Где море сливается с небом

Both Love and Death are gateways,

hence their eternal adolescence and their fixation

in the midst of the rite of passage

Coil — The Golden Section

      Петр ждал, что Михаил придет снова: если верить ночному видению, иначе быть не могло. Когда наконец раздался знакомый стук, облегчение быстро сменила тревога. Петр, резко выдохнув, попытался собраться с духом. Сейчас он спросит юношу, и его догадки подтвердятся.       — Привет. Будешь в бадминтон? — решительный настрой Михаила подтверждали две ракетки в руках.       Петр пришел в замешательство.       — Ты хочешь сказать, что я не кажусь тебе слишком старым для таких развлечений?       — Совсем нет. Ты точно способен выдержать такую нагрузку, — юноша иронично вскинул бровь.       Петр решил, что спросить он успеет потом. Как с любым тяжелым разговором, откладывать было легче, чем идти напролом. Казалось, что он выигрывает немного времени.       На лесной поляне как никогда звонко пели птицы — или его ощущения обострились? Он смотрел на мир, отмечая каждый шорох в листве, каждое пятно света, просочившееся на траву. То, чего он не замечал раньше, стало вдруг милым и дорогим.       Михаил, как ожидалось, был быстрее и выносливее, но гордость Петра не позволяла ему сдаться, не приложив усилий. В конце концов, они перестали пытаться считать очки, перекидывая друг другу маленький белый волан, наслаждаясь кажущейся слаженностью и простотой игры.       Утомившись, Михаил сел возле Петра, передавая бутылку воды.       — Спасибо за игру.       — Не ожидал, что соглашусь на такое мероприятие, — Петр, вспотевший от жары и нагрузки, притворно ворчал. На самом деле он давно не чувствовал себя настолько живым.       — Вижу, ты не пожалел.       — Только о том, что я сейчас не в лучшей своей форме, чтобы показать тебе мастер-класс.       Юноша засмеялся. Петр с теплотой посмотрел на беззаботное лицо: в тот момент он совершенно забыл о своих тревогах.       Вернувшись домой, Петр тут же одернул себя: почему не спросил? Он начинал сомневаться: могло ли это быть бредом? Слабый человеческий разум не способен отличить пророческих снов от спутывающих сознание кошмаров. Нужно еще немного времени, чтобы разобраться. Перечитать внимательно, соотнести даты, знаки…       … Петр опасался ложиться спать, чтобы снова не увидеть сон, который он старался проигнорировать. Обезболивающего не хватало на целые сутки без сна: организм подводил. С последней встречи прошло всего несколько дней.       Устав от неопределенности, Петр пошел к дому юноши. Однако сколько он ни стучал, никто не открывал — не было слышно ни лая собаки, ни человеческих шагов. Момент решимости был упущен. Все, на что хватило Петра — просунуть под дверь записку с предложением завтра прокатиться на лодке.       … Петр справедливо оценил интерес Михаила к водным прогулкам: он заявился уже в полдень, с деловым видом собрав волосы в высокий хвост. Почему-то это прибавляло ему несколько лет.       — Привет. На лодке, значит? У тебя своя?       — Нет. Но я знаю, где взять.       Они арендовали лодку у мужчины, жившего возле берега — одного из немногих, с кем Петр успел познакомиться. Про себя он называл его Хароном, хотя тот никого не перевозил (и звали его просто дядей Гришей).       — Ты первый раз на лодке, да? — поинтересовался Петр.       — Вроде того. Не знаю, как управлять этими… штуками, — Михаил недоверчиво покосился на мотор, как на неопознанный объект.       — Не переживай, я знаю. Надеюсь, ты умеешь плавать? — он спросил, пока они уходили все дальше от берега.       Михаил неуверенно кивнул.       Петр завел мотор, направляя лодку в бескрайнюю водную гладь. В такие дни, как сейчас, казалось, что горизонт размывается, что больше нет ни верха, ни низа. Когда исчезали границы, Петр чувствовал себя свободным — вне пространства и времени, оставляя на берегу, ставшем мифическим, боль и страх, разрывающий сердце звоном уходящих минут.       Разглядывая солнечные блики на бледном лице Михаила, Петр задавался вопросом, что чувствует он, когда сталкивается с чем-то настолько величественным? Чувствует ли?       Будет легче, если смотреть туда, где должен быть горизонт — небо ласково переливается в море. Он остановил лодку посреди синего ничто.       — Скажи, Михаил, — начал Петр, слегка замешкавшись, руки едва заметно задрожали. — Ты ведь ангел, пришедший за моей душой?       Петр не видел, как Михаил вскинул брови: на лице отразилось сначала удивление, потом — печаль, но ни капли непонимания.       — Я… Извини, что заставил тебя так думать, — тихо, почти шепотом, и все же удушающе громко.       — «Ангел смерти предстает перед человеком в соответствии с его верой, деяниями и убеждениями. Иногда он является в форме прекрасного юноши, поскольку с мистической точки зрения любовь и смерть — почти близнецы. Словно влюбляясь в него, душа покидает тело», — Петр процитировал одну из своих книг.       Он повернулся к юноше: широко открытые глаза казались уже не янтарными, но золотыми.       — Кто же ты?       С лица Михаила сошли все следы радости. Лицо, не озаренное улыбкой, казалось взрослым, почти старым.       — Ты прав, я пришел за твоей душой. Мне жаль, что я не ангел. Наверное, тебя запутала форма, которую я принял. А ведь она создана специально, чтобы тебе понравиться. Но за эти дни ты так ее и не оценил, — произнес он с сожалением, как отвернутый возлюбленный.       — Нет, ты что. У тебя замечательная форма. Такими красивыми могут быть только ангелы, — почему-то показалось важным переубедить юношу.       Михаил прислонился спиной к борту лодки, глубоко выдохнув.       — Мне далеко до ангела. Или до демона. Я просто дух. Один из многих, запертых между небом и землей. Мне очень давно хотелось немного пожить… вот так — он указал рукой в сторону горизонта. — Понимаешь, я не могу долго поддерживать телесную форму. Чтобы прожить пару недель — мне нужна человеческая энергия. Чтобы прожить жизнь — мне нужна душа.       — Стало быть, ты все обо мне знаешь, да? — захотелось превратиться в пепел, развеянный над морем, разбиться кричащей чайкой, утонуть серебряной рыбкой. Что угодно, лишь бы не услышать…       — Не так долго, и ты это чувствуешь. Я не могу сказать тебе точную дату — но ты проживаешь последние дни, — с горечью подтвердил Михаил.       Бесконечное пространство моря стало удушающим. Сердце сковал страх — безудержный, невыносимый. Беспредельность потеряла всякое значение: перед ним возникла гранитная стена роковой, неизбежной границы.       Ему не хотелось этого знать.       Течение тишины, погружавшей глубже в отчаяние, прервал ровный голос Михаила.       — Знаешь, я рассчитывал, что ты влюбишься в меня. Твоей любви хватило бы на какое-то время. А потом я бы уговорил тебя… Но ты непреклонен — настоящий монах. Камень.       — Люди сложнее, чем ты думаешь. Если хочешь жить среди них, постарайся запомнить. Конечно, ты прекрасен… Но ты совсем юный. У тебя вся жизнь впереди, ты все время смеешься. Я приехал сюда, чтобы никого не обременять. Как же я могу быть с тобой? Чтобы заставить тебя оплакивать мое тело? — Петр с едкой иронией подумал о том, что даже в такой ситуации учит кого-то.       — Вот как…       Петр молчал. Поник, словно цветок с подрезанным стеблем. Сидя напротив Михаила, он опустил локти на колени, закрыв лицо ладонями.       Михаил чувствовал себя обязанным сказать хотя бы что-нибудь: чужое страдание неприятно щемило в груди. Даже если он сейчас же отбросит тело, эта тяжесть не исчезнет и утащит на дно.       — Я сам выбрал тебя. Ты очень красивый человек… Меня восхищало, с каким упорством ты искал способ продолжить жить. Мне, как и тебе, будет не хватать ее… Жизни. Я наблюдатель, понимаешь? Я могу облететь мир, увидеть каждый из его уголков, но я не могу ничего ощутить. Все значит так мало по сравнению с возможностью прикоснуться к морю, — подтверждая свои слова, Михаил опустил руку в море. Холодное. Вечно холодное.       — Пора возвращаться, — все, что ответил Петр.       Весь путь до берега они молчали под мерный рев мотора. Скорость лодки, рассекающей волны, будоражившая еще час назад, отзывалась болью в сердце. Попытка нагнать время, пустить его вспять. Белая пена позади — знак погибшего прошлого, где их больше нет, где их не будет. Ничего не исправить. Петр без лишних слов вернул лодку и медленно побрел по песчаному пляжу. Михаил не знал, как подступиться, но боялся оставлять его одного.       Вдруг Петр заговорил, хрипло, как умирающий от жажды.       — А если я отдам тебе свою душу?       Михаил не думал долго — если он не скажет правду, его эфемерное тело разлетится в клочки от переполнявших эмоций — таких сильных, что сдержать их способна лишь подлинная человеческая душа.       — Понимаешь… Мне не стоит говорить об этом, но я к тебе привязался. Если я заберу твою душу, для тебя не будет никакой вечной жизни: ты просто исчезнешь. Растворишься. Все, что было тобой, станет частью меня… На самом деле это ужасно невыгодная сделка, — Михаил улыбнулся тепло и искренне. — Поэтому я попрошу серьезно подумать.       — Спроси меня об этом еще раз, когда ты почувствуешь, что мне осталось несколько дней. Я отвечу, — Петр повернулся к нему, и голубые глаза посветлели. — А пока… Хочешь, съездим куда-нибудь?       — Конечно, хочу! — поистине, тот, кого он выбрал, был удивительным человеком.