Где море сливается с небом

And do I take you by the hand

And lead you through the land

And help me understand the best I can?

Pink Floyd — Echoes

      Небо затянулось печальными серыми тучами, забывая о том, что сейчас лето. В такие моменты Петр думал, что, если подняться над облаками, небо окажется голубым: это придавало сил. На деревянную крышу беседки упали первые неловкие капли. Петр не сразу услышал, что стук капель перекрывал другой, более громкий и менее ритмичный, доносящийся со стороны калитки. Он не догадывался, кто это мог быть. Впрочем, кто он такой, чтобы игнорировать человека, стучащегося к нему?       Распахнув калитку, Петр увидел юношу лет восемнадцати со спутанными от дождя длинными светлыми волосами. Петр слегка наклонил голову, ожидая, что скажет гость.       — Здравствуйте! Меня зовут Михаил, я недавно переехал сюда. Хотел зайти к соседям, поздороваться. Я живу совсем недалеко, вон в том доме, — он показал на здание через несколько домов от Петра. Оно казалось не заброшенным, но забытым и неухоженным: поросло сплетшимися кустарниками, перекидывающими свои ветви через хлипкий забор. Петру стало любопытно, зачем молодому человеку полуразвалившийся дом на северном берегу? Может, это была какая-то мода, от которой он совершенно отстал (в свои тридцать лет он чувствовал себя стариком).       — Очень приятно, Петр, — он протянул юноше руку. — Вам нравится здешняя природа?       — Еще бы, — юноша улыбнулся так мечтательно, словно речь шла о лазурном береге, а не об обыкновенном смешанном лесе. — Здесь замечательный воздух. Я никогда раньше не… — юноша осекся и улыбнулся еще шире, — впрочем, неважно. Рад был познакомиться. Вы не против, если я зайду к вам на днях?       — Можно на «ты». Заходи.       Юноша развернулся и побежал к своему дому из потемневшего дерева, не одаривая вниманием чужие калитки.       Знакомство почему-то произвело на Петра приятное впечатление. Воздух действительно хороший: немного хвойной свежести, злого морского ветра, иногда — если подойти к берегу — сладкая затхлость выбросившихся на берег водорослей.       Во дворе стало слишком ветрено, чтобы продолжать читать. Петр забрал из беседки толстую книгу в потрепанном переплете и зашел в дом. В дверном проеме громко хлопала занавеска: дверь он закрывал только на ночь, в остальное время ткань защищала от насекомых. Петру нравилось наблюдать, как кусок ткани трепещет на ветру, но все же держится, не улетая и не разрываясь. Он всегда задавался вопросом, насколько еще ее хватит.       … Михаил вернулся через несколько дней с печеньем и конфетами в руках. Он долго стоял в неуверенности, пока Петр не пригласил его снова. День был более похож на летний: нежное солнце согревало птиц, расправляющих крылья. Петр был приятно удивлен: он думал, что искусство гостеприимства утрачено среди молодого поколения — если быть честным, сам он не был гостеприимен и уж точно не стал бы специально налаживать связи. Однако и отказывать не было в его правилах, поэтому он накрыл стол в беседке и предложил юноше кофе или чай.       — У вас… у тебя здесь мило, — юноша оглядел дом в два этажа, беседку, участок с подстриженной травой и парой декоративных кустов (Петр пробовал есть с них ягоды, но они были слишком кислыми).       — Стараюсь. Я собираюсь провести здесь много времени, поэтому мне хочется, чтобы было хорошо, — Петр протянул Михаилу чашку чая. — А ты уже со всеми соседями увиделся? Я сам не так давно приехал. Пару раз здоровался, кажется, и все.       — По правде говоря… Нет. Никто больше не пустил меня к себе, — он потупил глаза.       — Ожидаемо. Наверное, и мне не стоило впускать незнакомца, но любопытство пересилило. Да и ты не выглядишь особенно подозрительным, — улыбнулся Петр.       — Правда? Рад слышать. Меньше всего мне бы хотелось выглядеть подозрительно.       — А вот это точно звучало подозрительно.       Михаил засмеялся. Его взгляд упал на том, который Петр, убирая со стола, переложил на скамейку.       — А что это за книга? Такая старая… Только не говори, что ты украл ее из Александрийской библиотеки.       — Вполне может быть. Антология христианского мистицизма. Изучаю на досуге, — Петр заметил, что солнце заставляло светло-карие глаза Михаила гореть янтарным светом. Он ни у кого не видел таких необыкновенно ярких глаз.       — Так ты ученый?       — Можно сказать и так. А ты?       Юноша слегка нахмурился.       — Я… еще не придумал. Думаешь, стоит?       — Ты молод, но пора задуматься о том, чего ты хочешь. Кстати, а сколько тебе лет?       Михаил затих на мгновение, подбирая слова.       — Восемнадцать исполнилось. Дом от дедушки достался… Я и приехал.       — Хороший возраст. Все еще впереди, — авторитетно заявил Петр.       — Это как посмотреть… — юноша слегка помрачнел: что могло быть у него на душе? — Скажи, а у тебя… есть мечта?       — Вот так вопрос. Мечта… Была. Я мечтал прожить жизнь так, чтобы не жалеть о ней, когда я умру.       — Больше не мечтаешь?       — Больше стараюсь об этом не думать. Несбывшиеся мечты слишком сильно давят, так что лучше не иметь никаких. Просто жить дальше.       — …Извини, если что.       — Ничего. Если захочешь попросить совета, обращайся. Не знаю, что у тебя за ситуация, но я готов помочь, — Петр ощущал, что такие расспросы только отражают собственные размышления юноши. Сам Петр был бы рад хотя бы еще раз оказаться кому-то полезным.       Михаил ушел домой, оставив на столе недопитую чашку чая и надкушенное печенье. Он успел спросить у Петра, где самые красивые места в окрестностях и как до них добраться. Пару раз казалось, что Михаил как-то странно на него смотрит: неловко, желая о чем-то спросить, но не решаясь.       Вернувшись к себе, Петр выбрал самую верхнюю из стопки книг, представляющих небольшую часть обширной библиотеки. Внимание необратимо расплескивалось, отказываясь от замысловатых крючковатых букв. Петр задумчиво повертел в руках полупустую упаковку лекарств. Их хватало, чтобы день за днем снимать тупую боль в голове, но они не могли вылечить его. Голова часто немилосердно кружилась, он боялся потерять сознание, когда выходил на улицу. В какие-то дни он не мог подняться, в какие-то, напротив, был полон сил.       Книги были лучшим утешением, но в последнее время он разочаровался в том, что в них искал. Редкие тома, среди которых были настоящие вековые манускрипты, по-своему подходили к ответу на его вопросы, но, сколько он ни вглядывался, не мог постичь скрытого смысла за расплывающимися от напряжения глаз строчками. Он уже не был так уверен, что этот смысл есть и что все мистические откровения, тщательно описанные отшельниками и сумасшедшими, не были плодом воображения замкнувшихся на самих себе людей. Он возвращался к ним раз за разом, как блудный сын, вновь и вновь раздувая гаснущую надежду.       Петр не был слишком увлеченным мистиком, но годы изучения средневековой литературы не оставили его равнодушным. В экстатических трактатах были зерна правды: он не мог отрицать, что есть нечто большее, чем видимый мир. Да и в видимом мире было множество парадоксов, оставлявших ученых в недоумении. Он не исключал рационального ответа на все, что кажется чудом сегодня, но к шепоту интуиции прислушивался чаще.       … На следующий день, выйдя в магазин, Петр обнаружил Михаила неподалеку от дома: тот увлеченно копался в стареньком велосипеде. Юноша обернулся на звук шагов и радостно вскинул брови, заметив знакомое лицо.       — Привет. Что тут у тебя? — Петр подошел ближе.       — Цепь слетела. Разбираюсь, — судя по лицу, на которое стекал пот, смешиваясь с темными разводами от велосипедной смазки, он скорее яростно перемазался, чем разобрался.       — Помочь? — предложил Петр.       — А ты умеешь? Давай! — Михаил обрадовался, как ребенок.       Починка цепи была нехитрым искусством, и Петр поделился им с юношей. Приятно было чувствовать себя нужным.       — Ты весь испачкался, — заметил Петр.       Юноша и не попробовал сам стереть грязь с лица: вопросительно смотрел на Петра, ожидая, что тот все уладит. Ему не оставалось другого варианта. Попытавшись стереть следы пальцем, Петр сдался и предложил зайти к нему умыться. Михаил тут же потерял интерес к теперь исправному велосипеду, бросив его на траву во дворе Петра.       Михаил казался… Не беспомощным, но бесхитростным, наивным, незащищенным. Немного оторванным от мира — что Петр разделял. В тот день он пристально вгляделся в правильные черты лица, ловя себя на мысли, что такую красоту нельзя прятать в маленьком поселке.       Вечером, когда Петр взялся за книги, поверх строк промелькнул образ Михаила: какова судьба юноши? Он сбежал от родителей или уехал отдыхать на лето? Удалился от людей ради какого-то аскетического эксперимента? Тогда бы он не пытался расположить Петра к себе. Как он собирается прожить один в доме, где вряд ли есть электричество? Петр чувствовал, что юноша увидел в нем авторитетную фигуру: его что-то тяготило. Если он не расскажет сам — Петр не сможет помочь.       Время, проведенное с ним, было менее тягостным, чем обычно. Он наконец распахнул окно в своей тесной келье и ощутил на коже и кончиках пальцев приятный свежий морской ветер. Он забывал… обо всем. От юноши веяло беззаботностью и счастьем: Петр знал, что это — иллюзия, но восхищался людьми, способными отрешиться от проблем ради искренней улыбки.       Ночью Петр проснулся, задыхаясь, будто выброшенный из сна волной. Включив прикроватную лампу, достал блокнот и начал записывать. Спустившись на первый этаж, пролистал ветхие страницы, ища подтверждения вещему сну. Самого сна он не помнил — в голове пульсировала только одна мысль, пережившая кораблекрушение. Он должен спросить Михаила.