Танец Бронзового Дракона

      Мёртвое чардрево возвышается над ним, лишённое кровавых листьев, ветви дерева, что напоминают узловатые и скрюченные пальца старика, устремлены к небу, возвышаясь над замковыми стенами, будто в попытке оцарапать его и пролить небесную кровь на землю, утопив её. Виллем касается ладонью мертвенно-бледной коры, местами покрытой бледно-зелёным мхом, и пытается произнести какую-нибудь молитву или попросить у Старых Богов помочь ему, но он не чувствует их присутствия здесь, не ощущает того, что должен, ведь Боги его не слышат. Они умерли в этом дереве, покинули Древорон, оставив о себе лишь напоминание в виде этого естественного изваяния.       «И в этом виноваты Бракены, умертвившие его много сотен лет назад, — думает Виллем, ощущая кожей каждую неровность ужасно холодной коры чардрева. Его взгляд скользит по дереву, ища вырезанное когда-то Детьми Леса печальное лицо с заставшими на века кровавыми каплями. — Совершил ли я грех, убив его?»       Ему кажется, что лицо, с помощью которого Старые Боги когда-то смотрели на мир, становится ещё печальнее и глаза, глубоко утопленные в грубой коре, вот-вот заплачут алыми слезами, напоминая о проступке юноши во время смотрин принцессы Рейниры. Он не может отпустить тот злополучный день, не может расстаться с ним и забыть насмешки принцессы и грёбанного Бракена, вынудившего Блэквуда убить его одним точным ударом меча в живот. В ночи, когда безжизненное чардрево призывает к себе сотни чёрных ворон, Виллему снится тот день, снится Джеррел Бракен, усмехающийся над ним и заносящий кинжал, а потом он же, смотрящий со страхом во взгляде на отца, который в отчаянии зовёт мейстера, пытаясь зажать страшную рану на животе умирающего и истекающего красной, как листья чардрева, кровью сына.       «Совершил ли я грех? — вновь повторяет про себя Блэквуд, не смея отвести взгляд от безжизненных глаз дерева, наполненных багровым соком. Северный ветер путается в волосах юноши, заставляя их наползать на его лицо, но восемнадцатилетний юноша не чувствует его, не ощущает благословенной прохлады. — Совершил ли я грех, найдя утешение в Дейгоне? Совершил ли я грех, следуя за ним не только сердцем, но и душой? Совершаю ли я грех, следуя велению отца?»       Во взгляде чардрева он не видит ничего, ни единого ответа, лишь мертвенную печаль, что никогда не сойдёт с лица, смотрящего на каждого, кто приходит к нему. И эта печаль проникает в душу Блэквуда, заставляя сомневаться в каждом решении, что он совершал и совершает.       «Будет ли грехом, если я окроплю свои руки кровью невинных во благо моей семьи? — Виллем тяжело вздыхает, ощущая, что прохладный утренний воздух немилосердно режет ему глотку, и ему кажется, будто бы сейчас из горла потечёт кровь, окропляя корни чардрева, выглядывающие толстыми и огромными бледно-зелёными червями из-под земли. — Согрешу ли я, пытаясь навязать сестру в свиту принцессы? Согрешу ли я, используя нашу дружбу?»       Он знает, что поступать так, как велит отец, недостойно. Это никогда не принесёт ему счастья, а семье уважения, но разве он может ослушаться отца, что помог ему исправить кровавую ошибку? Может ли он встать против того, кто не пожалел средств, чтобы обелить честь Виллема?       «Нет, — Блэквуд опускает взгляд с печального лика, поворачиваясь к нему спиной и садясь между двумя корнями, чувствуя затылком приятный холодок коры чардрева. — Я не могу. Я обязан ему всем, что у меня есть. Я подвёл отца тогда, не подведу сейчас. Если от меня отвернутся все, кто мне дорог, то так тому и быть.»       Земля холодная, даже слегка влажная, от чего не спасают плотные штаны, пропускающие влагу. Кора дерева слишком жёсткая, чтобы прижаться к нему в надежде получить приятную опору для спины. Но Виллем не жалуется, не гневается на то, что служит ему сейчас лишь первым наказанием Старых Богов за то, что он собирается совершить в будущем. Это — лишь малая часть того, что он заслужил, следуя пути, проложенным отцом.       «Я должен сделать выбор, — спина Виллема болит от коры, впивающейся в него, но юноша не пытается отстранится, лишь сильнее прижимаясь к стволу чардрева, будто бы боль поможет ему трезво мыслить. — Единственный выбор. Я не смогу жить на два лагеря. Либо семья, либо друг. Дейгон тоже сделает этот выбор, когда придёт время. Он поймёт меня, поймёт мои чувства. Он должен понять.»       — Снова молишься Богам? — жёсткая усмешка, в которой так и сквозит пренебрежение, звучит слишком внезапно и Виллем невольно содрогается, задев затылком твёрдую кору дерева, чувствуя, как она больно дерёт волосы. Юноша дёргает головой вперёд и поднимает взгляд на бесшумно подошедшего человека, смотрящего на него сверху вниз. — Уже десять лет прошло, а ты всё ещё переживаешь насчёт сраного Бракена? — во взгляде почти чёрных глаз старшего брата виднеется презрение и даже ненависть, от которых так и хочется скрыться, убежать в самый дальний уголок старого замка и никогда не показываться. Однако, юноша выдерживает этот тяжёлый взгляд, прижимаясь спиной к чардреву и медленно поднимаясь на ноги, при этом держась руками за огромный ствол. — Хватит цепляться за прошлое! — на крючковатом носе брата появляются морщины от гнева, а одутловатое лицо, кажется, становится ещё пухлее. — Отца уже заебала твоя вечно унылая рожа! — парень вскидывает руки, слишком быстро вдавив Виллема за плечи в дерево и смотря на него раздражённо. Юноша едва заметно морщится, слыша кисловатое дыхание родственника. — Хватит быть слабаком, Вилл! Хватит позорить нашу семью! Делай то, что приказал тебе отец!       — Сэм, — тщательно скрывая боль в голосе из-за впивающейся в спину коры, выдыхает почти шёпотом юноша, даже не думая поднять руки, чтобы освободиться от захвата брата. Взгляд юноши опускается с его лица на красный кожаный кафтан, в который Сэмвелл одет, и скользит от чёрных ворон, окружающих щит с белым чардревом и вышитых рядом с сердцем, к затейливым оттискам, покрытым чёрной и белой краской, и золотым пуговицам с ещё более сложной гравировкой, — я и так делаю всё, чтобы не позорить нашу семью, ты знаешь. Но меня десять лет преследуют кошмары. Десять лет я вижу, как убиваю его снова и снова. Я тогда был совсем мальчиком и…       — Заткнись! — Сэмвелл убирает правую руку от плеча младшего, но лишь для того, чтобы обрушить на его лицо звонкую пощёчину, от которой у Виллема, уступающего ему в комплекции, дёргается голова, а в глазах на пару мгновений темнеет. И, тем не менее, юноша не издаёт ни единого звука, цепляясь пальцами за жёсткое древо, надеясь не упасть под ноги брату. — Я не желаю слушать твои оправдания и всю остальную ёбанную чушь! Быть может, ты забыл, но мы всегда враждовали с Бракенами! Они убивали нас, а мы убивали их! Это, сука, естественно! А сейчас, когда они выражают свою поддержку этому сраному Эйгону, это правильно! Их измена не должна оставаться безнаказанной! Считай, что ты казнил того ублюдка за измену, чтоб тебя!       — Но, ведь…       — Заткнись, блять! — рычит устрашающе Сэм, снова занося руку для удара, но не наносит его, испытующе смотря в глаза Виллема, будто бы надеясь, что тот услышит его слова без рукоприкладства. — Ты казнил его за измену нашей будущей королеве! Ты совершил благое дело во славу принцессы Рейниры, избавив её от одного предателя! Ты сделал всё правильно, понял меня?       — Да, брат, — признавая поражение, измученно шелестит Виллем, снова встречаясь с ним взглядом и позволяя себе отпустить дерево, впивавшееся в его ладони до болезненных вмятин на белой коже. — Ты прав.       — А теперь, раз мы пришли к взаимопониманию, — Сэмвелл, наконец, полностью отпускает брата, отходя на шаг назад, и оправляет слегка помятый кафтан, почти сразу продолжая, — ранним утром прилетел ворон из Риверрана, от твоего друга, Гонзо, а затем ещё один, от Дейгона.       Виллем, едва услышав имя своего принца, тут же подбирается, выпрямляясь почти до хруста спины, а его взгляд тут же оказывается выжидающе прикован к брату, вновь ухмыляющемуся, но как-то слишком странно, что вызывает что-то крайне неприятное и липкое внутри. Но юноша старательно отгоняет это чувство от себя, стараясь не вспоминать те страшные и тёмные ночи, те ужасающие касания к его телу и невыносимую боль, надёжно спрятанную за ветвями чардрева и яростным клёкотом воронов.       Убей! Убей! Убей!       Руке нужен меч, обоюдоострый и с волнистым лезвием, чтобы вернуть кровавый долг тому, кто пользовался Виллемом в те страшные и бесконечные ночи. Руке нужен отравленный клинок, чтобы отравить того, кто позволил себе сделать эти вещи мерзкими, хотя они должны были приносить удовольствие. Руке нужен мощный боевой молот, чтобы раскроить на мелкие кусочки голову того, кто счёл, что ему всё дозволено. Сердцу нужна пламенеющая ярость, чтобы сжечь прошлое.       Убей! Убей! Убей!       — Гонзо пишет, что к нему наведался твой принц вместе с Эйгоном, Широй, Эймондом и Хелейной, — не обращая какого-либо внимания на трепещущиеся ноздри Вилла и его, будто бы остекленевшие, глаза, вещает Сэмвелл. — И что была свадьба принцессы Ширы и принца Эймонда. Твой принц, — яд так и сочится в его словах, неприкрытый ничем, — снова наступил на горло чести и долгу. Дейгон же пишет, что принц Деймон, наконец, прислал письмо с требованием принять командование новой армией, что у Сумеречного Дола. И требует от него начать выступление не позднее, чем через два месяца, — лицо старшего брата слишком внезапно делается настолько жёстким, что об него можно порезаться. — А также он сообщил, что направляется к нам. Видимо, хочет попросить у нас людей. Ну, ему повезло, ведь пока наши интересы совпадают. Радуйся, Вилл, отец уже выслал вестовых, чтобы дать тебе тысячу человек. Запомни этот жест доброй воли. И, быть может, если ты не оплошаешь, он вознаградит тебя, ведь ты его дерьмовый, но, тем не менее, сын.       — Значит, Дейгон прибудет достаточно скоро, — тихо произносит юноша, старательно пытаясь приглушить рёв демона, что рвётся наружу, ведь его цель так близка, совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.       — Постарайся убедить принца взять тебя с собой, — во взгляде Сэмвелла виднеется сталь обнажённого меча, занесённого над головой. Где-то наверху, теряясь среди веток чардрева, каркает одинокая ворона, будто бы поддакивая словам парня. — Воля нашего отца — первична, запомни, брат. Если потребуется, примени свои…особые таланты, — в голосе его скользит что-то такое, что заставляет Виллема мелко задрожать, пусть под одеждами этого и не видно. Ему хочется не просто сбежать в самый дальний уголок древней твердыни, но и вскрыть себе живот, лишь бы не слушать этот голос чудовища, которое никогда не станет человеком.       Убей! Убей! Убей!       Демон в голове вопит всё громче и громче, требуя возмездия. Но у Виллема нет меча под рукой, на правом бедре. Лишь кинжал с волнистым лезвием, чья серебристая рукоять инкрустирована одним, но крупным кроваво-красным рубином, будто бы мерцающим в ожидании крови. Он просит пролить её и положить конец мучениям. Он просит пронзить крупного и грозного Сэмвелла Блэквуда, распотрошив тому живот, изрезав всё его тело, чтобы напитать кровью землю перед чардревом. Да, его кровь грязна и недостойна того, чтобы послужить приношением Старым Богам, но она, возможно, даст мёртвому сердце-древу ожить, вновь расцвести в своей величественной и багровой красоте. Всего один рывок отделяет юношу от избавления и прощения.       — Я сделаю всё, что потребуется, брат, — отвечает Виллем, опуская голову в поклоне, но правая ладонь медленно тянется к кинжалу. — Я сделаю всё, что прикажешь ты и наш отец, — серебряная рукоять приятно холодит вспотевшую ладонь, крупный рубин впивается острием в мягкую кожу и юноша слишком сильно чувствует его жадную пульсацию, чтобы игнорировать её. — Я не посрамлю чести нашего Дома.       — Рад это слышать, — но лезвие не покидает ножен, а Сэмвелл вновь опускает свои руки на плечи брата, будто бы поддерживая его и пытаясь показать своё расположение к нему. — Я верю в то, что ты справишься. Ведь ты — Блэквуд.