Постоянный клиент

Фотографии из Бутхилла пришлось тянуть клещами. Даже самые рядовые - природа, улочки, достопримечательности. На все у него было 2 оправдания: "не привык" и "очкую". Хотя бы честно, наверное... Но места он посещал самые необычные, о каких Авантюрину когда-либо доводилось слышать: собрания культистов, подпольные бойцовские клубы, лаборатории и всякую другую разную дичь. Сказал даже, что одной ночью забрался на склад к торговцам органами и чуть было не схлопотал от охранника, но вовремя влез в какой-то из контейнеров. Авантюрину даже в какой-то мере было завидно, что он не мог присоединиться. Слушать об этих приключениях ночами в трубке было, конечно, захватывающе, но еще прикольнее было бы лично поучаствовать. Может, как-нибудь попросить Бутхилла взять его с собой на работу? И в очередной раз об руку с этой мыслью идет вторая: "боже, что со мной стало?" Только в этот раз она даже близко не искренняя, а... Автоматическая. Саморефлексия по привычке. На деле Авантюрин уже не чувствует ровным счетом ничего, помимо наивного интереса и трепета в отношении его историй. И хер бы с ним. Мысли о "нормальности" перестали посещать его уже довольно давно. По крайней мере в сравнении с тем, насколько часто они гостили в голове ранее. И по этому поводу он не рад и не расстроен, просто... Насрать. У них свое понятие нормальности. У него, Бутхилла, Топаз и всех остальных жалких грызунов, что сплелись хвостами в одного жирнющего короля под давлением Алмаза. А что скажут судьи... Послушает тогда, когда определится, кто они вообще. С этими мыслями он выходит из душа. С этими и еще с кое-какими, но их придется придушить до вечера - совсем скоро Бутхилл заедет за ним, и они поедут на встречу с Топаз. А пока Авантюрин наспех сушит волосы, брызгается парфюмом и изо всех сил старается не трогать свои рубцы, которые последнее время что-то совсем озверели. Может быть, потому что он действительно послушался Бутхилла и почти не трогал их, а может быть, потому что не ходил играть уже мучительно долго. После завязки было так же плохо, но был повод терпеть. Теперь же порок накинулся на лицо, точно плотный картофельный мешок, проник в каждое отверстие и перекрыл любые мысли и желания, за исключением одного: пожить для себя. Без осуждающих взглядов, сжирающего сердце чувства вины, мучений совести и всего того, чем дышал последние годы. Просто... Пожить. Когда в дверь раздается стук, Авантюрин сидит под ней уже минуты 3, тупо пялясь на ручку, будто верный питомец в ожидании хозяина. Кто-то скажет, что это тупо и жалко, и Авантюрин согласится, пожалуй. Но все эти загоны рассеиваются и бледнеют, стоит ему открыть дверь. Бутхилл, как и обычно, просто неотразим: сияющая улыбка и блестящие азартным полубезумием глаза. Невзрачный на первый взгляд, но нечеловечески горячий и желанный, если узнать его поближе. - Привет, малыш, - он вытягивает вперед руку с расписным подарочным пакетом, - Подумал, что хотя бы что-то нужно тебе привезти из путешествия, поэтому взял сладостей. Надеюсь, они заработают мне прощение за долгое отсутствие. Странное ощущение... Авантюрин слушает все это, будто через шумоподавляющие наушники. Будто физически слышит свои мысли, которые глушат все вокруг. А мысль ровно одна. Единственная сладость, которая меня сейчас интересует... Это ты. Без лишних слов и ненужных приветствий Авантюрин втягивает мужчину в квартиру, потянув за воротник пальто. Тот лишь удовлетворенно мычит, когда его вовлекают в мокрый, вульгарный поцелуй. Он обхватывает Авантюрина за талию, сжимает настолько сильно, будто норовится по-настоящему сломать. Кажется, они не закрыли дверь... Плевать. Авантюрин впивается пальцами в волосы любовника так сильно, будто драматично с обрыва свалится, если отпустит. Он настойчиво водит языком по его зубам, которые Бутхилл по привычке стискивает, лишь бы не порезать, но Авантюрин для себя точно решил: сегодня - даже если не прямо сейчас, но хотя бы вечером - он перехватит инициативу в поцелуе. Хотя бы разочек. - У нас совсем мало времени... - задушенно говорит он, не отрываясь от поцелуя ни на секунду. - Всего минуточку, - томно шепчет Бутхилл в ответ. Ему точно не стоит этого делать. Не стоит зазывающе постанывать, накалять атмосферу грубыми, жадными укусами в чужие губы и подбородок. Не стоит впиваться в кожу на его шее ногтями, корябать и давить, заставляя вжиматься в себя сильнее. Абсолютно не стоит - времени и правда мало. И уж железно, стопроцентно не стоит сейчас скользить коленом по ляжке мужчины, чтобы упереться в выпуклость в паху. Ох, боже... Он просто каменно твердый. Такой твердый, что шутка про третью ногу напрашивается. Собственный член, будто получив разрешение, тоже поспешно начинает наполняться кровью. Это заставляет Авантюрина на мгновение начать паниковать: если и он распалится сейчас, они уж точно никуда не поедут - у него банально не хватит силы воли отказаться. А Топаз нужна помощь. Поэтому он поспешно убирает ногу и отводит лицо. - На это точно нет, - бормочет он сквозь неровное дыхание. - Извини за это, - виновато выдыхает Бутхилл. - За что? - Авантюрин кидает ему нахальную ухмылку, - За то, что тебе очень понравилось? Ничего, переживу. Бутхилл усмехается в ответ, вновь льнет к его шее, чтобы уткнуться носом в углубление под челюстью и оставить на коже два быстрых, пышущих жаром поцелуя. - Тогда, может быть, еще минуточку? - просит он заигрывающе, пока хитрые пальцы пробегают вниз по позвоночнику Авантюрина и останавливаются на заднице, с намеком сжимая ее. Го-осподи боже... С каждым движением его рук понятие времени в голове все больше размывается, будто акварель под умелой рукой художника. Он трогает настойчиво, жадно, страстью, кажется, наполняется вся квартира. Его руки, обычно обходительные и аккуратные, сейчас абсолютно сменили вектор с ненавязчивых ласк на рваные движения голодного зверя. И Авантюрин совсем не может сопротивляться. Это именно тот Бутхилл, которого он видел в своих грязных снах и по которому скучал, захлебнувшийся в море нежности. Но как бы он ни лапал и ни давил, он все еще отказывается касаться самого важного места... Сука. Будто специально время тянет. - Сколько нам ехать до нее? - задушенно спрашивает он. Каждая гласная на выходе уже напоминает жалобный скулеж обиженной собаки, и Бутхилла, кажется, это раззадоривает только сильнее. - Минут... 20... - бурчит он, совершенно отказываясь отвлечься хоть на секунду от шеи любовника. Будто по-настоящему сожрать пытается, честное слово. Рука с трудом находит в кармане джинс телефон. На смену ей приходит чужая, тут же требовательно щипающая кожу на бедре. Авантюрина разочарованно стонет, когда смотрит на время. - У нас едва ли 10 минут есть, - вздыхает он, силой отталкивая мужчину от себя и откидывая голову на стену позади, - И мы их потратим на то, чтобы успокоиться. Бутхилл зыркает на часы. А потом, хитро прищурившись, вновь льнет к уху любовника. - Хочешь поспорим? - На что? Сука, он точно знает, на какие точки давить. Знает, что Авантюрина по ногам и рукам сковывает собственная психика, стоит повернуть вопрос азартным ребром. - Я заставлю тебя кончить за 5, - соблазнительный шепот щекочет ухо, мокрые от поцелуев губы оставляют на коже прохладные следы, - И еще 5 на "успокоиться". И если я выиграю, то ты пригласишь меня остаться на ночь сегодня. Что скажешь? - А если не получится? - еле-шевеля губами уточняет Авантюрин. На самом деле, его тело уже само для себя все решило: предэякулянт растекается липким пятном по ткани трусов, размазывается по напряженной головке. Каждое движение отдается в паху скользким, мучительным трением, от которого хочется в голос хныкать. Он спрашивает уже не потому что сомневается, а потому что искренне хочет знать, что же стоит на кону. - Придумаешь мне наказание. Какое захочешь, - язык намекающе проходится по шее, провоцируя тело на короткий спазм. Авантюрин тяжело выдыхает, впивается в его пальто сильнее. Блять, заманчиво... Он как будто бы даже хочет выиграть, чтобы поиздеваться над Бутхиллом немного. А вечером... Все равно ведь планировал пригласить. Да насрать. Чем дольше он над этим думает, тем меньше у них остается времени. Он рывком скидывает с плеч любовника пальто, захлопывает входную дверь, через которую, доселе, любой желающий мог увидеть их лобызания. А затем, чуть встряхнувшись, проходит в спальню и по-барски, с ехидной ухмылкой устраивается меж подушек. - У тебя есть... 8 минут 47 секунд, - розмариновые глаза игриво сверкают, когда он показывает Бутхиллу заведенный таймер на телефоне, - Можешь делать, что хочешь, в это время. - Прямо-таки что хочу? - ухмыляется Бутхилл, пристраиваясь сверху. - 8 минут 43 секунды, - причмокивает губами Авантюрин. Бутхилл поднимается со своего места, сканирует помещение беспокойным взглядом. - Смазка есть у тебя? - Только крем для рук - в тумбочке, - смущенно крякает Авантюрин. У него давно не было нужды затаривать смазку, особенно на этой квартире со всеми ее ужасами. Бутхилл же смотрит на него так насмешливо, как смотрят на несмышленого школьника, который спросил, находится ли клитор в жопе. Бутхилл с иронией закатывает глаза, выискивает в ящичке у кровати упаковку лосьона и подносит к носу. - Пойдет. Ну, чего ты застыл? - скалится он, пока затягивает волосы в неопрятной хвост резинкой, доселе прятавшейся под рукавом водолазки, - Снимай штаны. Авантюрин хочет было съязвить, повредничать, мол, в его же интересах не помогать Бутхиллу, но он поддается. Потому что в его интересах, в том числе, избавиться от ноющего, жгучего возбуждения, которое прямо сейчас трется об уже насквозь мокрые трусы. Когда он выпутывается из оков одежды, Бутхилл уже стоит над ним, жадно впитывая каждое движение взглядом. - Вау... - выдыхает он полушепотом, и, о, Авантюрин, кажется, готов кончить от одной его интонации. Немного дрожащей, сиплой, до краев переполненной желанием и неподдельным восхищением, - Ты просто... Просто чудесный. Авантюрин сипло смеется, а у самого пальцы на ногах подворачиваются от нетерпения. Пожалуйста... Пожалуйста, люби меня. С этими мыслями он дрожащей рукой оттягивает свой свитер, открывая вид на впалый живот и узкую, неровно вздымающуюся грудь. - И весь твой. - И весь мой... - эхом вторит Бутхилл, наклоняясь к нему и проводя горячим языком от пупка до груди. Сразу за дорожкой слюны на кожу выбегают мурашки, и Авантюрин весь сжимается - снаружи и внутри, одинаково сильно. - На 7 минут и 39 секунд, - на вдохе торопит он, кинув короткий взгляд на телефон рядом с собой, - Поэтому поторопись. А Бутхилл будто бы не слышит. Его мягкие волосы падают мимо шеи, ровными струями водопада спускаются по бокам, щекоча талию. Чувственными поцелуями его губы издеваются над плотью, периодически обхватывают соски, чуть тянут за них. Человеческая рука тем временем водит по внутренней стороне бедра - медленно и нежно, и это по-настоящему похоже на пытку. Авантюрин то и дело бросает взгляды на свой телефон, только чтобы обнаружить, что они еще даже за 7 минут не перешли. Сука, почему же так долго... Кажется, еще немного, и он действительно взорвется. Благо, хитман, точно подслушав его мысли, наконец спускается ниже. Когда его зубы осторожно задевают выпуклости тазовых костей, Авантюрин сам невольно начинает ерзать на кровати, не в силах больше терпеть. Он разводит ноги пошире, жалобно постанывает, будто никогда и ничего не хотел в жизни больше, чем этого. - Ладно, ладно, - усмехается Бутхилл. Следующий поцелуй приходится уже на уздечку. За ним следует одно размашистое, длинное движение языком по краю. Потом еще несколько поцелуев по всей длине, и Авантюрина натурально выворачивает наизнанку от количества ощущений. Он откидывает голову и жмурится, пока руки отчаянно ищут что-то, за что можно ухватиться и хоть немного вынырнуть из омута пьянящей похоти. Пальцы путаются в простыне и подушках в изголовье, дыхание становится все более хриплым и неровным. - Охереть... Ты такой чувствительный, - бормочет Бутхилл сам себе под нос. На фоне тихонечко щелкает крышка тюбика. Он хочет уже что-то возразить, пошутить, приколоться, но разгоряченное тело не позволяет. Потому что сразу за этими словами мокрой рукой обводят головку, а чужие губы впиваются в ляжку, оставляя пошло-синий засос на доселе идеально ровно коже. - Просто расслабься, и больно не будет, хорошо? Авантюрин что-то невнятно мычит в ответ. Первый анал - это, спору нет, страшновато, но он сейчас чувствует себя таким потерявшимся и разнеженным. Боже, его тело уже будто и не его вовсе... Это одно большое сплетение нервов, реагирующее с небывалой остротой на каждое движение. Его движение. Будто каждая маленькая клеточка и обширный орган в унисон решили, что перед ними идеальный партнер для продолжения рода, потому что на самом низменном, базовом уровне, он сейчас тянется к Бутхиллу, совершенно не задумываясь о последствиях и переживаниях. Он легонько вздрагивает, когда скользкие пальцы касаются ануса, еще пока не входят, просто терпеливо массируют. Авантюрин рвано выдыхает, глаза мечутся к экрану. Чуть меньше 6 минут... Уже даже не верится, что они и правда могут успеть. И если всего пару минут назад он хотел, чтобы время шло быстрее, то теперь он мысленно умоляет секунды замедлиться. Из горла вырывается тихий, удивленный стон, стоит пальцу партнера протиснуться глубже. - Больно? - следует незамедлительный вопрос. - Н-нет, - выдыхает он, - Просто непривычно. - Все нормально, это быстро пройдет, - успокаивает Бутхилл. Его губы возвращаются на член, металлическая рука бережно придерживает дрожащую от напряжения ногу. Постепенно, миллиметр за миллиметром, вместе с дурманящими движениями влажным, гибким языком, его палец входит все глубже. Это ощущается странно. Но Авантюрин бы не сказал "делай, что хочешь", если бы не был готов к такому. Более того, его сны напомнили об обещании Бутхилла показать ему любимую позу, и он уже вот который день думает о ней в душе. "На весу" - звучит просто охуенно горячо. - Так что-нибудь чувствуешь? - снова спрашивает Бутхилл. И все же пока что нет ровным счетом ничего, кроме какого-то чужого чувства растяжения в мышцах. Палец внутри надавливает на стенку, ненавязчиво поглаживает, но ощущается это как самое простое давление. Авантюрин даже почти разочарован, если честно. Но и боли тоже нет - это радует. - Нет. - Хорошо. С этими словами он возвращается к своему занятию, а Авантюрину уже на стену лезть хочется от того, насколько мало этой стимуляции. Она приятная. От нее сокращаются мышцы, тянет в животе и тяжелеет в груди, но это скорее затравочка к тому, что могло бы быть. Это как съесть ровно один кусочек яблока после недели голодовки. Как выпить ровно одну каплю воды после пробежки. Как играть на исключительно низкие ставки или делать ровно один затяг от сигареты в день - это только подогревает интерес. И проще не начинать вовсе, чем так мучиться. - А так? - палец внутри совершает еще одно круговое движение. Авантюрин на секунду теряется в словах. Это было безусловно непривычно, но так... Хорошо. Сладко-тягуче, маняще, будто впиться зубами в сочный фрукт. И чтобы сок лился со рта точно так же, как по нервам бегут маленькие, шаловливые искорки наслаждения, путешествующие от простаты вверх и растворяющиеся где-то ближе к паховым мышцам. - Сделай так еще раз, - просит он слабо. Бутхилл довольно ухмыляется, и нажимает еще разочек - сильнее, настойчивее, продолжительнее. Его язык тем временем обводит головку по кругу, и Авантюрина по-настоящему начинает троить. Это непередаваемое удовольствие. Такое резкое, почти излишне сильное, граничащее с гиперчувствительностью, но, сука, в самом прямом смысле аддиктивное. Затем следует еще одно нажатие. Потом четвертое, пятое... Авантюрин растекается по грубой ткани и кажется, будто сейчас просочится сквозь волокна. Еще всего пара движений - и он уже совершенно не может сдерживать свои стоны и дрожь в ногах, совсем не контролирует свое дыхание и забывает даже смотреть на время. Все, что сейчас существует - это пульсирующее, нарастающее в геометрической прогрессии удовольствие, грубыми толчками расходящееся по всему телу. - Нашел, - довольно мурчит Бутхилл ему в ляжку, прежде чем оставить на ней еще один небольшой засос. А затем мимолетно отстраняется. Кожа, доселе согреваемая его щетинистой щекой, мгновенно покрывается протестующими мурашками, но всего на секунду, потому что дальше... О, блять... Дальше он заглатывает всю длину целиком. Без предупреждений и вопросов, сразу, широко разинув зубастый рот, точно готовящаяся к атаке змея. Но выходит все равно так осторожно и технично, что ни единый клык не касается нежной плоти. Он не смыкает губ, зато плотно обнимает языком по всей длине, а его горло кольцом сжимается вокруг головки. Это... И правда ощущается, как лучший минет, который ему когда-либо делали. Мокрый, неопрятный, полный пошлого хлюпанья и горячих спазмов, когда кончик упирается в чужую слизистую. Тяжелых, обжигающих выдохов на коже. И настойчивой стимуляции простаты, от которой, кажется, и правда только что напрочь отрубились мозги. Авантюрин не помнит, где были его руки. Вроде бы, он хватался за простыню и белоснежную шевелюру, насаживая голову партнера на себя все быстрее, вроде бы пытался закрыть рот ладонью. Не помнит, что говорил. Может быть стонал, может быть матерился, может быть захлебывался словами любви или клятвами о том, что никогда не испытывал ничего лучше. Не помнит, хоть убей. Все, что он помнит - это как тело прострелило таким ярким, неповторимым оргазмом, что позвонки хором захрустели, а уши на мгновение заложило. Ему требуется еще, наверное, с полминуты, чтобы осознать, что он зажал голову Бутхилла между ляжек. Так, что только белесая макушка виднеется, а лицо потонуло в полотне собственной бледной кожи. - Ой, извини! - он хочет уже разжать ноги, но Бутхилл сам удерживает его на месте, параллельно с любовью оглаживая. Головкой Авантюрин чувствует, как легонько вибрирует его горло от смеха, и сам не может удержаться от того, чтобы хихикнуть себе в руку. И все-таки он слегка отводит ногу в сторону - чуть-чуть, чтобы убедиться, что Бутхилл услышит его следующие слова. - Ты там в порядке? Слов в ответ не слышно. Только металлическая рука отцепляется от его бедра, чтобы показать жест "ок". Авантюрин фыркает, небрежно ерошит пушистую белую гриву, а затем самодовольно продолжает, быстро зыркнув в сторону телефона. - Ты проспорил, кстати. Это заняло 6 с половиной минут. Знак "ок" меняется на одобрительно вскинутый вверх большой палец. И вот тут Авантюрин уже смеется в голос, а затем плюхается на кровать и мечтательно закатывает глаза. - Ты просто нечто, Бутхилл. - Явились! - недовольно топает ногой Топаз, завидев их. Ее круглые щечки раскраснелись, плечи мелко подрагивают - явно долго стояла на улице. Хотя, по справедливости, не так и сильно они задержались - на те самые злосчастные 10 минут всего. - Это он виноват! - Авантюрин по-детски тыкает в Бутхилла пальцем. - Да что ты? - усмехается тот, - Это не моя вина, что ты так долго моешься. - Не моя вина, что кто-то не может уложиться в 5 минут, - вздергивает нос Авантюрин. - Не моя вина, что кто-то не умеет держать руки при себе, - сверкает белоснежной улыбкой мужчина, наклонившись к нему поближе. И тут он прав. Авантюрин действительно придумал ему самое подходящее в данной ситуации наказание: щипал и лапал всю дорогу. Безответственная херня, спору нет, но они же не разбились! В этот раз, по крайней мере. Зато теперь очень приятно смотреть на то, как Бутхилл нарочито сильно оттопыривает руки в карманах, чтобы скрыть стояк. - Ладно, избавьте меня от подробностей, - устало вздыхает Топаз, - Если мы пойдем достаточно быстро, то еще успеем. С этими словами она разворачивается и начинает семенить вверх по улице своими пухловатыми ножками. - Успеем куда? - уточняет Авантюрин, нагнав ее. Девушка показательно вскидывает руку. Ауч. Ногти у нее и правда в крайне неважном состоянии: половина отвалилась, остальные держатся на одной лишь молитве, сползшие уже до середины пластины. - Я не забыла про твое обещание, - довольно сообщает она, а потом, чуть смутившись, добавляет, - Ты же не против, да?.. Авантюрин только хихикает. - Нет, конечно. - Мы идем на ноготочки? - подает голос Бутхилл. Что странно, ему, будто бы, эта идея даже нравится. Хотя казалось бы... - Да-п, - довольно улыбается Топаз. Авантюрин не может не любоваться этой ее ямочкой теперь, когда заметил, - Я, правда, понятия не имею, как тебе их будут делать, но разберешься там как-нибудь. - А что не так? - непонимающе моргает мужчина, - У меня все еще есть целая одна рука, чтобы наводить на ней красоту. Авантюрина эта фраза искренне умиляет. Он уже и не удивляется - Бутхилл, сука, реально милый, хочет того или нет. Хотя, вроде, его совершенно не смущает перспектива быть принцессой время от времени. И это только добавляет ему очков к общему счету горячести, по крайней мере в глазах Авантюрина. - А тебе когда-нибудь уже делали ногти? - осведомляется он, прильнув к мужчине и схватив его за руку. Бутхилл кивает. - Дочь делала. У меня еще 2 руки тогда было. Наверное, он не хотел, чтобы это звучало жалостливо, потому что абсолютно не поменялся в лице. Но Авантюрин чувствует: им с Топаз сейчас одинаково сильно стало неловко. Благо, последняя быстро находит, на что сменить тему. - О, а знаете что у нас на этой неделе в общаге случилось? Короче, чувак на спор сожрал крысу... Салон у дома Топаз оказался просторным и, слава богу, полупустым, поэтому проблем с опозданием не возникло. Столиков было много, и троице без проблем выделили несколько рядом, чтоб трепаться в процессе. Разве что маникюрщица немного прихерела с особенности Бутхилла, но работать не отказалась. Более того, проявила искренний интерес и даже попыталась что-то изобрести на металлической руке, но не преуспела - с нее все отваливалось через секунду после лампы. Обидненько, конечно, зато они с Бутхиллом с упоением обсудили ее конструкцию. К сожалению, оказалось, что съемных насадок у нее нет, потому что она буквально соединяется с его нервной системой. Авантюрин даже расстроился немного от этих новостей. Совсем капельку. А потом тема утекла в совсем другое русло. Топаз травила байки про универ, Авантюрин вторил ей, поливая смачным дерьмом то Оригамистов, то ПГКшников, а Бутхилл с удовольствием все это слушал, периодически приправляя историями из молодости. А молодость у него была завидная, хоть книгу о ней пиши: что приключения на ранчо, что последующие истории с работы и армии - все были исполнены неожиданных сюжетных твистов и дурацких потешных деталей. Порой настолько абсурдных, что со временем троица перешла просто на пересказ любимых анекдотов. - А я, кстати, как-то переодевался в Черного Джека на хеллоуин, - повествует Бутхилл, закончив рассказывать свой любимый анекдот. Про того самого Джека - кто бы сомневался. - У него разве есть костюм? - удивляется Топаз. У нее, кстати, любимого анекдота не было, зато нашлась золотая коллекция шуток про бары. - Если ты ковбой во всем черном, то тебя и так Черным Джеком будут звать, - усмехается мужчина, - Так что, можно сказать, костюм для самых ленивых. - И извращенцев, - вставляет язвительную ремарку Авантюрин. Хотя он не против - даже сам бы был рад поглядеть на Бутхилла в черной шляпе. - Мне не нужен дешевый косплей, чтобы склеить пассию, - он с намеком подмигивает. Авантюрин фыркает, пихает его ногой под столом, на что получает щипок за ляжку. - Не сомневаюсь. Признавайся: оргии на сеновале - это тупое клише или реальность? - И такое было, - беспечно пожимает плечами Бутхилл, - Детство без смартфонов, хули. Авантюрин взрывается неконтролируемым приступом смеха. Таким яростным, что аж трястись начинает, на что получает осуждающий взгляд от своей маникюрщицы, у которой от этого внезапного приступа кисть пошла вбок. - Извините, - с трудом фырчит он, пытаясь хоть как-то успокоиться и зафиксировать руку в одном положении. - А какой цвет будем Вам делать? - подает голос мастерица Бутхилла. - Розовый! - тут же выпаливает Топаз. - Нет, не розовый, - доброжелательно усмехается Бутхилл, мотая головой, - Я вообще думал сделать... - Если скажешь "черный", между нами все кончено, - перебивает его Авантюрин с картинно хмурым выражением лица. - Господи, да дадите вы мне сказать или нет?! - он даже ногой топает от раздражения, чем провоцирует остальных на сдержанное хихиканье. Сделав пару глубоких вдохов, он подуспокаивается и поворачивается к мастерице, - Я думал сделать радугу. - Радугу на каждом пальце или на разных? - уточняет девушка. - На разных, - уверенно кивает хитман. - Ой, сейчас мы вразнос пойдем! - воодушевляется мастерица, - Можем еще чармы добавить! А еще я умею клевые фигурки из полигеля делать, можем что-нибудь придумать! - ее глаза аж сияют, это искренне восхищает. Она и правда горит своей работой. Бутхилл мотает головой. - Это лишнее. Мне нужна ровная поверхность, чтоб ничего не цеплялось. - Руками работаете? - Он еще как работает, - усмехается Авантюрин, откидываясь на спинку стула. Топаз усмехается, собственная мастерица кидает ему осуждающий взгляд. Логика подсказывает, что обычно в обществе не принято раскидываться такими подробностями, а у него будто шило в жопе сейчас. Ровно такое же, какое было в универе, когда принципиально отказывался замазывать засосы и стирать помаду с губ перед походом на пары. Одному богу известно, почему ему так нравится получать неоднозначные взгляды от окружающих и быть ходячим оскорблением инцелам, но уж как есть. У него в целом тщеславных замашек хоть жопой жуй. - Тогда мы можем сделать втирочку, - не унимается мастерица, - У меня тут есть такие блестящие, закачаетесь! Бутхилл кидает заигрывающий взгляд через плечо. - Что скажешь? Если будет "втирочка", то не кончено? - Шансы определенно меньше, - одобрительно кивает Авантюрин. На самом деле, идея с радугой ему нравится куда больше, чем пресловутый розовый. Ну да, ха-ха, маскулинный чувак с розовыми ногтями - троп уже термитами изъеденный до дыр. А вот "радуга" звучит уже куда интереснее, особенно если будет блестящая. Авантюрин даже про свои ногти забывает думать - полностью увлекается работой над чужими. Это и правда немного похоже на волшебство: то, как доселе невзрачная, бледная рука постепенно окрашивается в разные цвета, становится похожа на набор сочных леденцов. Авантюрин даже облизывается - сука, вещи, которые он хочет сделать с этими леденцами, лучше вслух не произносить. - А Вам что делать будем? - осведомляется его мастерица. - М-м... - задумывается Авантюрин. - Может, хоть тебе розовый? - жалобно канючит Топаз, - Я хотела парные ноготочки с вами! Авантюрин грузно выдыхает. Он не против розового, но у нее маникюр выходит... Very mindful, very demure, что называется. Мягкий нюд с ненавязчивым френчем. Ничего плохого в этом нет, но ему бы, откровенно говоря, что-нибудь поярче хотелось. - Я хотел яркие, - виновато вздыхает он. Из-под пальцев Бутхилла вылетает щелчок, и у Авантюрина даже мурашки по коже пробегают - как же он обожает теперь этот звук. Даже под ложечкой сосет. Господи, до чего же он влюбился в эти тупые деревенские ужимки, что, будто собака Павлова, реагирует на них моментально и с взрывным восторгом. - Может, ее белые полоски заменить на такие же цвета, как у меня? Будешь связующим звеном между нами. Топаз начинает воодушевленно кивать, Авантюрин же расплывается в мягкой улыбке. Это, блять, просто суперская идея. Мягкая и пушистая, воздушная, очаровательная и даже волшебная. Пожалуй... Ему подходит. Как человеку, который этих двоих связал, и промежуточной стадией между белыми оттенками Топаз и мутно-серыми историями Бутхилла. Прямо... символично получается. Так он будет ровно на своем месте. - Мне нравится, - кивает он одобрительно, - Давайте так сделаем. Пока мастерица колдует с его руками, он вытягивает шею и кладет голову Бутхиллу на плечо с расслабленным вздохом. Люблю тебя - в очередной раз шепчет беспокойное сознание в пустоту. Слова не манифестируются и не находят выхода, просто растворяются в блаженной пустоте черепной коробки. Наверное, это не так и важно... Они всегда больше внимания придавали жестам и действиям, нежели разговорам. Все просто так, как оно и должно быть - мягкий поцелуй в макушку, трение щеки об волосы и невидимое тепло только для них двоих. - Ну, принимайте работу! - довольно сообщает маникюрщица, закончив натирать пальцы Бутхилла маслом. Тот мягко улыбается, подносит руку ближе к себе и ахает вслух. Разглядывает ее какое-то время молча, поворачивая под разными углами. Втирка переливается еле-заметным пигментом, перетекает из тепла в холод с каждым движением рук. Ее эффект будто бы даже гипнотизирует, а Бутхилл так и вовсе застыл, точно столбняк встретил. Почему-то его лицо сейчас серьезно-каменное, и даже Авантюрин с его проницательностью до последнего не может прочитать, что за эмоция застыла в угольно-черных глазах. - Не нравится? - девушка обеспокоенно заглядывает ему в лицо. Бутхилл пару раз быстро моргает, выходя из ступора, а затем мягко, бархатно хихикает пару раз себе под нос. - Нет, что Вы... Они идеальные, - выдавливает он из себя с околожалобной хрипотцой. Такой у него голос сейчас... Будто вот-вот заплачет. Ностальгично-пепельный, с грейпфрутной горчинкой. Разве что ни единой слезинки из глаз не катится, а улыбка с губ не сходит. Если так подумать... Авантюрин ведь ни разу не видел, как он плачет. Ни когда говорил о дочери, ни когда рассказывал о прошлом. Ни когда встретился с Рубеном, ни во время ссор - никогда. Просто ломался голосом и трясся, но никогда... не плакал. И почему-то это не ощущается как осознанный выбор "сильного" человека - слишком уж хорошо Авантюрин знаком с его мякоткой. Он бодает Бутхилла в плечо лбом, прежде чем осторожно спросить: - Все хорошо? - Все прекрасно, - потерянно отзывается тот, все еще не в силах оторвать взгляд от своих рук, - Спасибо. Правда, спасибо, - он кивает маникюрщице. - Ну слава богу... Я уж подумала, что втиркой испортила их, - облегченно выдыхает она. - Вовсе нет, - Бутхилл мотает головой, - Они просто мне кое-кого напомнили. В хорошем смысле. Лесли... Тепло-праздничное, светлое и мечтательное. Красиво катается на языке, звучно оседает в ушах. Какое-то елово-ягодное, будто леденец от больного горла. Авантюрин не будет спрашивать о ней. По крайней мере не о ее... Ну... Лучше он попросит рассказать о всех хороших моментах, что с ней были. Ребенок, который так красил отцу ногти, заслуживает быть запомненным, как яркая радуга с блестками. Радуга с блестками, которая звучит как ностальгичные смешки Бутхилла и восторженный детский лепет. Когда они выходят из салона, Авантюрин уламывает их на фотографию. Вернее, Топаз и сама хотела, а вот Бутхилла пришлось по-настоящему умолять. Вертеться вокруг, вешаться на шею, кусать за щеки и тянуть за волосы. Согласился он очень нерешительно и то, только под предлогом, что они никуда не будут эту фотографию выкладывать. Но это уже лучше, чем ничего - Авантюрин все равно делиться ею ни с кем не хочет. Это просто будут его обои на ближайшие пару месяцев. Он прямо весь засиял, поставив ее на рабочку: 3 руки, одна с длинными, изящными пальцами и выпуклыми костяшками, усыпанная шрамами сверху донизу, с кислотно-яркой радугой на ногтях. Вторая - совсем маленькая, пухловатая, с парочкой мелких родинок на тыльной стороне ладони, с мягкими овальными ноготочками цвета прелестного кошачьего носика. И его собственная: средняя по размеру, чуть вытянутая, с аккуратно очерченными фалангами и продолговатыми пластинами, на которых даже короткий маникюр смотрится удлиненным. Розовые, но с тонкими радужными полосочками в конце. Прямо глаз не оторвать. А потом они пошли к Топаз домой. Потому что обсуждать "работу" и Яшму при других людях не стоило. Правда, прежде чем зайти домой, девушка тормознула их и виновато завела руку за шею. - Я... Должна признаться, - тяжело выдыхает она, - Я планирую использовать вас. Авантюрин медленно моргает с удивленной улыбкой на губах. Бутхилл вскидывает брови. - Как же? - Я, э... - она отводит взгляд, смущенно жмет собственные пальцы, - Я заказала доставку кислородных баллонов... А грузчики у них берут дополнительные деньги за подъем до квартиры. Поэтому я подумала, что могу попросить вас помочь донести их. Авантюрин прыскает, сгибается напополам. Он искренне не может понять, сыграла ли подруга виноватую на профессиональном уровне, или и правда считает, что таким образом их использует и стыдится. Бутхилл между тем крепко хлопает девушку по плечу. - И только? - громогласно усмехается он, - Нашла, из-за чего переживать. Мне так вообще хорошо - сегодня времени на тренировку не было. Я тебе сам могу доплатить, чтобы их перетаскать. Топаз расплывается в воодушевленной улыбке. - Ну замечательно! Они приедут минут через 15, подождете их тут пока? Я сбегаю дома все подготовлю. Стоит подруге скрыться за дверью подъезда, Авантюрин бросает любовнику озорной взгляд, который встречают ровно таким же - голодным и нетерпеливым. - Покурим пока? - предлагает он, оперевшись спиной на покрытую идеально ровным слоем светло-бурой краски стену. - Можем, - сверкает глазами Бутхилл. Он подступает ближе, вжимая Авантюрина в стену сильнее. Чувственно целует в лоб, пока вслепую выискивает портсигар в кармане и извлекает из него самокрутки. Сам осторожно помещает одну меж губ Авантюрина, затем зажимает во рту свою. Наклоняется ближе, рывком откидывает челку с глаз, и прикуривает с тихим тлеющим шипением. Прежде чем отстраниться, он выпускает сигарету из зубов и нежненько касается губами чужой щеки, в ответ на что Авантюрин мягко хихикает. - Ты красивый, - он подмигивает. - А ты-то какой, - Бутхилл улыбается уголком губ и проводит костлявыми пальцами по его челюсти, - Сейчас достаточно романтичный момент, чтобы предложить тебе быть моим парнем? - Не-а, - тепло усмехается Авантюрин, - Но я все равно не откажусь. Бутхилл довольно ухмыляется, делает длинный затяг. Ветер слегка колышет полы его расстегнутого пальто, под которым виднеется до скучного привычная черная водолазка. Заебала она уже. Он, вроде, только притворяется директором корпорации, но все равно носит эти уродские тертлнеки и в пир и в мир. Приговор тут может быть только один: либо переодеться, либо... Снять. - Ты почему никогда не запахиваешься? - начинает он с притворным укором, - Я с первой встречи на тебя смотрю и думаю о том, насколько это, наверное, холодно. - Да мне нормально, - пожимает плечами хитман, еще не уловивший намек. - Да? А может быть, ты просто ждешь, пока я сделаю вот так? С этими словами он ставит палец на грудь мужчины. Фаланги медленно, играючи начинают свое путешествие вниз, постепенно увеличивая давление. Немного тормозят у кубиков пресса, чтобы обвести парочку по периметру, а потом снова устремиться вниз, задеть пупок и остановиться у пуговки на джинсах. - Не раздраконивай, - Бутхилл наклоняется к его уху, оставляет горячий поцелуй на раковине, - Я ведь могу тебя прямо здесь напополам сложить, если захочу. - Но ты же этого не сделаешь, - мурчит Авантюрин в ответ. Его дыхание у уха становится тише, сменяясь измученным вздохом. - Нет, - бурчит он, уткнувшись в хрупкое плечо любовника. - Правильно, - продолжает издеваться Авантюрин соблазнительным полушепотом, - Ты сам сказал, что я могу придумать тебе любое наказание, - он неспешно затягивается сигаретой, пока разворачивает руку на мягкой ткани пальцами вниз и запускает их под пуговку, - Так что терпи. Бутхилл невнятно скулит, когда чужая рука проводит пальцем по выпуклости в трусах. С тем, насколько узкие у него джинсы, довольно сложно по-человечески взяться за ствол, но Авантюрин не сдается. Наоборот, это только добавляет мучительности процессу: он поглаживает медленно, давит совсем слабо, еле-еле задевает головку через трусы и упивается каждым стоном, тонущем в своем плече. Самокрутка, забытая в пальцах, тихонечко дотлевает и шипит свои прощальные песни. Слабый ветерок тут и там завывает в углах и подворотнях, вдалеке слышится грубоватый шум шоссе и типичные для Золотого Мига надоедливые мелодии рекламных баннеров. Бутхилл жмурится и постанывает от каждого его движения, и Авантюрин своим абсолютным слухом ловит каждую ноту этой импровизированной симфонии. Странные и почти несочитаемые друг с другом, для него они звучат, как самые успокаивающие звуки во вселенной сейчас. Тепло чужого тела почти давит на него, под пальто становится совсем душно. Рука так и вовсе все намокает, наполовину от собственного пота и наполовину от чужой смазки. Авантюрин сам до конца не понимает, почему решил сделать это сейчас. Он не то чтобы сильно возбужден, просто... Кажется, он подсел на возможность созерцать слабые места Бутхилла. И это его возможность закрепить их за собой, как за единственным, кому позволено настолько близко быть с ними знакомым. - Тебе ведь нравится, когда тебя кусают, да? - шепотом спрашивает он. - Очень. - Открой шейку. Бутхилл слушается. Запрокидывает голову, слегка меняет ее положение. Авантюрин медлит пару секунд, позволяет себе немного полюбоваться открывшимся видом: крупным, явно проступающим кадыком на полотне молочной кожи с единственным грубоватым шрамом розового цвета, миниатюрной паутинкой расползающимся чуть выше. Белоснежные волосы почти похожи на рамку для картины, обрамляющую этот предмет искусства. - Великолепный вид, - хвалит он. А затем, почти без промедления, впивается в шею перед собой зубами. Крепкое тело незамедлительно реагирует на этот жест: спазм прокатывается от пят до макушки - Авантюрин чувствует это рукой, которую специально сжимает посильнее, для пущего эффекта. Довольно мычит любовнику в шею, чуть двигает челюстью туда-сюда, смакуя укус. - Сильнее... - задушенно просит Бутхилл сверху, - Умоляю, сильнее... И Авантюрин послушно стискивает зубы до удовлетворительной, легкой боли в челюсти. Он понятия не имеет, идет ли кто-то сейчас по улице или смотрит ли на них из окна. Весь мир сузился до единой точки, в которой жарко, влажно и вкусно. В точке, в которой Бутхилл стонет и извивается лично для него, абсолютно подавленный и разнеженный. Даже удивительно, как в нем уживаются две такие разные личности: сладкий уязвимый мальчик и дикий зубастый зверь. А еще удивительнее то, что Авантюрин, кажется, одинаково рад им обоим. Хм. Как там эта позиция называется? Свитч? - Я вернулась! - Топаз выскакивает из подъезда так резко, будто нарочно пытается их застукать, - Доставки еще не было? - Не-а, - усмехается Авантюрин, резким движением подбирая руки и запахивая разгоряченного любовника. Даже заботливо застегивает пуговицы на пальто за него, чтобы точно не забыл, - Давай еще по сижке, м? А баллоны в итоге Бутхилл перетаскал сам. Полностью. Авантюрин хотел было помочь, но выдохся уже после парочки, прямо как Топаз. Зато хитман, кажется, искренне от процесса кайфанул: даже порывался таскать их по лестнице, на что Топаз сказала, что тогда это займет вечность. С помощью старого доброго трудяги лифта зато справились на ура: на все про все ушло около получаса. Зато осталось время на то, чтобы познакомить Бутхилла с отцом Топаз - она представила его, как "парня Какавачи", на что тот, кажется, немного даже смутился. Потом шла уже знакомая процедура с "купанием", а Бутхилл даже вызвался старика побрить. Топаз поколебалась, но доверилась, и не зря - его хваленое "умение работать с ножом" вновь дало о себе знать, и обвисшее лицо неподвижного мужчины даже показалось каким-то помолодевшим и живым. Топаз даже засияла: сказала, что сама боялась трогать, а теперь вот вновь видит лицо отца и нарадоваться не может. А потом они еще немного посидели в комнате Оливера - именно так звали старика - разговаривая обо всем и ни о чем одновременно. Просто какой-то пустой треп о том, как у кого прошла неделя и что происходит в жизни. Бутхилл, правда, большую часть времени отмалчивался - о его неделе и правда лучше особо не распространяться. Но так даже проще, если честно - не придется потом пытаться вычленить из всего этого правду. Все равно он может просто спросить и получить ответ тогда, когда захочет. И это... Непередаваемо приятно. А после Топаз вновь оставила отца отдыхать, и троица перекочевала на кухню. Даже дежа-вю какое-то напало, ей богу. - А зачем баллоны? - уточняет Бутхилл, отпивая глоток чая, - Он же не на поддержке дыхания. - Они не для этого, - мотает головой Топаз, - У него после травмы повредилось что-то в... Гипоталамусе, по-моему. И с тех пор периодически наступают приступы ужасных головных болей, от которых помогает дыхание чистым кислородом, - она еле-слышно вздыхает и обхватывает сама себя за плечи, будто мерзнет. - А я слышал о таком, кстати, - подмечает Авантюрин, - "Кластерные головные боли", вроде бы, называется. Жуткая херня. - Да, это оно, - Топаз кивает. - Вот оно как... - Бутхилл хмурится, - А оно лечится? Девушка только обреченно мотает головой. Авантюрин ласково берет ее за руку, гладит ладонь большим пальцем. - Если честно... - Топаз вновь подает голос, но в этот раз звучит уже чуть более надрывисто и гнусаво, - Мне очень стыдно в этом признаваться, но... Его врач часто говорит о том, что ему уже вряд ли что-то поможет. И я все время с ним спорю, но... - она звонко всхлипывает, жестом просит передать ей салфетку, - ...с каждым таким разговором я все больше начинаю думать о том, что, может быть, он прав. Обычно Авантюрин не лезет за словом в карман. Обычно... Когда ситуация лучшей подруги не пересекается под углом 90 градусов с его собственной. Когда не видит в ее отце своего, из другой, более счастливой реальности... Или все же нет? Он не может определиться, а потому выдает самое базовое, что говорят в такие моменты. - Но ты же любишь его. - Конечно, люблю! - всплескивает руками девушка, - Я только и мечтаю о том, чтобы он проснулся! - она вновь затихает после этого выброса эмоций, будто сдулась, - Но я уже настолько выдохлась и запуталась, что мне кажется, что, может быть, так было бы гуманнее... Что, возможно, отпустить его было бы актом любви. Авантюрин совершенно теряется в мыслях на этом моменте. Акты любви, преданность, семейные узы... Он прекрасно видит, что Топаз только и ждет, чтобы ее переубедили. Чтобы заверили, что все не так безнадежно и что все это не зря. Что смысл продолжать есть. Она хочет, чтобы ей дали повод и дальше пытаться. Но слова встают поперек горла и скребутся стаей диких кошек - он и правда в какой-то мере сам считает, что гуманнее было бы освободить их обоих от этой ноши. Бутхилл же... Мгновенно меняется в лице. С сочувствующего на решительное и даже будто бы раздраженное. Такое, какое обычно бывает у инфоцыган на мотивационных тренингах. Разве что без улыбки, просто... Горящие напористым огнем глаза. - Топаз, посмотри на меня, - зовет он полуприказным тоном, от которого даже Авантюрин опешивает на мгновение - не слишком ли резко? - Посмотри, говорю. Девушка робко поднимает полные слез глаза, шмыгает носом. - Что ты видишь? - Ну... Тебя, - неуверенно отвечает она сипловатым голосом. - Ты видишь человека, который стал свидетелем стольких смертей, сколько ты за всю свою жизнь не увидишь. Я надеюсь, по крайней мере, - его голос не вздрагивает ни на секунду. Он уже даже меньше похож на мотивационную тираду и больше на выговор от начальника - твердый, отрезвляющий, - Я видел смерти близких и чужих. "Злодеев" и "героев". Сам не один раз валялся у смерти в ногах. И знаешь, что объединяет всех тех людей, о которых идет речь? Топаз нерешительно мотает головой. - Я скажу тебе, что, - он поднимается со своего места, почти грубо притягивает девушку к себе, сталкиваясь с ней лбом. Буравит ее своим напористым взглядом и даже не моргает, - Каждый их этих людей в итоге боролся за жизнь. Даже если до конца был уверен, что готов с ней распрощаться. И он борется прямо сейчас. Прямо как ты борешься. И я думаю, что ты хочешь увидеть будущее, в котором эта борьба увенчается победой. - Бутхилл, помягче нельзя? - Авантюрин отталкивает мужчину от подруги, поставив ладонь между их лбами, - Это ее отец и ее решение. Она и без того уже намучилась. Не дави на нее. Тот откидывается на спинку стула, густая челка вновь скрывает часть лица, оставляя лишь половину от былого запала в виде левого глаза. Топаз мнется, колупает свои пальцы, не осмеливаясь поднять лицо. - Я не давлю. Я в лоб говорю то, что она хочет услышать, - хмурится он, - Ты бы не задавала подобных вопросов, если бы действительно хотела со всем покончить. Не заказывала бы баллоны и не мыла бы его так тщательно. Я прав, Топаз? - Все равно, это было резко. Топаз еще раз шмыгает носом, громко вздыхает, отчаянно подавляя дрожь в голосе. А потом уже резко поднимает голову и, уже с непоколебимой уверенностью на лице, кивает. - Не резко. Он прав. Я хочу, чтобы наши с ним усилия оправдались. - Вот так, - одобрительно кивает Бутхилл, - Тогда давай подумаем о том, как можно с этим разобраться. Сколько денег тебе нужно? - Около... - она задумчиво морщит переносицу, - 5 миллионов. - Делов-то! - усмехается мужчина, складывая руки на груди, - Со следующей работы могу накинуть. Топаз начинает отчаянно мотать головой. - Я не могу так. Прости, - поймав на себе непонимающий взгляд, она виновато поясняет, - Ты ведь убьешь кого-то ради этих денег. Это как обменять его жизнь на чью-то еще. - Не обязательно, - уклончиво подмечает Бутхилл, но все, кто собрался за столом, прекрасно понимают: не обязательно, но скорее всего. - Даже если так. Я все равно не могу. Авантюрин дерганно выдыхает. Тихонечко - надеется, что никто не услышит. Подумать только: у этой хрупкой, маленькой девушки с почти детским лицом внутренний стержень крепче его собственного. Немного больно это осознавать... Ему, вроде бы, никто не сказал ничего, но сердце все равно кусает одна из остаточных, бесячих личинок вины, что не поспешила обратиться бабочкой. И так мерзко с себя становится на мгновение, когда в очередной раз видит себя серым пятном на стыке белого по левую руку и зубасто-черного по правую. Чувствовать, как темные тона все больше просачивается в душу, страшновато. Именно страшновато. Не ужасающе и не жутко, а... Страшновато. С трепетом и волнением. Как перед прыжком с парашютом. И от этого, будто бы, только хуже. - Ладно. Не парься, - с пониманием кивает Бутхилл, - Давай тогда поговорим о Яшме. - А что с ней? - непонимающе моргает Топаз. - Мы тут посчитали, - наконец выходит из ступора Авантюрин, - И поняли, что с тебя берут не 40%, как с остальных, а 60, - он сплетает пальцы на столе, оттопырив большие, точно деловой кабанчик на встрече с инвесторами. - Это не ее вина, - Топаз немного надувает губы, будто обижается. - А чья тогда? - Не знаю! - всплескивает руками подруга, - Алмаза, может быть?! Но не ее точно! - Воу, ты чего так распалилась? - Бутхилл вскидывает ладони в примирительном жесте, - Мы ж ни в чем не обвиняем, мы просто пытаемся разобраться. - Вот именно, - встряхивает головой Авантюрин. - И-извините, - обессиленно выдыхает девушка, подуспокаиваясь, - Просто я знаю ее. Она бы никогда так со мной не поступила. - Насколько хорошо знаешь? - щурится Бутхилл. - Дольше, чем вас обоих вместе взятых, - твердо отвечает она, - Она была подругой моей мамы. А потом стала... Чем-то вроде ее замены для меня. Часто звала на чай и слушала, когда ее не стало. А потом, когда мне понадобились деньги, помогла устроиться в "кандалы". В общем, я отказываюсь верить, что она бы сделала что-то подобное. - Топаз, - тормозит ее хитман, - Ты знаешь, где работает Яшма? - В "кандалах", как и я, - уверенно отвечает та, - На что ты намекаешь? - Ни на что. Не бери в голову, - коротко хмыкает мужчина, а сам задумчиво прикусывает губу. Кажется, они с Авантюрином думают об одном и том же: эта история куда глубже, чем Топаз позволяет себе верить. Нет смысла копать дальше, когда она находится в режиме активной защиты, но ясно одно: между собой им точно есть, что обсудить. - Пройдемся немного? - предлагает Бутхилл, когда они выходят из подъезда Топаз. - Ты читаешь мои мысли. Сумерки уже спустились на Золотой миг, разбавив агрессивное сияние туманно-фиолетовыми оттенками. Все еще, сука, глаза режет, но хотя бы не так назойливо. Они идут по узким, вымощенным крупной каменной плиткой дорожкам двориков, огибая выходы на крупные, бурлящие жизнью улицы. Снег на земле лежит небрежными разводами после ежедневной чистки лопатой, тут и там все еще сохранились броские напоминания о прошедших праздниках в виде обвитых гирляндами одиноких деревьев. Бутхилл гладит его ладонь своей, засунув обе в плотный шерстяной карман. Из-под плотного горлышка водолазки до середины шеи выглядывают темные следы от зубов, уже успевшие синяком расплыться на краях. Авантюрин отводит глаза - не сейчас. Если засмотрится, то они точно зажмутся где-нибудь в темном углу за деревом и так ничего и не обсудят. Он прочищает горло. - Что думаешь? - Думаю, что мне ее жалко, - отзывается Бутхилл потерянно, - Ей будет очень тяжело, когда она поймет, что ее "вторая мама" врала ей все это время. - Мне тоже так кажется, - кивает Авантюрин без промедления, - Я когда только эту Яшму увидел, у меня нутро перевернулось. А мое нутро, к сожалению или к счастью, никогда не ошибается. И сейчас оно говорит о том, что такой человек, как Яшма, вполне бы мог воспользоваться слепой верой Топаз в себя, чтобы извлечь из этого выгоду. - Твое нутро может гадалкой работать, - хмыкает мужчина, - Потому что, как я уже говорил: Яшма не работает в "кандалах". Она там так, душу отводит. Ее основной источник дохода - это ее ломбард. "Добрая яшма" - слышал? Авантюрин мотает головой. - Неудивительно. Туда ходят только крупные грабители, те, кто уже совсем отчаялся, либо стервятники. - Стервятники? - Те, кто с трупов воруют, - с пренебрежением поясняет Бутхилл, почти харкаясь словами, - Самые мерзкие из наемников. Хотя я не хочу себя в один ряд с ними ставить, если честно. Мало того, что работают на отъебись и пачкают все вокруг себя, так еще и последнее у человека забирают, отказывая ему в том, чтобы хотя бы умереть нормально. Уебки одним словом. Эвона как получается... Даже у наемников есть свой этикет. Хотя Авантюрин не сильно удивлен этой новости - у игроков ведь тоже есть свои негласные правила. Наверное, эти "стервятники" для Бутхилла - это кто-то сродни крысам, которые фишки подменяют в процессе игры, для Авантюрина. Стоит провести такую параллель, и он сам ощущает кисловатый рвотный позыв на корне языка. - Фу, - морщится он. - И я о том же, - крякает Бутхилл, - Короче, Яшма точно недоговаривает своей названной дочери. Уж не знаю, с какого такого перепугу, но я под это покопаю. - Покопай, - кивает Авантюрин одобрительно. Они делают еще пару шагов вперед и останавливаются. За время этой недолгой прогулки и петляния по подворотням, Авантюрин сам не заметил, как они вышли к Большому Театру. Он величественно возвышается над головами - статный и молчаливый, с его изящными колоннами, что колоссы с кучерявыми головами подпирающими второй этаж своими резными капителями. "Только и мечтаю о том, чтобы он проснулся" - почему-то в голову приходят слова Топаз. Мечта... Когда-то и у него ведь была мечта. И мечтой был именно этот неприступный, элегантный гигант, теперь кажущийся еще более чужим. - П-пойдем отсюда, - просит Бутхилл, явно вспомнивший о недавнем опыте. Он легонько тянет Авантюрина за руку, но тот не поддается. Хочется еще чуть-чуть посмотреть... Насладиться остатками тоски по прошлой жизни, прежде чем отпустить насовсем. - Дай мне минутку, ладно? - он стягивает с шеи шарф и заботливо накидывает на светлую макушку, точно платок перед походом в церковь, - Вот, чтобы труднее заметить было. Бутхилл усмехается, но шарф с благодарностью принимает и заматывает нижнюю половину лица. Так оно еще больше похоже на женское - с лисьими глазками в гнезде пышных ресниц, игриво поблескивающими из-под челки. Авантюрин расслабленно вздыхает и снова обращает свой взор на застывшее в полумраке здание. Оно освещено с лицевой стороны, точно размалеванное личико кокетливой девицы на обложке журнала. А сзади окружено переносными ограждениями, на одно из которых Авантюрин оперся локтями. А глаза-окошки у него... Пустые. Темные и безжизненные, что у той же девицы, но спустя пару лет успешных контрактов через постели разных агентов и директоров. И еще больше темени и колючей проволоки на спине... Прозаично, пожалуй. "Кандалы" ведь такие же. Полные искр и восторгов на первый взгляд, но с гнилым наполнением из секретов и потерявших волю к жизни работников. В какой-то мере можно сказать, что Авантюрин все же попал в театр, наверное. И что все же играет каждый день. Просто немного не так, как хотелось бы. - О чем думаешь? - Бутхилл встает рядом. - Да знаешь... О мечте, - неопределенно бормочет замерзшими губами Авантюрин. - О мечте? - Ага, - он слабо кивает, - Вот у тебя какая? Бутхилл многозначительно молчит несколько секунд, отодвигает шарф с губ, чтобы прикурить. По обыкновению протягивает одну и Авантюрину. - Странно прозвучит... Но просто "пожить", наверное. - "Пожить"? - непонимающе переспрашивает Авантюрин, принимая самокрутку из его рук. - Ну да. У меня была мечта. Когда-то давно, - он криво улыбается самым краешком губ и уводит глаза в сторону, - А потом столько всего случилось, что и возвращаться к ней как-то... Нелепо что ли. Как пытаться надеть обувь, которую в детстве носил. Уж не знаю, имеет ли это смысл... - Имеет, - с пониманием кивает Авантюрин. - Ну вот... Да. Потом, пока работал у Алмаза, все, о чем я мечтал - это пустить пулю себе в висок. Но все никак смелости не хватало, - очередной затяг выходит плотным и долгим, таким, что на выходе даже превращается в легкий кашель, - Потом, когда появилась Лесли, я мечтал о том, чтобы дать ей хорошую жизнь. А потом... О том, чтобы отомстить за нее и за себя, - он делает очередную паузу, взгляд устремляется к небу. И сейчас почему-то звучит уже не грустно, а... будто бы исполненно надежды. Такой хрупкой и мимолетной, но самой что ни на есть искренней, - А теперь я немного подумал и понял, что, кажется, просто хочу пожить. По-человечески. Чтобы не было страха и желания прострелить себе череп каждую минуту, чтобы не было нужды постоянно догонять или убегать. И просто найти место, где может быть тихо и беззаботно. И, ну... Просто пожить там без оглядки на переживания. Авантюрин протяжно вздыхает и кладет голову ему на плечо. Через розовые очки сейчас виден лишь один ответ на этот монолог: надеюсь, я вписываюсь в эту картину. Может быть, через некоторое время, стоит рассеяться пелене влюбленности, он взглянет на эту ситуацию иначе. Поэтому он не произносит этих слов вслух, но и не отстраняется. Вместо этого поддерживает диалог родным молчанием. - А у тебя какая? - осторожно осведомляется Бутхилл в ответ. - Не знаю, - растерянно отвечает Авантюрин, - Раньше была такая же, как и у всех музыкантов: играть вон там, - он кивает на Большой, - А теперь, как ты и сказал, мне уже, наверное, не по размеру эта мечта. А новую я так и не придумал. Вот и... Цепляюсь за нее, хоть и знаю, что уже никогда не исполню. - Почему же? - Я думал, уж ты поймешь, - горько усмехается Авантюрин. Бутхилл отстраняется, вновь натягивает на лицо шарф. - Ты меня не совсем понял. Ладно, подожди секундочку. Не дожидаясь ответа, он ловко перемахивает через ограду и устремляется к служебному входу, притаившемуся меж чуть менее грандиозных пилястр. Авантюрин только провожает его удивленным, взбудораженным взглядом. О, теперь он понял, что Бутхилл имел в виду... И от этой мысли даже ноги сами пустились в некое подобие нетерпеливой пляски. Он буравит несчастную дверь взглядом, мысленно покрывая ее заклятиями во имя кунжута, наверное, минут с 10, когда та открывается. Из-за нее показывается растрепанная белобрысая макушка, сияющая бесстыжей улыбкой. - Залазь. Внутри никого нет. Авантюрин даже возбужденно подпрыгивает на месте в нетерпении. Пыхтя, он неуклюже переваливается через железный прут и почти бегом пересекает заледеневшую площадку. Он совершенно не беспокоится о том, могут ли их поймать и сколько лет могут дать за подобную выходку, но все равно спрашивает, чисто дежурно. - А охранник? - Его не будет где-то... Полчаса, может быть, - усмехается хитман самодовольно. Авантюрин кидает ему наигранно осуждающий взгляд исподлобья. - Ты чего сделал? - Ну тюкнул слегка, - виновато вздыхает Бутхилл, а потом тут же спешит оправдаться, - Но ему от этого ничего не будет, обещаю. Максимум голова поболит часик-другой. Аванюрин только фыркает. - Это ради благого дела. Время в зале будто бы застыло. Он ровно такой же просторный и помпезный, каким Авантюрин его помнит. Все так же гулко отдается каждый шаг по деревянной сцене, все так же скромно смотрят приглушенные софиты с потолка и стен. Рояль в середине блестит своей глянцевой крышкой, будто радостно приветствует старого друга. У него все такие же идеально чистые клавиши, словно инструмент не стоит здесь уже который год, истязаемый десятками разных пар рук на ежедневной основе. Совершенно не тронутые старением белые, плоские, а над ними - выпуклые диезы и бемоли без единой царапины и трещины. У Авантюрина даже в носу начинает щипать от ностальгии. - Ну, чего будешь играть? - Бутхилл присоединяется к нему на сцене минутой позже - доселе бегал запирать все двери. Храни господь его эту паранойю. - Еще не знаю, - потерянно выдыхает Авантюрин, бегая взглядом по клавиатуре, - Все разом из головы вылетело. Мужчина подходит сзади, по-джентельменски стягивает с его плеч куртку. - Не переживай. Время еще есть, - с этими словами он пристраивается чуть поодаль прямо на полу, оперевшись спиной о корпус, - Это же окей, что я так сижу? - Да, - посмеивается Авантюрин, - Рояль сегодня покормили, не сожрет. - Я имел в виду, не испортит ли это звук. - Нет, - мягко улыбается он, - Сегодня ничего не испортит. Авантюрин глубоко вздыхает, собираясь с мыслями, расправляет плечи. Вообще, сейчас ему за осанку некому надавать по башке, но привычка фантомной болью вернулась в тело, заставляя по струнке распрямиться. Он чувственно проводит кончиками пальцев по гладким клавишам, не решаясь выбрать хоть одну. Немного страшно нарушать покой этого зала и города непрошенной игрой. А еще... Страшно услышать, во что превратилась техника спустя годы застоя. - Я бы тебе свою любимую сыграл, но, боюсь, не вытяну сейчас, - сокрушенно вздыхает он. - Да забей хуй. Я все равно не пойму, если что-то будет не так - играй смело. Руки замирают над клавиатурой, немного подрагивают. Примериваются, занимая позицию. - Ладно... Хотя бы одну прелюдию, думаю, осилю, - бубнит он себе под нос и тут же недовольно рявкает в сторону, заслышав дебильный смешок, - Ну-ка заткнись там со своими шутками! У меня тут эмоциональный момент! - Извини! - хихикает Бутхилл шаловливо. Авантюрин картинно закатывает глаза и, после пары глубоких вдохов, все же опускает руки на клавиши. Шопен - любитель нагромоздить всех нот подряд на лист со слоганом "ебись, как хочешь, дорогой пианист", поэтому мелодия стартует резко, с места в карьер. Удивительно, что, несмотря на то, что на бумаге это произведение выглядит, как абсолютная мешанина из черных точек и тактов, в результате все равно получается неповторимое, ласкающее уши звучание. Быстрое, но строго ритмичное, со стройной мелодией, переливами безумного смеха виляющей меж басов. Именно эта прелюдия не легкая и не заигривающая. Это тебе не трель весенней капели и не журчание робкого ручейка среди камней. Это самый настоящий шум дикой горной реки, плещущейся из стороны в сторону, разбивающейся об берега с пробивной силой и разбрызгивающей остаточные созвучия каплями по стенам зала. Именно за это Авантюрин всегда ее и любил: идеальное произведение, чтобы выплеснуть все накопившиеся эмоции. Чтобы растянуть сухожилия до хруста, чтобы стереть пальцы в мозоли и чтобы сердце долбило в такт от каждого удачного попадания по ноте. Такая вещь, которая не просто бросает вызов твоей технике, но втаптывает в грязь все то, что ты считал раньше своими достижениями. Еще и наступает несколько раз сверху, пока в пыль не превратишься. Из-под правой руки выныривает белесая макушка. Она в абсолютном изумлении следит за движениями пальцев, медленно моргает, что-то безмолвно шепчет. Авантюрин же изо всех сил старается не обращать внимания: закостенелые пальцы всего за одну минуту выдохлись настолько, что теперь протестующе побаливают на каждой новой ноте, но он полон решимости дойти до конца. Пусть и смазал темп, пусть тут и там промазал по клавише - вообще насрать. Это его единственный шанс сыграть любимое произведение в Большом, и он им воспользуется. Так уж и быть, он уйдет из этого мира. Забудет про мечту, заметет амбиции под ковер. Сожрет ложку горькой пыли из-под ног тех, кого когда-то опередил и кто ему завидовал. Но последнее слово он, сука, скажет. Громко и настойчиво - так, чтобы запомниться не жалкой размазней, а лучшим пианистом, которого когда-либо видела Пенаконийская Государственная Консерватория. Произведение заканчивается так же внезапно, как и началось: тремя мощными аккордами, с небывалой агрессией отбитыми по клавишам. Кажется, он даже слегка вспотел за эти жалкие полторы минуты. Пальцы ноют, зубы скрипят друг об друга, рука ложится на быстро вздымающуюся грудь в попытках успокоиться. - Охереть. Просто охереть, - только и может вымолвить Бутхилл из-под его локтя, - Это что было вообще? - Шопен, 16 прелюдия, си-бемоль минор, - отчеканивает он от зубов, точно перед преподом. - Да я не об этом! Я не говорю на языке "мажоров" все равно! - он поднимает полные блестящего восхищения глаза, - Во-первых, я впервые вижу такие быстрые, точные движения. Это реально что-то с чем-то. А во-вторых, ты уверен, что это была классика? - Нет, блять, Шопен был первым репером в 19 веке, - Авантюрин громко смеется, - Да, сладкий, это классика. Что тебя так удивляет? - Она какая-то... Слишком бодрая и агрессивная, что ли. Я думал, классика должна быть скучной и размеренной. - Мое ты солнце, - фыркает он мягко, - Классика - это, считай, собирательный термин для композиторов прошлых лет. Для тех, кто прошел испытание временем. И у академической классической музыки много направлений: Шопен, например, писал в эпоху романтизма. Тогда как раз очень ценились взбалмошные, бунтарские характеры и смелые решения. Отсюда и "агрессивное" звучание. Пока он все это рассказывает, Бутхилл кладет острый подбородок во впадинку у его локтя. Слушает молча, завороженно почти. И буравит абсолютно разнеженным, влюбленным взглядом, каким смотрит на хозяина верная собака. - Ты чего? - чуть смущенно спрашивает Авантюрин. - Ты прелесть, - шепчут тонкие губы в ответ. Авантюрин хихикает, меняет положение и бережно почесывает подбородок мужчины кончиками пальцев. Ты тоже прелесть. - В общем, да, - вздыхает он, развернувшись назад к инструменту, - Это была классика. Весьма посредственно исполненная, но все же классика, - он цинично крякает. - Не говори так. По-моему, звучало очень достойно. Авантюрин решает не тратить воздух на объяснение того, где именно и как именно слажал. Смысла нет - все равно Бутхилл не поймет. Да и... Не хочется. Вместо этого хочется просто... Побыть собой сегодня. Неидеальным, без необходимости держать лицо и притворяться кем-то, кем не являешься. Эмоциональным и взбалмошным, и не чувствовать за это вины. В конце концов, рядом с ним тот, кто никогда и ни за что не осуждал. Так чего стесняться? - Садись рядом, - он хлопает по танкетке, - Сыграем что-нибудь вместе. - Я на фортепиано не умею, - отнекивается Бутхилл, но все равно встает и пристраивается рядышком. - А на чем умеешь? - Ну... На гитаре могу пару песен. На гармошке. - Пойдет, - Авантюрин ободрительно хлопает его по плечу, - Ритм держать сможешь. Затем он берет левую руку мужчины с его кислотно-яркими ногтями и выставляет ближе к левому концу клавиатуры в классическую детскую позицию: до мажор. Даже на скупую слезу пробивает, ей богу - когда-то ведь и у него музыкальный путь с этого начинался. - Вот, смотри. Это твой классический не замороченный до мажор. Нажми... Во-от так, только помягче в следующий раз. Считай, что это массаж для клавиш. Не долби по ним особо. Теперь... - он выставляет чужие пальцы уже в новое трезвучие, - Это фа мажор. Запомнил? Бутхилл кивает, немного наморщив брови. Кажется, прямо сейчас в его голове отчаянно вращаются шестеренки, перестраиваясь в режим созидания. Что интересно, он быстро врубается. Даже руку держит почти правильно, как настоящий пианист. Хотя с такими пальцами... Блять, с такими пальцами хоть на зубной щетке можно играть - все равно будет красиво выглядеть. - Ну, ничего не забыл? - уточняет он, когда они закончили изучать еще два трезвучия. - Вроде нет, - неуверенно отвечает мужчина, пока переставляет руку с одного аккорда на другой и извлекает из него мягкие, мажорные созвучия, - Знакомое что-то. - Конечно, - Авантюрин легко посмеивается, укладываясь на его плечо головой, - Потому что эти аккорды в очень многих песнях используются. Можешь чередовать их, как хочешь, а я просто подстроюсь. За кивком от белоснежной макушки следует немного робкий, мягкий до мажор. Авантюрин расслабленно вздыхает, немного ерзает на его плече, устраиваясь поудобнее, а затем кладет свою правую руку на несколько октав выше и тоже нажимает пару клавиш. Мелодия выходит простая, слегка репетативная, наивная даже, но светлая и воздушная, точно облачко пены. На контрасте с тем, что звучало в зале всего 10 минут назад, со стороны могло бы показаться, что у пианиста раздвоение личности. Хотя так и есть в какой-то мере... Их же двое теперь. Двое, как в самые беззаботные года его жизни. Когда он делил это увлечение со своей сестрой, потом со своей девушкой. С людьми, с которыми ассоциировал все самое позитивное, что когда-либо имел... А теперь своими же руками разорвал связи и поджег мосты грязной ложью. Раз за разом, раз за разом... До тех пор, пока не перестал ассоциировать их с легкостью вовсе. Теперь они были фигурами женщин слишком возвышенных и правильных для него. С его истыканным лживыми иглами языком и изъеденным личинками вины сердцем. Фигурами, на которые уже и не взглянешь без страха снова почувствовать себя грязным и неправильным. Куцым и юродивым со всеми своими тайнами и пороками. Это не их вина, конечно... Но и себя бесконечно винить Авантюрин устал. Он бросает короткий взгляд на Бутхилла. На его кислотно-леденцовые пальцы. Блестящая, переливистая радуга, которая сейчас звучит, как ностальгия и исцеление душевных травм. Как незамысловатые 4 трезвучия, так складно ложащиеся друг подле друга, будто им суждено быть вместе. И избавление от того чувства вины за собственное существование, что грызло его все эти годы. Рядом с ним. С человеком, с которым звезды кажутся ярче, а музыка звучнее. С человеком, с которым даже ночные кошмары прошли. С человеком, с которым снова весело, легко и ярко. Сейчас радуга звучит, как... Я люблю тебя. Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебяялюблютебяялюблютебяялюблютебя. Рука смазывает ноту, задевая непрошенный полутон, из горла вырывается внезапный всхлип, сопровождаемый дурацкой, облегченной улыбкой. - Хей, ты чего? - взволнованно спрашивает Бутхилл, разворачиваясь к нему. А Авантюрин смеется. Сквозь слезы, прерывистые вдохи и щемящее покалывание в груди. Сквозь отдаляющийся звук хлопанья маленьких крылышек, который слышен ему одному. Где-то на дне тихого омута, в который забрался "шутки ради" еще на ферме. Смеется непринужденно, будто впервые в жизни. Тихонечко и будто бы даже робко, так, как смеются феи в мюзиклах. - Я люблю тебя, - он поднимает мутный взгляд на Бутхилла и надеется, что в нем читается то же обожание, которое он обычно видит напротив себя. - Я... - мужчина запинается, застигнутый врасплох, - Я тоже люблю тебя, но... Разве это плохо? - Нет, - он вновь заходится переливистым хохотом, перехватывает конфетную ладонь, которая тянется к его щеке и продолжительно целует. Проникновенно, с чувством. Так, чтобы передать все свои эмоции через кожу, - Это хорошо. Мне очень хорошо сейчас. С этими словами он оставляет все новые и новые поцелуи на пальцах и ногтях, задевает губами шрамы и все не может перестать облегченно хихикать. Боже, как же расслабленно стало на душе, когда сказал это... Он проводит мягкой плотью по костяшкам, мокрым от его собственных слез, и чувствует себя таким живым, каким не чувствовал еще никогда. - Авантюрин... - начинает Бутхилл ласково, но его тут же перебивают. - Какавача. Называй меня Какавачей, когда мы вдвоем. Пожалуйста. Сиплый баритон усмехается. Мягко так, душевно. Будто плавится, подобно кубику льда на жарком солнце. До нельзя разнеженный и влюбленный. Такой же, как он сам. - Хорошо. Я тоже люблю тебя, Какавача. Вместе с этими словами с его губ слетает поцелуй. Потом еще один, еще и еще... И вот Какавача уже и пошевелиться не может, зажатый между двумя сильными ладонями и сдавленный все новыми и новыми касаниями губ, сыпящимися на него, что листья по осени. А потом Бутхилл прижимает его к себе, вторя его собственным мыслям рваным шепотом: "Люблю тебя. Люблю тебя, Какавача." И его голосом собственное имя звучит таким мелодичным и волшебным. Ни у кого раньше таким не было. А вот от него... Оно похоже на самый приятный и искренний комплимент. Они сидят так еще пару минут. Не размыкаясь ни на мгновение и топя друг друга в потоке взаимных нежностей. До тех пор, пока их не разнимают силой. Сначала ручка двери в партер робко поворачивается. Когда это не дает результатов, она дергается сильнее, но и это не помогает. Тогда человек за дверью начинает уже отчаянно ломиться в дверь и кричать полусонным, охрипшим голосом. - Эй! Там кто-то есть?! Я сейчас полицию вызову! Эй! Они переглядываются. Слезы сменяются озорными улыбками и хватанием друг друга за руки, пока на цыпочках встают со своего места, накидывают верхнюю одежду и припускают к выходу. Давятся смехом, точно нашкодившие дети. Бегут через темные коридоры, с грохотом вываливаются из черного выхода, куда Бутхилл небрежно закидывает связку сворованных ключей. А потом уже с оглушительным гоготом удирают по улице, наступая на разлившиеся по плитке теплые лужи света от фонарей. Луна, кажется, осуждающе качает гривой из перистых облаков, а миниатюрные, пересвеченные огнями города звездочки завистливо смотрят вслед, обиженные, что не могут так же ярко сиять. Они останавливаются только минут через 5, когда Какавача окончательно выдыхается от бешеного темпа. Он тормозит, оперевшись на свои колени ладонями и с трудом переводит дыхание сиплыми, глубокими вдохами. - Все окей? - осведомляется Бутхилл. И вот он едва ли запыхался - даже завидно. - Да, просто... Просто редко бегаю... - признается Какавача, сложившийся напополам. - Уверен? Я могу тебя и на руках донести, если надо. - Ну уж нянькаться со мной не надо, ладно? - Какавача кидает ему угрюмый взгляд, - Я не сахарный, не растаю от одной пробежки. - Как скажешь, - хихикает Бутхилл. Еще пару минут на отдышаться, минуточку на просмеяться, и он снова в норме. Черт возьми, а ведь не так и плохо после пробежки. Адреналина в теле столько, будто 3 энергетика залпом вылакал. И Какавача не был бы собой, если бы не попытался усилить это чувство еще больше. Но проявить инициативу он не успевает - едва ему предоставляется возможность, Бутхилл сам притягивает его к себе и целует. Сначала целомудренно и бережно, но уже через несколько секунд эти чувства будто бы сносит ветром. Мягкие лобызания переходят в нетерпеливые покусывания и стоны, и остается только животная, первобытная страсть. Без предупрежения Бутхилл подхватывает его под ягодицы, поднимая на воздух и впечатывая спиной в ближайшую стену. Какавача только удивленно ахает ему в губы, но почти инстинктивно обхватывает талию партнера ногами. Охуенное ощущение, на самом деле - чувствовать себя таким невесомым и крохотным. И пусть все, кто когда-либо издевался над ним за его рост, сейчас истекают завистливой слюной. - Разожми зубы, - требует он настойчиво. - Ты по- - Разожми, я сказал. Бутхилл больше не смеет сопротивляться. Он покорно расслабляет челюсть, позволяя языку партнера проникнуть в рот. Поцелуй быстро окрашивается алым, вкус сменяется на солоновато-металлический, но не кончается. Какавача настойчиво игнорирует боль в кончике языка, опьяненный его горячим дыханием на своем лице. Вкусно. Сочно. Нужно еще. - Может, прямо в машине? - предлагает он сквозь хлюпанье порозовевшей от крови слюны. - У меня там смазки нет, - с этими словами его язык грубо проходится по челюсти, и это только усугубляет ситуацию. Какавача разочарованно стонет, почти хнычет. Всего за пару минут возбуждение достигло своего пика, и теперь ему практически больно в собственной одежде. Сука, он не вытерпит больше. - До кого из нас ближе? - До меня. Хочешь в гости? Если честно, Какавача даже не знает, на какой улице они остановились. Вернее, не обратил внимания - вся поездка ушла на то, чтобы слепо тыкаться в металлическое плечо носом, лапать там, куда руки дотянутся, и шептать всякие непристойности. Также он абсолютно не помнит, в какой подъезд они зашли, как поднялись и в какую квартиру ввалились под грохот открываемой нараспашку двери. Всего этого будто бы не существовало за полузакрытыми веками и подернувшимся плотной завесой страсти слухом. Не осознает, как выглядит квартира, в которую попал, но желания изучать окружение и нет. Вместо этого хочется изучать его. Высокого, мускулистого, вжимающего хрупкое тело Какавачи то ли в тумбочку, то ли в стол, стоит дверному замку щелкнуть. Он расстегивает куртку одним длинным рывком, возможно, срывает нахер молнию - вообще насрать. Грубо стягивает ее с плеч, пока руки Какавачи, не в силах совладать с охватившей их дрожью, путаются в его пальто и волосах. Поэтому свою одежду он скидывает тоже сам - куда-то в темноту. Сначала в ней теряется с мягким шелестом пальто, затем туда же отправляется черная водолазка. Сбивает по пути что-то, что надрывисто дребезжит, ударившись об пол, но Бутхилл совершенно не обращает внимания. Вместо этого он вновь подхватывает любовника на руки и уносит в темноту коридора. Удар спиной об мягкий матрас немного отрезвляет. Это было не больно - просто небольшая встряска. Перед глазами почти кромешная темнота, лишь две полоски холодного света струятся из-под задернутых штор, лижут кончиками кровать и низ его живота. Ох, боже... В жизни Бутхилл еще горячее, чем на фотке. У него тонкая талия, крепкая грудь и плечи. Шрамы, точно полосы на шкуре тигра, рассекают бледную кожу. Рельеф мышц заметен плохо, но это только добавляет атмосфере игривости. Он нагибается, начинает покрывать икры любовника рваными поцелуями, пока наощупь выискивает пуговку на джинсах. - Погоди немножко... - слабо просит Какавача, отводя ногу в сторону. - М? - Бутхилл поднимает голову, угольки его глаз метают миниатюрные искры. - Открой шторы. Я хочу посмотреть на тебя. Пока Бутхилл встает с кровати и впускает лунный свет в помещение, Какавача поспешно избавляется от собственной одежды. Разгоряченную кожу обдает легкой прохладой, и это ощущается просто божественно. Когда же Бутхилл возвращается, у него на мгновение перехватывает дыхание. Он... нереальный. Одновременно изящный и мускулистый, по-настоящему модельный. Прямо как принц со страниц сказок. Хотя он, наверное, не столько принц, сколько верный рыцарь, с его коллекцией шрамов и металлическим блеском на плече. Пока идет назад к кровати, он поспешно стягивает с себя штаны и выискивает смазку в тумбочке. - Презики нужны? - спрашивает он беспечно. По его тону слышно, что они ему не усрались. Какаваче, в принципе, тоже. - Нахуй надо. Ты ж ничем не болеешь? - Нет. Справки завтра покажу - в гостинной остались, - Бутхилл скалится, - А ты? - Не-а. По крайней мере 3 года назад не болел, а с тех пор и не спал ни с кем. - Прямо-таки ни с кем? - он удивленно присвистывает. Какавача крякает. Даже для него самого это звучит немного бредово. - Ну... Да. А что, так трудно в это поверить? Бутхилл возвращается назад в кровать, нависает над ним. Освещенная лунным светом, его кожа сейчас кажется уже даже не бледной, а какой-то синеватой. Будто светится изнутри, точно у аристократичного вампира. Какавача с трудом сглатывает - подумать только... Это его парень. Даже сам себе немного завидует. - Если честно, трудно, - кивает Бутхилл, - Я, когда впервые тебя увидел, подумал, что придется минимум пару десятков желающих положить, чтобы добиться этой красоты, - его прохладные пальцы проходятся от пупка до груди, цепляют сосок, перемещаются на шею. - Какая романтика, - фыркает Какавача в ответ. Чужие пальцы между тем обводят челюсть, ласково убирают прядку волос за ухо. Секундно касаются щеки, оглаживая, останавливаются на нижней губе. Дыхание на мгновение замирает, указательный слегка давит на упругую кожу. Эти леденцы... должны быть безумно вкусными. Поглощенный этой мыслью, Какавача приоткрывает рот, запуская пальцы внутрь. Порез на кончике языка легонько покалывает, когда он проводит им по фалангам. Обводит каждый палец по отдельности неспешными, круговыми движениями. Приобнимает, позволяя им утонуть в своей плоти, и чувственно втягивает носом, когда замечает, насколько у Бутхилла расширились зрачки от этого зрелища. Какавача подыгрывает, шаловливо подмигнув, и пальцы ускоряются, буквально трахают его в рот широкими рывками. Они уже входят чуть ли не по гланды, сами играются с его языком, поддевая и сжимая между друг другом. Костяшки легонько бьются об зубы, а Бутхилл не смеет отвести взгляд ни на мгновение. Его дыхание неглубокое, возбужденное, с громкими полухрипами оно выходит из грудной клетки и оседает на лице Какавачи, уже остывшее. Бутхилл припадает к его уху, нетерпеливо облизывает раковину, целует в мочку. - Боже, боже, боже, боже... - сбивчиво шепчет он, и от этих звуков внизу намокает все, что только есть, - Пожалуйста, можно сяду на тебя? Клянусь, я лучший наездник в твоей жизни. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста... Слюна мгновенно густеет от того, насколько нефильтрованной, чистой страстью наполнен его голос. Этого Бутхилла он уже видел сегодня: скулящего, извивающегося и умоляющего. Полного такой первородной страсти и вожделения, какого никто и никогда раньше не мог дать. Господи, эту любовь хочется пустить по вене, как тяжелый наркотик, настолько нереальный кайф она дарит. Хочется, чтобы ею дышала каждая пора и клеточка, чтоб сердце качало ее вместо крови. И Какаваче не терпится узнать, сколько еще он может выжать ее из этой ситуации. - Не так быстро, ковбой. Попроси получше, - он отводит неугомонные пальцы от себя и ехидно улыбается, - Кто-то обещал мне красивые ляжки. - Да... Обещал, - кивает мужчина. Он не медлит, мгновенно прокладывает дорожку из нетерпеливых поцелуев вниз по животу. Задевает сочащийся влагой член по пути, и от этого все мышцы в теле околоболезненно сжимаются. Ах, боже... Это просто великолепно. Какавача неотрывно следит за тем, как Бутхилл грубо обхватывает его ноги обеими руками, разводит их в стороны до удовлетворительного растяжения в сухожилиях. - Да-а... - тянет он дрожащим голосом. Последняя гласная приходится на взбудораженный вдох и становится похожа на короткий приступ икоты, когда чужие губы впиваются в податливую плоть. Бутхилл довольно мычит в ответ на это, тут же переходит на другую ногу. Его длинная челка с легкостью перышка чиркает по длине, слабо щекочет. Какавача приподнимается на локтях я закидывает стопы на спину мужчины, чтобы лучше видеть. Блять, он с ума сходит сейчас. Это все еще мучительно слабая стимуляция, почти несуществующая. Но от одного вида Бутхилла собственный член пульсирует вновь и вновь, умоляет о ласке, и Какавача сдается. С томным стоном он запрокидывает голову, обвивает свою длину рукой. Мелко дышит, массируя головку и ерзает под пылким напором шершавых губ, которые с каждым разом находят все новое и новое место для поцелуя. Сразу за ними на гладкую кожу выползают фиолетовые засосы, почти черные во тьме комнаты. И это выглядит просто божественно. Хочется видеть отметины от этой любви на всем теле. Он будет таким красивым завтра, господи помилуй... - Растягивайся, - сипло приказывает он, не в силах больше ждать, - Быстрее. Бутхилл незамедлительно исполняет его просьбу. Конфетные ногти юркают в темноту, коротко щелкает крышечка смазки. Его губы льнут к члену любовника, целуют у основания, язык гуляет вверх-вниз по шву. Металлическая рука приобнимает за талию, а раскаленные на выдохах стоны мучают и без того разгоряченную кожу. И снова... Было непростительно мало, а теперь слишком много. Какавача вскидывает собственную руку вверх, прячет ее в подушках, чтобы не было соблазна продолжать. Изо всех сил пытается отдышаться и действительно чувствует себя так, будто принял что-то тяжелое. До чего же давно его никто так не трогал... А когда это делает Бутхилл, каждое ощущение трехкратно усиливается. Он готов, блять, матерью поклясться, что с самим собой никогда не был таким чувствительным, как сейчас. Даже в уголках глаз начинает щипать от напряжения. Бутхилл тем временем пристраивается сверху. Цветастая ладонь покоится на груди любовника, пока металлическая подставляет член к анусу. Ах, сука... Даже так, от легчайшего касания, Какавача чувствует, насколько внутри него горячо и влажно, и все тело невольно напрягается. Бутхилл сверху бархатно посмеивается. - Не терпится? - Не мне одному, - парирует Какавача с ухмылкой, кивнув на каменно твердый орган партнера. - Туше. Он принимает почти всю длину сразу, запрокинув голову голову с протяжным стоном. Рука на груди Какавачи сжимается, прямо как и внутренности Бутхилла в моменте. Такие пульсирующие, почти обжигающие. Скользкие от смазки мышцы дерганно сокращаются, когда он начинает двигаться, и Какаваче действительно сносит башню от ощущений. Нет, это почти то же самое, что было с бывшей, с точки зрения анатомии. Такое же шикарное давление на головку, стимуляция уздечки рельефными стенками и пошлые хлюпы. Разве что Бутхилл выглядит сейчас настолько соблазнительно, что хочется кусать губы и скребсти ногтями простынь, пока не порвется. Но вместо этого Какавача позволяет себе переместить руки на талию партнера и сжать бугристую от шрамов кожу между пальцами с удовлетворенным стоном. - Знаешь, существует стереотип, что блондины самые громкие любовники, - подтрунивает Бутхилл с небольшими паузами между словами. Он двигается ритмично, постепенно набирая темп, будто совершенно не устает. И это при том, что почти ни на что не опирается. Самый настоящий ковбой, ебать его в рот. - Ты сам не то... чтобы тихий... - шутит Какавача в ответ. Бутхилл скалится. - А я сам, можно сказать, блондин. С этими словами он соблазнительно цепляет свои чудесные, воздушные волосы металлической рукой, собирая их в неопрятный хвост. Такой красивый... Нечеловечески красивый. Ноги сами собой поджимаются, ногти впиваются в чужую кожу. Входят настолько глубоко, что Какавача чувствует подушечками каждое сладкое сокращение его мышц. Завтра он обязательно проверит, остались ли от этого отметины. - Да, вот так, - стоны Бутхилла становятся тише, переходят на полушепот, а темп нарастает все сильнее, - Сильнее, если можешь. Но Какавача, если честно, уже совершенно не контролирует себя. Ни тело, ни рот - ничего из этого. Стон застревает где-то на выходе из гортани, весь организм колотит, точно от лихорадки. Мир перед глазами плывет и вертится, оставляя от себя только холодный силуэт в фате из волшебных белых волос, тонкими змейками сползающих по засвеченной холодными касаниями луны груди. Ноги сводит, пальцы скребут молочную кожу, а грудь распирает от остаточных стонов и беспорядочных попыток отдышаться. Блять... Совсем мало времени ведь прошло. Бутхилл был прав сегодня утром: он и правда очень, очень чувствительный. Даже неловко становится. Сука, как девственник, ей богу... - Вау... - восхищенно тянет любовник, - Ты просто нечто. Бутхилл замедляется, переходит на круговые движения бедрами, чтобы позволить ему спокойно прочувствовать остаточные спазмы. Какавача же готов сейчас сквозь землю провалиться. Он отводит взгляд, наполовину прячет лицо в подушке. - И-извини... - За что? - усмехается сиплый баритон. Металлическая рука нежно гладит низ живота, принося расслабление своей прохладой, - За то, что тебе очень понравилось? Ничего, переживу, - цитирует он почти издевательски, но смотрит так ласково, что любой стыд почти мгновенно рассеивается. Да... При нем не нужно чувствовать себя виноватым, точно. Все хорошо. Было и будет. Он пересаживается, легонько давит на грудь Бутхилла, спихивая с себя. А потом, позволив себе еще пару мгновений перевести дыхание, встает на четвереньки. Заглядывает в обсидиановые глаза, игриво щурится и награждает любовника непродолжительным, но страстным поцелуем. - Я тоже тебе, кажется, кое-что обещал, - сверкает он улыбкой, - Покажи шейку. Бутхилл напряженно сглатывает, отклоняется назад, позволяя партнеру нависнуть над собой. Глубоко вдыхает, когда запрокидывает свое великолепное лицо, на котором отпечаталась немая мольба. - М-м-м... - обворожительно мурчит Какавача. Утренний укус посинел, поплыл немного дальше по шее. На месте его зубов до сих пор виднеются миниатюрные неровности - темные, пошлые. Да... Они будут оба носить отметки друг от друга. И этой мысли достаточно, чтобы по позвоночнику пробежал маленький удар тока. Рука ложится на чужой член, тут же берет непозволительно быстрый темп. Сжимает и давит на краюшки головки, легонько забирается кончиками пальцев в уретру. Зубы тем временем впиваются в ключицу Бутхилла - резко, почти плотоядно. Возможно, будет немного крови. И наверняка им обоим это понравится. Укус за укусом, он неспеша спускается ниже. Ненадолго наведывается к плечу, делает остановку у чувствительного, напряженного соска, который обводит языком. Прикрывает глаза и с упоением слушает хриплые стоны вперемешку с едва уловимыми мольбами не останавливаться. Водит носом между бугорков пресса, впитывает солоновато-еловый запах его тела. Кусает еще и еще, так сильно, что начинает скрипеть челюсть, пока мужчина снизу подрагивает и извивается от каждого прикосновения. Его член уже даже смазывать не надо - он такой мокрый, что рука соскальзывает. А на вкус он и правда сочный. Или, может быть, это слюна настолько сгустилась от возбуждения, что так кажется. Не суть. Самое главное - то, что на каждое новое движение Какавача получает шикарную отдачу в виде задушенных всхлипов и шуршания простыни, сжимаемой сильными руками. Он слегка отстраняется, когда, наконец, добирается до паха. Убирает руку, на что Бутхилл отзывается жалобным стоном, меняет позу и упирается носом в его длинный, жилистый член. Ровно такой же, как и все тело. И тоже исполосованный редкими крохотными шрамами по всей длине. Ох, мамочки... Вблизи он даже выглядит угрожающим. Он впечатляет, но... Какавача искренне не думает, что сможет взять его в рот полностью. Он облизывает губы, колебаясь. - За член тебя, надеюсь, кусать не надо? - подшучивает он. - Не стоит, - сипло усмехается Бутхилл, - Просто делай то же, что хотел бы, чтобы делали с твоим. Я подскажу, если что. И умоляю, быстрее. Я уже почти... Какавача послушно кивает, проводит губами снизу-вверх, смазывая длину и пробуя ее одновременно. А затем, осмелев, обхватывает головку и пытается заглотить целиком. К сожалению, у него не выходит - кончик неприятно бьет по гландам, уперевшись в заднюю стенку горла. Вызывает во всей шее почти болезненный спазм, от которого глаза тут же намокают, а в носу начинает свербить. Бутхилл нежненько гладит его шею кончиками пальцев. - Не надо брать весь, если тяжело. Просто поиграй с головкой - этого достаточно. Он звучит так мягко и терпеливо, будто по-настоящему урок дает. Это даже немного раздражает, но Какавача игнорирует эту деталь, предпочитая думать, что это такой вид заботы. Вместо этого он громко втягивает носом и, как было велено, отдает внимание головке. Скользкой, солоноватой и проходящейся по небу с каждым новым движением. - Умничка... - довольно стонет Бутхилл, запрокинув голову, - Приобними язычком снизу, и будет просто великолепно. Вот так, да. Это не сложно, на самом деле. Только голова довольно быстро устает от постоянных движений вверх-вниз. Но Какаваче, если честно, глубоко на это наплевать сейчас. Пусть шея уже успела затечь и челюсть немного саднит, он все равно продолжает настойчиво двигать головой и мягко массировать яички партнера одной рукой. На данный момент минет, если честно, ему особого кайфа не доставляет, зато... Лицо Бутхилла - еще как. Мелко дрожащие ресницы, беззвучно шепчущие что-то тонкие губы и малозаметная дрожь в пальцах, что зарылись в его волосы. Ну же... Он хочет снова услышать то, что слышал по телефону тем вечером. Взглянуть на это собственными глазами. Хочет, чтобы Бутхилл кончил именно с ним, от его действий. Хочет узнать, какое у него выражение лица в этот момент, краснеют ли щеки, гнется ли спина... Это произведение искусства только его. И он насладится каждой каплей. Бутхилл почти не дергается, когда кончает. Только слегка напрягается и сжимает волосы на пшеничной макушке. Зато стон, ох... Его стон. Самый громкий, что был за всю ночь. Более того, он больше похож на короткий чувственный вскрик, настолько чистый и лишенный хрипотцы, будто принадлежит не Бутхиллу вовсе. Непривычно звонкий и полный эмоций. Авантюрин даже теряется не секунду, зачарованный этим звуком и сочными, налившимися кровью щеками партнера. Что ж... Пожалуй, он вполне может полюбить минеты, если это значит, что он будет видеть Бутхилла таким почаще... Стоит Бутхиллу немного отдышаться, он тут же подпрыгивает на месте и прижимает любовника к себе в продолжительном поцелуе. Какавача отвечает на него уже совсем лениво - если честно, он совершенно вымотался. И языка почти не чувствует. Но все-таки всему организму так расслабленно и приятно, что он просто обмякает в руках парня и позволяет тому беспорядочной очередью чмокать свои щеки и лоб. - Ты умничка... Просто умничка, - шепчет мужчина чувственно, пока вертит его моську из стороны в сторону, - Я люблю тебя. Какавача расплывается в мягкой улыбке. Снова улавливается в его голосе какой-то покровительствующий подтон, даже утешающий как будто, но он слишком устал, чтобы разбираться с этим. Он просто тихонько вздыхает и прижимается к любимой руке щекой. - И я тебя. Потрешь мне спинку? - Этот, получается, от катаны? - Какавача проводит согнутым пальцем по тонкому шраму, рассекающему спину Бутхилла от плеча и чуть ли не до ягодицы. Он смотрится довольно изящно: ровный, бледный, сужающийся на концах. Даже объективно красивый, если сравнивать с некоторыми другими. - Угу, - откликается мужчина. У него оказалась весьма просторная ванна. Они вдвоем без проблем поместились, пусть и пришлось по-лягушачьи раскидывать ноги в разные стороны. А еще аж несколько видов шампуней и кондиционеров на выбор - даже немного неожиданно. - А почему вы вообще дрались на выставке? - спрашивает он, пока бережно бегает пальцами сквозь черно-белые прядки, набухшие от поселившегося в них мыла. Ему спинку успели натереть чуть ранее - и потратили последнюю энергию на бои пеной, пока это делали. Поэтому теперь беседа идет расслабленно и ленивенько, с периодическими дебильными шутками, кинутыми невпопад. - Это... Не совсем выставка была. Там были какие-то семейные разборки между двумя наследниками одного миллиардера. Оба хотели заполучить жемчужину из его личной коллекции - какой-то там шлем древнего самурая, не помню подробностей, честно, - поясняет Бутхилл с небольшими паузами между предложениями. Видимо, тоже устал, - Один нанял грабителя, второй - меня. Забавно вышло, что мы оба оказались там в одно и то же время. Ну и попиздились мы за этот шлем, что, - усмехается он. - И чем все закончилось? Бутхилл грузно вздыхает, запрокидывает голову. - Сам подумай. Он был грабителем. Хорошим - нет - первоклассным! Если бы ему повезло чуть больше, и мы бы не встретились, он бы провернул это дело чистейшим образом. Никто бы даже не понял, куда шлем исчез. Но... - он чуть съеживается, - Я-то убийца. Какавача хотел было томно вздохнуть и успокоить. Может быть, даже пожалеть... Но быстро передумал. Лишнее это. Что произошло, то произошло, и Бутхиллу явно не будет легче, если они продолжат сопли на кулак наматывать по поводу этой ситуации. - Имеет смысл, - просто пожимает плечами он, - Передай душ. Пена бежит вниз с белоснежной шевелюры, почти теряется в ней. Становится заметной только к угольно-черным кончикам, а затем растворяется в остатках мутной воды на дне ванны. Струи успокаивающе журчат, из-за пара, наполнившего всю комнату, почти не видно потолка. Какавача продолжает водить по широкой спине перед собой пальцем, точно по карте. - А этот откуда? - он тыкает в странный шрам на лопатке, от которого будто бы лучики ползут в разные стороны. - Щас, подожди, глаз вытащу - покажешь мне, - язвит Бутхилл. Какавача мягко смеется, треплет его по голове. Струи воды можно сравнить с реками на карте его шрамов. Иногда они путаются в уже чистых волосах, затекают под ярко выраженный копчик. Вода слилась уже почти до конца, и теперь Какавача замечает один очень специфичный, не похожий ни на что другое шрам над правой ягодицей мужчины. Хотя... Он чуть наклоняется вперед, проводит по нему пальцем. Нет, это не шрам даже... - Наколка? - удивленно выдыхает он. Это абсолютно точно она. Кривоватая, уже почти выцветшая, по форме напоминающая... Оскал какого-то животного как будто бы. Бутхилл видимо вздрагивает, прикрывает место рукой. - Это... Да, наколка, - отвечает он отрешенно, - Мы о ней как-нибудь обязательно поговорим. Но не сейчас, - он кидает парню виноватую улыбку через плечо. - Как скажешь, - Какавача пожимает плечами и награждает его легким поцелуем в заднюю часть шеи. Он все равно слишком устал, чтобы задавать вопросы. Вместо этого он выбирается из ванны и принимается обтираться заботливо выданным полотенцем. Бутхилл следует его примеру. - Фен у меня тоже только один, так что по очере- - Какой тебе фен? - шаловливо тормозит его Какавача, на что ловит на себе непонимающий взгляд, - Мы тебе сейчас косы заплетем, чтоб завтра волосы волнистые были! Бутхилл мягко фыркает, но не отказывается. - Ладно. Тогда сейчас принесу тебе одежду. Уже через полминуты он возвращается с новеньким белым халатом в руках и складывает его на стиралку. Какавача даже разочарован немного - ожидал, что ему выдадут какую-нибудь из старых здоровенных рубашек, которую он потом спиздит и будет вместо пижамы дома носить. А тут вот... - Я думал, ты к себе никого не водишь, - он надувает щеки, - А у тебя тут целый гостевой набор! Даже зубную щетку нашел неоткрытую! Бутхилл усмехается, треплет его по волосам, прижав к себе. - Я их специально купил. Просто очень надеялся, что ты однажды придешь, - невинно улыбается он. Кровать у него тоже намного шире, чем у Какавачи дома. Еще и матрас не промятый - прямо мечта. Какавача по привычке устроился у Бутхилла на плече, предвкушая, наконец, адекватный сон. В этом положении особенно хорошо слышно его спокойное, глухое сердцебиение и тихое посапывание. Рука с выкрашенными в радугу ногтями покоится на его бедре - до странного цветастая на фоне всего остального в комнате. Прохладного под безжизненным взглядом луны или утонувшего во тьме. Яркая, кислотная радуга. В цвета химозных леденцов. И звучит она сейчас, как дыхание любимого человека.