в Филадельфии всё еще солнечно.

      Возможно ли любить человека, когда вас с ним разделяют как минимум пять тысяч миль и как минимум двести тридцать пять лет? Вы скажете, невозможно.       Но тем не менее это была любовь.       Любовь не романтическая. И также не дружеская. Это было нечто странное, нечто более глубокое, более нежное, но в то же время более страстное, нечто граничащее со всеми известными видами любви и всё же не являющееся ни одним из них. Конечно же, не взаимное.       Любовь эту не выбирают. Она сама выбирает тебя, когда ты даже об этом не подозреваешь. Ждёт вспыхнувшей искры интереса, совсем крошечной, но достаточной, чтобы начать читать простейшее изложение биографии. Для общего развития или просто ради интересных фактов – уже не важно, ведь любовь уже настигла тебя, когда ты этого не ждал.       Меня никогда не привлекала его эпоха. Когда-то, в то время, когда прогремел известный мюзикл, её популярность даже раздражала меня, ведь тогда я любил другую революцию и другого человека. Я никогда не думал, что история создания Соединённых Штатов влюбит меня в себя с такой же страстью.       И уж тем более я не думал, что влюблюсь в него.       Почему он? Почему не Александр Гамильтон, что было бы куда более ожидаемо, почему не Джордж Вашингтон, почему не Томас Джефферсон? Почему именно человек, который никогда не нравился мне ни внешне, ни характером?       В этом, наверное, и смысл.       Тем более, со временем выяснилось, что и внешность не такая невзрачная, и характер не такой ужасный. Все описания, которые я слышал до этого, были поверхностными; он же был куда сложнее, чем это.       Он был не набором известных стереотипов о нём. Он был не просто политиком, который от нечего делать занимался изобретательством, спал с женщинами и писал непристойности. Он был человеком. С достоинствами, недостатками, проблемами, травмами. Это становилось всё очевиднее и очевиднее с каждой прочитанной главой его автобиографии, каждым прочитанным письмом. И как только я заглянул в него глубже, тогда мимолётный интерес и превратился в любовь. И как же чертовски забавно, что того отца-основателя, который всегда нравился мне меньше всех (если вообще нравился), я понимаю лучше, чем всех других.       В конце концов... Если слова каждый раз льются с клавиатуры так легко, если я чувствую, будто прикасаюсь к его душе в процессе написания каждого текста... так ли уж эта любовь не взаимна?