в Филадельфии всё еще солнечно.

— Мистер Франклин?.. – Да, мой мальчик? – Почему вы решили взять меня в ученики? – Потому что я увидел в тебе потенциал. Ты далеко пойдешь, Темпл. – Но... я хотел спросить... – Да? Спрашивай, дитя. – Вы... относитесь ко мне... как к сыну. Как к семье. Хотя я всего лишь ваш протеже. Почему?.. – Ха-ха... Я... вижу в тебе сына, в каком-то смысле... Тем более, мой собственный сын... у нас с ним не очень хорошие отношения. – Значит... вы любите меня? – ...Возвращайся к учебе, Темпл. – Вы возвращаетесь в колонии, сэр? – Да. И ты поедешь со мной. – Конечно, сэр. Я с вами до конца. – Рад это слышать. Но сперва мне нужно кое-что тебе сказать... Помнишь, я рассказывал тебе о моем сыне, Вильяме Франклине? – Как ты мог бросить своего родного сына?! – Он не был запланирован! Он мне не сын, он – моя ошибка юности с какой-то шлюхой! – Ты тоже не был запланирован! Почему я никогда не считал тебя «ошибкой юности»?! Я взял ответственность и вырастил тебя, хотя становиться отцом в двадцать четыре не входило в мои планы! А теперь я должен заботиться и о твоем сыне тоже, из-за твоей безответственности! Думаешь, мне на старости лет это нужно?! – Я не заставлял тебя этого делать! – Не заставлял, но будь я проклят, если бы я бросил своего родного внука на произвол судьбы! – О, так значит, ты у нас теперь святой? Разыгрываешь из себя идеального отца, которым ты никогда не являлся? – ... – О Боже... Темпл... Сколько из этого ты успел услышать? – Я поеду в Коннектикут. Каким бы мой отец ни был, он все же мой отец. – Нет, Темпл. Ты никуда не поедешь, тем более, один, когда в стране бушует война. Я запрещаю. – Почему, дедушка? – Потому что ты – внук делегата Конгресса, а твой отец в тюрьме за государственную измену! Ты можешь оказаться ходячей утечкой информации! – ...Хорошо, сэр. Как скажете. – ...Темпл? – Да? – Путь в Коннектикут опасен. Сто шестьдесят миль верхом, в шестнадцать лет... Я... не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.       Вильям Темпл Франклин. Чувствительный, ласковый ребенок. Ветреный и импульсивный, но кто в шестнадцать лет таким не был?       Внешне он был похож больше на Бенджамина, чем на своего отца. Может, это и было причиной, по которой Бенджамин его полюбил? Характером пошел не в Вильяма, и слава Всевышнему. Хотя в кого именно, неизвестно. От отца он отличался своей мягкостью; от деда – своей беззаботностью. Мать, быть может? На этот вопрос, наверное, ответ знал только Вильям – если, конечно, еще помнил.       Выросший без семьи, имевший среди близких людей одного только Бенджамина, Темпл с самого детства был привязан к нему, еще когда не знал, что связан со своим наставником кровью. Нуждавшийся в ласке, которую Бенджамин не мог ему дать. Да и если бы мог, разве бы это заменило ласку отсутствующих родителей?       Но Бенджамин старался. Чувствовал, как еще маленький внук осторожно тычется в него носом, – и обнимал, а не отталкивал. Никогда не выражал любовь открыто, но любил его больше всего на свете.       «28 сентября, 1776.       Дорогой Темпл,       Я надеюсь, что ты немедленно вернешься сюда, и что твоя мать не будет возражать против этого, поскольку есть кое-что, что пойдет тебе на пользу, если ты не собьешься с пути. Я так спешу, что могу только добавить,       Твой любящий дедушка, Б. Франклин.»       «Это пойдет тебе на пользу» прикрыло истинное «Я слишком люблю тебя, чтобы оставить одного в Колониях».       Но почему-то Бенджамин чувствовал, что Темпл все понял. Ему не нужно было видеть жесты и слышать слова – он просто знал.       За окном бушует гроза. Раскаты грома, тепло от свечи и шорох страниц книги.       Темпл кладет голову ему на колени, прося внимания. Бенджамин, не отрываясь от чтения, машинально гладит внука по волосам. – Я люблю тебя, дедушка, – раздается тихий голос.       Бенджамин хлопает глазами. Обращает наконец внимание на Темпла, не уверенный, правильно ли расслышал. – А?.. – Я тебя люблю, – повторяет Темпл еще тише, спрятав лицо в его камзол, будто сказал что-то невероятно постыдное.       Бенджамин выдыхает. Зарывается пальцами в его волосы, отводит взгляд... и, наконец, очень тихо, еще тише, чем Темпл, почти шепотом, произносит: – Я тоже тебя люблю.