Серое на сером

      Боль. Все тело болело, словно его неделю били ногами. Болела задница, спина, руки, локти, лопатки, живот. Голова - та и вовсе раскалывалась, словно кочан капусты под тесаком рыночного торговца.       Какое то время Мика боялся открыть глаза. Припоминал смутные, но становившиеся все более явными и пугающими образы недавней бойни.       Лежал и пугливо прислушивался к происходящему вокруг.       Где-то за стенкой раздавались приглушенные голоса. Взрослые… и вроде бы даже детские. Ну, как минимум - молодые.       А рядом кто-то сопел, стонал и охал. Ругался, словно бы сквозь толстый слой одеяла. В спину упиралось что-то живое. И на ноге тоже кто-то лежал. И он сам, кажется, тоже лежал на чем-то живом - ну, как минимум щекой.       От испуга и боли Мика еще не совсем четко ощущал собственное тело.       - Да слезь ты уже. - Буркнули над ухом и чья-то нога грубо спихнула его прочь.       На что-то другое, тоже живое. Живое это недовольно зашевелилось и Мика попробовал удержать вертикальное положение, чтобы не причинять никому неудобств.       Попробовал упереться руками, но вместо этого лишь неловко завалился на другой бок.       Руки не слушались. Точнее - слушались, но как-то странно. Словно бы одна почему-то двигалась за другой. Ах да! Веревка.       Мика непонимающе уставился на связанные грубой толстой веревкой запястья.       Огляделся.       Полумрак, деревянная стена из толстых бревен и едва проникающие в довольно крупное помещение отблески пламени из соседней комнаты. И гора, буквально гора тел! К счастью - живых.       Уцелевшие караванщики, еще несколько пассажиров, мельком виденных Микой во время остановок. И совсем незнакомые - зайцы, поросята, козлики, барашки, мускулистый симпатичный жеребчик, даже семейство мышей - низкорослых коротышек, примерно по пояс Мике. Всех их свалили в одну ворочавшуюся, стонущую кучу.       Связали и свалили.       Словно подросток запихнул в шкаф весь хлам, который наспех сгреб в комнате. Просто чтобы с глаз долой.       И куча эта ворчала, стонала, всхлипывала, помаленьку принимая более достойные живых и разумных позы. Вертикальные.       Кто-то шептался, кто-то плакал.       Кто-то лихорадочно пытался грызть веревку.       Мика тож попробовал, но даже заячьи зубы вязли в крепком тугом ворсе, да еще и пропитанном какой-то отвратительной гадостью. Кажется - смолой.       - Где мы?       - Кто-нибудь, эй, помогите!       - Сюда, развяжите меня!       - И меня!       - Меня первого!       - Ай, моя нога!       - Я рук не чувствую!       - Следи за копытами!       - Прости, я…       - Заткнитесь, шшшш! Где мы?!       - Я ничего не помню…       - Ай, слезь с меня! И так дышать нечем!       Какофония чужих голосов, шепота и всхлипов, темнота и ужас.       А затем приблизились тяжелые, внушающие страх одним своим гулким звуком шаги.       Распахнулась дверь и глаза, только-только привыкшие к темноте, резануло отблесками пламени в соседней комнате.       Огромный пузатый волк заполнял собой, казалось, весь дверной проем. Кто-то из содержимого кладовки попытался шмыгнуть прочь, протиснуться между гигантом и дверью, но был легко и без усилий отброшен небрежным пинком обратно.       Волк окинул взглядом испуганную толпу, неопределенно хмыкнул и швырнул на пол какой-то мешок.       - Еда. Жрите.       Слова знакомые, а говор - странный, непривычный. Нездешний.       - И тихо тут. - Помедлив, волк еще раз обвел всех тяжелым взглядом и захлопнул дверь, оставив пленников в темноте, что стала словно бы еще гуще, еще темнее.       - Что там? Ну?       - Он же сказал - еда!       - Это что - волк? Они существуют?!       - А где еда?       - Да, еда. - Шуршание. Чавканье. Кто-то добрался до мешка, точнее до его содержимого.       - Что с нами будет? - девчачий голос, тонкий, испуганный, ломкий.       - Ничего хорошего. - Пожилой, мужской голос.       - Нас же спасут? - снова девчачий, но другой - погрубее, постарше.       - Ага, потом догонят и еще спасут. - Сердитый, мужской.       - Но также нельзя… За что?       - Заткнитесь уже, дайте послушать!       Перепуганная толпа заткнулась, не считая шорохов, всхлипов и толканий. В соседней комнате снова зазвучали голоса - три мужских, грубых и басовитых. И словно бы детские.       Взрослые звучали недовольно, детские - просительно и заискивающе, словно уговаривали или что-то выпрашивали.       Потеря терпение один из взрослых рыкнул, второй заговорил примирительно и миролюбиво. Снова детский, снова взрослый.       А затем голоса стихли - один из громил вышел прочь, подталкивая перед собой разочарованно канючивший молодняк.       Не успели голоса стихнуть, пленники оживились:       - Охренеть просто…       - Есть у кого-нибудь нож или что-то острое?       - Чертовы веревки…       - Я им покажу, дайте только…       - Все кто показал - уже мертвы, заткнись уже.       - А…. проклятье, это что - кровь? Кровь?!       - Отвали, живой я, живой! И кровь не моя.       - А ты? Ты кто? Откуда?       Чьи-то пальцы внезапно зашарили по плечу Мики, словно паучьи ноги перебрались на лицо. Он дернулся, стряхивая наглую руку.       - Тсс! - снова шикнули с другого края толпы. - Уходят что ли?       За дверью и впрямь завозились, громыхнули ножки отодвигаемого стула, что-то звякнуло, тренькнуло.       В дверь громыхнули огромным кулачищем:       - Тихо там!       Один из охранников никуда не делся. Прошелся за дверью, скрипя половицами и шумно плюхнулся на жалобно скрипнувший стул.       Сколько их тут всего? И где вообще это “тут”?       Поникший Мика сидел на полу, то и дело стряхивая излишне фамильярные прикосновения. Судьба становилась куда более непредсказуемой и неопределенной, чем он мог представить себе в начале пути.       И ничего хорошего не сулила. Определенно - ничего хорошего!       А еще было жалко родителей.       И конечно же - себя.       Но жалость к себе он почему-то воспринимал отстраненно, словно бы еще проникся, не пропитался всем ужасом происходящего по-настоящему. Не осознал в полной мере.       Лишь представляя лицо матери, ждущей весточки из далекого города… Мике хотелось плакать. От этих мыслей щемило сердце и на душе было непередаваемо мерзко.       Сколько еще она будет так ждать, как часто будет выбегать к каждой почтовой повозке, когда та раз в месяц зарулит в их поселок? Полгода, год? Два? Когда смирится и перестанет надеяться? А если, если отец не дождавшись весточки - решит отправиться на его поиски сам? А если… Если и он тоже попадется - этим, здоровенным? Мать же там с ума сойдет… Одна, в пустом доме!       Зайчик вздохнул.       И вещи. Все его вещи пропали! И зашитые в подкладку монеты - вместо них виднелась дыра, проделанная чем-то острым. Не тронули лишь зашитый чуть выше вексель. По иронии - самое ценное, что у него с собой было. Но абсолютно сейчас бесполезное.       - Надо бежать!       - Куда? Думаешь мы вот так просто выйдем и все - свобода?       - Мы должны попробовать!       - И далеко ты убежишь в этих веревках?       - Что-нибудь придумаем!       - Один уже придумал!       - Но надо же что-то делать!       - Что, например?       - Например - заткнуться и поспать!       - Как ты можешь спать в такой момент!       - А что еще мне делать? Если отсюда и можно сбежать, то завтра мы хотя бы осмотримся!       - И то верно.       - А еда еще осталась?       - Ой, смотрите - окно! ОКНО!!!       - Там решетка, дурень.       - А вдруг ржавая?       - Голова у тебя ржавая!       - Сам дурак!       Шушукаясь и препираясь, толпа пленников в темной комнате бурчала, ныла, плакала и строила дурацкие планы побега. Кто-то пытался заснуть, кто-то чавкал подобранной с грязного пола едой, а кто-то скребся в решетку окошка. Маленького - слишком тесного и узкого, чтобы даже без решетки через него могли протиснуться большинство пленников.       Разве что мыши, да и то не все…       Мике еды не досталось. Даже тем, кто был к мешку поближе - содержимое то ли не понравилось, то ли не хватило. Остальное рассыпалось по полу. По грязным, заваленным землей и стружками, соломой и еще каким-то сором доскам.       Впрочем, кого-то не остановило и это.       Спустя какое-то время чуткие уши зайца уловили в периодическом храпе волка-охранника новые шаги. Тихие, легкие, крадущиеся.       В двери тихонько клацнул засов и толпа пленников вновь притихла.       Шуршащие шаги множества крадущихся ног. Можно было решить что все это лишь почудилось, если бы не отчетливый скрип половицы. Наступили и замерли. Не проснется ли грозный охранник? Но нет, храп громилы хоть и сбился с размеренного ритма, тотчас продолжился снова. И снова шаги - тихие, крадущиеся. Снаружи завозились с замком, что-то звякнуло, клацнуло, тихонько скрежетнул засов.       И в глаза снова ударил свет.       Подслеповато моргая, сбившиеся в кучу пленники уставились на вошедшего. На вошедших.       Горстка мальчишек. Волчат, разумеется.       Те самые молодые голоса, которым в чем-то отказали чуть раньше. Похоже, настырная мелкота решила добиться своего самостоятельно, вопреки разрешению взрослых.       И сейчас они разглядывали друг друга - пленники на грязном полу и дети тех - огромных и страшных. Обычные, словно самые заурядные деревенские мальчишки.       Одетые не в какие-нибудь рваные шкуры или шипастые доспехи - в простые мешковатые штаны да длиннополые, перехваченные кушаками и ремнями груботканые рубахи.       Слишком обычные. Слишком не вяжущиеся этой своей обычностью со окружающим Мику кошмаром.       Обычные - если не считать изрядно выпиравших из под их длинных рубах животов.       Словно шутки ради все дружно взяли по половине, а то и целой дыньке, да запихнули себе под рубахи. Для "солидности". И подвязали потуже ремнем - чтоб не выпало.       Но нет, это определенно были не дыньки. И не какой-либо другой посторонний предмет. Уж это Мика мог бы сказать с полной уверенностью.       Так уж вышло что он оказался с самого краю - буквально в нескольких шагах от вошедших. Сидел на полу и смотрел снизу вверх. То на один, то на другой волчий живот.       Не заметить их было бы сложно - как ни крути это было самой выпуклой и заметной деталью. Слишком выпуклой и заметной. И наиболее близкой к его глазам.       "А они тут явно не голодают".       Вопреки утверждениям большинства сказок, начинавшихся с типичного для подобных страшилок “большой и очень голодный волк”.       Дикари же, в свою очередь, глазели на пленников. И не просто глазели, а оживленно обсуждали между собой что-то на своем непонятном жителям долины наречии. Хотя чего тут еще непонятного - вон как подпихивают друг дружку локтями, облизываются да потирают, пошлепывают эти свои животы! Явно - в предвкушении скорого и очень сытного обеда. И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться кто именно тут в качестве обеда.       И ведь не боятся!       Словно бы даже и мысли не допускали, что все содержимое этого амбара в любой миг может хлынуть, стоптать, закружить их словно бурный ручей пожухлые осенние листья.       Словно просто с любопытством и нетерпением заглянули в погребок, выбирая себе что-нибудь к ужину.       Вы же не ожидаете, что на вас вдруг кинется банка варенья или маринованные огурчики? Вот и волчата явно не ожидали.       Разглядывали себе пленников, а те таращились на них. Неприязненно, зло так таращились. Мика буквально спиной ощущал эту душную, плотную волну злобы и страха.       Удивительно, но сам он этой злобы в себе не чувствовал. Словно не сидел здесь со всеми в этом темном холодном амбаре, словно не связывали его руки тугие, до боли жесткие веревки.       Наверное это неправильно.       Наверное он должен был испытывать если не ярость и злость, то хотя бы какое-то подобие раздражения. Или как минимум обиду. Но злиться на этих пузатых дикарят почему-то не получалось.       Это ведь не они разгромили его караван, не они убивали всех этой ночью. Это просто мальчишки. Ровесники Мики, ребята постарше, а кто-то и вовсе мелкий - по пояс ростом.       Да, дикари, варвары.       Да, волки.       Злобные и опасные, несмотря на свой обманчиво уютный, совершенно домашний вид.       Если не прямо сейчас - то когда вырастут. В такого же, как тот, что дрыхнет и оглушительно храпит там, позади этих.       Но сейчас - это просто шайка шалопаев, способная напугать разве что булку на лотке базарной торговки.       Мика зажмурился плотнее и даже едва заметно потряс головой, пытаясь проникнуться, смириться, осознать в полной мере весь ужас их положения.       Волки! Подумать только!       Проклятые здоровенные варвары, практически демоны из самых страшных их сказок, которыми пугали всех непослушных детей. Да и послушных тоже пугали.       Сейчас ему, как и всем прочим, стоило бы трястись от страха, заливаться слезами или давиться всхлипами, проклинать, ненавидеть. А не вот это вот все.       И не думать о том, что даже дикари-живоглоты, оказывается, заводят детишек.       И, наверное, любят их и заботятся - на свой, дикарский лад. Как самые обычные родители. Как все…       Большинство из пленников тем временем продолжали хныкать и сыпать сдавленными проклятиями. И Мика буквально каждой шерстинкой своего тела ощущал исходившие от них страх и ненависть.       Даже как-то неловко и стыдно. Не то за эту их ненависть, не то за то, что не ощущает ее сам.       Но как можно всерьез злиться на этих мелких обжор?       Это же просто мальчишки! От чуть более старших на вид, чем сам Мика до совсем мелких - макушки которых торчали меж ляжками запевал. Никто из них не убивал и не грабил их караван. Виноваты ли они в том, что родились не у тех родителей?       Да, дикари, варвары. И вряд ли имеют хоть каплю сочувствия и сострадания ко всем невольникам их отцов. Просто так получилось.       Одни - по одну сторону.       Другие - по другую.       Мика осознает свое влечение       И эти, другие… С этими их нелепыми животами, почему-то вопреки любого здравого смысла и логики не казались ему чем-то таким уж опасным. Напротив - скорее чертовски уютными и милыми. Вопреки всему, что вроде бы ему полагалось сейчас ощущать и испытывать.       Сидя на полу, Мика был ближайшим к распахнутой двери пленником. И сейчас один из волчат стоял от него буквально в паре-тройке шагов.       Они оба глазели друг на дружку. Заяц и волчонок.       Возможно в каких-то иных обстоятельствах, в иное время, в ином месте… Возможно они бы даже могли бы дружить.       "Да что за бред?"       Для этого дикаря ведь это все равно что дружить с пирожком или сырной головкой.       Недолго бы эта дружба продлилась.       Но - если бы это было возможно… Если бы! То где-нибудь там, в другой жизни, Мика мог бы заботиться о нем, защищать от других ребят, если потребуется. Делиться последним лакомством… и… и… Да просто был бы счастлив болтаться рядом! И украдкой глазеть на него. И его пузико.       Просто рядом.       Просто глазеть.       Ну может иногда позволять себе больше - в своих тайных фантазиях перед сном, наедине.       Проклятье, о чем он только думает в этой кошмарной ситуации? О чем он вообще думает?!       О том, как этот мелкий обжора совсем недавно плотно поужинал? И как тяжело сопя и отдуваясь, нехотя отвалился от стола и не без усилий поднялся на ноги. Не потому что хотел. А потому что в нем просто… закончилось место?        А потом этак сыто рыгнул и удовлетворенно погладил это свое пузо? Из последних сил забрался в свою уютную теплую постельку - неловкий, отяжелевший, но очень довольный собой. И уже почти было заснул, как был разбужен шумом вернувшихся в их стойбище налетчиков? И как и любой другой любопытный мальчишка - не удержался и побежал посмотреть - что за шум и суета?       Мика поймал себя на противоестественной мысли, что будь у него при себе узелок с остатками еды - он бы и впрямь охотно отдал все, что у него было этому обжоре. Просто чтобы посмотреть как тот все это слопает. И станет еще круглее.       Мика сглотнул.       Нет, у него конечно и раньше бывали …странные фантазии. Но чтобы настолько? Да еще сейчас?! Ох уж эти их животы!       Плотные, увесистые. У кого-то с изрядным слоем жирка и складками на округлых боках. У кого-то - поменьше, почти без жирка. Туго обтянутые мягкой тканью, лишь слегка распирающие просторную рубаху.       Или перевязанные поперек широким кушаком или подпертые снизу ремнем.       Или вовсе без оного. Бесстыдно, вызывающе торчащие вперед, как у девки на сносях.       Настолько торчащие, что низ долгополой рубахи походил скорее на широкое долгополое платье.       Этакие "мамины пирожочки", избалованные и взлелеянные со всей возможной любовью.       Ни дать ни взять - словно только что выбравшиеся из теплой постельки ранним зимним утром. Проверить - не появились ли уже под елкой столь желанные подарки.       Вот только в роли подарков - он, Мика. И его товарищи по несчастью.       А ведь кто иной счел бы эти признаки разнузданного обжорства и неумеренности - отвратными и заслуживающими всяческого осуждения.       Кто угодно, но не он, Мика.       Чьи глаза, как ни старался он не пялиться - раз за разом, словно против его воли, возвращались на все эти выдающиеся округлости. Словно какая-то злая магия. Как у тех жадных камней, что прилипают порой к железкам, будто приклеенные.       "Интересно, они объедались весь день или это натощак?"       Проклятье, о чем он только думает?!       Мика не удержался и глянул выше. И встретился взглядом с владельцем ближайшего пузика.       Мальчишка-дикарь смотрел прямо на него. Своими желтыми, переливающимися в отблесках пламени глазами. Смотрел вроде бы без страха или опаски, словно бы даже… приязненно? Или то было всего лишь игрой теней?       Смутившись, Мика поспешно уставился в пол. Словно всерьез испугавшись, что все его потаенные мысли и бредовые фантазии слишком уж явно проступят на мордочке.       Он должен, определенно должен испытывать злость!       Ну или хотя бы неприязнь, омерзение.       Что-нибудь.       Ау?       Что-нибудь кроме этих дурацких, совершенно неуместных сейчас ощущений и образов.       И совершенно точно - ничего и близко к тому, от чего столь не к месту твердеет сейчас в штанах.       Даром что сидит в этом сыром и темном сарае, со связанными руками на грязном холодном полу.       Но нет. Не получалось! Ни злости, ни хотя бы просто избавиться от этой странной, пугающе сильной и совершенно неуместной в подобных обстоятельствах симпатии.       А между тем другие пленники за спиной зайчика явно задумались - не воспользоваться ли моментом, не устремиться ли к свободе?       Напряглись, напружинились, но в последний момент заколебались, промедлили. Не решились.       С мальчишками-то справиться не проблема. Вот только там, позади этих, отнюдь не казавшихся опасными сорванцов - оглушительно храпел громадный охранник. Один из тех самых, кто не так давно утопил их караван в крови. Безжалостно, беспощадно перебил всех, способных сопротивляться.       Храпел. И от одного этого храпа по телу от и дело пробегала дрожь, дыбился мех, а в коленках возникала предательская слабость.       Беспробудно дрых. Но от того не казался менее жутким.       Закинув ноги на стол с кособокой посудиной и щербатым кувшином, здоровенный волчара откинулся так далеко, что стул под ним опасно балансировал на двух ножках. Того и гляди - шмякнется об пол всей этой неподъемной тушей. Шмякнется и проснется.       А ведь у стола еще и топор - под стать этой ручище.       И пузо. Огромное, необъятное пузо, что лежало на волчьих ляжках - казалось, запросто могло вместить любого из пленников. Целиком.       Мысль об этом, похоже, довольно быстро отрезвила первый порыв наиболее горячих голов. Что и спасло любопытную мелкоту от тумаков и шишек, а то и куда более серьезных травм.       Но вот от злых, неприязненных взглядов - нет, не спасло.       И по мере того, как скользили волчьи глазёнки по сердитым лицам пленников, мальчишки-дикари осекались и ежились.       Заводила компании - чуть более крупный и заметно более пузатый волчонок продержался дольше прочих. Хорохорился и сколь мог сохранял свой уверенный вид. Но не выдержал и он - дрогнул, попятился. Осознал, что вся эта толпа запертых в амбаре пленников - запросто может снести их компашку. Закружить, затоптать, раздавить.       Мика буквально видел, как мысли об этом отражаются, проступают в глазах заводилы.       Видел как тот плавно, но неотвратимо быстро теряет весь свой самоуверенный вид.       Сдувается, отступает. Осторожно пятится под всеми этими ненавидящими взглядами.       Словно под порывами настоящего, более чем осязаемого ветра.       А вслед за вожаком уверенность покидает и прочих. Словно бы заразившись этой опаской, волчата начинают пятиться, неуверенно озираться. Натыкаются на задних, еще не ощутивших этого сгустившегося в воздухе напряжения. А те, задние, недоуменно косятся на трусишек, отпускают шуточки и подпихивают их в спины.       К счастью для волчат среди набитых в сарай пленников, смельчаков не осталось. Ведь все смелые остались там, в ночи. У обломков разбитых, полыхающих повозок.       Остальные - переступили с ноги на ногу, зыркнули влево-вправо, прикидывая - есть ли еще желающие попытаться. Но тем дело и ограничилось. Дураков нет.       Проснется тот здоровенный - мало не покажется никому.       Нет, в чистом поле из-за своего необъятного пуза он может быть и не догнал бы никого вовсе. Но здесь - в тесном и узком пространстве один взмах этого чудовищного топора способен лишить жизни сразу десяток беззащитных перепуганных пленников. А еще этот топор, при желании, можно ведь и вслед метнуть!       Мика вспомнил жуткий удар, брызги липкого и горячего на лице. Солоновато металлический привкус чужой крови. Его передернуло.       А снаружи? Что если остальные гиганты - никуда не ушли? А просто стоят там, за второй дверью? Караулят, не попробует ли кто убежать? А если… Если вокруг их амбара - высокий забор? А вокруг этого места - еще один? И даже если кому-то и посчастливится проскользнуть мимо пугающего охранника - побег этот завершится, не успев толком начаться?       Нет, бежать в неизвестность - идея так себе.       И они просто таращились. Пленники и притихшие волчьи детишки.       Пока последние не насмотрелись и не выкатились обратно, вновь заперев дверь и оставив невольников в темноте и сырости.