно спутать даже если бы он шептал среди криков, она бы услышала его среди тысячи других, даже если бы он просто хмыкнул или издал скрытный смех. Низкий, но в то же время бархатный, мягкий и одновременно властный, при смехе непослушный, но в моменты нежности такой покорный. Это был Он, действительно Он… Богиня, что мгновенно утонула в глубине этих изумрудных глаз едва ли заметила неспешное движение, и увидела как из-за спины бога самоубийц вышел еще один, и это был человек, определённо смертный. Однако губы богини тотчас же приоткрылись, брови медленно сошлись на переносице. Этот юноша, что сверлил её ненавидящим обжигающим взглядом был словно… молодой Сюань Юэ. — Чего уставилась? — грубо гаркнул юноша, и его глаза будто начали метать холодные лезвия. Обратив свой косой, полон богатого внутреннего содержания взгляд, он не без отвращения добавил: — Что, мозги во сне вытекли? Понимая, что к ней обратились в самой грубой форме, богиня, еще толком не придя в себя, отреагировала на это как на приветствие, и сложив руки поклонилась, как если бы приветствовала родных братьев, единственных, кто равен ей по статусу. Сюэ Ян, увидев это, заскрипел зубами и было хотел ляпнуть что-то еще, когда холодная ладонь, вжавшись в его затылок, силой наклонила его голову, заставив согнуться в пояснице и тоже принести поклон сквозь стиснутые зубы и тихий утробный рык. Богиня, что со смешанными чувствами наблюдала эту картину, видела не столько двух личностей, сколько соседствующих друг с другом лёд и пламень, ведь один воплощал собой угрюмое безразличие, скрывающее в себе затаённое отчаяние, а другой был опаляющей яростью, что тоже скрывал за собой лишь невозможную, будто открытая рана, боль. Так близко соседствуя друг с другом лёд и пламень были обречены, чтобы приносить друг другу лишь увечья… — Богиня, — губы Сюань Юэ разомкнулись, и не делая встречных шагов он старался не слишком долго держать взгляд на широко распахнутых глазах женщины. — Я пришел сюда в надежде на твое понимание и поддержку, однако если мое присутствие утруждает тебя, мы немедленно уйдем. — И побыстрее бы, — отрешенно выплюнул Сюэ Ян. — Столько скверны сразу от нас двоих… боюсь, столь чистенькая небожительница уже чувствует тошноту, поэтому не испытывай наше терпение и поскорее закончим с этим. Сюань Юэ устало смежил веки, но ничего не сказал, однако слегка дернувшиеся пальцы выдавали его гнев с лихвой. Бао Шань Саньжэнь видела, что оба, и бог и человек, в очень плачевном духовном состоянии, да и внешний вид, своей болезненностью царапающий глаза, выдавал их напряженность и усталость. — Пожалуйста, — мягко улыбнувшись, богиня пламенных ветров сделала повторный поклон, и вновь подняв на них взгляд своих сияющих глаз улыбнулась еще более нежной улыбкой. — Чувствуйте себя как дома… насколько это возможно.

***

Сюэ Ян понял кто это не сразу. Он конечно же почувствовал исходящую от неё сильную ауру небожительницы, однако обнаружив в ней примеси довольно глубоко затаенной в недрах её тела темной Ци наконец понял, с кем имеет дело, и осознание этого вынуждало его злится еще сильнее. Это была Она. — Могу я спросить твое имя? Идя впереди них, Бао Шань Саньжэнь чувствовала на себе взгляд этого пришедшего с богом самоубийц человека. Холодный, острый и жестокий, со смутным налётом подавляемой угрозы, но вместе с тем создавалось впечатление, что этот человек намеренно возводит вокруг себя столь убийственную ауру, будто боится, что в его беспросветную тьму может пробиться хотя бы лучик света. Ради того, чтобы задать этот вопрос, женщина остановилась и обернулась на них, однако смотрела она не на юношу, а на Сюань Юэ, глаза которого были подёрнуты вязкой, тихой меланхолией. Мужчина, собственно, и не знал, стоит ли ему заговорить раньше Сюэ Яна или нет, однако раньше чем его губы бы разомкнулись и между ними успел проскользнуть воздух, Сюэ Ян небрежно выплюнул: — Чэн Мэй. Сюань Юэ перевел на него немного удивленный взгляд, который не скрылся от Бао Шань Саньжэнь. — Это моё имя, — уже более грубо подтвердил юноша. — Что вы оба на меня так уставились? Разве «благородный» муж не должен носить соответствующее своему предназначению имя? Меня зовут Чэн Мэй, Чэн Мэй! Сюань Юэ выдохнул с едва различимой, хорошо скрытой напряженностью, и кивнул в знак согласия. Богиня тоже представилась, вслед за чем сложила руки в учтивом положении и поклонилась. И снова Сюань Юэ пришлось сквозь злобное рычание своего подопечного силой наклонить его голову, чтобы хоть и грубо, но все же напоминало ответный поклон. Упрямство Сюэ Яна играло не только против него, но и против сумрачного божества. Мог ли он представить, что вынужден будет обращаться с дорогим ему существом подобным грубым образом, причем что это самое существо лишь на это и будет провоцировать… Богиня и в этот раз не выразила и капли удивления, раздражения или любой другой неучтивости. Снова пригласив их следовать за ней она вновь возобновила движение. Они шли как раз вдоль ивовых деревьев с их низкими, извивающимися на ветру ветвями, и ярко насыщенный запах листьев кружил голову. Впереди виднелась белая каменная лестница, поднимающаяся к такому же ослепительно белому храму… — А разве в местах, подобных этому, для новоприбывших не требуется устроить проверочный экзамен на обнаружение способностей? Бао Шань Саньжэнь, которая шла впереди них, спиной чувствовала, что оба ступают за ней весьма неохотно и делают это с большим скрипом, явно пытаясь усмирить чувства. От этих двоих исходила очень тяжелая аура, наполненная дикой яростной болью, поэтому тот напускной покой, которые излучали движения в теле и лице Сюань Юэ вынуждали богиню поднапрячься. Кому как не ей было знать, что в отношении этого бога перед большим взрывом всегда следует еще более мертвая тишина. Она обернулась, они как раз вошли в большой и очень широкий зал с белыми колоннами. На самом деле все комплексы зданий были белыми, потому что при их возведении использовался мрамор, яшма, белый нефрит… Это был храм Лунных дождей, так богиня назвала место, которое стало домом не только для сирот, но и местом ожидания для неё самой. Так получилось, что каждый вошедший в этот храм утратил что-то от души, был разбит или искалечен на духовном уровне, потому хотел этого Сюэ Ян или нет, но Сюань Юэ привел его в такое место далеко не для жестокой ссылки, да и не похоже оно было на ссылку. Несмотря на приближающийся закат внутри комплекса было ярко и светло, а белый цвет создавал в сознании мысль о благородной чистоте, покое и умиротворении. Нехотя Сюэ Ян все же принял эту мысль, но тут же сжег её очередной волной гнева. — Ты прав, — мирно ответила богиня, стоя в паре шагов от них. — Однако боюсь, что в такое время соперника я тебе найти не смогу, ибо для всех учеников предзакатное время является комендантским часом. Помимо тех, кто занят практикой некромантов, остальные уже давно в комнатах и отдыхают. Обучение наукам начинается в шесть, обучение на мечах — в полдень, ну, а практика заклинательства обычно с пяти и до первой трети заходящего солнца. Сюэ Ян смотрел на неё, и её спокойная, но уверенная речь всё сильнее выводила его из себя. Он видел перед собой молодую женщину в белых одеяниях со спокойной мирной улыбкой и нежным, излучающим свет взглядом. Хоть у неё было худое, довольно утонченное лицо, высокая грудь и крепкие бедра лишь сильнее подчеркивали её тонкую талию. Сама женщина была очень высокой, почти такой же, как Сюань Юэ, и длинные волосы, убранные в аккуратную неброскую прическу, лишь придавали ей очарования. В отличие от верхнего халата, нижние одежды и пояс были черными, на последнем была закреплена тугого переплетения не то веревка из нитей шелкопряда, не то что-то носившее совершенно другой смысл. В любом случае оно было длинным, а на концах болтались бахромные кисточки, что приятно покачивались, когда женщина двигалась. Разрез халата был таков, что стоило ей пойти, как взору открывались крепкие длинные ноги с кожей нежнейшего персикового оттенка, однако в таком белом зале она казалась светлее и даже переливалась, словно бы на её поверхность нанесли рисовую пудру. Вся её одежда довольно изящно, а не развязно или вульгарно обрисовывала контуры её высокой стройной фигуры… Сюэ Ян был уверен, что когда она сражалась, этот разрез обнажал ногу до самого бедра. Вот только он не знал, что этот наряд был предназначен для охоты, и так как богине зачастую нужно было неподвижно сидеть в засаде, то наряд, в котором можно спокойно подобрать концы, дабы легче было переносить неподвижное положение, был очень кстати. — Какая нелепость, — улыбнувшись, низко изрек Сюэ Ян. — Я видел табличку на входе и подумал, что, вот так совпадение, а ведь столица сумрака носит примерно такое же название. Что, ума не хватило придумать что-то иное, или… о, неужели ты так скучаешь за прежним местом жительства, что весь этот храм символизирует скрытую в тебе печаль? Сюэ Ян говорил столь дерзкие наглые вещи намеренно, и не стеснялся криво улыбаться или же показывать в этой улыбке зубы. — Как я понимаю, ты очевидно знаешь, кто я? — так же спокойно сказала богиня и улыбнулась в ответ. — В таком случае ты должен знать, что я не очень веселый человек и «шуток» не понимаю. Богиня улыбалась столь ослепительной улыбкой, что мимо воли Сюэ Ян испытал дрожь. А вот это уже была угроза, причем довольно мягкая, поблажливая. — И да, — чуть тише добавила богиня. — Я скучаю. Не было и дня, чтобы тоска не съедала мне сердце. По всей видимости тебя ждет та же участь… Сюэ Ян заскрипел зубами и низко наклонил голову, не сводя взгляда горящих глаз с этой женщины. — Дай мне соперника, — низко изрек он. — Я устал топтать пол этого сраного места, я никогда не останусь здесь! — резко повернувшись на Сюань Юэ и не удостоившись его взгляда, Сюэ Ян с лёгким смешком произнёс: — Тебе, конечно, виднее, в какую клетку меня посадить, хотя от твоего выбора меня изрядно подташнивает, однако я спокоен, потому что что бы не случилось всегда найдётся способ, что безотказно поможет душе встретиться с богом самоубийц. Едва он закончил, как Сюань Юэ направил на него затравленный, полный ненависти взгляд. Глаза его чуть расширились, ладони с хрустом сжались в кулаки. — Что такое? — широко улыбнулся Сюэ Ян. — Ты ведь всё понял, верно? Я выиграю у любого, кого мне приведут, но ты… ты все равно проиграешь. Я вернусь домой чего бы мне это не стоило, и хотя ты бог, все равно есть вещи, которым даже ты не сумеешь помешать. Он осознанно и намеренно выводил его из себя, говорил жестокие, полные ненависти вещи, что буквально цедил своим языком словно яд, отравляя и без того нарушенное равновесие в сердце Сюань Юэ. Тот тяжело задышал, на глазах выступили кровавые прожилки. Больно, так больно внутри него было, что от этого хотелось выпрыгнуть из собственного тела и убежать куда подальше, куда угодно, пусть даже на самое дно ада. Видя перед собой душу, которую так ценил, и женщину, которую так любил… Для уничтоженного недавними событиями Сюань Юэ это было слишком. Мужчина схватил Сюэ Яна за горло, крепко сжав пальцы, но не потянул вверх, а сдавил по направлению вниз, из-за чего ноги Сюэ Яна согнулись в коленях. — Ты… — прошипел он, однако вопреки жестокому движению глаза его полнились болью. — Ты бесстыдник, смертный выродок! Вопреки боли Сюэ Ян улыбался. Он тоже не мог простить Сюань Юэ, но и отказаться от него не мог, поэтому, как и сказал ранее бог самоубийц, от незнания и безопытности превратил свою любовь в ненависть, цепляясь уже за более тёмные чувства своей души и делая всё, чтобы этот бог не посмел закрыть на это глаза. Он предпочитал, чтобы тот его ненавидел, презирал, но лишь бы не отрекался, лишь бы не забывал… — Ну так убей меня! — когда хватка чуть ослабла, в тон ему закричал Сюэ Ян. — Неужели во всем мире не найдется причины, чтобы ты наконец задушил меня до смерти! Сердце Сюэ Яна было разбито, и именно исходя из этого начали проявляться затаенные в глубине его души темные, отчаянные чувства, что на самом деле были мольбой, криком о помощи, а вовсе не сквернословием или непослушанием. Но Сюэ Ян был слишком сильно связан с такими же порывами, царствующими в душе Сюань Юэ, поэтому едва зачувствовав, что его предали, едва эта боль коснулась его, как юноша тут же потерял надежду, впал в безумие, и дабы вырвать из своего тела эту боль намеренно вынуждал других себя ненавидеть. Куда делось его смущение, куда делась его робость? Она растворилась в море гнева и отчаяния, и он сам тонул в нем, ибо сейчас не было руки, которая могла его оттуда вытащить, не было сердца, которое проявило бы к нему понимание, разглядело бы, что за оболочкой этого поведения скрывается горькая правда, в то время как эти дерзкие слова, развязно вылетевшие у него изо рта — ложь. Чем сильнее Сюэ Ян заставлял других себя ненавидеть, тем на деле слабее становился, тем быстрее умирал, пока его душа исходила немым криком, так отчаянно он молил спасти его, спасти от этих чувств, от самого себя. Сюань Юэ, из-за пелены гнева, что закрыла собой его глаза и сердце не мог этого увидеть и уже заблуждался в своих чувствах, уже терялся. Он уже не мог проявлять терпение, потому что Сюэ Ян намеренно вгрызался прямиком ему в сердце и травил там всё своими обжигающими словами. Дивной красоты цветок, что на его глазах обернулся ядовитым плющом, как тут не заплакать, как тут не сорваться на крик? Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы парочка не услышала, как в зале раздался свист, что больше напоминал резкие удары хлыста из тонкой кожи. Это Бао Шань Саньжэнь, погрузив два пальца в рот издала столь громкий, явно неподобающий высоким чинам звук. Даже Сюэ Ян знал, что обычно такой холеный свист издавали уличные торговцы и зазывалы. — Я прошу прощения, что отвлекаю, — с достаточно беспристрастным, однако теплым выражением лица сказала она. — Но в этом храме убить или привести к убийству могу только я. Мне очень неловко, что гости могут отнять у меня эту привилегию, поэтому вынуждена прервать ваше агрессивное воркование и наконец обратить на себя внимание. Лицо Сюэ Яна перекосилось, так как ранее он уже встречал подобную манеру речи, даже голос был поставлен почти идентично. Обычно это Сюань Юэ так отвлекал его от вспышек гнева, заменяя его на раздражение от своих шуточек, что в итоге и остужало внезапно взвинченного Сюэ Яна. Ах да, как он мог забыть, ведь эта женщина была подле Сюань Юэ гораздо дольше, и, похоже, что еще не забыла радость ушедших дней… Внезапный громкий звук вынудил троицу мгновенно обернутся и увидеть, как в другой части зала, где находились двери во внутренние входы, что вели к развилке между этажами, резко и с большим грохотом ушли, их будто пнули изнутри, причем пнули довольно-таки хорошо, двери отлетели аж на три метра, однако не только они. Запутавшись в щепках и древесине вместе с дверью в зал вылетел человек в белом одеянии, и проехавшись по гладкому полу разметал на нем свои длинные, цвета темного сандала, волосы. Увидев эту картину, Бао Шань Саньжэнь резко закрыла глаза и поджала губы, словно бы испытала мгновенный стыд и обжигающую неловкость. Впрочем, увиденное, по всей видимости, нисколько не удивило её, лишь легкая злость взыграла на её прекрасном лице, окрасив его в слабый пурпурный оттенок. В то же время по ту сторону выбитой двери медленно появился другой человек, окутанный тонкими завитками дыма. — Молодой господин, — довольно тихим, однако не лишенным твердости голосом изрек тот, вокруг которого кружили завитки дыма. — Правила поведения нашего храма гласят, что… — Оставь, пожалуйста, эти свои даосские штучки, ты же воспитанник, а не глава клана, — привстав и отряхиваясь от опилок и пыли, говорящего остановили жестом вытянутой руки. — Говори по-человечески, я ничего не понимаю. — Слушай, братан, — резко сменив тон, злобно процедил второй. — Ты сегодня что, с утра последние мозги высрал, или твоя прямая кишка уходит в мозг? Запомни, не трогай меня, когда я постигаю Дао блаженного просвещения. — Какого еще просвещения? — визгливо воскликнули в ответ. — Ты в опиумных парах сидел, когда я вошел к тебе в комнату и чуть не сдурел от этой вони! Ты вор, ты крадешь мои деньги и спускаешь их на эту нечисть! — Какие деньги? — выпучив глаза, человек с дёргающимся звучанием задал вопрос. — Не знаю ничего ни о каких деньгах… но если вдруг ночью я, прогуливаясь под луной, «случайно» отсчитал от сгнившего дерева пятьдесят шагов, и «случайно» нашел холмик, скрытый за порослью волчьих ягод… — Так это был ты! — истерично взвизгнул второй. — Кхм, — наконец не выдержав этого раздражающего, дискредитирующего её учеников в глазах других шума, богиня наконец обратила на себя внимание, поманив людей танцующим движением пальцев. — У нас гости. Оба человека, синхронно подумав: «Так вот что это был за странный свист в ушах» мгновенно привели себя в порядок, как следует отряхнув одежду, и быстро подошли к своей наставнице. С первого взгляда могло показаться, что это два совершенно одинаковых человека с теми же чертами лица, однако всмотревшись в них подробней становилось очевидно, что хоть сходство между ними и побеждает, однако отличия тоже бросаются в глаза. Они оба были одеты в светлые одежды, правда у одного она отливала теплым жемчужным оттенком, а у другого наоборот, была холоднее, в оттенке его одежды угадывалась едва уловимая прозрачная синева. У того, у кого был яркий фисташковый цвет глаз, был чуть выше, волосы его собраны были в небрежный хвост, вдоль шеи струилось несколько отдельных прядей в незамысловатом переплетении. Второй же был с полностью распущенными, спадающими на грудь и живот волосами, глаза имел золотисто-карие, что, похоже, в минуты гнева темнели, под левым уголком глаза была родинка, в руке тонкая курительная трубка из белого металла. — Так из-за чего вы выбили абсолютно новую дверь в зале? — сияя великодушием, с нажимом спросила Бао Шань Саньжэнь. — Правила вы знаете. Завтра на рассвете пилы в руки и будете стругать новую дверь. — Но я не умею мастерить двери! — Даже если это будет последнее, что ты сделаешь в этой жизни, ты все равно её выпилишь, — еще более лучезарно улыбнулась богиня. — Так из-за чего ты злился? — А как мне не злиться, если у него длиннее, ну как?! Он и так уже в прошлом году победил, и если еще победит в этом, то что же получается, я совсем не расту?! В наступившей тишине было слышно, как тот, что с золотисто-карими глазами, мягко сомкнул на курительной трубке губы, немного задев её зубами. — Успокойся. О длине чего идет речь? И учти, если это то, о чем подумала большая часть человечества — отсеку язык и пришью как дополнение к недостающей длине. Ученик злобно заскрипел зубами. — Список жалоб у него длиннее, дьявол его разорви! — взорвался он. — Каждый год мы составляем друг на друга список того, что нам не нравится друг в друге, и, естественно, вписываем туда свое «фе». И что это вообще за жалобы? Ну подумаешь я перед ним в рукав высморкался, что тут такого? У меня же в носу засвербело, а не зачесалось в… — Как мне не возмущаться, когда я твою одежду стираю вместе со своей! — едва ли не прокусив тонкую трубку, вскипел парень. — С меня хватит уже и того, что я каждый день слушаю твои высеры, которые ты называешь конструктивным диалогом. — Тебе мало тех десяти тысяч слов, что я выучил ради тебя, потому что видите ли твой нежный слух ранит грубый сельский говор простых смертных. Боже, я ведь искренне хотел развиваться, а в итоге чуть не деградировал от наличия новых слов! Действительно, куда уж нам к самому великому Лао, который блюдет чистоту тела и духа, купаясь в наркотическом дурмане. Сынок, тебе хоть двадцать есть? А то по-твоему нежному виду не скажешь, что тебе уже можно баловаться подобным, уж скорее твои действия попахивают преступлением. Давай по-честному, на правах старшего я просто вынужден задать тебе хорошую трепку… — На правах старшего? Я же раньше тебя родился. — Что? — в слегка отвращенном неверии протянул Шен. — Да ты был таким слабым, что не родился, а вылетел как сопля, а вот я сам себе дорогу пробивал. — Чем? Башкой своей деревянной? — Что ты сказал?! Бао Шань Саньжэнь уже давно смиренно спрятала глаза за закрывшей их ладонью, и сдерживая агрессию слегка повертела головой, будто пытаясь смахнуть этот гнев. Неожиданно парень, не закончив свою речь, затормозил, и устремил удивленный испытывающий взор на Сюэ Яна, что сразу же нахмурился, мгновенно почувствовав угрозу. — Брат… — опираясь на плечо Лао, тяжело выдохнул второй. — Да это же японец. Я вижу японца. Здесь. В храме Лунных дождей! Настоящий японец прямо передо мной! От его возбужденного крикливого тона Сюэ Ян напрягся еще сильнее, его ноздри слегка раздулись, бровь нетерпеливо дернулась. Он всем своим видом настолько открыто выражал напряженность и сдерживаемую ярость, что Лао поспешил присмирить брата. — Шен, заткнись, ты слишком нагло вопишь. — Но ведь это правда, — игнорируя совет брата, Шен вальяжно подошёл к успевшему сделать шаг назад юноше, и чуть согнувшись в пояснице начал бесцеремонно его осматривать. — Ну точно японец, удивительно. Китайцы так ненавидят их, что, либо превращают в рабов, либо насилуют. Даже наш пантеон божеств не проявляет к ним снисходительности, потому что поговаривают, что земли Японии обласканы вниманием бога самоубийц, знаменитого Сюань Юэ. Ну, а ты, парень, почему ты так выглядишь? Твои волосы в ужасном, даже печальном состоянии, кто это сделал с тобой? О, или тебя уже оприходовали, а вместо метки изувечили прическу? Он без задней мысли коснулся его прядей, чувствуя их мягкость, и это было последним, что он сумел провернуть с такой наглостью. Натянутая нить в терпении Сюэ Яна порвалась так же стремительно, как он накинулся на этого человека. Схватив его за плечи, Сюэ Ян зверски заехал ему коленом в живот, после чего одним ударом ноги точно и безжалостно выбил коленную чашечку адепта, из-за чего громкий хруст сломанных костей раздался между ними словно взорванная петарда. Увидев такое, Лао выбросил в Сюэ Яна свою кисэру, в которой еще горел уголек, и если бы не навостренные инстинкты юноши, огонь попал бы прямо ему в глаза. — Шен, Шен… — медленно растягивая слова, опьянев от букета темных чувств, что клубились в нем не находя конечной цели, Сюэ Ян и правда выглядел безумцем. — Твое имя ведь означает «осторожный, глубокий». Почему же сейчас вместо того, чтобы осторожно уползи обратно в свою нору, ты как можно глубже пытаешься попасть в бездну? Вопреки острой боли, что всё еще пульсировала по всему его телу, парень тепло улыбнулся. — Похоже, юноша любит кусаться, — тяжело выдохнул он, и дважды хлопнув по коленке сложенными в клинок пальцами как ни в чем не бывало встал на прямые ноги, и за исключением вспотевшего лба больше ничего не напоминало о пережитой им боли. — Я просто не сумел сдержать радость от того, что мы с братом, оказывается, не одиноки. Мы-то тоже японцы, частично, но все же. Его блажь подействовала на Сюэ Яна с обратным эффектом, и агрессивно задышав он почувствовал насколько нагрелся скрытый в ножнах Чэн Мэй, и как ярость меча вливает свою силу в ослабленное непрекращающейся лихорадкой тело юноши. Бао Шань Саньжэнь, видя, что этот мальчик буквально утопает в океане злобы, а на коже его проступили капельки пота всё поняла, и хотя Сюань Юэ, молчавший всё это время, никаким знаком не дал понять хотя бы отдалённую причину того, почему они в таком состоянии, богиня верно истолковала и это. Она прекрасно понимала почему они здесь, и это было главным. Совершенно неважно какие причины привели их сюда. Они здесь. Он здесь… — Как я говорила, в это время трудно найти тебе должного соперника для спарринга, — едва с губ Бао Шань Саньжэнь слетели эти слова, как глаза Сюэ Яна загорелись чертовки острым пламенем. — Так это они? — Да. Мгновенно сорвавшись с места, юноша буквально вырвал меч из ножен и уже было хотел сразу покончить с этими двумя, когда ловко отпрыгнув с места они кувырнулись в воздухе, пластично изогнув спины. На месте, куда врезался меч, осталась глубокая расщелина, чуть ли не пролом, хотя пол был мраморным и пробить в этом камне такую дыру было довольно сложной задачей. Во всяком случае не с первого раза. — Куро! — Широ! В руках братьев заиграл светоч возникнувших мечей, а точнее катан, одна из которых была черного цвета, носившая имя Куро, а другая, белая, носила имя Широ. Мгновенно сгруппировавшись близнецы без каких-либо стеснений синхронно вывели своими телами спираль, и Сюэ Ян понял, что они хотят одновременно нанести удар, почему и двигаются именно так. Это обороты должны были увеличить силу удара. Не растерявшись юноша понял, что против таких соперников с легкой катаной тяжесть меча сыграет им только на руку, поэтому разделив свой Чэн Мэй юноша избавил свои руки от лишнего веса. Два половинчатых меча были легче, защита в таком положении была лучше, а выпады становились быстрее. Однако вразрез тому, что братья осознавали, что границу запрета на убийство или нанесение серьезных ран переходить нельзя, Сюэ Ян действовал слишком жестоко, слишком агрессивно. Он серьезно намеревался либо убить их, либо отрубить части тела. До головы труднее всего было достать, а вот руки и ноги в полном комплекте одновременно защитить было нельзя. Одну ногу прикроешь и меч тут же нацелится на вторую. Видя, что юношей владеет едва ли не демоническая одержимость, и что близнецы выдыхаются слишком быстро, Бао Шань Саньжэнь нахмурилась, прикидывая, сколько же этому дьяволу лет. Выглядел он очень молодо, едва ли моложе самих братьев, однако в нем чувствовалось столько неопытности, хотя движения и техника была точной, придраться к стилю ведения боя было невозможно. В конце концов учил его не кто иной как Сюань Юэ, и эти выпады богине были знакомы не по наслышке… Одержимость в паре с затаенным гневом Сюэ Яна всё больше набирали обороты. Свирепым взглядом он уже представлял, как измельчает своих соперников на куски. Он всё еще помнил, что наихудшим, наимучительнейшим и наиболее жестоким способом расправиться с врагом или пленником было линчи. Этот способ сам по себе был воплощенным в жизнь орудием мести, однако Сюэ Ян еще ни разу не чувствовал кровь на своих руках, и хотя его одолевала жажда убийства, контролируемая темными волнениями его души, находясь в более-менее ясном сознании он не представлял, как это сделает. Зверь в его сердце рос стремительно, и чем дольше продолжался бой, тем менее слышны стали эти мысли. Резанув по живому в первый раз, попав по спине Лао, и ощутив запах крови, что пропитала его светлую одежду, в сердце Сюэ Яна взыграла кровь, стремительным всепоглощающим потоком рванувшись по всему телу. Он был зол, он так ненавидел их всех, он не видел в них ни людей, ни богов, только врагов, призванных уничтожить его счастье. Сюань Юэ пока еще находился здесь. Где гарантия, что он не уйдет, оставив юношу в этом месте? Сюэ Ян не мог этого допустить. Неожиданно теплая, но твердая хватка на запястье на мгновение отрезвила сожжённый ненавистью разум Сюэ Яна, и он успел лишь удивленно перевести глаза на богиню, что заблокировав его последнюю атаку буквально отшвырнула его в самый центр зала, подальше от Сюань Юэ и адептов. Теперь это выглядело так, словно Сюэ Ян был в одиночестве на краю мира, и огромная пропасть разделяла его с той стороной, где позади троих людей, застыв словно каменный исполин, стоял Бог самоубийц. — Не надо воспринимать мою терпимость как повод для проявления своего бесстыдства, — обнажая алый пламенный меч, уголки чувственных губ приподнялись в ленивой, однако явственно предупреждающей улыбке. — Кому как не тебе знать, что это называется сердечно заботиться, — уголки губ Сюэ Яна приподнялись в ответ, но, как и прежде, это была агрессивная, презрительная усмешка. — Таким способом я выражаю свою любовь. — Сегодня боги позволяют тебе выплеснуть свой гнев, будь благодарен за то, что не умрешь в процессе. Глаза Сюэ Яна, похожие на тёмные цветы, спокойно расцветающие в ночи, вспыхнули обжигающим пламенем, что буквально пожирал алый свет небожительницы. Глядя на неё его буквально пожирало огромное чувство озлобленности, а тяжелое, грозившееся обратится пламенем дыхание обжигало легкие. — Твоя Инь удивительно свирепа, — смотря на него своими алыми зрачками в обрамлении светлой радужки, несколько прищурившись сказала богиня. — Ты знал о том, что в тебе она преобладает больше всего? Однако эта твоя излишне ядовитая агрессивность толкает меня на мысль, что бушующая в тебе преобладающая энергия женского принципа материи Инь так свирепа, потому что еще не обнаружила свой Ян, недостающую часть твоего Тай Ши. Женщины любят страдать, потому что многого хотят и многое себе придумывают, зачем ты сеешь такую дисгармонию в себе? Сюэ Ян удивленно изогнул бровь. Он, конечно же, помнил наставления одного испорченного змея о круговороте энергий в естественном цикле жизни, как помнил и то, что у людей эти энергии смешаны, и в отличии от тех же богов, Бао Шань Саньжэнь например, которая являлась воплощением исключительно женской Инь, в Сюэ Яне, пусть даже он был мужчиной, энергия Ян не могла преобладать полностью, а теперь, оказывается, в нем и вовсе свирепствует больше агрессивная женская Инь, нежели теплая мужская Ян. — Чистая субстанция Ян претворяется в небе; мутная субстанция Инь претворяется в земле… Солнце — это субстанция Ян, а Луна — это субстанция Инь… — цитируя слова из Дао Дэ Цзин, которые его заставил выучить Жэчхи, Сюэ Ян злобно оскалился. — Хочешь сказать, что в твоих глазах я настолько падшее ничтожество, что тебе мало унизить меня как человека, хочешь еще и унизить меня как мужчину?! Бао Шань Саньжэнь с неким раскаянием посмотрела на юношу, понимая, что он превратно истолковал её слова. — Символ созидательного единства противоположностей во Вселенной формирует энергию Ци в каждом человеке, определяя силу её развития, — быстро сказала она. — Моей целью вовсе не было ни унизить тебя, ни задеть твое мужество. Я лишь говорю о том, что вижу. Из-за твоего нежелания или неспособности войти в равновесие со своими эмоциями, твоя Инь, достигнув пика своего развития, отступает перед лицом Ян, из-за чего сейчас в твоей душе преобладает тьма. Ты уже не можешь совладать с собой самостоятельно, поэтому чтобы выровнять духовное равновесие твоей душе нужно вступить в союз с тем человеком, в котором будет преобладать недостающая твоему Тай Ши противоположность. Понимая, что такая противоположность у него была, и что он её уже потерял, Сюэ Ян почти что озверел и, вынув из рукава тончайшую серебряную иглу, воткнул её в место на своем теле, где от сердца его отделяли лишь полтора сантиметра. Именно на таком расстоянии вокруг его сердца были сформированы меридианы и духовные каналы, а оставшаяся в нем в состоянии анабиоза темная Ци, мгновенно смешавшись с кровью, рассвирепела и вырвалась наружу. Сюэ Ян вытащил иглу, и поймав ладонью тончайшую нить возникнувшей некроэнергии воспламенил её в своей руке, увеличивая её объём за счет оставшегося в нем потока, что сохранил крупицы некроэнергии. — Да как ты смеешь? — широко распахнув глаза, прошипел Сюэ Ян. — Вся моя огромная ненависть к тебе не составляет и одной тысячной доли тех чувств, которые я испытываю к нему, а иначе я бы сжег тебя заживо в этом бушующем во мне черном огне, который съедает меня изнутри не оставляя и шанса уверовать хотя бы в тень надежды, что я еще могу вернуться! Эта была последняя некроэнергия, что еще осталась в его теле, поэтому осознано позволив ей буквально обгладывать потоки светлой энергии в себе, Сюэ Ян увеличил её разрушительный потенциал и буквально оторвав от себя слизкие плотоядные нити направил их на богиню. К его удивлению уголки её губ как бы насмешливо, но больше понимающе приподнялись вверх, и даже не прикрываясь мечом, выставив вперед ладонь, она голыми руками остановила этот плотоядный поток, что должен был обжечь её как самой страшной кислотой. Богиня видела лишь ненормально возбуждённое лицо человека, идущего напролом, махнувшего на себя рукой и сознательно летящего в пропасть, что не в состоянии преобладать над своими чувствами увлекал себя в погибельную бездну. — Хо-о, — медленно протянула она, и когда тени и темное марево чуть развеялись, Сюэ Ян увидел, что отведенная в сторону рука богини формирует такой же темный поток, больше похожий на двигающиеся спиральные завитки. Бао Шань Саньжэнь с понимающей полуулыбкой смотрела на юношу, и кажется глаза её пылали не гневом, а нежностью. — Как интересно… значит ты тоже попытался вырвать у судьбы чуть больше времени для того, чтобы не разлучаться с тем, что тебе дорого? Смахнув с руки завитки дымчато-черной некроэнергии, богиня слегка пошевелила пальцами. Она-то понимала в каком плачевном состоянии находится этот ребёнок, и что эта атака была последней из тех, что он мог нанести используя темную Ци. Однако, на её удивление, лишь заслышав её слова взгляд Сюэ Яна, кажется, стал несколько спокойней, в одночасье утратив искры затаенного гнева. Это пугало почему-то. — Тебя ведь вышвырнули из сумрака, как и меня, — приподнимая занавес недавних событий, Сюэ Ян увидел, что взгляд богини утратил прежнее равновесие. — Ты-то должна понимать мою боль как никто другой… Мияно. Богиня тяжело сглотнула, глаза её мимо воли расширились. Этот юноша был так похож на молодого Сюань Юэ, однако аура его была той, что принадлежала нынешнему, такая же холодная и отстранённая, полнившаяся сомнениями, противоречиями и болью. Он был словно отражением его души, разрушенной, выплаканной когда-то души. Богиня вспомнила момент как впервые увидела слезы бога самоубийц. Всего одна слеза, упавшая в почву и впитавшаяся ею… — Понимая мою боль, не отказывай мне и позволь сделать то, за что я получу желанную мною участь! Это был не ребенок, и даже не подросток. Это был осознанный, полный страдания человек, сердце которого было разбито. Бао Шань Саньжэнь не понимала, как этот молодой юноша может настолько не соответствовать своей юности, как он может быть таким… словно молодое божество, страдающее божество, не находящее отклика божество. И столько боли, которая тоже не находит отклика… Исполнить просьбу Сюэ Яна означало дать себя либо ранить, либо, что еще безумней, убить, за что Сюань Юэ сорвал бы на нем свой гнев. Он так хотел умереть от его рук, так страстно рвался в эти объятия смерти, потому что уже чувствовал сковавший его душу холод от того, что эти объятия разомкнулись. За всю битву Сюань Юэ не удостоил его взгляда, не сомкнул с ним глаза, не ответил на немой зов его души. Он был так холоден и безразличен, будто на то, что происходило, он смотрел сквозь пальцы, мечтая, как бы побыстрее всё закончилось. В этот момент изумруд на пальце богини синхронизировался с темными волновыми потоками души Сюэ Яна, и в своей голове богиня увидела те части его жизни, которые заставляли сердце биться. Это были счастливые моменты полные нежности, которые Сюань Юэ дарил этому ребенку. Его радость и счастье были так очевидны, что даже лед в зеленых глазах таял, орошая сердце теплотой, которую неспособны дать и тысячи солнц… Промахнувшись в ответ на атаку богиня поняла, что проиграла. Чэн Мэй, остановившись в миллиметре от горла богини замер, и с холодным безучастием Сюэ Ян, задыхаясь от внутренней боли, обогнул застывшее на коленях тело, и медленно подошел к Сюань Юэ. — Это вот такой участи ты для меня хотел? — с тенью, упавшей ему на глаза, низко сказал юноша. — Это вот это должно было меня спасти?! Сплюнув на пол и бросив ему в ноги мечи, Сюэ Ян, не смотря на него, обошел бога и направился прочь. Громкий стук его обуви, подошва которой звонко отбивалась от пола, был похож на удары сердца, которое словно безумное пульсировало у Сюань Юэ в груди. Бао Шань Саньжэнь, бросив слегка растерянный, полнившийся болью взгляд через плечо столкнулась глазами с глазами бога самоубийц, читая в них лишь одно. «Убей меня…»

***

Как только храм оказался позади него, Сюэ Ян сорвался на быстрый шаг, и чувствуя острую боль, что расползалась в груди, кинулся бежать, задыхаясь в предзакатном мареве приближающейся ночи. Половина тела горела, его страшно лихорадило. Из-за пагубного внутреннего состояния он практически стравливал собственное тело, обжигая разум, сгущая кровь и разрывая себя изнутри. Горькая обида, чувство одиночества, ощущения предательства, обжигающее чувства стыда и невозможность хотя бы выплакать эту боль… Он остановился лишь тогда, когда понял, что вбежал в какую-то негустую чащу. Росли здесь довольно необычные, как для гор, деревья, Сюэ Ян не понимал каким чудом в горной китайской местности может расти японский можжевельник Хосёин и камфорное дерево с его широченными, практически вечно зелеными листьями. То тут то там виднелись возвышающиеся из земли пучки слегка пожухшей травы, низких, расползающихся кустарников, а на камнях притаилась поросль ржавого мха. Сюэ Ян закашлялся и постучал себе кулаком в грудь. Воздух в горах разреженный, кислорода в нем меньше, и телу приходится напрягаться, чтобы обеспечить всей своей жизненно важной системе правильную подачу бесплотного сырья. Задыхаясь, словно в одночасье попав в тиски, юноша начал слабо брести вперед, туда, откуда сквозь широкую листву пробивались лучи еще не зашедшего солнца. Этот яркий огненный пурпур, рисуя в небе алые завитки, создавал впечатление палитры, на которой рассыпались огненные цветы. В сумраке Сюэ Яну не приходилось видеть ни закатов, ни рассветов, лишь мягкий свет луны, поэтому его глаза, еще не привыкнув к такому обилию красок, немного слезились, но сильнее жгучей обиды его больше раздражало чувство боли от яркого света. Его было слишком много, и ему, как Королю Ночи, захотелось побыстрее спрятаться в тихом темном уголке, дабы немного успокоить нервы. Куда идти или бежать он не знал, на горе действовала цепочка барьеров и он их ощущал, вместе с чем приходило и понимание того, что ему не дадут уйти, он просто не сможет спокойно спуститься и идти куда глаза глядят. Больше всего на свете ему сейчас хотелось затеряться среди этих лесов, чтобы потерять в них не только собственную тень, но и тело, душу, чувства. Сюэ Ян не отрицал, что его безумно влекли эти виды, и окажись он в других обстоятельствах, этот горный хребет мог бы стать для него гораздо более приятной прогулкой, нежели если бы он, как сейчас, в одиночку брел сквозь дикую природу гор, уже прикидывая, в какой бы обрыв лучше будет свалится, чтобы тихо умереть… Внезапно он услышал что-то отдаленно напоминающее шорох ткани. Почему-то вообразив, что такой звук может получиться от резких поворотов и взмахнувшихся длинных рукавов, Сюэ Ян, любопытствуя, вышел на возвышающийся пустой склон, где из всего прочего росла лишь невысокая, вздымающаяся вверх трава. Первым, что открылось его взору, и, собственно, изрядно удивило, были вздымающиеся рукава и извивающиеся длинные волосы, пока тело, двигаясь в спиральном потоке, было похоже на живое воплощение воронки, покрытой темным и красным бархатом, что вздымалась вверх, к небу, когда поднимались руки, будто пытался коснуться зыбкого марева заката, которое окутало весь склон. Тот самый звук, который так привлек Сюэ Яна, издавали два огненно-алых веера, по краям которого примерно в весь его размер струилась такого же цвета ткань. Плотная и непрозрачная, это точно был бархат, сомнений быть не могло. Молодой человек, что танцевал в лучах заката, двигался очень уверенно, однако легкость его движений могла толкнуть на мысль словно он вовсе не прилагает усилий, а лишь подстраивался под ветер, позволяя тому увлечь себя словно беззащитное пёрышко, с которым он может забавляться как ему будет угодно. То медленные, то ускоряющиеся движения его тела были уверенны и взвешены, в них чувствовался определённый ритм. Казалось, если под ритм начать играть, танец раскроет себя в музыкальном воспроизведении, позволяя услышать душу этого танца, а веера, словно кинжалы, очертив дугу воспроизводили символ бесконечности, перевернутую восьмерку и змею, кусающую себя за хвост… Эти веера напоминали лепесток тюльпана, имели тот же цвет, а струящаяся вниз ткань при движениях извивалась и переливалась перламутром, делая красный цвет ярче, загадочней, он неизбежно притягивал взгляд. Женщина, танцующая такой танец, вызвала бы умиление и нежные чувства в груди, но если такой танец принадлежал мужчине, несомненно, всеобщий восторг окружил бы его как песнопения в честь именитого героя. Танцующий мужчина таил в себе больше мистерии, скрытая опасность и острота во взгляде не просто ранит, а растерзает того несчастного, который решится отдать ему свое сердце. Танец мужчины хранил в себе скрытое обещание завлечь во что-то интригующее, опасное, это был соблазн одного движения, способное сбить с пути истинного. Ни один взгляд так не резал ножами как взгляд мужчины, знающего о своей власти над смотрящим, знающего, что он обещает тому, кто на него смотрит. Обещает, но не исполнит. «Ты можешь лишь смотреть, ты можешь даже вырвать для меня свое сердце, но я не дам тебе прикоснуться и к тени, отбрасываемой мною», — вот что говорил этот взгляд. Само собой, это побуждало смотрящего немедленно ворваться в границы мужчины, силой подавить любое сопротивление, пока сам изнемогал от страсти. Не иначе как страсть толкала его вперед, прямо на кинжалы, которыми были движения мужчины. Именно из-за этой черты танца с веерами испокон веков слыло мнение, что единственным, кто может стать с ним на один уровень, и даже победить — это танец с мечами. Веер против меча, лезвие против соблазна, сила против красоты. Но еще никто никогда не видел, чтобы веер и меч, которые держали бы руки мужчин, противостоял друг другу, и этому была одна простая причина: в народе ходила молва, что лишь Князь подземного мира и Второй господин сумрака появляясь во внешнем мире в тот самый день, когда нечисть разгуливала на свободе мерялись тайнами своего искусства, а поскольку братья не враждовали, то их борьба превращалась в изящный танец, который они воплощали на мече и веере, поэтому люди считали, что если смертные решатся на что-то подобное, то могут вызвать двух господ из потустороннего мира, что последним бы очень не понравилось. И только в Японии, где люди, поклоняясь Второму господину как покровителю своих душ (здесь речь больше идет о самураях с их сэппуку, и влюбленных с их двойным суицидом) знали, как называется танец с веером этого божества, потому что в их хрониках, это было задокументировано еще их предками, утверждали, что когда-то бог из другого мира явился на окровавленное поле брани. Он был одет в алую полупрозрачную ткань с длинными тонкими рукавами, к которым, как и к поясу, были прикреплены такие же полупрозрачные алые ленты, что развевались на ветру. Волосы его были черны и свободно падали на грудь и спину. Он пришел, потому что к нему взывали замученные души убивших себя, и он, смилостивившись, явился лично и… начал танцевать. Японцы сразу поняли, что этот танец порождал вибрации, и именно так этот бог собирал души умерших. «Где же вы, где же вы? — так и кричали его движения. — Идите ко мне, иначе в потоках холодного ветра я тоже потеряюсь. Где же ваше сияние? Пусть осветит мне путь, и я буду танцевать дальше, а вы станете дыханием моих вееров, способных одним своим движением воспламенить бурю…» Где же ты… где же ты… — в схожей манере вопрошал и этот танец, ловящий своими движениями заходящее солнце. В глазах Сюэ Яна это был не человек, и даже не мужчина. Это было чистое воплощение искусства… Черный бархат, красный бархат; черные волосы, красные веера. Он сливался с предзакатным небом и словно играючи заигрывал с пылающим огненным шаром, чьи лучи пробивались вдоль его тела, будто это он сиял, а не прячущееся позади него солнце. От его образа веяло невероятным необъяснимым очарованием. Огненно-красный свет закатного солнца, падая на него, освещал половину его лица, игра света и теней делала его таинственным и как будто сияющим, едва ли не пылающим, долгое созерцание этого лица вводило в транс. С широко распахнутыми глазами юноша смотрел на эту мистерию, завлекающую в свои движения ветер и тепло, свет и тьму, уходящий день и огненные сумерки. Еще никогда, ни в один момент своей жизни Сюэ Ян не выглядел настолько нежным или пораженным, все черты его лица полностью разгладились, и даже если бы откуда-то на него сыпалась брань, это не побеспокоило бы его настолько, чтобы оторвать свой взгляд. В этом танце была сокрыта глубинная страсть, вырывающаяся из сокровенных тайников тела, и не отрывая взгляда Сюэ Ян внезапно почувствовал, как что-то тяжёлое и вязкое расползлось у него в груди, словно кровь, и поднялось выше, к дыхательным путям, расширяющимися потоками преграждая пути вдоху, не давая даже выдохнуть. Задыхаясь и почти умирая от этой странной боли он еще успел увидеть, что последний аккорд, сыгранный движениями этого человека, протянул руку, будто приглашая, и не понимая, кому он может протягивать руку, Сюэ Ян неосознанно вытянул свою уже падая, пока наконец не повалился на бок, тяжело захрипев и вцепившись руками в собственную грудь. Его сердце, что прежде разрывалось от боли, теперь изнывало от какого-то странного непереводимого чувства, что извивалось, будто живое, усиливая и без того запущенную лихорадку, от которой его лицо стало как у трупа, побелев так, что капли стекающего пота казались белыми, словно молоко. Тот, кто танцевал, услышал это громкое падение и удивлённо повернулся, ища взглядом источник звука. Так можно было бы сказать, если бы не алая повязка, плотно закрывающая его глаза…