Постоянный клиент

Авантюрин тихонечко стонет от боли, когда прикладывает очередной компресс к лицу. Мелко порубленный лед аккуратно ложится по форме носа, приобнимает его, будто для того и был создан. Сегодня весь его вечер состоит из этой рутины: наполнить тряпку льдом, приложить, убрать в сторону, когда делаешь заказ, вытереть мокрую лужу под баром, потому что за время работы внутренности повязки успели растаять, а затем наполнить тряпку заново. И так уже 5 часов. Гости, конечно, пытались осведомиться о произошедшем, но не вытянули из него ничего выразительнее сухого "упал" - отговорка для любого случая жизни. Ею, конечно, никого не убедишь, если они сами недавно не падали и не получали повреждения мозга, но хотя бы сразу понятно, что тему поднимать не стоит. Да и в настоящую причину травмы поверить было бы труднее, чем в пресловутое "упал". Поэтому пусть лучше излишне участливые думают, что он забивной или живет с диким абьюзером, чем вот это все. - Ты как? - слышится над головой уже привычный баритон. Авантюрин с раздраженным вздохом закатывает глаза. А вот и его "абьюзер" нарисовался. - Жить можно, - сухо цедит он сквозь зубы. Как назло, именно в этот момент бар решил притихнуть, оставив его без работы, и вот теперь он стоит лицом к лицу с Бутхиллом - даже в руках покрутить нечего, чтобы создать иллюзию занятости. - Жить и с цианидом в желудке можно, но от силы минут 30, - усмехается мужчина, прежде чем вытянуть руки в направлении лица бармена, - Дай посмотрю, что у тебя там. - Да не трогай меня, мать твою! - вполголоса шипит Авантюрин, пытаясь оттолкнуть от себя ладони. Со стороны его протест, наверное, выглядит комично: он машет тонкими руками, как котенок, поднятый за шкирку. Потуги абсолютно тщетны: камень, как известно, бьет ножницы, а железные протезы - обыкновенные руки, для которых пакеты с продуктами - максимум поднимаемого веса. Бутхилл тихо цокает языком, осматривая его покрасневший нос, чуть съехавший на бок. - Ну-ка не дергайся, - бескомпромисно приказывает он, - Я его тебе вправлю. - Ты че, совсем ебу дал?! - Авантюрин начинает толкаться сильнее, вертит головой, пока его не хватают за волосы на затылке, фиксируя на месте, - Отвали от меня! - Да тихо ты! - таким же раздраженным шепотом отвечает Бутхилл. Он изо всех сил пытается отбиться от хлещущих в разные стороны тонких ладошек, - Если этого не сделать как можно скорее, то до конца жизни будешь с кривым шнупелем ходить! Тебе оно надо?! - Без тебя разберусь! - Авантюрин обеими руками хватается за запястье мужчины, что становится для него роковой ошибкой. - На счет три! - холодные пальцы ложатся на перегородку, и блондин на секунду медлит, ошарашенный, - Три! - знает, что Авантюрин не станет дожидаться, а потому мгновенно дергает в сторону точным, выверенным движением. - Агх, черт! По костям головы гулом разлетается треск, лицо пронзает резкая, колючая боль, мигом расползающаяся в щеки и глазницы, будто от внезапного подскока давления. Авантюрин сгибается над стойкой, стоит Бутхиллу отпустить его волосы, и долбит по столу крепко сжатым кулаком. Сквозь стиснутые зубы из горла рвется приглушенное рычание, перед глазами назойливо мельтешат белесые мошки... но дышать и правда становится чуть легче. - Спасибо потом скажешь, - Бутхилл щелкает шеей, будто в солидарность, - Я на своем веку столько носов вправил, что считать заебешься - я, можно сказать, врач. - А сломал сколько? - злобно зыркает на него Авантюрин снизу-вверх. Бутхилл усмехается и устремляет взгляд в потолок, начинет быстро загибать пальцы, изображая счет, прежде чем ответить исчерпывающим: - Дохуя. Авантюрин хмыкает. Он не спешит распрямлять спину, буравит собеседника разъедающим взглядом обиженного зверя, будто надеется, что при должном усилии просверлит у того в голове дыру. - Деньги твои привез, - наконец переходит к делу Бутхилл. - Заберу после смены. Авантюрин наконец встает со стойки. Боль действительно начинает потихоньку притупляться, а заложенная ранее ноздря получает вторую жизнь и снова вдыхает без помех, приятно покалывая при каждом соприкосновении с воздухом. Он даже слегка пришмыгивает и дергает плечами - так легко начать принимать как должное базовые функции организма, без которых жизнь превращается в сущий ад. Бутхилл на фоне усмехается, глядя на этот жест, и ему хочется стукнуть по роже - пусть и свой нос вправит, раз так нравится. - Авантюрин... - все-таки окликивает его Бутхилл, уже чуть нежнее. - Господи, ну что тебе надо?! - взрывается бармен. Все, чего он сейчас хочет, - это минутку тишины и спокойствия наедине с незатрудненным дыханием. Да, возможно он погорячился, когда сказал больше не говорить с собой. Но все, что сейчас делает Бутхилл - лишь сильнее пихает его голову в туалетную чашу, бурлящую месивом из нерассортированных эмоций, и от этого в груди вскипает иррациональное раздражение, - Тут вниз по улице еще один бар есть, пошел бы туда и кошмарил их работников! Но вот нет, ты стоишь и трахаешь мозг именно мне! На мне что, свет клином сошелся?! - Это потому что ты мне нравишься, - без раздумий отвечает собеседник, и у Авантюрина аж отнимается речь на мгновение от такой прямолинейности. - Ага, - после небольшой паузы отзывается бармен. Его голос становится чуть тише, он больше не кричит, но общается все так же враждебно, скрестив руки на груди, - То есть ты хочешь сделать из меня вторую Обсидиан? Охуенно заманчиво, конечно. - Не в этом смысле, - качает головой Бутхилл, - Хотя и в этом тоже. Но это не так важно, - он чуть перегибается через стойку, оказываясь в опасной близости к лицу Авантюрина, - Мне просто кажется, что мы с тобой очень похожи. Авантюрин грубо отталкивает от себя осточертевшую наглую рожу ладонью. - У нас с тобой из общего разве что количество конечностей, - кидает саркастичный взгляд на металлическую руку собеседника, - Хотя даже тут можно поспорить. - А вот давай проверим, - Бутхилл пару секунд роется в карманах и извлекает них монету, - Сыграешь со мной? Авантюрин с придыханием фыркает. - А если я откажусь? - Не откажешься, - мужчина стоит перед ним в расслабленной позе человека, который привык всегда получать то, чего хочет. Монета уже покоится на большом пальце, готовая к подбросу, - В конце концов это твой шанс доказать мне, что я не прав и что мне нет больше смысла с тобой сближаться, - он облизывает пересохшие губы кончиком языка. Авантюрин поверженно вздыхает. Звучит, конечно, соблазнительно, но он сомневается, что все будет настолько просто. - И в чем же, по-твоему, мы похожи? - он сдается. Но ему потребуется немного смелости. Поэтому он ставит на стол 2 шота и резким наклоном бутылки вливает в них первое, что попалось под руку. Он протягивает рюмку Бутхиллу, вторую ладонь расправляет в вопрошающем жесте. Тот понимает без слов, вкладывает в тонкие пальцы ароматную самокрутку и коварно щурится. - В том, что мы оба немного безумны, - он перекатывает металлический кружочек между костяшками пальцев настолько непринужденно и элегантно, что это даже завораживает. - В Сигонии попробуй найди хоть кого-то адекватного, - усмехается Авантюрин, поднося к губам шот, - Не убедил. Бутхилл шумно выдыхает через нос в коротком смешке. - Будем подкидывать по очереди, до пяти. Ты орел или решка? - Решка. Под звон точеных стеклянных ободков друг об друга монета взмывает вверх. Лишь запрокидывая голову с шотом, он на мгновение вздрагивает - в голову, точно червячок через ухо, забирается назойливая колючая мысль: "И во что я опять ввязался? Почему позволил ему снова диктовать свои правила?" Но любые зачатки здравомыслия глохнут за мягким шлепком монеты об ладонь и спазмом в горле после выпитой водки. - Решка, - констатирует Бутхилл. Он приближается к Авантюрину, чуть подтягивает его лицо к себе кончиками пальцев, чтобы прикурить ему об свою сигарету, - Ты помнишь тот раз, когда мы играли в покер? - из тонких губ красивыми полупрозрачными струками вырывается пахучий дым. - Это я играл, - язвительно подмечает бармен, принимая монету из рук собеседника, - А ты проигрывал. - Да, это я и имел в виду, - чуть посмеивается, глаза неотрывно следят за подпрыгнувшей вверх копейкой. Результат - вновь решка. Авантюрин, глядя на это, многозначительно играет бровями, - В тот день у тебя был совершенно поразительный взгляд. Взгляд человека, который до боли и спазмов во всем теле прется по чему-то запретному и неправильному, - он подкидывает монетку вновь, - Человека ненасытного и дикого. Мне хорошо знакомы эти чувства. Грудная клетка предательски сжимается. Его голос мягкий и вкрадчивый, он облизывает уши такими изящными, подходящими словами, которые пробирают до мурашек и просачиваются под кожу все глубже с каждым звуком. Шея отзывается на них легким покалыванием. Орел. Авантюрин перехватывает со стола монету и без промедления ее подкидывает. Мудрым решением было бы закончить игру сейчас, но... он не может. Будто бы горло перекрывает невидимой перегородкой, а руки немеют, стоит ему подумать о том, чтобы прекратить. - Уже 3 кона прошло, - выдыхает бармен, - Пора бы и ставки сделать, - копейка взмывает вверх, безудержно вращаясь с красивым блеском, освещаемая низко висящими барными лампами. - Просто играть на деньги было бы скучно, не так ли? - черные глаза зыркают в сторону выпавшего вновь орла, - Поэтому, помимо своей половины за наше дело, я расскажу тебе секрет, - он наклоняется к уху Авантюрина, его горькое после табака дыхание неприятно жжет ухо, - Я всегда ношу с собой пистолет. Везде. И если я проиграю, мы выйдем на улицу и ты выстрелишь туда, куда захочешь - хоть в голову, чтобы больше меня никогда не видеть. Авантюрин прерывисто дышит, когда видит в ладонях долгожданную решку. - А если выиграю я... - почти невесомо Бутхилл проводит двумя пальцами по покрытой рубцами нежной коже между шеей и плечом. Стоит металлу отпрянуть, как на его место тут же прибегает табун холодных, взбудораженных мурашек, - Ты позволишь мне укусить во-от тут. Поверь, с такими зубами, - влажный язык скользит по бритвенно острому ряду клыков, кажется, их кончики даже слегка окрашиваются красным в процессе, - Это будет очень больно. Блондин шумно втягивает воздух через полусомкнутые губы. Мало. Черт возьми, у него снова сводит ляжки и ведет голову, но этого все еще мало. Очередной орел будто бы подтрунивает над ним, когда шлепается на подернувшуюся тонким слоем холодного пота ладонь. - Будет честно поставить и мою половину, - бормочет он. - Будет, - мурлычет Бутхилл. Все тело тяжелеет, и Авантюрин наваливается бедрами на край стойки для опоры. Трясущимися руками он подбрасывает монету, та выдает однозначный результат: орел. От шеи по спине ползет незваная капля пота, холодит между лопаток и щекочет позвоночник. Еще один проигрыш... Всего один маленький средний палец от удачи, и эти акульи челюсти сомкнутся на его шее. Бутхилл следит за ним пытливым взглядом, ни на секунду его не отводя. Даже не смотрит на результат следующего подброса, которым оказывается решка. Вот и все. В следующем коне решится победитель - это необратимо. Авантюрин непроизвольно тянется к шее, когда на нее ложится тяжелая чужая рука. Она нажимает, нежно гладит большим пальцем раскрасневшуюся кожу, испещренную мелкими царапинами, чуть надавливает, принося мимолетное облегчение зуда и выбивая из губ непроизвольный тихий скулеж. Не в силах больше ждать, Авантюрин подбрасывает монету в последнем коне. Она летит выше обычного, чуть свистит в воздухе, бешено крутится и почти в замедлении начинает падать. Фиолетовые глаза следят за ней не моргая, пытаются предугадать исход. Рот наполняется густой слюной, а уши - белым шумом, за которым не слышно ни музыки, собственного прерывистого дыхания, ни смешка Бутхилла, когда ладони бармена почти бережно раскрывают результат. - Кажется, сегодня удача на моей стороне, - голос мужчины чуть приглушен, острые зубы мерцают в тусклом сиянии ламп. Он встает со своего места и перегибается через стойку. Авантюрин смотрит на это все, точно сквозь грязное, мутное стекло. Мир перед глазами немного плывет, пальцы немеют, впиваясь в барную стойку. Он проиграл. Проиграл... Тогда почему сейчас ему так приятно? Почему так тепло в животе, почему кончики губ сами собой подергиваются навязчивой улыбкой? Почему он так послушно оттягивает в сторону горлышко футболки и обножает свою хрупкую, уязвимую шею? Он прерывисто вдыхает, когда теплые порывы чужого дыхания касаются кожи. Из искривленного удовольствием рта вырывается неконтролируемый, тихий стон, и Авантюрину даже самому становится от себя мерзко. Боже, до чего же неприятно осознавать, что Бутхилл оказался прав. Что прямо сейчас его засасывает в вязкую бездну эйфории, и он ничего не может с этим поделать. Что он действительно кайфует. Над ухом раздается грудной смешок. Бутхилл отстраняется, мгновенно выдергивая его из хватки азарта. - Что и требовалось доказать, - мурчит он, а затем добавляет, не дожидаясь ответа, - Мне как обычно. Авантюрин следит за его красиво колыхающимися при ходьбе волосами туманным взглядом. Черт... Это был максимально тупой проигрыш, нелепый, неудовлетворительный... Но дыхание все еще прерывистое, а ногти корябают шею. Все это ощущается слишком порочно и неправильно, прямо как в первый раз. В первый раз, когда он ощутил это чувство.

___________________

- Где хочешь отпраздновать? - Тува сидит по-хулигански, развернув стул и опираясь на его спинку фигурными локтями. Ее длинные светлые волосы заткнуты за уши, чуть-чуть оттопыривая их, широкая улыбка открывает вид на очаровательные блестящие брекеты. - Не знаю... - тянет Какавача. Он с удовлетворительным хрустом заводит руки, сцепленные замочком, за спину и потягивается, - Везде уже были. Может быть просто в баре у меня соберемся? - Я тебе дам "соберемся"! - Мира отвешивает брату номинальный подзатыльник. Она как всегда вернулась в самый неудачный момент, - У тебя 2 прослушивания на этой неделе! Какавача тихо шипит, изображая агонию, но, разумеется, не всерьез - он ценит заботу сестры. Ценит то, что она допоздна задерживается в зале, чтобы порепетировать с ним, и приносит ему кофе с булочками во время своих перерывов. Иногда она заносит их ему лично, а иногда оставляет на охране - консьержка никогда не может отказать любимой выпускнице, пусть и бурчит каждый раз, когда ее нагружают передачками. - Да ты меня уже так загоняла, что я во сне играю, - он принимает из рук сестры магазинный салат и пластиковую вилку. Есть за инструментом, конечно, непростительно. Увидели бы его сейчас преподаватели - отхуярили бы по рукам смычками под крики о том, что в их молодости только так и воспитывали. Благо, настолько поздно даже уборщицы не задерживаются, - Я могу позволить себе одну ночь побуянить. - Если бы это действительно была всего одна ночь, я бы и слова не сказала, - сестра хмурит брови и приземляется на соседний ряд, - Но ты от одной тусовки из жизни выпадаешь на неделю. Поэтому - исключено, - она отправляет в рот порцию разноцветного месива из непонятных овощей, щедро залитых майонезом, а затем тыкает вилкой в Туву, - И ты не смей его подстрекать! А то обоих за уши оттаскаю. Тува лишь хихикает и украдкой бросает Какаваче шаловливый взгляд. Разумеется, они не послушаются, да и Мира прекрасно это понимает. Создает грозный вид так, по привычке, но на деле сама нередко захаживает в "Разбитое сердце" перед работой - аргументирует это тем, что на новом месте ей некомфортно и нужно хоть как-то раскрепоститься. Какавача не осуждает ее, лишь иногда втихаря снижает градус напитка, чтобы от нее слишком сильно не пахло. Его жизнь сейчас, пусть и весьма утомительна, полна красок и нового опыта: преподаватели пророчат ему большое будущее в музыке, время от времени отправляют на концерты от имени университета, а в ответ закрывают глаза на периодические прогулы и шум в общаге. На работе недавно дали прибавку, и теперь он зарабатывает практически столько же, сколько и Галлахер. Тот пусть и делает вид, что дуется, но сам только рад лишний часок подремать, пока бойкий ученик мечется туда-сюда, развлекая гостей. Их отношениям с Тувой вот-вот пойдет третий год, и Какавача уже даже успел под шумок организовать ей подарок - билеты на концерт Зарянки. Да, ради них пришлось взять пару дополнительных смен, но зато они на балкон прямо у сцены. Он едва держится, чтобы не растрепать ей прямо сейчас, но его останавливает страх быть разодранным в клочья брекетами в порыве нежности. Даже у родителей, вроде как, постепенно начинает все налаживаться. Последнее сообщение от матери пестрило восторженными возгласами относительно новых покупок и отца, который уже почти бросил играть. Какавача все обещает себе доехать до них и лично поздравить под чай с тортиком, но студенческая суета все никак не отпускает. Хотя совсем скоро лето... Он соскребает остатки салата со дна пластикового контейнера и тихонечко улыбается себе под нос. Это лето обещает быть захватывающим. И все-таки в Сигонию наведаться пришлось, как бы все естество ни противилось. Родной дворик встретил сиблингов кислым запахом гнили и чавкающей под ногами грязью. Даже удивительно - майское солнце безжалостно выжигает все живое на своем пути уже какую неделю, а в Сигонии до сих пор сыро, влажно и тошнотворно. По сравнению с лоском улочек Золотого мига эти выглядят, как говно на натюрморте. Как отвратительный разлагающийся труп, запрятанный под матрас в сияющем чистотой пятизвездочном номере отеля. Какавача морщится. Чем дальше они заходили в трущобы, тем больше ему хотелось почесаться, снять с себя густой, прокуренный воздух вместе с кожей. Но он держался. Может быть его и разбаловала роскошь ежедневных уборок улиц и подъездов, обилие готовой еды на полках супермаркетов и закрытые канализационные люки, он не смел отказываться от своего прошлого. Как ни крути, вся эта грязь сделала его тем, кто он есть сейчас и забыть то, где ползал, пока не научился летать, было бы сродни предательству самого себя. Поэтому блондин старательно игнорирует чмоканье нечистот под ногами и покрепче сжимает коробочку с тортом в руках. - Алмира, Какавача! - входная дверь распахивается, стоит им показаться на этаже. Мама, видимо, ждала их под дверями - под бровью даже виднеется малюсенькая вмятина от глазка. - Мы тоже рады тебя видеть, - сипит Какавача, сжимаемый в тисках ее любви. Даже удивительно, что обнимает настолько крепко. Его мать - женщина щуплая и низкорослая, даже, наверное, болезненная: ее щеки обтягивают кости скул, точно свободно висящая ткань, волосы чуть поредели с их последней встречи. На первый взгляд кажется, что она чем-то серьезно больна, но на деле она всегда такой была - маленькой и хрупкой, но с выразительной решимостью в глазах. И с на удивление сильными руками. - А где папа? - Мира заглядывает за ее спину. - Он... - она на мгновение медлит, - Прилег. Ему нездоровится последнее время. Какавача впивается своими глазами в ее, чуть щурится. Он всегда чувствует, когда люди врут, особенно близкие. Знает наизусть ужимки каждого члена семьи и друга - наверное, это звучит стремно, но он ничего не может с собой поделать. Жизнь одарила его поразительной проницательностью, которая бдит круглые сутки, анализируя все и всех вокруг. И сейчас он чуть ли не по запаху чувствует ложь и нервы. - Мам, - он легонько касается ее плеча пальцами, - Он снова играет? Мать всплескивает руками, мгновенно приободряясь. - Не говори так - накаркаешь! - беззаботная улыбка подергивает губы, - Да что мы все в дверях стоим, пойдемте! - Ой, столько всего накопилось, что рассказать! - мама чуть ли не силой усадила детей за стол, когда они попытались помочь. Но, по-хорошему, они с Мирой только мешались бы под ногами - мать настолько резво скачет по кухне, что аж диву даешься. Даже у 20летнего Какавачи энергии меньше, чем у нее, - А сообщениями замучаешься это все отправлять, да и ощущения не те. - Тебе просто надо научиться отпускать "формальный" стиль, - усмехается Мира, - Это ведь не письмо в посольство, это просто смски. - Ты их всегда как эссе оформляешь, - хихикает Какавача. Перед ним ставят большую кружку с отколотой ручкой - он пил из нее еще в детстве, - Но я бы, если честно, все равно зачет не поставил. Шрифт не тот, отступ маленький, абзацы ты не ставишь... - А я, может быть, просто дневник веду у вас в сообщениях, - мама вздергивает острый нос, - Дальше пойдут списки покупок, раз уж вы все равно не читаете. - Это он не читает, - Мира по-детски тыкает пальцем в брата, - Мне приходится ему все пересказывать. - Но я всегда с интересом слушаю! - оправдывается Какавача. Мама между тем закидывает каждому из них по 3 кубика сахара в чай - помнит, как им нравится. Хотя иначе и быть не могло - она же была той, кто делает им чай с детства. Вот и думай теперь, любит он сладкий чай, потому что любит, или потому что мама еще шкетом привила ему такой вкус, чтобы в будущем много запоминать не пришлось. - Да ладно, я же все понимаю, - хихикает. Смех у нее тихий, интеллегентный. Совершенно не сходится с ее происхождением и образом жизни. Хотя отец как-то в детстве рассказывал, что отбил ее у какого-то пижончика в университетские годы - тот одаривал медведями и цветами, которые мама благодарно принимала, а потом шла с говнарской тусовкой голышом плавать в реке и жечь костры в заброшке. Парень, узнав об этом, был раздосадован до глубины души и даже потребовал вернуть потраченное на подарки, на что мама отсчитала ему деньги мелочью и набила в одного из тех громоздких медведей, который полноправно мог считаться третьим жильцом их общажной комнаты - настолько много места занимал. В общем, мама в его возрасте отжигала ровно так же, если не похлеще самого Какавачи, а потому он совершенно не видит причин не верить ее словам. - У тебя там, наверное, столько всего происходит, что и времени нет отвечать, - она мечтательно вздыхает, болтая ложкой в стакане, - А может быть, ну его - все вот это? Надену свое лучшее платье, да и побегу по полям в поисках лучшей жизни, куда глаза глядят. Хороший план! - Хуйня план, - не задумываясь отвечает Какавача и тут же получает наигранно осуждающий взгляд от обеих женщин, - Плохой план, - поправляется он. На самом деле, они даже близко не были образцово манерной семьей, чтобы фильтровать мат, но при маме все равно было как-то неловко, - Надо нас с собой забрать по крайней мере. Мама лишь усмехается. - Нет, солнце, - тянет она многозначительно, - Это план для тех, кто уже совершенно себя потерял. А чтобы потерять надо сначала себя найти. Над столом повисает неловкое молчание. Какавача все никак не может определиться - стоит ли ему беспокоиться или это была просто своеобразная шутка? По глазам Миры он видит, что та размышляет ровно о том же. Благо, отец появляется в самый подходящий момент, чтобы спасти ситуацию. - Какие люди! Я думал, второе пришествие Христа случится раньше вашего! - он по очереди подходит и чмокает каждого из детей в макушку. Приземляется на стул рядом с женой, пока последняя встает ему за чашкой, - Ну, рассказывайте, чего вы там делаете такого важного, что на нас времени нет, - ухмыляется он. - Ну, я например новую работу нашла, - Мира пропускает слезодавительное приветствие мимо ушей. - А чего за работа? - отец облокачивается на стол, чуть поджимает плечи. Плотное горлышко его свитера свободно обнимает шею. Мира обреченно вздыхает - это даже близко не работа ее мечты, но Какавача периодически напоминает ей о том, что это необходимая ступень в карьере. Дальше - больше, надо только перетерпеть. - Концертмейстер, - кисло цедит сквозь зубы. - Так это ж вообще отлично! - отец даже воодушевленно пристукивает ладонью по столу. - Это просто название вакансии, - цокает языком сестра, - На деле я просто играю с детским хором на репетициях и концертах. Так себе халтурка, а времени отнимает больше, чем в сутках доступно. - А тебе лишь бы в свете софитов понежиться, - хихикает Какавача. - Ой, кто бы говорил, мистер "гордость ПГК"! Вы б его видели после недавнего концерта - такой расфуфыренный, аж щеки от лыбы трескаются! - Это потому что у нас в конце интервью брали, - самодовольно ухмыляется Какавача. Да и чего бы ему скромничать? Редко кого из студентов отправляют играть в составе настоящего оркестра, а ему залетело приглашение от самого Большого Театра! Конечно неловко вот так обскакивать Миру, но эта ситуация полезна им обоим: если он сможет пробиться в большую лигу, то и ее за собой утянет. К тому же она ничуть не уступает ему в игре - наоборот, Какавача искренне восхищается ее чувством ритма и способностью к импровизации. Просто в отличие от нее он умеет оказываться в нужном месте в нужное время и напаивать правильных людей. - О, а где посмотреть можно? - мама треплет его волосы мягкой рукой, когда садится рядом. - В мечтах, - пришла очередь Миры острить, - Его вырезали из выпуска. - Да там почти всех вырезали, - надувает губы Какавача, - Оставили только дирижера и солистку, мол, у них эфирное время сократили. Хотя Какавача не так сильно и расстроился. В тот день он выглядел очень неважно - даже массаж кубиками льда утром не помог избавиться от отеков после трехдневной пьянки. Если бы мир узнал его таким, он бы скорее навсегда отказался от карьеры музыканта и ушел под пол коктейли до конца жизни мешать. - А знаете что? И правильно сделали, - кивает мать, а затем легко тянет его за щеку, - Потому что нечего без сестры интервью давать. - Я так же думаю, - посмеивается Какавача. - А что-то нас мало за столом... - будто бы невзначай переводит тему отец. Какавача слегка закатывает глаза - он уже знает, куда идет этот разговор. Папа томно вздыхает и продолжает, - Как будто бы вот... От сына половина только приехала. - Пап... - Да что ты, я понимаю... - перебивает его мужчина с гиперболизированно обиженным выражением лица, - Стесняешься нас, прячешь... Мы то не такие шикарные и люксовые как твоя девушка... Какавача лишь бессильно вздыхает. Оправдываться нечем - уже использовал все отмазки, какие мог придумать, чтобы отсрочить это знакомство. Тува, конечно, знает, что он сигониец, а это уже очень многое объясняет, но... все равно как-то ссыкотно. Стыдно, что жил в проеденной термитами насквозь квартире, стыдно, что настолько привык слушать ругань и побои из соседских квартир, что не может заснуть без видео на фоне. Стыдно, что отец проиграл почти все их имущество в казино, и теперь квартира похожа на больничную палату - пустую и безжизненную, только грязную, из крыла для буйных алкашей. А еще стыднее, что стыдится за все это. Они с Мирой не один раз говорили на эту тему и каждый раз приходили к одному и тому же выводу: это только придает им уважения, раз уж они смогли выбраться в люди из подобного треша. И тем не менее живот каждый раз сводит, когда тема заходит за знакомство с семьей. Взгляд привлекает оттопырившееся горлышко отцовского свитера. Беседа уже ушла в другое русло, кухня полна счастливых смешков и звона ложек об бокалы. Но Какавача все же украдкой запрокидывает голову и на мгновение теряет способность дышать: шея отца усеяна свежими, влажными царапинами. Время от времени он "разминает" плечи, водит ими из стороны в сторону, пытаясь почесать. Какавача с трудом открывает глаза. Комната его детства почти полностью погружена во мрак, ее освещает лишь слабый свет далеких звезд, нехотя заглядывающий в окно. Изначально план был уехать вечером, но они так сильно засиделись, что не заметили, как пропустили последний автобус. Дальше только два варианта: либо продавать почку и брать такси до Золотого Мига, либо жить по средствам и уехать с первыми лучами зари. Разумеется, первый вариант был исключительно номинальный, так, пощекотать воображение. Сиблинги прекрасно знали, что ни одно такси за вменяемую цену в Сигонию не сунется. А потому было принято пусть и тяжелое, но необходимое решение - остаться на ночь у родителей. Он широко зевает. Разбудил его телефон, рвущийся по швам в неистовом приступе вибрации - раз за разом, раз за разом. Сначала он думал, что, если достаточно долго игнорировать, то звонки прекратятся, но нет. С каждой минутой звонили все настойчивее, пока Мира сама не кинула ему в лицо устройством сквозь сонное "Успокой их там уже." Парень садится на кровати с раздраженным кряхтением. И кому он мог понадобиться в такое время? Щурясь, он разблокирует экран и нажимает на зеленую кнопку принятия вызова. - К-какавача? - голос отца в трубке трясущийся, заплаканный, абсолютно до краев переполненный паникой. Всю сонливость как рукой снимает, по шее пробегает табун холодных мурашек, заставляющий мгновенно распрямить спину и напрячь слух, вылавливая с другого конца телефонной линии каждый всхлип. - Что такое? - обеспокоенным полушепотом спрашивает парень. - П-пожалуйста... - отец изо всех сил пытается сдержать рвущиеся из горла рыдания, - Я отправлю т-тебе координаты... Приедь за мной... Пожалуйста, не говори маме... О-она и так из-за меня с ума сходит... - Что случилось то? - Какавача прикрывает рот рукой и кидает взволнованный взгляд на Миру - та, благо, спит как убитая. - Я... я сорвался, - оглушительно громко шмыгает носом, - М-мне так жаль... Возьми черную сумку из-под раковины и приезжай. И пожалуйста... Пожалуйста, не говори Гаянэ... - Потерпи немного, - блондин уже вскочил с кровати и наощупь выискивает в темноте одежду, - Я сейчас приеду. Локация оказывается жуткой по всем законам криминального кино: темные заколоченные окна, краска облупилась настолько, что уже не понятно, какого цвета должны были быть стены. Это здание было похоже на старое пятно от йогурта: бесформенное, растрескавшееся, смердящее кислющей опасностью и отталкивающее на всех уровнях. Какавача неровно втягивает носом пару раз, перед тем как постучать в дверь. Она металлическая, невзрачная, похожая на вход в будку собаки... и от этого становится только страшнее. Он нервно сглатывает, прежде чем поднести кулак к поверхности и робко постучать. Дверь молчит в ответ - она оказалась куда толще, чем на первый взгляд, а потому даже не шевельнулась от удара. Парень поправляет душащий ворот футболки и стучит еще раз, на этот раз громче, даже костяшки начинают саднить. Но ответа все еще нет. Ступня отстукивает нервный ритм, спортивная сумка в руке больно тянет кожу. Вот черт... может быть, он не туда пришел? В каком-то смысле оно и к лучшему - это место не вызывает у него ровным счетом ни одной положительной эмоции, и он бы отдал все на свете, лишь бы не заходить внутрь. Но и оставаться на улице тоже не хочется - сюда он пришел чуть ли не бегом, в груди до сих пор ощущается остаточное жжение. Смотрел исключительно под ноги, не реагировал ни на один стон или оклик со стороны и молился, чтобы пронесло и ему не встретился какой-нибудь проторчавший все мозги нарик, жаждущий попробовать на вкус чью-нибудь беззащитную сраку. В конце концов, по Сигонии ночами гуляют лишь очень тупые, очень отбитые или те, кто уже составил завещание. Наконец дверь отворяется. Ее пронзительный скрип прорезает ночную тишину, точно вскрик дикой птицы, и Какавача невольно вздрагивает. - Ты кто? - на него смотрит каменное лицо крепкого мужчины минимум на 2 головы выше. - Э... я... - мямлит парень, собираясь с мыслями, - Я за отцом пришел. Не успевает он опомниться, как его тут же хватают за капюшон и силой волокут по крутой лестнице вниз. Ноги заплетаются, соскальзывают со ступеней, но охранник держит его крепко, как котенка за шкирку, практически несет. Железная гробница с жалобным скрипом захлопывается за спиной. Все. Пора читать молитвы. - Какавача! - Самуэль расплывается в широкой улыбке, когда блондина швыряют на середину тускло освещенной комнаты, - Сколько лет, сколько зим! А Золотой миг идет тебе на пользу! Весь сияешь, одежку новую прикупил, даже ухо проколол! Любо-дорого смотреть! - С-спасибо, - робко отзывается Какавача. Самуэля плохо видно с его позиции - освещены лишь его ноги в лакированных туфлях, сложенные одна на другую в расслабленной позе. Его отец тут же - сидит в углу чуть поодаль, приобняв дрожащими руками колени. Какавача порывается подбежать к нему и осмотреть, но нутро подсказывает, что сейчас в первую очередь нужно разрешить вопрос с Самуэлем, если не хочет выйти из этого склепа по частям. - Принес? - осведомляется Самуэль. - Да, - он ставит сумку на круглый, обитый зеленым сукном стол. Вышибала, повинуясь безмолвной команде от Самуэля, подходит ближе и, оттолкнув громадным плечом Какавачу, вываливает содержимое на стол. У последнего аж сердце на секунду встает - он и понятия не имел о том, что именно нес, слишком уж торопился. По зеленой ткани перед ним катится одинокая жемчужина, оторвавшаяся от бус и теперь беспокойно блуждающая по столу в поисках пристанища. Помимо нее в груде вещей оказываются несколько телефонов, сломанные часы, античный сервиз, который Какавача в доме ни разу не видел, куча разноперых украшений... - Что это? - фиолетовые глаза распахиваются во взрывном приливе гнева. Какавача поворачивается к отцу, - Это же... мамино ожерелье. Из угла отвечают невнятным всхлипом. - И оно, навскидку, самое дорогое, что тут есть, - подает голос вышибала. - Ты же знаешь, как оно ей дорого! Как ты мог поставить его, ты, жалкий ублюдок?! - он оборачивается к отцу и борется с откровенным желанием сразбегу врезать тому ногой. Сейчас не волнуют ни синяки на теле родителя, которые он только-только разглядел, ни его заплаканные глаза, прячущиеся в рукаве свитера. Волнует только то, что он готов был пойти на все ради своей кривой, омерзительной, жалкой зависимости. Готов был разодрать едва-дышащее тело их семьи и зубами выгрызть из него последние крупицы жизни, что в нем остались. Надругаться над тем, что его жена, мать его детей, единственная, кто не отвернулся от него спустя все эти годы, берегла. - Я знаю... - всхлипывает мужчина в углу, - Я просто... - Оставь себе свои оправдания! Я прямо сейчас заберу его и оставлю тебя самого разбираться со всем этим дерьмом! - Хей, хей... Нельзя же так со старшими, - успокаивающим тоном увещевает Самуэль, но Какавача явно чувствует: ему весело. Он смотрит на это все, как на цирк уродов. Как телепрограмму о жизни диких животных. И от этого просто тошнит, - Ты хочешь это ожерелье, малыш? - он встает со своего кресла и вальяжно проходит к столу, чтобы подцепить украшение кончиками пальцев, - Я отдам его тебе. И даже папочку отдам - разберешься с ним дома, как посчитаешь нужным... Если выиграешь. - Идет, - Какавача не медлит с ответом ни секунды. Ярость в груди ураганом сметает любые границы и предрассудки, поджигает нейромедиаторы. - Какавача, нет! Ты не... - Пусть подождет на улице, - Самуэль кивает своим подчиненным с незаинтересованным видом, - Я с ним закончил. Отца подхватывают под мышки и волокут прочь из подвала под неистовые крики. Какавача остается с Самуэлем один на один. - Я так понимаю, ты никогда раньше в азартные игры не играл? - Самуэль прикуривает толстую сигару, пока его пешки суетливо собирают со стола барахло. - Нет, - сухо цедит блондин сквозь стиснутые зубы. - Хей, что за враждебность? - усмехается Самуэль, - Я тебе вообще-то помочь пытаюсь. Какавача с трудом подавляет рвущийся из груди язвительный смешок. Как же, помогает он... Таких мразей, как этот "Алмаз" - так его называют подчиненные - во всей пенаконии не сыщешь. Пронырливый, жадный, хитрый - он тянет свои хапучие лапы везде, куда дотянется, с мылом или без, протискивает метастазы своего влияния в каждую глотку. И выжимает до капли, как годами делал с их семьей. Какавача понял еще в самую первую встречу с ним: по этому человеку плачет могильный камень и предшествующая ему долгая, мучительная казнь гневом толпы. Но, как известно, чем гнилее ты нутром, тем проще тебе живется. Поэтому Самуэль, наглухо лишенный морали и этики, чувствует себя просто превосходно: у него есть деньги, влияние и построенная на страхе и крови подпольная империя-галера, гребцами в которой выступают вот такие несчастные должники, как отец Какавачи. Две сильные руки надавливают на его плечи, вынуждая сесть за стол. Самуэль уже пристроился напротив со своей до смешного толстой сигарой и хищной улыбкой. - Будешь? - он протягивает сигару парню. - Нет, - твердо отвечает тот. - Зря, - пожимает плечами мужчина, - Могу тебе Шивы налить для храбрости. Какавача лишь мотает головой. Чем быстрее они начнут, тем быстрее закончат, а ему уж очень не хочется сидеть в одной комнате с Самуэлем - от того шмонит говнищем за километр. - Ну, не жалуйся потом, - усмехается, - Игра будет простая, не переживай. Тебе не надо уметь в нее играть, - он приподнимается со своего места и с тяжелым стуком кладет на стол... револьвер, - Понадобится только немного удачи. У Какавачи даже отнимается речь. Вся злоба мгновенно выходит из тела со следующим выдохом, оставив после себя лишь выжженные ужасом, обуглившиеся ребра. - Это стандартный Кольт Патерсон, - Самуэль явно доволен реакцией собеседника, а потому продолжает мягко и вкрадчиво, - Его еще частенько кличут "миротворцем". Символично, тебе так не кажется? Поможет примирить вас с отцом, хе-хе... - смех от него мерзкий, сдавленный, точно кто-то насильно сжимает мужчине горло, когда он пытается посмеяться. - Я на такое не подписывался... - Какавача начинает было вставать, но телохранитель прижимает его назад к стулу. - Не-ет, малыш, ты же сказал "идет", - ухмылка на губах тонкая, змеиная, - А в мире настоящих мужчин принято держать свое слово. Какавача сглатывает подступивший к горлу ком. Бля, бля, бля... Глаза мечутся из стороны в сторону, но он не видит абсолютно никакого пути отхода из этой ситуации. Ни логического, ни эмоционального - никакого. Сзади 2 здоровенных мужика, которые напомолам способны его сложить одной ладонью, комната маленькая, душная, без единого окна, куда можно было бы попытаться вылезти. Из способов защиты - только блестящий барабаном Миротворец, из которого Самуэль прямо сейчас вытряхивает все пули, кроме одной. И, разумеется, ни о каких мольбах и слезах не может быть и речи, когда перед тобой самый гнилой, червивый, безжалостный человек, которого ты когда-либо видел. - Ты будешь играть до 5 очков, - щелчок барабана оглашает комнату, - Как ты только что видел, внутри всего 1 заряд, - мужчина облизывает губы, - Соответственно, для победы тебе просто нужно быть статистически удачливее, чем 1 человек из 5, - он бережно вкладывает в раскрытые ладони Какавачи оружие, - Начинай, когда будешь готов. Кольт камнем лежит в руках, грудь прерывисто вздымается - он дышит через раз, не в силах сказать ни слова. Самуэль между тем садится напротив и жестом требует налить ему виски, готовый наблюдать за представлением. - А разве в русскую рулетку играют не группой? - преодолевая дрожь в голосе, задает вопрос Какавача. - Хитрец, - ухмыляется Самуэль, - Да, играют. Только это не русская рулетка. Это игра в твою судьбу. Какавача медлит. Он берет револьвер, крутит его в руках, гладит пальцами гладкий металл, в отражении которого блестят его расширившиеся в ужасе пронзительные глаза. Громко сглатывает, прежде чем неумело, ватными ладонями взять за рукоятку и попытаться безрезультатно прокрутить барабан. Самуэль лишь посмеивается, глядя на его потуги. - Такой ты невинный, - он смахивает с глаза воображаемую слезинку, - Помогите ему. Крепкие руки насильно отбирают кольт, быстрыми движениями освобождают фиксатор и прокручивают барабан. Какавача даже не успевает следить за происходящим, настолько стремительно все происходит. В следующую секунду дуло уже утыкается ему в лоб, курок взведен, а толстый палец на спусковом крючке. - Стойте, нет! - только и успевает взвизгнуть парень, прежде чем курок спускается с глухим щелчком. Какавача дышит быстро, полной грудью, руки застыли на полпути к револьверу. Он все еще живой. - Один, - начинает отсчет Самуэль после глубокого кивка, - Понял теперь, как это делать? Миротворца вновь вкладывают в руки и ободрительно хлопают по спине вдогонку. Какавача вновь выходит на дуэль со своей удачей. Он громко втягивает воздух носом и неуклюже повторяет действия охранника: послабить фиксатор, покрутить, закрыть... Зрение подергивается ненавязчивой пеленой. Он что, плачет? Сейчас он слишком плохо контролирует свое тело, чтобы сказать наверняка. Щелчок. Еще один. Холодное дуло щекочет подбородок. - Вот так, правильно, - янтарная жидкость болтается взад-вперед в граненом бокале, - Нажимай. Какавача зажмуривается. Боже, это просто страшный сон. Сейчас он проснется рядом с Мирой - взмокший, ошалевший, но целехонький. Ничего этого не было. Он не брал трубку и не бежал за отцом, не слышал звонка, не стучал в дверь... По его мертвецки холодным щекам не бегут сейчас слезы. - Два, - с улыбкой констатирует Самуэль. А Какавача даже не услышал щелчка. Просто позволил ватным пальцам сделать свое дело. "Ну же, тебе всегда везло," - мысленно подбадривает он себя, снова прокручивая барабан, - "Повезло, когда взяли на концерт, повезло, когда зазнакомился с Тувой... Повезло, что в детстве украли с площадки не тебя, а случайную женщину... Пусть повезет еще 3 раза. Маленькие, ничтожные 3 раза..." Очередной щелчок спускаемого курка вторит звону в ушах. - Три, - на лице Самуэля играет маньяческая зубастая улыбка, - Уже почти отстрелялся. Какавача втягивает воздух на всхлипе. Вдох выходит громким, надрывистым, он царапает собственным голосом легкие и жжет пищевод. Две маленькие, прозрачные капли приземляются на полированный металл, притупляя блеск. Теперь сомнений нет - он плачет. Причем навзрыд, неконтролируемо, со всеми вытекающими в виде соплей и слюны в уголках губ. Щелк. Какавача дергается. Это... был четвертый раз. - Отлично держишься! - подбадривает Самуэль, - Обидно будет проиграть в самом последнем раунде, конечно, но на все воля судьбы! - он насмешливо разводит руками. Да. Воля судьбы. Какавача смотрит на действия своих рук будто бы от третьего лица, точно душа уже покинула тело и теперь наблюдает со стороны. Наверное, если ему суждено умереть прямо сейчас, то все не так и плохо. Умереть от пули в голову ведь не больно и быстро... Да ведь? Не придется мучиться в агонии, медленно прощаясь с собственной жизнью, пока та вытекает сквозь пальцы, точно через сито. Не придется вспоминать радостные моменты и говорить слова прощания. Не придется делать ничего из этого - можно будет просто быстро уснуть и навсегда раствориться в пустоте. Непослушные пальцы скользят по курку, пытаясь взвести его, но руки все влажные, от пота или от слез - трудно понять. Получается только с третьего раза, и Какавача уже в абсолютном беспамятстве подводит к своему подбородку маленькое, леденящее кожу отверстие. Руки бесконтрольно трясутся, уже почти слишком слабые, чтобы держать револьвер. Шум крови в ушах уже начинает походить на какофонию голосов - разрозненных, кричащих в панике. И все же он глубоко вздыхает - возможно, в последний раз - и полностью проваливается в липкие объятия фортуны. Щелк! Какавача не сразу осмеливается открыть глаза. Эти полчаса он уже настолько потерял связь с реальностью и ощущением собственного тела, что поверил бы в свою смерть, если бы не цепляющая вновь за шкирку рука. Его волокут по той же темной лестнице, но уже вверх. Копчик неприятно саднит, проезжаясь по все новой и новой ступеньке. А Какавача даже думать забывает - его взгляд устремлен куда-то вверх, абсолютно рассредоточенный и пустой, ватная голова запрокинулась и покоится на руке незнакомца, что держит его за воротник. Дрожащие ноги двумя нитями волокутся позади. Его выкидывают на прохладную улицу одним грубым, размашистым броском. Парень падает прямо в лужу, светлые волосы наливаются тяжестью, когда в них заползает тягучая грязь. Отец отчаянно шевелит губами, суетится, а Какавача не слышит ни слова. Все, что его заботит - это странное, жгучее чувство где-то глубоко внутри. Оно теплится в сердце, лижет ребра тысячей горячих, голодных языков, мечется от одной конечности к другой, отдаваясь колким онемением... Что же это за ощущение? Почему такое приятное и легкое? Как ласковое поглаживание по голове, полное любви и заботы, но от костлявой, жилистой лапы самой смерти. - Поздравляю, Какавача, - усмехается появившийся в двери Самуэль. Он небрежно кидает на живот парня ожерелье, - Ты довольно везучий.

___________________

Авантюрин закрывался по обыкновению неспешно. К концу смены полученные травмы, недосып и душевные терзания будто вспомнили о своем существовании и навалились с тройной силой: голова раскалывалась на части, ноги отказывались двигаться, в носу стоял запах старой крови. Но уже почти все - осталось только вынести мусор, и можно наконец пойти отдохнуть. Главное, чтобы без сюрпризов... - Авантюрин! - в дверях бара вырастает фигура Алмаза. Да блять. - Слушаю, - сил скрывать эмоции не осталось. Он бросает начальнику измученный взгляд. - Пойдем, поговорить надо, - Алмаз стоит, скрестив руки на груди. На обоих запястьях блестят часы хублот - и куда ему столько? Время на другой планете мониторит что ли? Но Авантюрин слушается. Он вытирает руки об фартук, выключает свет в помещении и покорно следует за начальником в уже знакомый задворок - хер с ней, с уборкой. Завтра закончит. Тем более что сейчас ему явно накинут за воротник еще усталости. Задворок встречает их уже знакомой чернушной теменью и запахом плесени. Но в этот раз хоть насильно не затащили, и на том спасибо. Когда за ними с тихим пиликаньем закрывается калитка, Авантюрин измученно вздыхает, скрестив руки на груди: если Алмаз хочет его отпиздить - пускай, он совершенно выжат. - Ничего не хочешь мне сказать? - Алмаз злобно барабанит ступней по асфальту. - Нет, - коротко вздыхает блондин. - Какой же ты, блять, тупой, - начинает терять терпение начальник. Он уже готовится по привычке схватить бармена за грудки, когда со стороны калитки раздается мелодичный свист. - Об чем базар? - Бутхилл стоит, оперевшись локтем о решетку. Его фигуру тонкой каймой освещает луна, в руках плотная черная сумка. Авантюрин даже удивлен его появлению - думал, что тот по обыкновению уедет сразу после своего "обычного". - Ты еще что тут забыл? - Алмаз вскидывает бровь, - Выгораживать его пришел что ли? - От чего ж его выгораживать? - усмехается зубастая улыбка. - Раз уж ты хочешь знать... - Алмаз все-таки не выдерживает. Когда он злится, его не может остановить ни жалость, ни логика, ни пронзительный взгляд Бутхилла с другой стороны забора. Железной хваткой он вздергивает Авантюрина за шею и вжимает в бетонную стену. Последний лишь приглушенно ахает - то ли чувства от усталости притупились, то ли он уже настолько привык к насилию в свой адрес, что ему почти не больно. Только дышать с каждой секундой все труднее, - Малыш Авантюрин забыл наш с ним уговор! Его недавняя шалость стоила мне 20, мать их, миллионов кредитов! - сжимает руку все сильнее, пока из фиолетовых глаз не посыпятся искры. - Алмаз, - Бутхилл обращается к нему спокойно, но твердо, - Отпусти его. - Кто ты такой, чтоб я принимал от тебя приказы? - садистские огоньки в глазах разгораются все ярче, - Всего лишь псина по другую сторону забора. Бутхилл лишь вздыхает. Голос его звучит не злобно и даже не раздраженно, он скорее похож на усталый закат глаз и мамино "я же тебя предупреждала". В следующую секунду сумка громко плюхается об асфальт, а черно-белая тень, взяв небольшой разгон, несколькими изящными движениями отталкивается от стены рядом, подтягивается металлической рукой за край решетки и элегантно перекидывает через нее длинные ноги, усаживаясь на вершине. - Теперь псина почти с другой стороны. Отпусти говорю. Алмаз, явно не ожидавший такого финта, и правда чуть отшатывается, давая Авантюрину отдышаться. Последний бросает на Бутхилла благодарный взгляд - тот сидит красиво, выпрямив спину в почти идеальной осанке и поджав под себя ноги. Его длинное пальто чуть колышется на ветру, и сейчас он похож на аристократичную черную кошку, сверкающую своими проницательными глазами с крыши готического замка. - Погавкай еще, - язвит Алмаз. - В чем срач то? - Бутхилл пропускает мимо ушей очередную издевку, вместо этого извлекает сигарету из кармана и, не разрывая зрительного контакта, прикуривает. Авантюрин не выдерживает - вытягивает к нему ладонь. Очень уж хочется сегодня попустить Алмаза, а не наоборот. Получив свою сигарету, он кидает начальнику довольную ухмылочку и расслабленно опирается спиной на ту стену, у которой его минутой назад пытались придушить. Выглядит все это, наверное, крайне двусмысленно, но он предпочитает слишком много об этом не думать - пусть эти два зверя сами между собой разбираются. Он слишком часто принимал на себя удары за - и от - них обоих. - Ааа, - Алмаз, кажется, наконец выкупает происходящее, - Вот оно что. Это ты его надоумил? - Да на что, мать твою? - начинает терять терпение Бутхилл. Он спрыгивает с забора, и Авантюрин даже улавливает мимолетную панику на лице Алмаза - вот уж никогда бы не подумал, что подобное увидит. - Этот гандон мелкий поломал мне автоматы в казино, вот что! - срывается Алмаз. Его лицо выглядит фиолетовым, когда синий ночной свет смешивается на нем с красным, и выглядит это по-настоящему карикатурно. Авантюрин хмыкает, выдавая себя с потрохами, но так плевать, если честно. Он с самого начала ожидал, что Алмаз все поймет - в конце концов Авантюрин был единственным, кто знал о "фишке" автоматов, - Я потерял 20 миллионов за один день! Надо было прямо там его схватить и прирезать, но я решил хотя бы послушать, какое дебильное оправдание он придумает на этот раз! И вот, пожалуйста, он себе шавку на эти деньги нанял! Алмаз хочет было сказать еще что-то, но ему не позволяют - черная сумка врезается ему в живот, выбивая из нутра возмущенное пыхтение. Бутхилл между тем прикуривает новую сигарету, которая ярким теплым пятном контрастирует с теменью вокруг и завораживает своим видом. - Вот тебе 10, - констатирует Бутхилл, - Остальное завтра отправлю курьером - сейчас с собой нет. Добро? Алмаз что-то невнятно шипит, прежде чем перехватить сумку поудобнее и бросить озлобленный взгляд на Авантюрина. - Какой же ты все-таки везучий сукин сын. Бармен лишь тихонько посмеивается. Все-таки оно того стоило. Видеть Алмаза таким раздосадованным до стука зубами и мандража - бесценно. Стоит всех нервов, синяков и денег. - О, и это, - Бутхилл одергивает Алмаза за плечо, когда тот уже готовится приложить ключ к калитке, - Пусть отдохнет пару дней. А то ты его совсем упахал. А еще лучше - пусть 5/2 работает, а то смотреть на него жалко. Алмаз разражается коротким, громким смешком в абсолютном недоумении. Авантюрин тоже шокирован таким поворотом событий: смотрит на Бутхилла широко распахнутыми глазами, будто не верит в его реальность. Что он только что сказал?.. Кто он вообще такой, раз может настолько нагло общаться с Алмазом? - Тебя ебет вообще, сколько он работает? - начальник почти рычит. - Ебет. Я так-то деньги плачу за хороший сервис, а не за то, чтоб мне с кислой миной заказы пробивали. Авантюрин даже немного оскорблен, но предпочитает смолчать. Сейчас его сердце бешено колотится в ожидании конца переговоров. - А второго бармена я где возьму? - Если не найдешь - я буду твоим барменом, - скалится Бутхилл, - Ты знаешь, я очень хороший работник. Алмаз немного медлит. Недоумение на его лице сменяется раздражением, затем задумчивостью, а потом снова возвращается к раздражению. Этот калейдоскоп эмоций наблюдать сродни цирковому представлению - захватывающе, освежающе, непривычно. Сегодняшний день приносит все больше и больше сюрпризов, и Авантюрин готов остановить время прямо сейчас, лишь бы навечно запечатлеть его в памяти. - Надо было все-таки тебя пристрелить, пока была возможность, - наконец выхаркивает он Бутхиллу, прежде чем развернуться и широким шагом потопать к своей машине. - Ты все еще можешь! Хоть сейчас! Надо только отрастить яйца! - кричит ему в спину хитман, но Алмаз не оборачивается. Лишь поправляет сумку на плече, ускоряя шаг. Какое-то время они стоят в тишине. Легкий ветерок колышет их волосы, запах дыма щекочет ноздри. Авантюрин смотрит на Бутхилла с неприкрытым восхищением: кем бы он ни был и какова бы ни была их жуткая связь с Алмазом, его безбашенность заслуживала признания. Раньше Авантюрин думал, что Алмаз пресмыкается только перед Шнайдером - неуловимым главой второго подразделения КММ, о схемах которого слагают легенды в преступных кругах, но, видимо, существует еще один человек... И этот человек сейчас прямо перед ним. Блондин чуть встряхивает плечами, разгоняя с кожи холодные мурашки. Всегда есть шанс, что Алмаз завтра застрелит его на входе в бар после такой выходки, но почему-то эта ситуация ощущается как беспрецидентная победа. - Так что, ты реально автоматы ему поломал? - наконец нарушает покой голос Бутхилла. Авантюрин пожимает плечами. - Он сам виноват, что не поменял механизм. - Гха! - гаркает Бутхилл на всю улицу, - Красава. И все же за деньги немного обидно. У Авантюрина аж живот сводит, когда он думает о том, что мог бы сейчас держать 10 лямов в руках. - Так тебе за это дело заплатили 20 миллионов? - он меняет позицию, чтобы стоять с хитманом лицом к лицу. - Нам, - цокает языком Бутхилл и многозначительно опускает взгляд, - Да-а... обидно вышло с ними, конечно. Но ты хоть развлекся, - косо улыбается он. - Я не жалею. Почти, - отвечает Авантюрин с такой же горькой улыбкой, - Я бы мог вечно смотреть, как Алмаза корежит. Да и мой выигрыш у меня остался. - Ну и славно, - Бутхилл похлопывает его по плечу - легонько так, по-дружески. В задворке вновь повисает молчание, нарушаемое лишь успокаивающим тлением сигарет. Авантюрину столько всего хочется обсудить, о стольком спросить... Он в какой-то мере надеется, что Бутхилл сам поднимет эти темы, но тот, видимо, профессией научен слишком много не пиздеть. И все-таки сегодня эта недосказанность какая-то теплая и родная, и Авантюрин решает пока что ее отпустить. У них еще будет время все это обмусолить. - Бутхилл, - он легонько тянет за рукав пальто. - М? - Подвезешь меня до дома? Я смертельно устал. Почему-то так хочется сейчас ему довериться. Странное это ощущение... Буквально неделю назад он боялся сказать Бутхиллу свой адрес. А теперь вот... таким виноватым себя чувствует из-за этого. Хотя он все еще отбитый. Но по крайней мере положиться на него можно. Или хочется верить, что можно. - Не вопрос, малыш.