в сумерках

Вокруг стоял дикий грохот. Вода обрушивалась и разбивалась о плитку, о его голову, о его плечи. Окутывала его с головы до ног. Бежала ручьями по его телу, смывая прошедшие сутки. Застилала глаза. Заливала уши и нос. Было не холодно, нет. И не горячо. Было никак. Вода просто била по застывшим мышцам и ощущалась только непрерывным давлением на плечи. Пока что это был единственный доступный способ их расслабить: несколько часов под дождем не пошли на пользу ослабленному организму, и теперь все тело ломило. Может, конечно, это просто сказывалась усталость, но заболевать было никак нельзя. Простуда сейчас сильно осложнила бы ему работу. Больше всего ныли плечи, так что он опустил голову, чтобы вода постучала по спине и шейным позвонкам. Он закрыл глаза — струи, стекая по вискам, собирались на веках и крыльях носа. Приходилось дышать через раз, чтобы нечаянно не забить нос водой, но даже эти редкие вдохи не приносили облегчения: вокруг стоял плотный пар. Насыщенное влагой марево тяжело оседало в легких, вытесняя кислород. На всякий случай он оперся одной рукой о стену, выложенную белой плиткой. Воздуха не хватало, но ощущение опоры успокоило возникшую тревогу от разлившихся под веками красных пятен. Одни из них медленно наливались цветом, другие выцветали до слепящей белизны, абсолютно дезориентируя в пространстве. Кружилась голова. Он вышел из-под струй, когда легкие начали гореть от недостатка кислорода. Глубокий резкий вдох — и он открыл глаза. Картина практически не изменилась. Как только мерцающие пятна расступились, стало видно, как буроватые полосы, стекая по его телу вниз, закручивались в водовороте, образовавшемся на белой плитке, и скрывались в сливе. Он вдруг поймал себя на том, что неотрывно пялится на это действие: движение крови вокруг черноты слива, будто вращение газа и плазмы вокруг черной дыры в замедленном действии. И ведь он сам уже на самом горизонте событий. Дальнейшей судьбы не избежать: его засосет в небытие по его собственному желанию, вся информация о нем сотрется, а вселенная продолжит существовать. Такая же великая, мощная и необъятная, как и была. Со следующим глубоким вдохом он вздернул ладонь — она упала на ручку крана. Оглушающий шум резко затих. Последняя разбавленная водой струйка крови сползла вниз и исчезла, поглощенная крошечной черной дырой в полу. Рана, кажется, кровила уже не так сильно. Он вышел из душа, аккуратно ступая мокрыми ногами по плитке, и подошел к раковине, на которой оставил аптечку. В полностью запотевшем от поднявшейся температуры зеркале отразился только его темный силуэт, высокий и тонкий, почти призрачный. По мере того, как в аптечке становилось все меньше перекиси, а использованные салфетки в мусорке все множились, зеркало светлело, поверхность потихоньку прояснялась и шла пятнами, в которых уже отчетливо можно было разобрать мелькающую обнаженную кожу и серебристые волосы. Когда пелена полностью растаяла, он поднял глаза — ему в ответ бросили жесткий, загнанный, усталый взгляд и сразу отвели его. Долго выдержать прямой контакт было сложно: он как будто жег сам себя изнутри, сам себе перемалывал в кашу все внутренности. Это было отвратительно — знать, что теперь он выглядит вот так. Что в его глазах теперь не осталось ничего от прежней жизни, и что каждый, кто посмеет заглянуть в них, увидит там развернувшийся ад. Он старался как можно меньше смотреть на себя в зеркало. Ему не нужно было напоминать себе, через что он прошел и во что он превратился — эти факты, как вороны, последние два года кружили над ним черными тенями, ни на секунду не давая забыться. Образовавшаяся на месте разорванных связей пустота жгла грудь, а любое оружие лежало в руках непростительно комфортно. Отражение осунувшегося лица и злых глаз делало все только хуже. Спустя несколько разбитых зеркал и стекол, которым не посчастливилось словить его слегка сгорбленную фигуру, он научился обходиться и без него. Везде, где он останавливался, зеркала снимались со стен, прятались в дальние углы или выносились из дома на помойку, на худой конец просто занавешивались тканями. Остатки зеркала в собственном доме, куда ему в итоге удалось вернуться за необходимыми вещами, он просто оставил лежать на полу — потерял контроль, сорвался, вспылил. Сенсей, который учил его самым первым кихонам, не одобрил бы подобный эмоциональный произвол, но в тот момент собственный внутренний будда как будто замолчал. Всплеск агрессии с точки зрения человеческой психики был абсолютно оправдан. На этом все человеческое в нем закончилось. Осталось звериное. Боль стала главным ориентиром в его системе координат. Боль была проста и понятна. Она застилала более сложные чувства, держала его в тонусе, оберегала его и говорила ему, что он все еще жив. Последнее ее жизнеутверждающее свойство было особенно ценно: после потери всего, что было ему дорого, боль вела его, не позволяя никуда сворачивать с намеченного пути. Не позволяла забыться. У него была цель — все остальное стало не важно. Боль и сейчас заставляла стоять на ногах: последние сутки он провел без сна — нужно было подготовить все ко встрече с давним другом. Когда-то эти слова отдавались теплотой в сердце и покоем в мыслях, а теперь ложились на язык с горечью и хорошей долей омерзения. То, что он пережил, было не просто предательством со стороны близкого, это было в разы хуже. Двадцать лет он прожил во лжи, будучи уверенным, что в нужный момент ему прикроют спину, а вместо этого в нее воткнули нож, прокрутили, достали лезвие и воткнули еще раз с особой жестокостью. Черт, а ведь он правда не ожидал такого со стороны Фукучи. Куда более вероятным исходом всегда казался скальпель в шее от … На этом месте мысль прервалась — изогнутая хирургическая игла вошла в кожу в двух местах и повела за собой белую нить. На плечо легло несколько швов, не совсем ровных, но достаточно аккуратных, чтобы не передавить и еще больше не травмировать поврежденные ткани. Рана начиналась с середины плеча и уходила вверх, к спине. Работая одной рукой соединить края было невыполнимой задачей, так что, чтобы случайно не оставить под кожей карманы воздуха, пришлось, сжав зубы, напрягать память и вспоминать все, чему он когда-то учился. Умение шить и бинтовать в военное время было одним из базовых, даром что работал он всегда один, а гордость мечника не позволяла противникам и царапины на себе оставить. Это уже позже, во время работы телохранителем и обустройством агентства, когда рядом все время маячили врачи, навык стал не нужен и растерялся. Хотелось верить, что он не понадобится уже никогда, но вот — в самом неподходящем месте при самых ужасных обстоятельствах ему приходится шить себя самого. Он завязал узел так аккуратно, как смог, обрезал нить заранее обработанными ножницами, которые нашел на полках у зеркала и наложил бинты. Бинтовать одной рукой оказалось той еще задачей. На это ушло гораздо больше времени, чем предполагалось, но часы показали, что время до начала еще было. Он вколол себе обезболивающее и тщательно убрал все следы крови, после оделся, кое-как завязав узел хакама, ослабил рукав кимоно на раненом плече, и, взяв меч, пошел в самую удобно расположенную по отношению ко входу комнату. Ей оказалась гостиная, обставленная дорого, но, на его вкус, абсолютно бездарно. Пол был выложен светлым мрамором и застелен шкурами у каждого из кожаных диванов. На потолке красовалась совершенно не подходящая сюда лепнина. Часть стены, отведенной под домашний кинотеатр, окаймляли деревянный буфет для фарфора и бар, а все свободные поверхности были под завязку набиты предметами роскоши. В свете дня, должно быть, все обилие денег, вложенное в этот безвкусный европейский интерьер, и могло кого-то впечатлить поначалу, но в ночи оно абсолютно меркло и растворялось в тенях. Ночью находиться здесь было проще: богатство, ради которого простой начальник тюрьмы продал столько человек и свою совесть, в темноте не так бросалось в глаза. Да и тот факт, что все полученные деньги он, видимо, спустил на мрамор и кожу в центре Йокогамы, раз пил в том дешевом ресторане, тоже как-то сглаживался. Он сложил ключи, что нашел в карманах трупа, в огромную перламутровую раковину, отодвинул столик, на котором она стояла, подальше к стене, и сел посреди комнаты, опершись о диван. Ему оставалось только ждать. Сколько бы слеп ни был убойный отдел, следов, которые он оставил на трупах, и седого волоса на последнем месте убийства должно было быть достаточно, чтобы дать им фору, но не навести на мысли о западне. Проигнорировать его вечернюю прогулку под всеми камерами города, в течение которой его и подстрелили, и вовсе было невозможно. Он прикрыл глаза и откинулся на диван, чтобы полностью слиться с чернотой ночи. На место, где раньше была его голова, из панорамного окна падал лунный свет, и серебряные волосы слегка поблескивали на нем, вполне очевидно означая его местоположение в комнате и делая из него легкую мишень. В конце концов в этом городе он стал преступником номер один. Каждый полицейский поставил себе целью поймать Йокогамского маньяка, посмевшего убить нескольких видных людей города. Снайпера они задействовать не смогут — ни одно из окон квартиры не просматривается достаточно хорошо с соседних крыш, и все же мелькнувший в темноте отблеск облегчит задачу группе захвата. Впрочем, его, скорее всего, захотят схватить живым. Интересно, в курсе ли они реального числа жертв? Они знают мотив, почерк, имеют ли хоть какие-то улики и доказательства кроме тех, что он оставил специально для полиции? Пожалуй, что и нет. Им нет разницы. Охотничьи псы выдрессированны охотиться. Они нападут, не разбираясь, лишь только услышат запах крови и короткое разрешение от командования. Этим-то он и воспользуется. Так в размышлениях и абсолютной тишине прошло около получаса, и, наконец, на лестничной клетке послышался приглушенный ритмичный стук. Даже скорее не послышался — отдался быстро нарастающей вибрацией в мышцах. Он провел рукой по лежащей рядом катане в ножнах, чтобы убедиться, что она на месте. Попавшееся под пальцы плетение на рукоятке слегка успокоило проснувшееся внутри животное своей привычностью. Звук максимально приблизился и вдруг резко затих. Обостренный слух уловил, как за самой дверью несколько человек старательно контролировали свое дыхание после подъема по лестнице на двадцатый этаж. Сколько их там, за дверью? Какое количество собирают сегодня для ареста особо опасных преступников? Четыре? Шесть? Десять? Сколько еще жизней придется оборвать, чтобы добиться своего? Он поднялся, крепко сжимая меч, и нырнул в самую глубокую тень в углу у входа в комнату, приготовясь считать количество пока еще живых тел. Дыхание на лестничной клетке затихло. На секунду установилась стерильная тишина, а потом раздался оглушающий треск, тяжелая входная дверь слетела с петель и с грохотом повалилась на пол. Главное, он повторил про себя, позволяя катане выскользнуть из ножен, помни, кто ты. Главное, помни свое имя. Помни, что ты все еще человек. — Фукудзава Юкичи! Вы обвиняетесь в убийстве с особой жестокостью четырех человек! Не оказывайте сопротивления, иначе это будет использоваться против Вас в суде! Как же сложно сдерживать себя и свою жажду мести, когда клинок спустя годы снова легким взмахом руки покрывается чужой кровью. Фукудзава появился из черноты, обрубил две кисти и, слушая, как они вместе с грохотом автомата падают на пол, стремительно скрылся в коридоре, ведущем к другим комнатам. В этой квартире круговая планировка: можно пройти несколько комнат насквозь и снова оказаться в гостиной. Не учитывать это полиция не может: возможность окружить и напасть с двух сторон — одно из главных преимуществ группы против одного человека. Фукудзава должен действовать с умом. Полагаясь только на силу с его раной на плече сражаться против группы специально тренированных бойцов может быть проблемно. Он скрылся в одной из комнат, соединенных разветвлением коридора, и ждал. Через квартиру пронесся топот тяжелых ботинок, и вдруг над его головой взорвалась лампочка, затрещало стекло и на плечи посыпалась штукатурка. Фукудзава весь сжался, инстинктивно прикрывая руками голову. Откуда-то из глубины послышалось: — Отставить! Не стрелять! Приказано взять живым! Он хмыкнул про себя: они только что сами себе подписали приговор. Как только свист пуль прекратился, он перебросил катану в левую руку, выбежал из комнаты навстречу двум солдатам, и, когда они замахнулись своими саблями, перекатился между ними через здоровое плечо и подрезал одному из солдат ахилловы сухожилия. За различимым звуком расходящихся тканей послышался вскрик боли и глухой удар падающего тела. Не теряя времени, Фукудзава перехватил катану правой рукой — второй солдат, как хорошо выдрессированная псина, не собирался отвлекаться на травму напарника. Глаз Фукудзавы словил, как тот вместе с корпусом стремительно развернул каждую ногу по очереди, чтобы ни на секунду не отрывать пятки и не потерять равновесия. «Хорошая стойка», — подумал Фукудзава, блокируя удар сверху. «Но недостаточно», — подумал он, когда нырнул под чужую руку, оставляя катану на полу, и оказался у противника за спиной. Он ослабил его одним ударом ладони в шею, выбил из рук саблю и выкрутил правую руку в плече и запястье. Оставалось лишь закончить форму, но тело вдруг застыло. Фукудзава нахмурился. На этом моменте он останавливался, когда обучал детективов самообороне. Это была граница, последняя точка: приложи чуть больше силы — и рука сломается. Куникида на этом моменте уже поскуливал и стучал по татами, обозначая завершение техники, Йосано — нет, та терпела до последнего, пока он сам не решал отпустить или ее рука бессознательно не дергалась в шлепке. Оба они могли вытерпеть больше, чем этот человек, бесспорно натренированный, но глупый, напавший на него со всей своей силой. Фукудзава чуть повернул торс, слегка дожал плечо. Весь вес его тела устремился к месту давления. Послышался хруст и где-то на фоне — животный крик боли. Он повел легко поддающееся тело перед собой по кругу. Мужчина налетел головой на стену и осел. «Если ему повезет, очнется на рассвете», — подумал Фукудзава. Он поспешил поднять с пола катану, потому что с другой стороны квартиры, пройдя несколько комнат насквозь, к нему стремились еще двое человек. Сталь начала греметь и чуть ли не сыпать искрами, когда Фукудзава отразил первые атаки. Его клинок летал, с визгом разрезая воздух, и сам он кружился между двумя противниками, не давая и шанса себя задеть. В окружающей темноте вообще было сложно что-то разглядеть. Можно было только надеяться попасть в жизненно важные точки, если не чувствуешь их всем натренированным телом убийцы, скрытым парящими рукавами кимоно. Фукудзава чувствовал. Его клинок быстро нашел цель и вгрызся в плоть раньше, чем жертва успела что-либо понять. Легкое сопротивление мышц не способно было преодолеть вложенную в катану энергию. Все произошло за долю секунды, но Фукудзава видел это будто в замедленном действии: клинок вошел в плоть, как в масло, ткани разошлись и покрылись кровью. Несколько капель пробежали по лезвию и сорвались вниз. Он повел клинок под углом, и тот, проделав глубокую борозду, нашел выход из тела. Кажется, брызги от удара осели на стене длинной полосой. Работать чисто теперь было ни к чему. Он больше не сдерживался. Он будто вернулся в те годы, когда ради выполнения миссии было необходимо полностью отпустить контроль. Отпустить себя. Перестать думать, перестать чувствовать, просто действовать на выработанных инстинктах. Он собрался сделать второй выпад, но внезапно по глазам резанул свет. Квартира загорелась, как храмы во время фестивалей: всеми огнями, какими только можно. Фукудзава от неожиданности сощурился и заморгал: перед привыкшими к темноте глазами поскакали пятна. Он отразил несколько хороших ударов. Второй противник двигался более уверенно, чем он сам. Как только зрение восстановилось, он заметил на нем светоотражающие очки. Значит, резкое включение света было частью плана. Они знали, что в темноте у него больше преимуществ? — Левый бок! — послышалось со стороны. Фукудзава тут же пропустил удар. Кто-то, хорошо разбежавшись, врезался корпусом в его раненое плечо и вывел его из равновесия. Дезориентация, боль и неожиданность сделали свое: он не смог устоять на ногах и пошатнулся. Чье-то тело прижало его к стене, впиваясь пальцами в свеже-зашитую рану, и еще раньше, чем он успел отреагировать, из правой руки выбили меч, и она тоже оказалась в захвате. — Фукудзава Юкичи! Вы обвиняетесь в убийстве с особой жестокостью четырех человек и как минимум одно полицейского при исполнении! Вы можете … Слушать, как ему зачитывают его права, Фукудзава не стал. В этом было что-то смехотворное, ведь все права до последнего у него, по сути, отобрали еще при том аресте два года назад. Еще смешнее было оценивать сложившуюся ситуацию: из троих его противников только у одного не было серьезных ранений. У остальных же на двоих было две здоровые руки и две здоровые ноги. Тот, кому Фукудзава отрубил кисти, видимо, и сбил его собой, таким образом предоставив сослуживцам шанс схватить и скрутить его. Хватка на руках была крепкой — вывернуться было практически невозможно. Левое плечо ужасно тянуло. Мгновенная карма или нет, но именно на него сейчас всем весом давил мужчина с перерезанными сухожилиями, заставляя Фукудзаву еще больше гнуться к полу. Очевидно, даже стоять ему должно быть быть больно. Фукудзава поспешил освободиться: он резко пнул полицейского по раненой ноге. Хватка на плече сразу ослабла, и Фукудзава смог подняться. Он резко сомкнул тыльные стороны ладоней, сделал шаг назад и потянул полицейских за собой. Оба в мгновение ока оказались в его захвате, прижатыми спиной к его груди. Минута, в течение которой он душил их, окончилась, и два тела упали друг на друга, будто мешки с камнями. Оставался последний оставшийся в живых — тот самый, что снес Фукудзаву собой. Парнишка без рук, первый вошедший, пущенный командованием на пушечное мясо, стоял у дальней стены комнаты и все время, пока Фукудзава душил его товарищей, просто смотрел. В больших округленных глазах полицейского плескалось то, чего там, при его работе, быть не должно было. В них плескался страх. Глаза еще мальчишки. Так и подмывало спросить, что он, застывший посреди бойни, тут забыл. Но Фукудзава просто равнодушно смотрел в ответ. Он сделал шаг в его сторону, не отрывая взгляда. Даже катану не поднял. Выжидал. Что он предпримет? Сбежит? Без рук он не сможет даже на курок нажать, не то, что арестовать его. Но мальчишка удивил. В загнанном взгляде вдруг вспыхнула решительность. Обмотанными кем-то в окровавленную ткань обрубками он вытащил из набедренной повязки цилиндрический предмет. Фукудзава напрягся: не могла же это быть бомба. Изначально собираясь все-таки подойти ближе, он остановился в ожидании момента, когда противник откроет свой козырь. Когда полицейский, прижав цилиндр к торсу, принялся крутить предплечьем черный пластик, покрывающий одну из сторон непонятного предмета, Фукудзава понял, что это была всего лишь алюминиевая бутылка. — Перед смертью не напьешься, — произнес он свои первые слова за эту ночь. Ответом ему был злобный взгляд из-под лба. — Я не собираюсь здесь умирать. Полицейский, с трудом открутив крышку, зажал бутылку между обрубками и опрокинул ее, но пролившаяся из бутылки вода так и не достигла пола. Около литра воды прямо в полете покрылось белесыми кристаллами льда и крупными острыми сосульками застыло у ног полицейского. Температура в комнате резко опустилась. Изо рта у обоих вырвалось облачко пара. О. Так он одаренный. Фукудзава шевельнулся, и в его сторону тут же полетело несколько ледышек. Все они врезались в стену за спиной, так его и не настигнув. Он прищурился. Значит, этот парень не просто замораживает. Он может управлять состоянием молекул воды? Тут дыхание Фукудзавы изменилось. Он начал дышать глубже. Грудная клетка под складками кимоно начала двигаться в точно регулируемом ритме. Полицейский отправил в него два самых крупных куска льда, но один был отбит ладонью с такой простотой, будто Фукудзава отгонял от себя надоедливую муху, а второй был перехвачен прямо в полете. Все это было сделано так точно и изящно, что не оставило у парня никаких сомнений в том, что перед ним не просто тренированный наемник, а искусный мастер боевых искусств. Он метнул еще несколько сосулек в отчаянной попытке хотя бы зацепить, но все они были отбиты с той же точностью, что и прежде. Парень остановился, пытаясь понять, где же у его противника слабое место, но понял только, что даже левое плечо Фукудзавы было отлично защищено. Его шансы на выживание стремительно уменьшались. Кроме того, что-то неуловимое изменилось не только в дыхании Фукудзавы, но и в самом выражении лица, в его нечитаемом взгляде. Изменилось даже само ощущение от его присутствия. Убивший в считанные минуты несколько отличных бойцов, этот человек теперь просто стоял, но от одной его статичной фигуры в жилах стыла кровь. Пытаясь понять, что происходит, парень бросил быстрый взгляд на комнату и на тела его напарников, и заметил, что кровь, разлитая по стенам и книжным полкам почему-то не капает вниз. Его зрение вдруг сузилось до этих нескольких полок и капли, свисающей с одной из них, но так и не срывающейся вниз. «Она замерзла», — вдруг понял он. Глубокий вдох, который он попытался сделать, ожог ему холодом горло, потому что температура воздуха в комнате опустилась настолько, что мороз начинал понемногу драть легкие. — Какого черта происходит? Почему я замерзаю, а тебе не холодно? И правда, пока вся остальная комната покрывалась морозными узорами, кусок льда в руке Фукудзавы явно подтаивал от тепла рук, и сам он, казалось, вообще не чувствовал холода. Разве что его дыхание оседало инеем на кончиках серебристой челки. Фукудзава склонил голову к плечу в сомнении. Должен ли он ему что-то? Должен ли объяснить мальчишке, оказавшемуся в здесь и сейчас по чистой случайности, что происходит? Полицейский, тем временем, попытался метнуть в него последнюю оставшуюся ледышку, он не смог ее даже поднять — та намертво срослась с замерзшей лужей крови на полу. — Боевая способность?! Почему нас не предупредили об этом?! — осознание, что последний туз в рукаве станет его гибелью осело в сознании парня тяжелым грузом. От холода его уже заметно потряхивало. — Что ты сделал со мной?! — У меня не боевой дар. Разве ты не читал ориентировку на меня? — Фукудзава поднял с пола свою катану и приблизился к трупам, чтобы осмотреть их карманы. Пошарив рукой по затвердевшим тканям, он быстро нашел то, что ему было нужно. Лишь только он развернулся, как полицейский, используя свой последний шанс, бросился к выходу, но тут же оказался с хлестом прижат спиной к стене и больно ударился затылком о бетон. Сомкнувшаяся на форме на его груди рука была опасно близко к горлу. Парень поднял глаза и встретился с чужими, пустыми и жуткими, вселяющими желание как можно быстрее отвести взгляд. — Мы еще не закончили, — сказал Фукудзава. — Полицейский, но бежишь с места преступления? Какой позор. — Отпусти, блять, — парень попытался вырваться, но выбраться из стальной хватки не было никаких шансов. — Я бы научил тебя оказывать уважение старшим, но теперь в этом нет смысла. К тому же, ты и так весь трясешься, — Фукудзава встряхнул его и снова слегка приложил о стену, чтобы парень перестал брыкаться. — Ты не собран и еще слишком неопытен для этой работы. Стоило понаблюдать и оценить противника прежде, чем использовать свою способность. Вдруг мой дар позволяет мне управлять другими дарами? — Ты оставил меня напоследок, чтобы поиздеваться? — выплюнул полицейский. В его взгляде было столько гордости, что Фукудзава решил больше не тянуть. — Сейчас я включу рацию, а ты повторишь то, что я скажу. Понял? — он поднял руку с одновременно зажатой в ней катаной и рацией. — Пошел ты, — парень снова приложился головой о стену быстрее, чем успел произнести два слова. — Скажешь, что операция провалилась. Что все члены группы захвата мервы, преступник сбежал через задний вход и направляется к дому первого Советника. Пусть вызывают Оочи Фукучи. В этот раз Фукудзава не стал переспрашивать, просто сразу нажал на кнопку. Послышалось шипение рации, и тут же голос с другого конца города спросил: — Группа Альфа, прием! Как продвигается операция по аресту преступника? Прием! Тяжелое молчание тянулось несколько секунд. Нежелание подчиняться было написано на лице парня крупными иероглифами, но в конце концов он сломался под чужим взглядом. Его доклад вместился в несколько строк, и уже через минуту связь с командованием прервалась. Фукудзава выключил рацию и отбросил ее куда подальше. — Зачем тебе Фукучи-сан? — решил спросить мальчишка, понимая, что это его последние слова. — Хочу отдать ему должок. — Он тебя раздавит, — с наслаждением протянул полицейский. — И еще станцует на твоих костях. Фукудзава хмыкнул. — Он уже. Больше продолжать разговор не было смысла. Он полоснул лезвием. Миг — из горла мальчишки, шипя и пузырясь, полилась кровь. Она замерзала прямо на коже, а отдельные струи сосульками свесились с его формы. Прямо на его горле образовался кровавый кристаллический цветок. Лишь только парень испустил последний вздох, съезжая по стене на пол, морозные узоры на поверхностях начали испаряться. Кровавые сосульки оттаяли, и вся ранее застывшая кровь полилась по деревянному полу. Фукудзава изящным движением стряхнул кровь и с меча. Глубоко вдохнув, он только теперь заметил ее тяжелый металлический запах, повисший в воздухе, такой знакомый и привычный, что вернул его на годы назад, в его другую жизнь, в которой у него за душой пока еще не было такого количества сожалений. Он вышел из комнаты, прошелся по коридору и завернул в гостиную, где заранее оставил сверток хаори. За ним по полу потянулся кровавый след от выпачканного подола хакама. Пятеро, значит. И один одаренный. Не так уж и плохо для его теперешнего состояния. Фукудзава упал на диван, чтобы немного перевести дух. Теперь при свете ламп было видно, что левый рукав кимоно был весь изнутри пропитан кровью. Раненое плечо ныло, и сильно кружилась голова. В какой-то момент, продвигаясь по коридору, ему даже пришлось опереться рукой о стену, просто чтобы остаться на ногах. Казалось бы, он всего лишь перенаправил поток энергии одного единственного мальчишки, еще плохо понимающего, как обращаться с собственным даром, а чувствовал себя так, будто ему на плечи свалилась Фудзияма. Теперь каждое применение переоткрытой в себе способности вытягивало все силы и при неосторожном использовании запросто могло на какое-то время окунуть его в забытье. Были ли это последствием того, что тело Фукудзавы не выдерживало вдруг открытого в его изначально мирной способности боевого потенциала, или это на фоне перенапряжения аукались все старые раны — разницы не было. Все было лучше, чем если бы его органы вымерзли изнутри. Он дал себе две минуты — роскошь для его положения. Мир все еще плыл перед глазами, но времени оставалось совсем немного. Он нащупал под диваном мягкую ткань своего хаори, вытащил сверток с выглядывающими по бокам блестящими деревянными ручками, и, повесив меч на пояс хакама, быстрым шагом, переходящим в бег, покинул квартиру. Он ушел не через задний ход, как приказал сказать мальчишке, нет. Вместо того, чтобы спуститься на первые этажи, он взбежал по лестнице вверх и вышел на крышу. Внизу поблескивал съеденный ночью город и вдалеке виднелся никогда не спящий порт. Было оглушительно тихо. После нескольких часов ливня, что обрушился на Йокогаму, влажный и прохладный воздух стоял, ветра не было. Не было и никаких машин. Наверное, улицу уже успели перекрыть: где-то вдали на углу виднелись мелькающие красно-синие огни полицейских машин. Фукудзава, не медля, пробежался по крыше и прыгнул. Крыша соседнего дома была совсем близко, от нее отделял только узкий переулок и несколько этажей вниз, но хватило и этого — неудобство в не до конца послушном теле ощутилось сполна с не самым удачным кувырком при приземлении. Не став обращать внимания на твердую посадку, Фукудзава пробежал еще несколько домов ровно до конца улицы, где уже собирались полицейские, и, зажав сверток под подбородком, по пожарной лестнице спустился на крышу офисной пятиэтажки. Снизу слышалось шуршание раций и зычные мужские голоса. Кто-то на кого-то кричал. До Фукудзавы доносились редкие не прожеванные расстоянием слова о способностях и плохой подготовке. Он сел на самом краю и спрятался за трубами воздуховода, рассчитывая, что его темные одежды полностью сольются с чернотой крыш: все, что было выше уличных фонарей, снизу просматривалось очень плохо, а вот для него вся улица была, как на ладони. Он прислушался к возне внизу. Кто-то продолжал ругался с начальством из-за неточно составленной ориентировки, стоящей пяти людям жизней. Несколько полицейских переговаривались между собой. — Какого черта тогда за ним отправили обычный отряд, а не Гончих? — Это не их профиль. — Все Гончие на разных заданиях, разбросаны по стране. В Йокогаме остался один Оочи Фукучи. — Его правда вызвали ради одного маньяка? — Говорят, он сам подскочил, как только ему доложили о ситуации. — Да, у меня в части девушка работает. Написала, что он в бешенстве. Орал на всех, что, якобы, это не может быть Фукудзава. Но криминалисты-то тоже не дураки. Экспертиза показала, что он. — Чувствую, огребем мы все сегодня. Они переговаривались до тех пор, пока на горизонте не показалась еще одна служебная машина. Как только она, скрипя колесами, остановилась у блокпоста, из нее с хлопком двери, закрытой с большей силой, чем нужно, появился высокий силуэт. Фукучи действительно выглядел так, будто готов был взорваться. Но патрульные ошиблись — это было далеко не бешенство. Это было то, чего Фукудзава добивался — это было сомнение. Беспокойство, растерянность, замешательство. Трещина в глубокой уверенности Фукучи в своем превосходстве, червь, подтачивающий его разросшееся самомнение. Когда Фукудзава только планировал свои действия, он знал, что бой один на один для него заранее проигран. Победить Фукучи он бы не смог, а ничья, как выходило десятки, если не сотни, раз детстве, теперь его не устраивала, да и в целом была невозможна. Конечно, эффект неожиданного появления восставшего из мертвых мог сыграть Фукудзаве на руку, но он решил пойти другим путем, поэтому и устроил весь этот цирк с маньяком. Он выслеживал всех причастных одного за одним, он проник на военную базу и в высотки мафии, он оставил на столе Фукучи голову и в конце концов позволил полиции себя выследить, просто чтобы вывести Фукучи из себя. Фукудзава решил сыграть на его тщеславии и не ошибся. Фукучи не поверил единственному человеку, который мог бы уберечь его от бесславной смерти, и захотел сам поймать Йокогамского маньяка, чтобы доказать, что все вокруг ошибаются, а Мори уже просто сходит с ума. «Тебе нужно было убедиться, что мое тело действительно бросили в кремационную печь», — подумал Фукудзава, разворачивая свой сверток. Первое, что он сделал, когда сбежал, — вернулся в Агентство и к себе домой. Ему нужны были деньги, одежда и оружие. К этому моменту с ареста детективов прошло уже несколько недель, офис был полностью вычищен от бумаг, в общих комнатах стояли только голые столы и шкафчики. Не было ни ноутбуков с наклеенными Харуно стикерами с котами, для каждого детектива разными, ни горшков с цветами, ни собрания странных кружек в комнате отдыха. В лазарете не осталось ни одного шприца. В его кабинете тоже было пусто. После десяти лет работы Агентства от него осталась лишь пыль. Проверять, что они сделали с общежитием, Фукудзава не стал. Квартира же, в которой он жил, почему-то осталась нетронутой. Только существенно высохло алоэ, рассаженное когда-то по нескольким горшкам. Выплеснув чувства на покрытое пылью зеркало, Фукудзава собрал все необходимое в одну сумку, забрал с подставки меч и уже на выходе вспомнил про лук, который Агентство получило от министра юстиции. Тогда детективы настояли, что лук должен стать частью его коллекции оружия, и Фукудзава отнес его домой, чтобы как-нибудь вспомнить уроки стрельбы, а потом вернуть в офис. Потренироваться не вышло, вернуть лук в Агентство — тоже, но вот теперь он оказался очень кстати. Фукудзава проверил натяжение тетивы и аккуратно вытащил из хаори две подходящие по размеру стрелы с металлическими наконечниками, которые приобрел заранее специально для этого момента. Одну для дела, вторую просто на всякий случай. Больше не боясь быть замеченным, он встал на ноги и примерялся. У него не было перчатки, и скорее всего он поранит пальцы, и все же этом была своя прелесть — воспользоваться луком, который детективы получили за заслуги перед городом, а потом были им же преданы. Да, это была месть, и Фукудзава не ощущал ни единого внутреннего укора за того, что совершал. Но она не была сладка. В момент, когда он натягивал тетиву, когда целился, месть отдавала самой противной горечью в глотке, тянула в груди, как тогда в камере тюрьмы особого назначения, и сворачивалась в тошнотворный клубок в желудке. Все чувства снова вспыхнули в нем, затмевая разум. Он сделал вдох. Сердце должно биться ровно, руки — крепко держать лук, тело — четко соблюдать позицию. — Я против. Выдох. Все внимание на цель. Остальной мир должен перестать существовать. — Я отказываюсь от этого дела! Вдох. — Мы беремся за него просто потому, что нам дали этот лук?! — Нет. Это просто деревяшка. Даже без всякой славы, мы поставим свои жизни на то, чтобы остановить убийцу! Выдох. Соберись. Он здесь, и он открыт. — Ну и делайте, что хотите! Выдох. Стрела стремительно сорвалась, обжигая оперением кончики пальцев. «Старый добрый друг, ты ни разу не был честен со мной с той размолвки перед войной.» Дело было сделано. Внизу кричали. Началась суета. Фукудзава быстро сложил лук и покинул здание, пройдя через черный ход на другую сторону улицы, и растворился в ночи. Попадаться полиции было рано. Он должен был посетить еще одного человека.