в Филадельфии всё еще солнечно.

      Бенджамин никогда всерьёз не задумывался о смерти. Это казалось ему чем-то настолько далёким, чем-то, что произойдёт с ним рано или поздно, но что не заслуживает такого пристального внимания. Смерть была для него тем, что существовало с начала времён и будет существовать всегда, но одновременно с этим сам концепт смерти был очень размытым.       В молодости он так вообще об этом не думал. Бывало, рассуждал о смерти на собраниях Хунты. Слышал о ней в проповедях, в те редкие дни, когда появлялся в церкви. Написал текст, который должен был стать его эпитафией – как он думал тогда, в свои юные двадцать два года. Но внутри он ощущал смерть как что-то далёкое и чужое. Ему было двадцать два, и он знал, что многие даже половины этих лет не прожили. Тем не менее, представить свою собственную смерть ему тогда было сложно.       Наверное, поэтому его эпитафия, как он надеялся, получилась такой длинной и наполненной смыслом.       «Тело Б. Франклина, Печатника; подобно обложке старой книги, его содержимое вырвано, и оно, лишённое надписей и позолоты, лежит здесь, пища для червей. Но работа не будет полностью потеряна: ибо, как он верил, появится в новом и совершенном издании, дополненном Автором.»       Тогда он думал, что смысл должен быть везде. И считал своим долгом оставить смысл даже после ухода из этого мира – пусть тогда он об этом уходе даже не задумывался.       Первый раз он прикоснулся к смерти в тридцать лет. Первый раз он увидел, как умирает человек, в день смерти своего сына. Он сидел у постели Фрэнсиса и видел, как четырёхлетний ребенок, весь покрытый язвами, почти без сознания, трясся в лихорадке. А потом всё закончилось.       Обнимая плачущую Дебору, Бенджамин пытался выбросить из головы момент, когда он видел, как его сына покинула жизнь. Он видел мёртвые тела и раньше. Но до этого дня он никогда не видел чью-то смерть. Понимание, что значит «умереть» стало ближе... но не намного.       Он знал, что когда-нибудь умрёт. Просто не сегодня.       «Не сегодня» растянулось на долгие годы. Не сегодня, потому что он работает над Альманахом. Не сегодня, потому что он выступает на Конгрессе в Олбани. Не сегодня, потому что он испытывает свой громоотвод. Не сегодня, потому что он должен отстаивать Пенсильванию в Лондоне. Не сегодня, потому что нужно закончить Декларацию, обсудить с Темплом очередную книгу, провести приятный вечер с француженкой, которая строит ему глазки. Не сегодня, не сегодня, не сегодня...       «А когда?» – вопрос всплывает в голове, когда Бенджамин в один из таких дней заглядывает в зеркало.       Не сегодня. Но очень скоро.       Ведь ему уже чёртовы восемьдесят лет.       Понимание смерти приходит тогда, когда ты видишь, как на твоих глазах умирает человек. Но полное понимание приходит, когда ты сам близок к тому, чтобы умереть.       И снова «не сегодня». Не сегодня, потому что нужно написать завещание. Не сегодня, потому что нужно закончить мемуары. Не сегодня, потому что нужно утвердить Конституцию и поставить свою подпись.       А потом уже можно. – И поскорей бы... – бормочет себе под нос Бенджамин, читая очередное письмо.       Достаёт тетрадь, которую хранил все эти годы, читает свою предполагаемую эпитафию. И улыбается, глядя с вершины лет на этого молодого, наивного Бена, который думал, что понимает, что такое смерть, но на деле не понимал ничего.       В завещании он пишет, что хочет быть похороненным рядом со своей женой. С надписью на надгробном камне: «Бенджамин и Дебора Франклин».       И в этой эпитафии он видит куда больше смысла, чем в той, что он написал в юности.       Он пережил своих жену и сына, и теперь уже он лежит в кровати, задыхаясь от кашля. Тело ломит болью. Перо выпадает из дрожащих рук, но он пишет ответное письмо Джефферсону. Он знает: на потом он это не отложит. Потому что никакого «потом» не будет.       Капли крови вылетают с очередным приступом кашля – душащего, разрывающего горло. – Дышать не могу, – шепчет Бенджамин едва слышно, на что хватает голоса. – Ты обязательно поправишься, отец, – говорит Сара, сидящая у постели, – Это пройдёт, пройдёт... – Надеюсь, что нет, – Бенджамин хрипит и выдавливает из себя кривую улыбку. – Поправишься, – продолжает твердить Сара. В него пошла упрямством, не иначе, – Ляг на бок, тебе будет легче дышать.       Бенджамин пытается – и не может пошевелиться. Грудь сдавливает болью. – Умирающий человек ничего не может сделать легко, – он слегка качает головой. На большее не хватает сил.       Он слышит свой же хрип. Своё же дыхание, тяжёлое, свистящее и рычащее. Очередной приступ кашля, ещё более сильный, вжимает в кровать. Бенджамин едва может вдохнуть, но чувствует, как что-то льётся изо рта.       Больно.       Приступ наконец утихает. Бенджамин обессиленно роняет голову на подушку, мокрую от крови и чего-то ещё. Спать хочется...       Ну вот и всё.       Мог ли он прожить эту жизнь иначе?       Если бы он не стал жениться на Деборе, раз уж не испытывал к ней чувств. Если бы он уделял больше внимания Вильяму, чтобы его сын вырос хорошим человеком. Если бы он рискнул и сделал Фрэнсису прививку от оспы. Если бы...       «Ах, к чёрту вас всех...» – последняя мысль вдруг проскальзывает в голове, прежде чем его унесёт в темноту, прочь от этого мира.       Часы пробили одиннадцать с его последним выдохом.