Скрытые. Тени Лондона.

Темнота – он всегда боялся темноты, многие боятся: от одной лишь мысли, что где-то там, впереди, из этой самой черноты на тебя что-то выпрыгнет, что-то схватит, да банально о том, что там в принципе может кто-то быть, заставляла кровь стыть в жилах. Так же было и сейчас. За исключением одной очень важной детали: он знал, что в ней скрывалось. Что было впереди. И от этого сердце, казалось бы, пропускало удар, словно боясь, что его стук услышат. И когда глаза привыкли к черноте ночи, казалось бы разглядели знакомые очертания помещения, появились они: две знакомые фигуры. Одна любимая, другая ужасающая, ненавистная, от одного вида которой хотелось рвать и метать, хотелось кричать, но в то же время он не мог заставить себя и сдвинуться с места. И вот оно держит её хрупкое, тоненькое по сравнению с ним тело в своих огромных руках, обхватывая бледную шею длинными пальцами. Казалось, словно до ушей юноши донёсся её голос, предсмертный хрип, какое-то слово, что он так и не сумел расслышать. Но голос когда-то ласковый, любящий, всегда знающий, что и как сказать... Теперь же сухой и едва различимый, из-за которого так и хотелось закрыть уши, дабы просто не слышать его. Как и этого... липкого звука припавших к окровавленной шее губ, казалось бы утробного рыка... удовольствия, доносящегося от этого... монстра. Словно изголодавшееся животное, наконец добравшееся до добычи. Но от одной лишь этой картины: от вида женщины в его руках, от склонившейся над ней тёмной, будто и вовсе бесформенной фигуры, от столь ужасающего зрелища огромной чёрной в темноте лужи, тянущейся к его, Одри, ногам, к горлу подкатила тошнота, горечь... вина, что он... Что он... Наконец уста его оттаяли, позволив вместе со стекающими по щекам слезами сорваться и одному единственному слову: – Мама... Так тихо, так обречённо, едва различимо, но этого вполне хватило для того, чтобы чудовище вздрогнуло, устремив свой взор по направлению к нему: взгляд, навсегда застывший в его памяти. Белые, яркие, словно источающие во тьме животный блеск глаза. Взгляд, от которого страх ударил в грудь раскалённой иглой, заставив, наконец, вскрикнуть... ...И крик этот сорвался с его уст, заставляя чуть ли не подпрыгнуть в постели, в страхе озираясь по сторонам, словно этот некто до сих пор мог быть здесь. Но понимая, где именно сейчас находится, что это ужасающее видение было не более, чем сном, Одри снова опустил голову на подушку, глубоко и часто дыша, в попытках угомонить больно бьющееся в груди сердце. Казалось, будто каждый его стук отдавался в горле, вызывая нечто неприятное и ноющее, оглушало каждым своим новым ударом, пульсируя в барабанных перепонках, не давая сглотнуть вязкую от страха слюну. И спустя какое-то время юноше всё же удалось взять контроль над собой. Всегда удавалось, пусть и не сразу. И сейчас, прикрывая лицо руками, он рвано выдохнул... всхлипнул. Нет, то был не кошмар и не видение... Воспоминания, которое он так истинно порой хотел забыть. Но в то же время образ, что с каждым годом нагоняет его и он с готовностью, пусть и сам того не ведая, принимает его, позволяя овладеть собой. Внутренне надеясь, что когда нибудь ему удастся... вспомнить. Вспомнить лицо убийцы своей матери... Одри никогда не был поклонником... мистики или фольклора, предпочитая такие науки, как, например, те же физика или математика, и прежде искренне верил, что тот... некто, настолько засевший в его голове, не более, чем факт его искреннего ужаса, что он тогда испытал. Думал, что напавший на его мать тоже всего лишь человек, коему его психика придала образ кровожадного чудовища, но то, что произошло недавно... Он готов поклясться, что у того... человека были точно такие же глаза... И даже клыки, если ему не изменяет память. Он издавал схожие звуки, что, как помнил парень, издавал и убийца: рык, что-то схожее со зверем. А его движения... Повстречавшийся ему вечером, казалось бы, даже бежал на четвереньках. Что это? – как его и учили, задался вопросом Одри. – Душевная болезнь? Маловероятно: обычно симптомы чего-то подобного ограничиваются лишь поведением, но никак не... такими явно выраженными физическими метаморфозами. Возможно инфекция? Уже более правдоподобно, пусть и тоже не настолько, как хотелось бы. Всë таки он не слышал ни об одной болезни, вызывающей что-то схожее, и всë таки... Путь его пролегал через госпиталь: в конце концов, кому как не врачам знать о чём-то подобном. Вполне возможно, что это и вправду было нечто новое, и пациентов уже подвергли требуемому лечению... Но как нестранно, спрашивать о чём-то подобном в лоб Одри не хотел. По крайней мере у малознакомых ему как профессионалов личностей. Но тот, к кому бы он хотел попасть, как выяснилось, отсутствовал. Ну да, конечно. – он понуро опустил голову, выходя за пределы госпиталя. – Врятли у такого хирурга, как Натаниэль Блэйк, сейчас в принципе имеется свободная минута... Интересно, – вдруг пронеслась мысль. – Он так и ведёт в университете или после войны уже?.. Неважно. Он тряхнул головой: это... не его дело. Куда важнее то, что он видел... И что видел тот парень. – вдруг понял он. – Точно! Тот парень! Он ведь тоже был там. Нужно его найти. И Одри даже знал, у кого спросить... И пусть дорога его пролегала через один из самых нелюбимых для него и малознакомых районов, не без помощи явно не желающих общаться с кем либо местных, но ему всë же удалось найти знакомую вывеску: – Добрый день. – неуверенно улыбнулся он находящемуся за стойкой. На что мужчина, явно удивлённый подобным приветствием, не сразу ответил, с интересом изучая новоявленного гостя. – Я тут ищу кое кого... Но поняв, насколько знакомым было ему чужое лицо, тот просиял – хотя дело было скорее не в лице, а в его, юноши, одежде: слишком та была ухожена и даже дорога для Уайтчеппела: – Вспомнил! – опираясь на стойку, воскликнул он. – Ты тот паренёк, которого привёл Барри. – он приветливо улыбнулся. – Ты уж извиняй моё замешательство: обычно все наши посетители начинают разговор с «Красотка! Наливай!». – И не говори. – устало, но беззлобно обронила разносящая еду и напитки девушка, что сейчас прошла мимо Одри: да, он отдалённо, но помнил и её тоже. Пожалуй подобных ей он не видел уже давно: – невольно поймал себя на мысли Одри, вспоминая ту ночь. – Понимающая, добрая, с большим – он готов в этом поклясться – сердцем. Как и этот мужчина перед ним – возможно владелец. В конце концов, не каждый даст совершенно незнакомому ему человеку приют. И уж тем более позаботится о нём. Колено юноши неприятно заныло, как и ладони, коими он тогда проехался по пыльной земле. Девушка продолжила, ставя наполненные тарелку и кружку перед одним из посетителей. – Но сейчас меня скорее уж зовут «бочонок». Они с коллегой рассмеялись: – Не наговаривай, Дженни. Это ведь не навсегда. – хмыкнул тот, протягивая Одри руку. – Не помню, представлялся я тогда или нет, Томсон. Или просто Том. – Одри. – они обменялись рукопожатиями. – И что тебя привело к нам снова, Одри? – спросила девушка, обеспокоено добавив. – То, что произошло тогда, это ужасно! Повезло, что вам с Барри удалось отбиться от него. Сейчас кого только вечерами не встретишь. С тобой всё хорошо? – Да-да, всё в порядке и... Снова спасибо вам. – проведя по затылку русых волос, сказал он. – За то, что помогли тогда. – Дерьмо вопрос. Друзья Барри – и наши друзья тоже. – беззаботно бросил Том. – Кстати о нём: – тут же зацепился за это Одри. – Мне нужно поговорить с... Барри. Не подскажете где он может сейчас быть?.. Ноги не хотели слушаться, заставляя растягивать каждый новый шаг: делая его либо меньше предыдущего, либо медленнее, либо же и вовсе заставляли идти зигзагом, дабы оттянуть неизбежное. Разумеется, Барри мог просто промолчать и сказать потом лишь, мол, «Я отправлял те письма, похоже они просто не дошли», но он не станет этого делать. Почему? Ответ довольно таки просто: потому что они ждали прибытия мистера Мюллера как утопающий соломинку. И утаивать подобную информацию пусть и о своём промахе лишь из-за того, что не хочет, чтобы ему дали пинка под зад, Уайт не намерен. И сейчас, проходя мимо так называемого охранника, привалившегося к стене рядом со входом в музей, Барри намеренно громко хлопнул дверью, из-за чего Вернер вздрогнул, едва не подпрыгнув – эхо прокатилось по пустым коридорам. Юноша сдавленно прыснул чужой реакцией: – Что, спим на посту? – довольно бросил он, глядя на потирающего глаза Джона. – Я бы на тебя посмотрел, поспи ты за сутки всего полтора часа. – хрипло обронил он, снова облокотившись о стену, нагло прикрыв глаза. – Ой-ой-ой, тоже мне. Я бы не сказал, что полтора часа это так уж и мало. – потянуть время перед смертью? Да, в этом весь он. Хотя о чём речь, учитывая то, что Главу Джеккила боялись даже такие здоровяки, как Вернер? Вот именно. К тому же что-то ему подсказывало, что поглаживаний по головке от того же Мюллера можно так же не ждать. – Иди отсюда. – тихо сказал Джонатан. – Не боишься, что Глава застукает? – Я тебя умоляю, чего бояться? Музей – это считай то же кладбище, только для всякого хлама. И охранник здесь нужен лишь для виду. – он зевнул. – Так что считай, что я тоже своего рода экспонат. – Ну да, конечно. – только и смог ответить на это Уайт. Спустя пару мгновений громко сказав, повернувшись куда-то в сторону. – О, мистер Мюллер! А я как раз Вас ищу. Вернер тут же выпрямился, приняв уже намного менее сонный вид: в конце концов, если тому же Джеккилу было отнюдь не до того, как свободное от патрулей время проводят его люди, врятли такого же мнения был сам Мюллер. Всё таки, как не крути, но Вернер его почти не знал, чтобы хотя бы приблизительно предполагать его реакцию на это. Особенно учитывая то, что тот, по всей видимости, был человеком, что относился серьёзно ко многим вещам. И не исключено, что к подобным тоже. Но как бы то ни было, поняв, что парень перед ним еле сдерживает смех, а так называемого Мюллера не видно, не слышно, Джон снова расслабился, зло процедив: – Засранец. – Да ладно, это ведь шутка. – уже не сдерживая рвущегося наружу хохота, изрёк он, широко улыбаясь. – Иди ты знаешь куда со своими шутками? – тоже невольно улыбнулся он. Но спустя пару мгновений проговорил уже более серьёзно. – Кстати, тебя тут искали. Твой знакомый, мол, нужно поговорить. – Да, кто? – мало кто знал, что он, Барри, якобы работает здесь, в музее. – Мальчуган по имени... Одри вроде. Он сейчас в одном из залов. – неопределённо указав куда-то вглубь коридоров и многочисленных комнат, ответил Джон. – Хороший парень, воспитанный. В отличие от некоторых. – Одри, говоришь? – пропустив последние слова мимо ушей, задумчиво проговорил он: у Уайта, несомненно, было много знакомых, но Одри? Уж парня с девичьим именем он явно запомнил бы. – Ладно. Кстати, не подскажешь, где всё таки мистер Мюллер? Или Глава Джеккил? Напоследок всё же решил спросить он, довольно быстро получив ответ: – Насчёт нашего американского друга без понятия: как ушёл – так и не появлялся ещё. – ответил Вернер. – Что же до мистера Джеккила: он в Соборе Святого Павла. – Серьёзно? – в конце концов, поверить в то, что их Глава настолько... религиозен, что посещает подобные места, было крайне сложно. Но как бы то ни было, это не его дело. Распрощавшись с Джоном, он двинулся на поиски так называемого «знакомого»... Прежде Одри часто проводил время в подобных местах: в театрах, операх, музеях – отец с матерью привили ему... не то чтобы любовь к искусству, но какую-никакую заинтересованность. Пусть конкретно сейчас этому самому искусству в его жизни и было мало места. Но, собственно, семья привила ему любовь и к науке. Или по крайней мере к каким-то её отраслям: всё же не смотря на свой богатый жизненный опыт и словарный запас, рассказчик из отца был таким себе. Да и, собственно, времени как такового у него на это не было. Именно поэтому Одри восполнял свои знания в школе и даже в университетской библиотеке, куда ему был открыт путь благодаря некогда высокому положению в обществе... Ключевое слово «некогда». Но вновь возвращаясь в действительность, как показала практика, всему и всегда можно было найти научное объяснение. Даже сказкам, фольклорам: всё таки раньше было известно куда меньше, чем сейчас. Так что факты того, что прежде, например, та же гетерохромию считали проявлением чёрной магии и меткой дьявола, а летательные аппараты чем-то невозможным, уже говорили сами за себя. И наверняка было логическое объяснение тому, что он, Одри, видел: как тогда, много лет назад, так и совсем недавно. Новый вид заболевания? Прогрессирование той же Испанки? Или, возможно, запущенный случай бешенства у инфицированного человека? – проходя мимо экспонатов, посвящённых первым медицинским приборам, пронеслось в его голове. – Вероятно бешенство могло бы быть одним из источников, учитывая столь явную агрессию, слюновыделение и... помутнение рассудка, учитывая то, что этот некто напал на собаку, вцепившись в неё зубами, словно... дикий зверь... Но тоже не совсем то – взгляд голубых глаз упал на чертежи за этими инструментами: как на бумаги, посвящённые их устройству, так и говорящие о том, к какой части тела те были применимы. Изображение человеческого скелета. – Тот... человек, если его можно так назвать, имел слишком длинные руки и ноги, они были чрезмерно худы, казалось, будто с самого тела свисала одежда от его худобы – и снова перед глазами встал его отвратный образ – Одри аж передёрнуло, заставив сглотнуть. Человек не может двигаться столь резво с такими... неразвитыми, казалось бы даже отсутствующими мышцами: ему, проще говоря, просто не хватило бы сил лишь для того, чтобы стоять. И тем не менее, ему удалось не только это. И от одного лишь этого осознания становилось жутко. Этого... просто не могло быть: не может человек настолько истощённый так двигаться. Но было и кое что ещё: глаза – от одного лишь воспоминания о которых сердце застучало сильнее, заставляя часто дышать. В голове всплыли знакомые ужасающие образы: той ночи, той погони... той твари, что тогда пробралась к ним в дом... Но понимая, что из-за страха мысли его ведут отнюдь не туда, куда нужно было, Одри сипло выдохнул: «Закрой глаза, – проговорил знакомый голос – и он подчинился. – Вдохни глубоко, через нос, – вдох: ещё глубже. – И выдыхай, медленно. – и так пару раз, он это помнил. И всё же не смотря на то, что сердцебиение его начинало успокаиваться, в голове так и продолжал звучать знакомый голос. Раздался смешок. Казалось бы на этот краткий миг перед ним возникло знакомое лицо: светлые, как у него, голубые ясные глаза, тёмные, почему-то тогда растрёпанные волосы, и улыбка... Некогда радостная, как он тогда помнил, искренняя... Но в последствии сдержанная, холодная, появляющаяся на чужом лице словно из осознания, что так просто... «нужно было». Что это был этикет, который нельзя было нарушать. Карнавальная улыбчивая маска, скрывающая под собой... – в груди стало зябко, тяжело. Чужая «улыбка», пожалуй, ранила сильнее чего бы то ни было. И снова знакомый голос. – Страх – это нормально, мой милый. Можно даже сказать, он необходим нам: нужно... просто воспринимать всë чуть иначе. Привить себе привычку смотреть на всё с разных сторон, понимаешь?». – Понимаю. – как и тогда, ответил Одри, поёжившись от холода пустых коридоров. – Понимаю... Но не понимаю того, каким образом человек способен в принципе иметь такие «черты» – направившись в другой зал, пронеслось в его голове: этому не было никакого объяснения. И даже существование такого факта, как преломление света, не объясняло того, что он видел. Слишком натянуто... А если всë же посмотреть... подругому? Не только с научной точки зрения, а скажем... – вдруг задумался он. – Рыжие волосы и зелёные глаза – таких женщин в давние времена звали ведьмами и очень часто их ждало лишь одно – костёр. Альбинизм – якобы предвестник проклятия или кары, беды: в виде, например, того же мора. Гипертрихоз – так называемые «оборотни»... Нужно подумать: какие ещё имеются отклонения или просто неординарность подобного рода? Что там ещë встречается в фольклоре, в поверьях, что, если задуматься, можно объяснить так просто?.. – О, это ты! – вдруг раздалось из-за спины, заставив юношу вздрогнуть: слишком глубоко он погрузился в свои думы. Одри развернуться к отдалённо знакомому голосу. Перед ним, всего в паре метрах, предстал тот, кого он и искал: парень примерно его возраста. В той же потрёпанной рубашке, пыльной жилетке и залатанных во многих местах штанах, в коих он его запомнил и тогда. И в том же бесформенном головном уборе, что честно говоря, напоминал разве что кусок плотной горизонтальной ткани на взъерошенной макушке, но никак не шляпу. И несомненно, от Одри не укрылось то, что и по нему тоже прошёлся этот оценивающий взгляд, коим он одарил своего спасителя. И перед Барри предстала картина не менее странная: старенький, но ухоженный пиджак, светлая рубашка без единого пятнышка, аккуратно уложенные русые пряди, – ни одного выбивающегося волоска... – но грязная, скорее всего старая, обувь. – А я уж думал, мы больше не свидимся. – честно признался он, спустя какие-то недолгие секунды всё же протянув ему руку. – Барретт, или лучше просто Барри. – Одри. – они пожали руки. – Я знаю, мне мой друг сказал. – кивнув куда-то в сторону коридоров, где по идее находился Вернер, сказал Уайт. – Итак, зачем искал? – Я пришёл поблагодарить тебя: за то, что спас и не бросил там одного. Не знаю, что бы я без тебя делал. – как на духу ответил юноша: всё таки это было правдой. Пусть и не полной. – Принимаю благодарность только в шиллингах. – махнул рукой тот... Но завидев, как находящийся перед ним тянется к своей сумке, чуть помедлив, всë же остановил его, хотя соблазн так легко «подзаработать» и был велик. – Я пошутил. – Одри смутился: прежде он не имел чести общаться с людьми, подобными Уайту. Или по крайней мере оставаться с ними наедине так точно: обычно он предоставлял разговоры с такими личностями отцу, а сам... Сам отдавался полностью учёбе и каким-никаким связям в училище. Барри продолжил. – А как ты, собственно?.. Но договаривать ему не пришлось – его новый знакомый сразу всë понял: – Дженнет и Томсон подсказали. – ну теперь понятно. – пожал плечами юноша на чужие слова: а он и забыл, что отвёл его к ним. Кстати об этом: – С тобой... всë нормально? – он указал на чужую ногу, что находилась немного на весу, касаясь пола лишь носком. Всë же если его ранил гуль... Кто знает? – Да, всё хорошо, спасибо твоим друзьям. – кивнул Одри, спустя недолгие мгновения молчания, наконец, решив перейти к сути дела. – Честно говоря, я... искал тебя не только для того, чтобы поблагодарить, но и чтобы... спросить кое о чём. – Как я понимаю, об этом? – раскрывая чужую записную книжку на той самой странице с изображением тёмной фигуры с белыми точками глаз, что даже по мнению того же Барри выглядели жутко и словно прожигали своим взглядом сквозь бумагу, уточнил он. И несомненно, Одри ещё дома, после той ночи, понял, что потерял свои записи, свой дневник, но не придал этому особого значения, так как записи в нём были посвящены в основном той же учёбе, редко мыслям. Одной из которой являлось это... чудовище. И всё же видеть свою вещь в чужих руках было не очень приятно. Из-за чего, стоило ему понять, что именно то было, Одри требовательно притянул дневник к себе, пряча его в сумку с тихим «Да» на его вопрос. – Я тогда потерял одну вещь там, и сегодня искал её. – он обречённо выдохнул. – Но, увы, нашёл только твою. Всегда пожалуйста. – Спасибо. Но я хотел поговорить как раз таки об этом... некто. Ты... – он замялся. – ...Хорошо запомнил его? Сможешь описать? – Что, в темноте не разглядел? – скрестил на груди руки тот. Как-то... подозрительно ведёт себя этот парень. Так, будто за эти вопросы ожидает удара в лицо. – Тебе зачем? Сдать констеблям его решил? – Просто нужно кое что проверить: сравнить, так сказать. – и то было действительно так. В конце концов, ни для кого не секрет, что поговорка «У страха глаза велики» касается не только неизвестности, коей мы так боимся: той же темноты, например, в коей по нашему мнению могут прятаться некие чудовища. Но эта поговорка вполне применима и к пониманию, что от страха мы можем исказить наше воспоминание: будь то забыть то, что видели, или же неосознанно поставить на его место совершенно иной образ. И Одри опасался, что напавший тогда на него был обычным пьянчугой или душевнобольным, коего во тьме так исказила его психика. Особенно с учётом надвигающегося «мероприятия». И ему хотелось точно убедиться в том, что они с этим парнем видели одно и то же. И призадумавшись, Барри с небольшой задержкой ответил: – Какой-то жилистый, больной и в придачу ещё и раненый урод. – просто, быстро, коротко изрёк он. – Таких сейчас полно, не удивляйся. У нас в том же Уайтчеппеле, например, часто бывают драки. Порой из-за пьяных идиотов, которым пойло в голову ударило, а иногда и из-за опиума – слишком уж они буянят, когда у Декса заканчивается это дерьмо. Но я тебе этого не говорил. На всякий случай всё же уточнил Уайт, пусть в каком-то смысле и надеялся на то, что находящийся перед ним запомнит имя этой мрази и сдаст его служителям порядка: надоело, в последнее время из-за «клиентов» Декстера просто невозможно спокойно пройти по центральным улицам. Приходится петлять извилистыми улочками, в которых хотя бы двое его «знакомых» да подвернутся, либо вымаливая пару шиллингов на очередную дозу, либо вытрясая те силой, если таковой не было достаточно долго. Почему Уайт самолично не укажет констеблям на Декстера? Ответ довольно таки прост: в Уайтчеппеле все друг друга знают, и как бы ты не скрывался, что бы не делал, но всегда найдётся какая нибудь собака, которая видела тебя в обществе «неправильных людей» или слышала, что и о ком ты говорил. И Барри проблемы были не нужны: когда нибудь Декса настигнет кара. Не сейчас, так потом, в виде рук какого нибудь озлобленного «клиента», например, коего не успели удержать его вышибалы. Но как бы то ни было, возвращаясь в действительность, Одри быстро заговорил: – Ты видел его лицо, глаза, верно? Точнее.. один глаз. – уточнил он, на что юноша кивнул. – Ну видел, и что? – пожал плечами он, напрягаясь: об этом ему на «обучении» никто ничего не говорил. Ни более опытные Стражи, ни Глава Джеккил, ни мистер Мюллер: несомненно, он понимал, к чему ведёт этот парень – тот гуль почти не походил на человека, скорее на животное, немного приближенное к нему. И вёл себя соответствующе. Неудивительно, что у этого Одри возникли вопросы. Всё таки не каждый день сталкиваешься с клыкастыми и когтистыми людоедами из жутких сказок. И единственное, что Барри знал точно и ясно, о чём ему твердили первые дни его нахождения в Ордене: никто не должен знать об их существовании, как и о существовании того, против чего они борются. Это должно оставаться тайной, скрытой будь то во мраке ночных улиц, куда ни один здравомыслящий человек никогда не ступит, или же на виду у всех – в казалось бы обычном здании музея, величественном сооружении Собора или на улицах среди многочисленных вечно куда-то спешащих толп. И Барри не подведёт оказанного ему доверия. Хотя инструкция о том, что отвечать на подобные вопросы, явно не помешала бы ему сейчас. – Мне показалось, будто его глаз... светился? Или по крайней мере отражал падающий на него свет. – продолжил Одри, стараясь тщательно подбирать слова. Но будем честны, в такой ситуации выходило крайне плачевно. – А его тело: ты видел его руки? И ноги? Такие огромные кисти, непропорционально длинные конечности, словно деформированные. А сам корпус? Да человек не способен даже двигаться при таком истощении! И уж тем более нападать на собаку с явным намерением... съесть её. – Съесть собаку? – невольно переспросил Уайт, запоздало поняв, что в принципе удивляться тут было нечему: как ему говорили, гули жрут всё, что хотя бы приблизительно пахнет как нечто живое. Даже порой от безвыходности, как говорил Олдер, один из самых опытных и старых членов Ордена, гули глотают камни, на которые попала пара капель чьей либо крови. Что уж тут говорить про собаку, верно? – он тряхнул головой, напоминая себе, что находящийся перед ним не был Стражем: всего лишь обычный парень, которому знать о том, что происходит ночами в Лондоне, было не положено. Из-за чего, видя его запал, его обеспокоенность и тот самый огонь спросить или сказать что-то ещё, Уайт заговорил. – Неважно. К чему ты клонишь? Что это был какой-то... монстр или что? – он прыснул, пусть и ощутил нотку стыда, стоило юноше понуро опустить голову, пряча раскрасневшееся от нелепости того, что только что сказал, лицо. Как Одри и предполагал... Та же самая реакция, что была и у отца, когда он рассказывал ему об этом... – Это был просто какой-то налакавшийся до беспамятства выродок, которому были нужны пара шиллингов на очередную бутылку. Ты попался ему на пути – не повезло. Но повезло, что встретился и я. Всё. – Но... Но... – заикаясь, качнул головой Одри, вновь доставая из сумки свой дневник. – Я его видел: видел его... зубы... Когти. – снова это изображение, что сейчас словно насмехалось над ним... Но в то же время образ, что сливался с напавшим на него недавно: это... может быть один и тот же человек, это могла быть та тварь, что повинна в гибели его матери. Он хотел знать это наверняка. Хотел знать правду... Хотел воздать ему по заслугам. Столько времени он корил себя за то, что не сумел разглядеть, запомнить лица убийцы, корил за то, что вместо настоящего образа запомнил какое-то... несуществующее нечто, слишком далёкое от реальности, чтобы хотя бы как-то его описать, и спустя столько времени он встречает ещё одного человека точно с таким же взглядом... повадками – значит то, что он видел, правда. Ему не привидилось, не показалось. Он должен знать, он должен... снова увидеть его и... – Пожалуйста, ты ведь тоже можешь сказать, что он был... не похож на человека, верно? – взгляд голубых глаз встретился с чужими – Уайт невольно отвёл свои в сторону, отступил, сжимая своë предплечье: он врёт – сразу понял Одри по чужому поведению. – Или не хочет признавать того, что и вправду видел. И его можно понять. Юноша продолжил. – Я не знаю, что именно было с этим человеком: возможно это какая-то болезнь или может доселе неизвестное генетическое отклонение, но... Пожалуйста, если это и вправду заболевание – я хочу знать: а вдруг оно заразна? Вдруг тот, кто напал на нас, является переносчиком и будет повинен в страдании целого квартала – что тогда? Я... Должен найти его, или хотя бы указать констеблям на его местонахождение, чтобы не допустить новых жертв. Он опасен, ты ведь сам видел. А вдруг он нападёт на кого-то ещё... – Не моя проблема. – а он настырный. Нужно от него избавиться. – пронеслось в голове. Из-за чего, чуть помедлив, Барри неожиданно для него шагнул вперёд: намеренно резко, чтобы тот отступил – якобы чтобы провести рукой по одному из постаментов на наличие пыли. И она там, что нестранно, была. Да таким слоем, что Барри показалось, будто в руке на мгновение возникла ткань. Но как бы то ни было, не ожидая чего-то подобного, Одри задел один из экспонатов, манекена в кожаной одежде и маской-клювом – знакомый каждому «доктор». Коего оба кое как, но всё же сумели удержать. И именно это, чужая растерянность, и была нужна Уайту, что «раздражённо» охнул, отряхнув плечо манекена и поправив его шляпу, пару раз повертел голову за, как выяснилось, мягкий клюв. Зло посмотрел на «неуклюжего посетителя» – Слушай, иди отсюда, ладно? – довольно резко сказал он – ещё один шаг назад: взгляд стал колючим, словно это не обсуждалось. – Не хватало ещё, чтобы ты тут что нибудь попортил: всё это вычтут из моего кармана. – Прости, я... – начал было Одри, но ему не дали продолжить. – Чёрт, ты ему клюв погнул! – Уайт хотел изобразить изумление, но решил не рисковать – лгуном хорошим он никогда не был. – Чтоб тебя. Уходи! Если ты тут для разговоров – поболтай с Джоном: ему всё равно нечем заняться. И нет, я не собираюсь не то что обсуждать, но и уж тем более искать ту мразь из альт... альтруистр... альтруистических целей. – запинаясь, всё же выговорил он. – Я пустил в него как минимум три пули, так что, думаю, он подыхает где нибудь в канаве, если уже не сдох. А если это и болезнь: думаю хуже уже не сделаешь. К тому же это не наше дело. – «Не наше дело»? Как раз таки наоборот, пока мы будем говорить, что нам это не по силам, что от нас ничего не зависит и что с этим обязательно справится кто нибудь другой, но точно не я – так и будет продолжаться. – несомненно, эти слова что-то... затронули в его, Одри, собеседнике: он видел, как Барри вздрогнул, как открыл и тут же закрыл рот, словно в попытке что-то сказать, но передумал. Как во взгляде его что-то на мгновение промелькнуло, словно отголосок... Что к сожалению так и потонул где-то в этой тёмной глубине его глаз: – Тебе надо – ты и ищи его. Мне того раза хватило. Джон! – вдруг выкрикнул он. Но, как нестранно, реакции со стороны Вернера пока не последовало: слишком глубоко тот погрузился в желанный сон. Но зато была реакция самого Одри, что вздрогнул, оглянулся в сторону коридора, откуда пришёл, боясь, что охранник уже был за его спиной. И снова взгляд обратился к юноше. – Мне нужно работать, а ты меня отвлекаешь. Сам найдёшь выход или с моим другом поговоришь по дороге к двери? – Ты не имеешь права выставить меня отсюда. – ого, зубки прорезались? – невольно пронеслось в голове Уайта, стоило ему лицезреть эту нахмурившуюся мордашку. – Я заплатил за вход и веду себя... прилично, чтобы иметь ко мне хотя бы какие-то претензии. К тому же эта маска полая: – кивнул он на манекен. – Её можно снять и дополнительно набить чего нибудь внутрь. Хотя, честно говоря, работай он сам в музее, Одри не решился бы даже одним пальцем прикоснуться к экспонату. – Наш музей сводит концы с концами: дай Бог если за день будет хотя бы четыре человека, – начал перечислять он. – А охрана слюни пускает на посту, так что я могу просто подойти к нему и сказать, что ты ко мне пристаёшь и не даёшь мне работать, всячески меня перебиваешь и портишь экспонаты. Кому он поверит: мне или тебе? Да если о том, что кто-то лапает это старьë, услышит Глава Джеккил... – Глава Джеккил? – Барри на мгновение замолчал. Но поняв, что именно только что сказал, лицо его побледнело, в голосе скользнула хрипотца. – Мистер Джеккил, я имел ввиду. – и снова этот отведённый в сторону взгляд, рука Уайта скользнула под шляпу, провела пятернёй по затылку. И после этого его, Одри, упаднический до этого чужими словами настрой сошёл на нет, уступив место заинтересованности: Глава Джеккил – ни мистер, ни сэр, а именно Глава. Кто так вообще говорит? – задался вопросом он, не припоминая ни одного места, где этот термин сейчас был бы уместен. К тому же куда делись его дружелюбие и открытость? Почему такая резкая смена настроя, стоило ему, Одри, заговорить о том нападении? Боится того, что о ношении оружия узнают хранители порядка? Или пережитого так же Барри страха, что тогда испытал и он сам? Это звучало бы правдоподобно, если бы не одно «но»: всё его тело говорило о том, что... ему не чужды его слова. Говорило, что он что-то... знает, недоговаривает, но словно бы почувствовав опасность – решил избавиться от её источника. Но из-за нехватки времени попросту не успел придумать достойную причину. Ну что же, хорошо, пусть будет так: как Одри учили, порой в беседе особо агрессивному собеседнику нужно подыграть: – Ладно, я ухожу.– всплеснул он руками, направившись в сторону выхода. – Пока-пока. – напоследок только и бросил ему Уайт, спустя какие-то недолгие мгновения, когда чужие шаги стихли окончательно, облегчённо выдохнув: что же, на одну головную боль меньше. Вот только что делать с той, которая ему скорее всего эту голову и откусит, если он и дальше будет медлить? Он направился на верхний этаж, прямиком к кабинету Главы – короткий стук и тихое «Входите»: разумеется, когда Джеккил отсутствует – на месте должен находится доверенный человек – его заместитель, коим являлся пусть и малознакомый Барри, но вроде ответственный мужик – Рональд Стоун. Честно говоря, у Уайта было множество вопросов касаемо его персоны, учитывая то, что он буквально был подобен... призраку... Двухметровому, широкоплечему, угрюмому призраку, который всегда, как говорили другие члены Ордена, находился в штабе, но никто никогда не мог проследить его маршрут, включая и самого Барри. Что даже спорил однажды на пару шиллингов с членами своего отряда, мол, наконец тайна того, где находится чужая комната, будет раскрыта... К слову, он проиграл: Стоун словно сквозь землю... точнее пол провалился, стоило ему завернуть за угол. Но как бы то ни было... – Мистер Стоун, – в приветствии кивнув ему, Барри встал перед чужим столом: его встретил взгляд тёмных зелёных глаз. Холодных и словно бы требующих говорить исключительно по делу: без приветствий и ходьбы вокруг да около. И он подчинился. Почти. – Я пришёл изначально к мистеру Мюллеру, но он ушел. Потом подумал, что могу сказать об этом Главе, но потом оказалось, что Главы нет. Позже я вспомнил кое что ещё, и... – Короче. – спокойно, без какой бы то ни было угрожающей или раздражения нотки, поторопил мужчина, почёсывая изрядно поседевшую бороду: на столе перед ним раскинулись многочисленные листы бумаги, к которым он бы хотел вернуться как можно скорее. – Дело в том, что прежде мистер Мюллер велел мне... – глубокий вздох: была – не была. Уж лучше так, чем ему самому или Главе Джеккилу. – Велел мне отправить два письма: скорее всего документ об обстановке в Лондоне. Но произошёл один случай... В общем... Я их потерял. И я бы хотел составить об этом доклад, если можно, чтобы, так сказать, не тратить Ваше время и изложить всё в подробностях. На что Рональд лишь укоризненно качнул головой: несомненно, он понимал, что раз то были письма Мюллера – в них была информация, необходимая Братству для того, чтобы вынести вердикт о ситуации в городе – и принять решение. Но, благо, мальчишка не стал этого скрывать и рассказал всё сразу: придётся Мюллеру снова начиркать пару строк. Стоун протянул юноше пару листов и карандаш, кивнув в сторону стола за дверью в коридоре: – Пиши. Я передам его Главе и сообщу обо всём Карту. – и снова он мотнул головой, заправляя за ухо прядь выбившихся, когда-то скорее всего рыжих, если судить по некоторым редким локонам, волос. В голосе его скользнула хрипотца. – Хочешь сделать что-то хорошо – сделай это сам... Явно не про него... Картер-Картер... – Вы... знакомы с мистером Мюллером? – выходя в коридор, не закрывая двери, спросил Барри: а он и не думал о том, что эти двое когда-то могли пересекаться. В конце концов, сейчас в Ордене было мало так называемых «ветеранов» их дела. Уайт предполагал, что Стоун, как и тот же Вернер, оказался в их рядах во время войны: всё таки его, Рональда, хромота слишком бросалась в глаза. Так что Барри и вправду предполагал, что его ранили на фронте и, благо, отправили домой. – Знаком. – как-то бесцветно бросил он. – Знал его ещё, когда он был твоего возраста. Кто бы знал, что мальчишка так высоко поднимется. – Ого! И каким он был? – снова заглядывая в кабинет, поинтересовался Барри, предположив. – Дайте угадаю: лучшим из лучших? В шутку бросил он, получив сухое: – Ага, конечно. – казалось, будто на этот краткий миг во взгляде тёмных глаз мелькнула... злость? Или просто раздражение от того, что его отвлекают от работы? Но тем не менее Стоун продолжил. – Он как был глупым мальчишкой, таковым и остался. – Глупым? – и это при его-то идеях ловить гулей такими способами? – вспоминая ту ночь, невольно подивился юноша. – Он никогда не думает наперёд и всегда перекладывает свои обязанности на других. – ответил мужчина, ненадолго замолчав... Но вскоре прибавил, словно очнувшись. – В конце концов, будь он умнее – сам бы отправил свой доклад. И снова тишина – Стоун вернулся к работе, ясно давая понять, что на этом разговор был закончен. И какие-то мгновения Барри даже поразмышлял о сказанном Рональдом: мистера Мюллера можно назвать... вспыльчивым так точно, но глупым... Хотя может раньше, как Стоун говорит, в его, Уайта, возрасте, тот и был другим: всё таки люди меняются. И кто знает? Но конкретно сейчас Барри нужно было думать о другом: он принялся расписывать суть произошедшего, попутно излагая на бумаге и то, что так же хотел сказать Главе: информация была пусть и не стопроцентной, но важной, и не требовала отлагательств; – И ещё кое что, мистер Стоун. – проговорил он. – Когда я искал письма, я, мне кажется, нашёл гнездо гулей. Или по крайней мере вход в него... Выйдя за пределы музея, Одри обернулся, окинув величественное здание оценивающим взглядом: несомненно, этот парень что-то знает... Или ему просто хочется верить в то, что это так?.. Нет-нет, все признаки на лицо: – тут же отдёрнул себя он. – Взгляд, манера поведения, резкая смена настроения – всё. И раз Барретт не хочет этого говорить – Одри узнает всё сам... Хотя факт того, что у его нового знакомого при себе скорее всего имеется пистолет немного... смущает...

* * *

День, солнце, его свет – самые страшные их враги. Кто бы только мог подумать... – сидя перед решёткой трубы, ведущей наружу, пронеслось в его голове. – Прежде его самым главным так называемым врагом был тот... жирный, вонючий, сварливый недоносок, с которым он на протяжении последнего года беспрерывно боролся, чтобы не то что на месяц, а хотя бы на пару недель удержать сумму за съём комнаты, что платил и что тот повышал из раза в раз. Прежде его врагом был жар литейных, где он работал. Жар, что, как выяснилось, не шёл ни в какое сравнение с тем, что он был способен испытать сейчас, протянув руку вперёд, по направлению к солнечным лучам... Тут же отдёрнув ошпаренную, словно раскалённым металлом, кисть, прижимая ту к себе – с уст его сорвался стон, всхлип, он прислонился головой к холодному металлу. Прежде его врагом был голод: пустые карманы из-за этой алчной мрази и от этого же не менее пустой желудок, что заставлял сгибаться пополам, лишь бы как-то заглушить боль, сопровождающуюся этим извечно недовольным урчанием... Жажда, что он утолил этой тварью когда-то... Но и голод, что теперь был его верным спутником, заставивший его сотворить нечто... намного более ужасное, чем с ним. И от одних лишь этих воспоминаний в глазах встали слёзы, на языке появился отвратительный привкус, живот издал это знакомое голодное урчание... Он хотел ещё – и это было отвратительнее всего: какие-то часы назад набить брюхо до отвала, чувствовать, как пояс штанов впивается в живот, и хотеть больше. Но не крови, нет. Не пары глотков, как прежде, а... – Bon appetit. – вдруг раздалось весёлое откуда-то сверху: вампир, смеясь, сбросил вниз, в эту... яму, худощавую... живую, напуганную фигуру. Что не успела даже подняться, как гули повели носом, стремительно приближаясь. Вскрик, что тут же оборвался – его ударили, приложили о стену головой: хилого, кожа да кости, беднягу обступили со всех сторон – один из немногих, кому «свезло» не быть найденным Охотниками. Гулям нужно было есть: здесь и сейчас. Разумеется, они могли бы дождаться ночи, дабы выйти на охоту на горожан или что более целесообразно, если задуматься, на других, диких гулей, дабы, так сказать, сравнять с ними «популяцию»... Но что-то подсказывало как ему, так и их Прародителю, Диккенсу, что в таком случае из них до ночи доживут лишь единицы. И снова этот отвратительный звук ломающихся костей и рвущихся сухожилий, в нос ударил дурман чужого аромата, но... Стоило вспомнить кому тот принадлежал, и кем является он же сам... Точнее то, кем он был прежде... – Я не могу... – с этими словами, под не менее обречённые своей участью взгляды, гуль сунул два пальца в рот – рык, стон, хрип... А после непродолжительного времени тяжёлые вздох, всхлип – желудок снова опустел, голод. Захватывающий его нутро, не дающий нормально стоять, заставляя пошатываться из стороны в сторону, словно последнего пьянчугу. Ему хотелось сорваться с места, присоединиться к этой, как говорит Матриарх, Жатве... Но вместо этого он, выпрямившись и пересилив себя, под направленными на него взглядами, наоборот направился подальше от своих пирующих собратьев. А после проговорил, кивнув в сторону нескольких вышедших из тени на запах гулей. – Я не стану как они. Я не буду этим... животным. – А у тебя есть выбор? – проговорил один из его товарищей, что ещё был способен говорить и мыслить в принципе: тот единственный, что отказался от «угощения» Диккенса, выбрав... смерть. Но не от голода, нет: они... Не умирали от него – ему удалось это понять точно и ясно. Участь их была куда страшнее. И возможно если инстинкты над его товарищем не возьмут верх, если Диккенс заметит его раньше, сочтëт слабым и ненужным – он так же, как и тот пленный, как тот гуль, коего они... Коего они... Мужчина сглотнул, надеясь, что совсем скоро его «друг» просто... потеряет себя. Перестанет быть... собой и будет думать лишь об одном, прежде чем пойти на смерть по чужому приказу – под прицелы Охотников, или на корм. Хотя какая, собственно, в его случае разница, верно? И всë же глядя на всех них, сам мужчина мог только с завистью наблюдать, насколько сильна была воля конкретно того, кто находился перед ним, облокотившись о стену. – Ты либо с ними, – тот указал на сборище уже мало чем напоминающих людей «зверей», а затем на себя: уставшего, измотанного, находящегося на последнем издыхании. С красными, едва что-то различающими глазами и искусанными острыми клыками губами. – Либо со мной. – Я шёл сюда лишь с одной целью – избавиться от мучений прошлой жизни. – и немного за местью. Возможно он хотел подсластить пилюлю, приставив своë запястье к чужому лицу, предлагая сделать пару небольших глотков: продлить его жизнь хотя бы на какой-то миг... А возможно просто не хотел страдать один, пусть и понимал, насколько мерзок подобный порыв: схватить кого-то, утянуть его на дно за собой, лишь бы не быть в этой темноте, в этих терзаниях и боли одному. Но тот лишь отвернулся, отказался. Все они прибыли сюда за чем-то схожим, но все получили одну и ту же судьбу, что оказалась в разы хуже той, от которой они пытались уйти. – И не знаю как вы, а я не собираюсь вечно подчиняться Дику и становится одной из его верных собачонок. – Ты так говоришь лишь пока Диккенса нет рядом. – зло посмеялся второй его собрат по несчастью. – Но когда он здесь – ты уже не такой смелый, а? Он вытер окровавленные губы тыльной стороной ладони, ничуть не брезгуя есть в одной компании с гулями, что покорно отступили от него на пару шагов, чувствуя те немногие остатки, что некогда отделяли суть вампира от их собственной. – А я и не собираюсь быть смелым: я не идиот давать ему повод пустить себя на убой. – и снова взгляд его обратился к «окну», к солнцу, что было так высоко. Диккенс его не отпустит – не нужно много ума, чтобы понимать это. И не из-за того, что он таким образом потеряет одного из своих Потомков, а просто потому что... не позволит, гордость не даст. Чтобы обращённый им и ушёл? Покинул его? Отверг его «старания» и дар, что тот ему дал? Нет, за такое ждёт лишь одно. И уж лучше он проведёт жизнь в скитании, чем позволит ему помыкать собой. Снова. – Как только наступит вечер – я ухожу. Кто со мной? – он оглянулся, окинув взглядом зал катакомб: гули, лежащие кучами у стен, не понимали, что он говорит, да и не стремились. Но и не им этот вопрос был адресован: те немногие крупицы так называемого Молодняка переглянулись, перекинулись парой фраз... и отвернулись, словно не слыша его слов. – Я так и думал. Единственное, что соскочило с его уст. Но раздавшийся рык заставил насторожиться, и причём отнюдь не только его: «Нашёл-нашёл!» – приблизительный смысл, прозвучавший в коротком рёве, его рокоте, что раздался совсем рядом. А за ним и ещё несколько – толкая друг друга, перед ними возникла группа всполошившихся гулей, коих Дик отправил по следу Охотников. Трупоеды нервно оглядывались в поисках своего Прародителя. Но не найдя его, обратили свой взор к тем, кто пах приблизительно так же, как и он. И снова рëв, но на этот же раз тот принадлежал ему самому: мужчина сделал шаг по направлению к ним – гули почтенно склонили перед ним головы. Рокот – то был его вопрос, на который эти «звери» лишь немо переглянулись, неуверенно попятившись. Они понимали его смысл, но не могли дать точного ответа. Из-за чего раздалось повторное «Где?» что отдалось отскакивающим от каменных стен эхом. Но в ответ лишь тишина и виновато опущенный к его ногам взгляды... Да льющаяся тонкой струйкой слюна от запаха недавно «пойманной» их собратьями добычи. От которой ныне остался лишь обглоданный скелет, чьи кости то и дело трещали от усилий особо жадных членов стаи, что глотали их осколки, в попытках получить больше.Те же, кто находился перед ним, не могли сказать точное местонахождение отправителя того письма: всё таки пока ещё был день, и выйти наружу, дабы узнать точно, куда привёл их след, они не могли. Но отвести... – ...Это... чёртова бессмыслица, чтоб её! – кое как подавив в себе желание скомкать или разорвать на клочки охотничье письмо, рыкнула Персефона, оскалившись. И снова взгляд светлых глаз пробежался по корявому почерку уже почти выученных наизусть строк: «Здравствуй, дружище! Извини, что пишу только сейчас: возникли некоторые трудности с поездом. Но я тут. Можешь меня поздравить. Лондон, милый Лондон – почти сказал я, а потом передумал по возвращению. Ну и что могу сказать? Город очень изменился: ни тебе рукопожатия, ни простого «С возвращением, рад тебя видеть». Хотя последнее было ожидаемо. Старик как был ворчливым гавнюком, таким и остался. Представляешь, у него появились внуки! Внуки, чтоб его! Но болваны ещё те, им бы только по девкам бегать да псов бродячих грязной палкой гонять. Хотя о чём это я? Все мы были такими в их возрасте. Но вот дяде худо, и его братьям тоже. Война их подкосила, кто-то и вовсе не вернулся с неё. Теперь у него осталось лишь двое этих идиотов. И то один из них теперь с одной культяпкой и слепой на один глаз. Что же до меня: дом за время моего отсутствия крайне обветшал. Стены того и гляди рухнут от малейшего дуновения ветра, доски трещат так от каждого шага, что по ним даже пробежаться на носочках страшно, а клопы... О, Боже правый! Их так много! У меня всё чешется! И ночи не проходит, чтобы на мне не появилось нового укуса. Ненавижу этих тварей! Как и крыс. Помнишь тот дом, рядом с моим? Он сгорел, но разобрать его так и не успели. И похоже там поселились эти грызуны: я слышу их писк – эти крысы, наверно, размером с кошку. Ну ладно, не все, но некоторые так точно. Боюсь придётся копить на рабочих, чтобы они разобрали весь этот хлам и разорили их жилище. Как думаешь, сам на них не разорюсь? Ладно уж, не буду отнимать твоё время. С нетерпением жду твоего приезда. Но если вдруг не смогу встретить, обратись к моему другу: он работает в госпитале – высокий бородач-хирург. Уж он-то точно знает, где меня искать.

Твой друг К.М.».

Ладно, кое что Персефоне понятно да было: строка про хирурга – Блэйк, в этом не было сомнений. И от одной лишь мысли, что тот решил перебежать на сторону врага, пальцы её сжимались в кулаки, но с другой же стороны – откуда ей знать, что конкретно слова о нём не являются эдаким шифром, что, мол, «Вот он, вампир – прибудете и мы вместе схватим его!»? Хотя о чём это она? Всё это письмо было сплошным шифром, без подтекста который было не так уж и просто понять: у неё уже имелась пара мыслей по этому поводу, но вся беда была в том, что их можно было истолковать неправильно. К тому же Блэйк пусть и был бесхребетным болваном, но он был сильным, умным, знающим то, что ей неизвестно, союзником, к тому же ещë и Высшим, и терять того просто по глупой случайности она не хотела... Пусть и мысли о том, что... Господин предпочтёт ей его не давали покоя – взгляд её скользнул к перстню на своей руке, к оскаленной пасти острых золотых клыков. – Нет, – мотнула она головой. – ОН бы не выбрал его. Никогда. В конце концов, подобным Блэйку людям само понятие чести и верности было неведомо – лишь выгода, наличие которой если пошатнётся – они сразу исчезают. И ЕМУ об этом было известно – он знал всё. Как, собственно, об этих чертах «высшего общества» было известно и самой Персефоне. Перед взором её встали серые, безжизненные пейзажи, в ушах снова зазвучали стоны, плач, мольбы, в нос ударил запах гнили и пепла... А затем появилась красивая, казалось бы из совершенно иного мира фигура в дорогом, пусть и простом на первый взгляд одеянии, к коей она, как и все прочие, с надеждой тянули руки... Но протянуть в ответ, помочь, им никто из них так и не решился: ворота просто закрылись, оставив их умирать от голода и болезни. И это длилось долго: намного дольше, чем Персефона предполагала, что сможет прожить. В какой-то момент, когда она осталась одна, девушка даже начинала ловить себя на мысли, что молит о... смерти, лишь бы боль, наконец, закончилась... Пока всё же не появился один человек, осмелившийся протянуть ей, поражённой столь ужасным и страшным недугом, руку. Которую она никогда не отпустит. И укусит лишь разве что по ЕГО же собственному велению. Но как бы то ни было, выносить вердикт конкретно о Блэйке пока было рано. – она мотнула головой, отгоняя ворох неприятных воспоминаний. – Ей нужно было знать наверняка, что точно этим письмом хотел сказать этот «К.М.». Но как ни странно, для начала его нужно было найти. Чем, собственно, уже занимаются эти безмозглые твари. Кстати о них: – Ди-и-икке-енс! – рёв её пронёсся по тёмным коридорам, растворяясь в нём оглушающим эхо. Что, несомненно, просто не могло быть не услышано не только самим Диккенсом, но и остальными Потомками. Что прижимались к стене, стоило чёрному облаку дыма быстро, так и норовя сбить их с ног, пролететь по коридору. И снова громкое. – Диккенс! – такое же протяжное, пусть и менее громкое: Персефона знала, что этот болван, как и любой другой из её людей, прибежит к ней по первому зову. Но ждать она не любила. И вот, с грохотом распахнув массивную дверь, в помещение «влился» тёмный туман, спустя какие-то доли секунды обратившись в человеческую, низкорослую фигуру с весьма выпирающим... точнее огромным брюхом. Дик упал перед ней на колено. – Почему так долго? Поджав губы, раздражённо спросила ла-Миер, помахивая письмом, словно веером: – Прошу простить, Госпожа. – заискивающе пролепетал Низший, так и не решая подняться с каменного пола. – Просто мои слуги... – Потомки. – холодно поправила его девушка, на что тот лишь кивнул, ничего не успев ответить. – Но меня не интересует, что ты там делал со своими псами. – как и подобает высшему чину их Клана, Персефона должна была следить за порядком. В том числе и за Низшими с гулями, но... В действительно хорошем Клане этих двух ступеней не должно было бы быть и вовсе: всё должно было заканчиваться обычным еë Потомком, как ОН говорил, вспоминая былые времена... Но сейчас иного варианта у них не было: они возьмут своё численностью, а после поступят с этими вонючими ненасытными зверьми и их «низшими хозяевами» так, как того и требуется. Без них Клан станет куда чище и благороднее. Но как ни странно, знать об этом таким идиотам, как Диккенс, не полагается. И была бы её воля, она скормила бы того его же загнанному в угол голодом Молодняку: Дик вызывал у неё... отвращение. Порождать и обращать кого-то лишь для того, чтобы после смотреть, как твои «дети» рвут на части своих братьев и сестёр, опускаясь всё ниже и ниже? Мерзко, но его это веселит. И конкретно еë одно, да радует: он слишком властолюбив, от этого глуп, и послушен, чтобы перечить ей, хоть в его руках и находится столь великая мощь, как целые стаи трупоедов. – Они нашли его? – продолжила та, проведя листом бумаги у своего носа. – Отправителя письма? На языке, в горле встал запах... грязи, железа, горячей еды, дешёвой выпивки, дерева, пороха... женского парфюма... И под всем этим сборищем столь знакомых для Лондона «ароматов» был другой – тот самый, что им и нужен был: непохожий на эти места, едва уловимый под этим «амбре», казалось бы какой-то... осторожный, словно опасающийся быть пойманным, замеченным. Слишком... неощутимый, словно письмо было в руках этого человека намного меньше, чем полагалось. И по неаккуратным уродливым строкам Персефона легко могла сделать вывод, что писал тот и вправду в спешке, составив то за считанные минуты. И отправлял его не сам: у него был посыльный – это угадывалось слишком хорошо. Но как бы то ни было, если они сумеют найти хотя бы того, кому он поручил отправку – он уже сможет указать и на самого «К.М.». Взгляд её скользнул к Низшему: – Нашли, Госпожа. – кивнул он, поспешно прибавив. – Но где именно тот находится мы пока... не знаем: если бы у нас была только карта Лондона... – То вам было бы легче ориентироваться по его подземелью? – зло хохотнула она. – Не смеши. Раз нашли – ко мне его. Живым. Нам нужно немного побеседовать с ним. – после чего воскликнула, вспомнив. – Ах! И да, пока не забыла: вели одному из своих Потомков доставить это в Дом: слишком долго мы терпели выходки Батори. – Диккенс осторожно принял свёрток из её рук. Персефона закинула ногу на ногу. – Но не Низшему, – вдруг прибавила она. – Пошли гуля: пусть этот шут знает своё место. – и снова короткий смешок. – Теперь-то он не отвертится: либо он с нами, либо я разнесу его мерзкий паб на кусочки. В конце концов, Луис даже не Высший – обычный вампир, который мало того что решил не скрываться в глобальном смысле этого слова, как, по идее, им всем полагается, но ещё и так низко пасть в глазах всех подобных им: водить дела с людьми? Принимать их как равных в своей Обители? Платить им за кровь? Возмутительно! Этот пьяница совсем потерял понятия совести и чести. Так что в каком-то смысле Персефона даже надеялась, что он откажется от её великодушного предложения присоединиться к её Клану...

* * *

Всё это время Одри ходил по окрестным от музея улицам, из раза в раз возвращаясь к нему: и пусть пока у него не было ни одной идеи, кроме как поговорить с Барреттом ещё раз на эту тему, парень упорно не позволял себе покинуть этот район, хоть соблазн и был велик. В конце концов, храбрецом он не был точно, и каждый раз вспоминая, что у того был пистолет на момент их знакомства, по спине пробегала дрожь от осознания, что он пустит его в ход уже по отношению к нему. Всё таки то, с какой готовностью, не задумываясь, он стрелял в того сумасшедшего, особого оптимизма не внушало. Но как бы то ни было, дело близилось к вечеру, а его нового знакомого всё не было и не было, из-за чего в голове Одри невольно всплыли теории о том, что тот может жить в музее: всё таки жилища многих во время войны были разрушены, и находились добрые люди, готовые приютить кого-то из пострадавших, так почему бы, спрашивается, и нет? Или, если подумать, было объяснение ещё проще: запасной выход? Но определиться с тем, какой именно из дум верить, юноша так и не успел, так как стоило солнцу только-только скрыться за крышами домов, когда и без того полупустые улицы опустели окончательно, из музея вышли... Ого, а их много. – скрываясь в тени одной из улочек, невольно подивился парень, вспоминая казалось бы, гробовую тишину коридоров внутри. Многовато для работников подобного места: всë же если отталкиваться от обстановки в городе и конкретно состояния района, бюджет у музея должен был бы быть крайне скудным для такого количества работников. Сколько их? Раз-два-три-четыре... – взгляд юноши забегал по чужим фигурам. – Десять... Нет, тринадцать человек. Что, обмолвившись друг с другом словом, разделились на небольшие группы, разбредаясь кто-куда. Но что интереснее и страшнее всего... слишком отчётливо под чужой одеждой просматривались очертания, близкие к оружию. В основном пистолетов или ножей. Один из которых мужчина в одном из так называемых «отрядов», не скрывая, подбрасывал в воздух: сначала как это обычно делают, а потом высоко, намеренно раскручивая его, словно похваляясь подобными трюками перед остальными подле себя... Но на этом то не закончилось: из дверей музея спустя какие-то минуты вышло ещё примерно столько же человек, только подтверждая мысли парня о том, что здесь было что-то не так. И среди них Одри, ожидаемо, увидел знакомое лицо. А вот и Барретт. – пронеслось в его голове. – Сейчас намного более открытый, но серьёзный: что-то оживлённо говорящий одному из мужчин, в коем Одри признал того, кто встречал его на входе. После чего, махнув рукой куда-то в сторону, мол, за мной, юноша направился вперёд всех... Хоть и часто останавливался, оглядывался, словно опасаясь чего-то. Из-за чего по всей видимости вперёд и вышел уже другой из их «команды», ободряюще хлопнув того по плечу. Но в отличие от тех, кто вышел из здания раньше, они на группы не разделились: вместо этого те направились в одно место... Как, собственно, за ними последовал и Одри, стараясь заглушить голос здравого смысла, что не твердил, а просто кричал ему о том, что идти за группой незнакомцев, причём ещё явно вооружëнных, было не то что плохой идеей, но просто ужасной и не менее опасной. И только одна мысль заглушила этот страх: осознание того, что он, возможно, благодаря Барретту, сможет отыскать убийцу... Как и предполагалось, патруль патрулём, но когда имеется хотя бы малейшая зацепка касаемо того, где может находиться гнездо гулей – они просто не могут её не проверить. И сейчас их путь пролегал именно туда – к тому самому месту, где на него, Барри, и напал тот урод. И что странно, но дошли до этих стоков, этой помойки даже можно сказать, они без каких бы то ни было приключений в лице либо тех же трупоедов, или не дай Бог их братьев мыслящих – вампиров. Ох, Уайт до сих пор ощущал... его холодные длинные пальцы на своей шее и казалось бы огромную ладонь на груди – при этих воспоминаниях его аж передёрнуло. По идее вампир его... отпустил. – вдруг подумал он. – И если бы хотел, легко мог его либо «сожрать», либо убить, но... Не сделал этого. Вот только почему-то встреча с ним показалась Барри намного страшнее, чем несущийся тогда на него гуль. Но как бы то ни было, почему бы, спрашивается, не заняться охотой при свете дня, учитывая то, что это было бы намного безопаснее? Честно говоря, Уайт тоже задавался этим вопросом и однажды озвучил его товарищам старше и опытнее себя. Что и дали ему ответ на интересующий его вопрос: как ему и твердили прежде, людям нельзя знать о том, что творится в Лондоне на самом деле. И даже если они пойдут выманивать этих тварей днём, тех могут заметить: увидеть, а так же не исключено и то, что могут быть жертвы. Всё таки пусть гули и не выносят солнечного света, но выскочить и вцепиться за этот миг своей добыче в глотку они всё таки способны перед смертью. И оказавшись здесь, юноша то и дело поглядывал по сторонам, в тщетных поисках пропажи, совершенно не замечая гневного писка пойманных ещё дни назад крыс: Глава Джеккил не просто знал о гулях и им подобных, но и самолично сталкивался с ними когда-то. Из-за чего ещё до приезда мистера Мюллера поведал им о самом простом способе охоты на этих тварей, что ещё в придачу ко всему являлся и отвлекающим манёвром. Что-то подобное на скорую руку, по рассказам Вернера, делал и Мюллер только прибыв в Лондон. И сейчас, встав перед входом в предположительное убежище этих выродков, глядя на то, как всполошились крысы: как запищали, как вжались в противоположную от входа в темноту сторону клетки, сомнений не оставалось – там и вправду было нечто... куда больше парочки гулей. И нужно было выманить всех, дабы добраться до вожака. И вот, скривившись, один из Стражей просунул руку в перчатке в клетку: по идее, сгодится любая приманка; крыса, собака... человек. И благо у Лондона в плане грызунов недостатка не было никогда, скорее уж наоборот. И этих красавчиков они, точнее их товарищ, подрабатывающий крысоловом, выловил в лавке бакалейщика: огромные, почти размером с кошку, облезлые и отнюдь не розами пахнущие – Барри не любил животных. А крыс и подавно. Из-за чего с безразличием смотрел на то, как взяв одну за шкирку, что извивалась, царапала и в гневе, страхе кусала руку в тëмной коже перчаток, Страж достал один из своих клинков. Взмах, короткий писк – на земле образовалась тёмная лужица, а спустя мгновение крыса и вовсе полетела в темноту, где-то там ударившись о стену и с таким же характерным звуком оказалась на ржавом металле трубы. Результат не заставил себя долго ждать: послышался первый шорох, топот, а за ними и рокот – трое гулей, сбивая друг друга, выскочили из-за поворота, ринувшись точно к крысе. Они вцепились в неё, рвали на части, пытаясь отнять друг у друга те немногие крохи, что от неë остались. Казалось, ещё немного и дело дойдёт до драки уже между ними. Но увы. Первый выстрел – второй, третий. – гули пали замертво, сражённые покрытыми серебром пулями. Да, как ни странно, оружие, боеприпасы, полностью отлитые из серебра были непомерно дорогим и непрактичным удовольствием. – в который раз подумал Барри, сжимая оружие в своих руках. На подходе были ещё. Выстрел – один из новоприбывших рявкнул, повалившись на землю: показались ещё семеро. Что, не медля, ринулись на Охотников. И пусть Стражам конкретно теперь, когда силы относительно сравнялись, было не так просто, но и не настолько тяжко, как то бывает, когда они находят гнездо случайно: там на стороне врага был эффект неожиданности, и конкретно сейчас они были готовы к тому, какое количество противников их ожидало. Как, собственно, и к местности, где сейчас шла схватка: на протяжении долгих месяцев люди сбрасывали сюда мусор, образовав горы хлама почти что до самого ограждения, ведущего к следующему ярусу улицы. И именно на этом они могли сыграть: пнув одного из набросившихся на него гулей, что натолкнулся на второго, тем самым привлекая к нему, Вернеру, внимание, Джон побежал мимо многочисленных нагромождений старья и обломков, с силой толкнув плечом шкаф с отломанной дверцей – из-за чего тот, выполняя до этого роль опоры, ожидаемо рухнул, а за ним и весь тот мусор, погребая под собой некоторых из его преследователей. Коих теперь, пока им не удалось выбраться, оставалось только добить. Его примеру последовали и другие Стражи, включая и самого Барри. Что видя одного из своих братьев по оружию, чей клинок выбили из рук одним ударом когтистой лапы, подобрал с земли пустую бутылку, запустив её в затылок преградившего путь к отступлению другу – враг заскулил, замычал, мотнув головой. Но после же отпрянул, словно ощутив, что сейчас придётся и второй такой же удар. И инстинкт того не подвëл – на этот раз то был осколок стопки, что от его, Уайта, броска окончательно обратился в крошево, просвистев рядом с головой гуля. Чëрт, промахнулся! – Барри тихо выругался. Противник же гневно рыкнул, не сразу, но всё же увидев наглеца. Пусть и не без его же помощи: – Я здесь, урод! – крикнул Уайт, отвлекая внимание на себя. После чего пнул по ржавому обломку изгороди – прозвучал звон скатившегося по камню металла: к нему устремились взгляды сразу пятерых гулей. Что дало членам его, юноши, отряда преимущество. Теперь к нему приближались лишь двое. Из-за чего тот, в пару прыжков взобравшись ввысь по склону, наотмашь выстрелил, к сожалению угодив одной из тварей куда-то в грудь. Но не смертельно: та только сильнее разгневалась, отчаянно прыгнув по направлению к нему – на щиколотке сцепились когтистые пальцы: Барри вскрикнул, упал, ударившись лицом об один из обломков. На мгновение перед взором потемнело, вниз, по губам и подбородку, стекали горячие струйки. На глазах невольно выступили слёзы. Рывок – он скатился вниз окончательно, пытаясь отползти, но его снова притянули к себе: над юношей нависли две фигуры. Когтистая рука переместилась с ноги на живот, к шее, перекрывая доступ к кислороду. Из-за чего Уайт в панике задёргал ногами, в попытках пнуть, ударить, оттолкнуться, сделать обидчику больно, лишь бы на мгновение получить возможность вырваться. Но тщетно. Пасть гуля была в паре миллиметрах от его лица, от рыка этой твари заложило уши, а от зловония гнилых зубов к горлу и вовсе подкатила тошнота. Подняв его над землёй, тот замахнулся второй рукой, намереваясь нанести последний удар этому «поганому щенку»... Но был остановлен раздавшимся из-за спины рёвом. Что привлёк внимание и других Стражей – они перевели взгляд к источнику звука: несомненно, от них просто не могло укрыться то, как эти твари на мгновение застыли. Из-за чего сразу несколько гулей опустились неподвижными тушами к ногам воспользовавшихся подобной удачей Охотников... Но это был не конец... Отнюдь не конец. Гули всё пребывали и пребывали: причём как из туннеля, так и уже с округи, что по всей видимости пришли на шум и запах добычи, с готовностью бросаясь на Стражей. Это плохо. Очень плохо. Но как бы то ни было, этого мига чужого страха Уайту вполне хватило для того, чтобы упереться ногами в иссохшую грудь, из последних сил оттолкнувшись – они с этой тварью повалились наземь. Выстрел – чудовище замерло. И переведя взгляд на стрелявшего, Барри только и успел, что кивнуть своему товарищу, коего и спас до этого... Перед тем, как юного Стража подхватили длинные бледные руки: протяжный крик и целая группа изголодавшихся монстров, что тут же его оборвали, растаскивая его, Барри, спасителя по этой помойке. Уайт в страхе прикрыл рот рукой, не желая верить в то, что ещё на одного из них стало меньше. Но как как не крути, если он будет мешкать, нечто подобное ждёт и его самого. Из-за чего сейчас, перехватив свой пистолет, Барри перевёл взгляд на предположительного вожака: от его рёва они на мгновение замерли, словно в страхе, и если разобраться с ним... Но кто бы что не говорил, но одно было видно точно и ясно: он, эта фигура, была не обычным гулем – слишком уж тот выделялся на общем фоне. Как им говорили об этих тварях, обычно в вожаках у них самые сильные: огромных размеров особи, с силой десятерых мужчин. Или самые старые, что так же отличались особыми выносливостью и проворством. Вот только они точно так же, как и члены их стаи, вступали в бой. Они не стояли на месте, наблюдая за творящимся с их «людьми»... В отличие от того, кого Барретт видел сейчас. Этот гуль был мало того что не в лохмотьях, а в относительно нормальной одежде, так он ещё и стоял прямо: не на четвереньках или сгорбившись, будто вопросительный знак, нет. Но он и не скалился: он... выглядел почти как обычный человек. Тот лишь оглядывал так называемое поле боя, окидывая осознанным взглядом каждого из Стражей, словно в чьих-то поисках. И пожалуй единственное, что выдавало в нём гуля, была капающая изо рта слюна, пена, что тот раздражённо утирал грязным рукавом. Но после произошло то, что заставило сердце юноши пропустить удар: лишь сейчас он заметил, что в руке у того был светлый комок, обрывок листа, что тот поднёс к своему лицу. Плечи его плавно поднялись ввысь, а уже после рвано опустились – взгляд белых глаз окончательно остановился на его, Уайта, фигуре. Ты. – словно говорили, утверждали они, заставляя отступить. – Это точно ты. Похоже письма мистера Мюллера всё же попали кому-то в руки... – сглотнул парень. Но вместе с этими мыслями, запоздало пришла и другая: так резко, с таким холодом, пробежавшим по его позвоночнику, что тот не заметил мусора под своими ногами, запнувшись: у этих ублюдков нос как у ищеек, и вожак по всей видимости... именно по запаху и понял, что он, Барри, прикасался к письму, но... Что же будет, с тем, кто его написал?.. И снова Одри на том же самом месте, где на него напало то нечто, снова он видит это... человекоподобное что-то, но... Поперёк горла встал ком, всё нутро содрогалось от каждого нового выстрела, каждого вскрика и каждого звука, сопровождающегося стонами боли и предсмертными хрипами, вынуждая прикрыть уши руками, прячась за изгородью, отделяющей его от этого кошмара. Всего какие-то мгновения назад он думал, что это очередная разборка преступных группировок, банд, которые что-то не поделили: всё таки таковых сейчас было отнюдь не мало и эти конфликты стали чем-то относительно обыденным, но сейчас... Это не люди, это животные! – мысленно воскликнул он, слыша этот утробный звук, переросший в нечто такое, от чего, казалось бы, голосовые связки нормального человека должны были бы кровоточить, рваться. Он думал, что напавший тогда на него, был... единичным случаем и тем самым... ублюдком, коего он видел тогда, много лет назад, но... Их много... Как же их много. Что это за существа? – не понимал он. – Что за отвратительный недуг может превратить человека... в такое?! Но за этим вопросом, мыслью, из-за оцепеневшего от страха тела, Одри и не заметил нескольких теней, пронёсшихся над ним, по направлению к самому пеклу. Как, собственно, он не сразу заметил и одну из них, что оказалась наблюдательнее прочих. Лишь рокот и две точки огоньков перед ним вывели из этого ступора, заставили сердце чуть ли не разрываться от ужаса, что он испытал к надвигающейся на него твари: медленно, осторожно, на четвереньках, словно хищник, что так и ожидал того, когда его добыча сорвётся с места. И Одри медленно попятился, упёрся спиной в ограждение, чувствуя её холодный камень – бежать было некуда. Это осознание перекрыло доступ к кислороду: он хотел закричать, позвать кого-то... из тех людей с оружием на помощь, но не мог издать и звука... Но к сожалению мог некто иной – от раздавшегося рёва в ушах зазвенело: «животное» перед ним в страхе втянуло голову в плечи, а затем же сорвалось с места, вперёд, словно получив команду «Взять!». Разбрызгивая слюной, оно в одно мгновение оказалось перед Одри, что в страхе отпрянул... Точнее попытался: вскрикнув, он перевалился через ограждение, из-за чего «зверь» пролетел точно над ним, так же покатившись вниз. Одри никогда не был тем самым мальчишкой, которому только и подавай, что драки да догонялки с другими детьми: он не бегал от лавочников, у которых мог украсть небольшую безделушку и уж тем более никогда не поддавался на так называемое «слабо» перепрыгнуть с одного яруса улицы на другой. Из-за чего сейчас покатился кубарем вниз, собрав все камни, каждое препятствие, чьи доски трещали под ним, ободрал руки и ноги, ощутив, как что-то, казалось бы, отвратно хрустнуло где-то в локте, и лишь после этого приземлился на нечто отдалённо мягкое... Что-то, издавшее недовольное урчание... Стоило одной из тварей ринуться к нему, Барри выставил вперёд пистолет, но выстрелить так и не успел: раздался вскрик, глухой удар – откуда-то сверху в одного из гулей влетел другой, что по всей видимости прибыл на звуки схватки. Оба покатились по земле спутанным рычащим клубком, что то и дело исходился алыми брызгами. И в тот же самые миг второго сбила с ног уже друга фигура, но... – Ты что тут забыл?! – единственное, что смог выдохнуть Уайт, глядя на прижимающего к земле непонимающего, что только что произошло, гуля парня... Глядя на творящийся бедлам: на эту суматоху, неразбериху, мужчина лишь скривился, переведя взгляд с дерущихся друг с другом собратьев на того, кому повезло сейчас не оказаться в руках второго, кому он приказал схватить мальчишку-Охотника. Но как бы то ни было, вход к гнезду те нашли – это факт, и если они ничего не сделают – Стражи убьют как их, так и находящихся внутри... Но волновало ли его чужая судьба? Нет, ни сколько: Диккенс обратил его в чудовище, он обманул его, и за это... За это пусть разбирается со своими проблемами сам. Но как бы то ни было, гули никогда не отличались хорошей сообразительностью: чего только стоит развернувшийся бой теперь не только между его... стаей и Охотниками, но и между его собратьями, Охотниками и вдобавок ко всему дикими, пришлыми гулями. Честно говоря, он и сам уже не мог отличить своего от чужого. Да и не пытался. Сейчас было важно другое: Диккенс послал его наружу по поручению Госпожи, чтобы пройти по чужому следу – чтобы найти того, кто писал это послание... Кто же знал, что ему улыбнётся такая удача? – усмехнулся тот, тихо рыкнув на сбросившего с себя белого как мел от страха мальчишку. Почему бы ему не уйти сейчас, как он того и хотел? А потому что знал – Охотники его так просто не отпустят: они и сейчас всеми силами старались пробиться к нему, и если бы не подоспевшее «подкрепление» – его уже давно настигла бы чужая пуля. Ему нужно выйти через другое место, и желательно, чтобы Охотники последовали за ним – может Дик, наконец, получит по заслугам. Что же до тех немногих из его так называемых друзей, что отказались идти с ним сегодня? Они... сами во всëм виноваты: нужно бы уходить, пока была возможность. Он... делал многое, о чëм мог бы сожалеть, и пожалуй месть Диккенсу, из-за которой, по сути, погибнут такие же «счастливчики», как и он сам – это был один из тех самых случаев. Но как его учили, думать о других – дело последнее. Как и смотреть на происходящее с другой стороны. Была лишь одна сторона – твоя собственная. И если ты хочешь чего-то добиться: будь то пары шиллингов или, предположим, мучений того, кто тебя так жестоко надул, ты будешь придерживаться лишь неë... Одри ждал удара, нападения, но этот некто почему-то наоборот отпрянул от него, словно услышав некую угрозу, команду, из-за чего парень отполз. В страхе вскрикнув, когда предплечье сжали чужие пальцы, потянув ввысь: – Не ори! – вдруг раздалось недовольное над ухом – его потянули куда-то в сторону: ноги несли обоих так быстро, как только могли. – Я велел тебе проваливать! Почему ты здесь?!. – но завидев перед собой знакомую фигуру, вогнавшую в грудь гуля клинок, парень крикнул. – Джон! Я здесь!.. Мужчина оглянулся, стараясь найти кричавшего. И нашёл, тут же изменившись в лице, лишь завидев того, чей локоть Уайт сжимал... Но спустя мгновение направил пистолет в их сторону. И сейчас за, казалось бы, секунду до рывка уловив за собой чужую фигуру, Барри только успел напоследок выкрикнуть чужое имя, прежде чем оказаться на земле – его схватили за шиворот, словно котёнка за шкирку, поволокли в темноту сырых коридоров. Оружие выпало из его рук, и сейчас с лязгом упало на землю, стремительно удаляясь... Точнее он удалялся от него. Парень цеплялся за всё, что только попадалось ему на пути: царапал землю, вырывая ногти, резал ладони об осколки разбитых бутылок, пытался удержать в руках хотя бы одну доску, чтобы использовать её как дубинку, но всё тщетно. И участь эта ждала не только его: получив команду, часть гулей схватила всех живых Охотников, что не могли дать им отпор: они волокли их внутрь, в свою обитель, пока остальные и дикие их собратья рвали друг друга и оставшихся Стражей на части. Но тут Барри ощутил, как его руку кто-то сжал: и подняв взгляд ввысь, к чужому лицу, он увидел того юношу, что второй, в коей сжимал обломок изгороди, бил гуля по рукам и голове. Но как известно Стражам, но неизвестно таким, как Одри, это могло убить этого ублюдка точно так же, как укусившая слона блоха. Но тем не менее Барри сжал хилое запястье, чувствуя, как напор гуля пусть и был так же яростен и силён, и всë же стал ненамного, но меньше. Ноги Одри скользили по пропитанной кровью земле, утопали в слякоти, из-за чего того, получается, волокли за собой. Уайт пинал по чужим рукам, по лицу чудовища, а после выхватил «оружие» из его, Одри рук. Уайт подобно копью, с силой вогнал то в открытую клыкастую пасть: ублюдок захрипел, тут же разжал хватку своих пальцев, даже через пару мгновений и вовсе перестал двигаться, опустившись на землю. Но это было ненадолго – Барри это знал, из-за чего и попытался отскочить вместе с Одри, оказаться как можно дальше... Но как оказалось, «ненадолго» понятие растяжимое: содрогнувшись всем телом, тот приподнялся на локти, оттолкнувшись от земли. Казалось бы от гнева тот сомкнул челюсти на торчащем из пасти куске металла, клацнув немногими крохами зубов, что остались после его, Барри, удара. Он схватил обоих, с силой рванув на себя: да с такой, словно это не у него была насквозь пробита голова. Гуль забросил обоих в темноту сырости, по одной из труб которых они скатились ещё ниже. Куда-то, куда не доходило ни единого лучика света. Только рёв и крики его, Уайта, товарищей...