Migrate to me (Мигрируй ко мне)

       Изучая губами рельеф загорелых плеч, Минхо крепче прижимает Джисона к своей груди и вдыхает носом аромат лимона и моря, который, кажется, постоянно витает над юношей. Сладкий фруктовый запах — это аромат геля для душа, но легкий свежий запах кажется естественным. Ему нравится. Джисон пахнет как Аар. Слушая сонное дыхание медбрата, он запечатлевает этот запах в своей памяти. Он не хочет его забывать. Как не хочет забывать и ночь, которую они только что провели вместе.        Сердце сжимается в груди, и он проводит рукой по ложбинке между талией и круглой попкой. Кончики пальцев обводят контуры тела младшего и выделяют для них особое место в своем сознании. Каждая впадинка, изгиб и ямочка — образ, который он может описать с идеальной точностью.        Жизнь не подготовила его к встрече с Джисоном. Ни его имеющийся опыт, ни предыдущие любовники не могут сравниться с той страстью и огнем, которые он испытывает при прикосновении к сирене. Благословением и одновременно проклятием стало то, что их сексуальная совместимость оказалась даже лучше, чем он ожидал. Мужчина, казалось бы, создан руками Вселенной для того, чтобы Минхо его боготворил.        Секс с Джисоном опасен, как он и предполагал. Его рот уже пристрастился к вкусу кожи этого человека... его смазки. В ушах все еще звенят звуки захлебывающихся рыданий и отчаянных нуждающихся всхлипов. Его взгляд уже привык к раскрасневшейся груди и залитым слезами щекам. Джисон — идеальное сочетание вспыльчивости и покорности. Идеальная пара для него, созданная судьбой, чтобы жить за тысячи километров друг от друга.       Советовать ему не обращать внимания на обстоятельства, сложившиеся вокруг их отношений, было блефом. Ложная бравада с его стороны, потому что все его мысли постоянно были устремлены в будущее. Будущее, в котором им придется расстаться. После того как, наконец-то, в его руках оказался этот мужчина, он еще больше, чем когда-либо, испытывает противоречия. Потребовалась всего одна ночь, размытое время, пронизанное общими вздохами и обжигающими прикосновениями, и он знает, что ему этого недостаточно.       Как он сможет теперь уехать? Впрочем, как он сможет остаться?       «Чану пришлось принять такое же решение....» — фраза Сынмина, сказанная на прошлой неделе, приобрела новый смысл. Тогда он точно знал, на что намекает младший, но осознание того, что ему предстоит принять такое же решение, делает сложной задачей сдерживание обиды, которую он лелеял годами.       Рациональная сторона его мозга воевала с эмоциями с того самого момента, как он открыл глаза и увидел рядом с собой расслабленное лицо Джисона, дремлющего возле него. Мягкие черты его лица в окружении белокурых локонов — это именно то, о чем он может мечтать, просыпаясь каждый день. Глупо привязываться к кому-то так быстро, он знает это. Даже малейшие раздумья о том, стоит ли уезжать, — это предательство всего, что он думает о любви и о своих целях в жизни. Но в тот момент, когда их губы соприкоснулись, он понял, что прижать Джисона к себе даже один раз — это уже слишком, но даже если бы он мог сделать это тысячу раз, этого никогда не было бы достаточно.       Тихий вздох вырывается из парня в его объятиях, и он утыкается лицом в шею Джисона. Тело рядом с ним напрягается, после чего расслабляется. Глубокий стон, за которым следуют вялые потягивания, и Джисон поворачивается к нему лицом. Сладкая сонная улыбка младшего — это приглашение, и к черту утреннее дыхание, он наклоняется и оставляет целомудренный поцелуй на розовых губах.        — Доброе утро.        Прижимаясь ближе, Джисон утыкается носом в его грудь:        — Утро...        — Ты хорошо спал?        — Ямрпфнигок...        Рассмеявшись, Минхо отклоняется назад:        — Прости. Я не умею говорить на языке мычания. Что это было?        Закатив глаза, Джисон бросает на него недовольный взгляд:        — Я сказал... Я спал нормально. Хотя мне потребовалось время, чтобы заснуть.        — Почему? Руки болели? — Минхо с обеспокоенным видом подносит запястье мужчины к своему рту. Проведя губами по темнеющим синякам, он улыбается румянцу, вспыхнувшему на лице юноши. — А может быть... — отпустив руку Джисона, Минхо спускается своей рукой ниже, пока его пальцы не обхватывают упругую ягодицу. — У тебя болело здесь? Я был слишком груб?        — Н-нет! — взволнованный младший пытается успокоить его чувство вины. — Ты был идеален, хён. Не так уж и груб... — опуская огромные глаза в редком проявлении застенчивости, Джисон отводит взгляд. — Мою тревожность спровоцировал сон в новом месте. Вот и все...       Притянув его к себе, он стирает то небольшое пространство, которое существовало между ними.        — В следующий раз мы можем остаться у тебя, — он слышит резкий вздох. — Если, конечно, это было не разовое событие? — ему физически больно думать о том, что все может закончиться именно здесь. Он ведь говорил, что ему нравится Минхо...       Джисон, качая головой, касается губами его груди.        — Не-а... С-следующий раз — это хорошо, и здесь тоже нормально. Все равно у меня дома беспорядок, — он выпрямляет спину и отклоняется назад, чтобы установить зрительный контакт. — Хотя... Могу я спросить тебя кое о чем?        — Спрашивай о чем угодно? — он серьезно. Джисон может спрашивать Минхо о чем угодно, и тот ответит. Ну... кроме одного вопроса, на который у него нет ответа...        — Ты имел в виду то, что сказал вчера вечером?       Сбитый с толку, его разум вертится вокруг сотни или около того комплиментов и пошлостей, которые он озвучил? Он имел в виду все из них...        — Мне нужно, чтобы ты выразился более конкретно. Я назвал твою маленькую тугую дырочку прелестной и имел это в виду, — пальцы скользят дальше, и он чувствует, как парень вздыхает, когда рука Минхо опускается и два пальца оказываются на его входе.       Закатив глаза, Джисон облизывает губы, голос звучит с придыханием:        — Не это, ммммм...        При надавливании, тугое колечко поддается, и кончик указательного пальца проникает внутрь.       Ладонь ложится на его плечо, сжимая, пока красавчик в его руках извивается.        — К-когда ты сказал, что я тебе нравлюсь.       Ах, это...        — Очень сильно, — шепчет он, и глаза Джисон распахиваются. — Прошлой ночью я сказал, что ты мне очень сильно нравишься, и да, я имел это в виду, — робкое выражение лица мужчины сменяется радостным, вместо надутых губ расцветает улыбка, и сердце Минхо замирает. Палец, которым он дразнил младшего, погружается глубже, скольжение облегчается внезапно появившейся смазкой. Это свидетельствует о том, что только что сказанные им слова произвели впечатление.        — Тебе нравится слышать это? — спрашивает он, добавляя второй палец. Джисон стонет, и тепло разливается в животе Минхо, его член оживает от звуков удовольствия мужчины. — Малыш, ты снова становишься мокрым и засасываешь меня, — он разводит пальцы, умирая и возносясь к небесам от хныканья Джисона и ощущения теплой жидкости, стекающей по его запястью. — Ты просто течешь... Это так охуенно горячо. Невероятно, — колечко мышц вокруг него сжимается, и дыхание мужчины учащается.        — Мин? Т-ты правда не знал, что омеги намокают? Как? Я думал, вы с Сонхва...        Рука Минхо застывает на месте, и он легонько целует парня в лоб. Он был близок к тому, чтобы добавить третий палец, и предпочел бы ответить на этот вопрос в другое время, но он сказал, что тот может спрашивать его о чем угодно.        — Да, но он всегда подготавливал себя сам. Мне казалось странным, что он не позволяет мне этого делать, но я решил, что он просто предпочитает это делать сам.        Напрягшись, Джисон поднимает на него глаза, моргая десятки раз.        — На самом деле, это довольно гениально с его стороны...        — Заткнись... — оттолкнувшись от кровати, Минхо переворачивает сирену на спину, располагаясь между его загорелых ног. Губы нависают над губами Джисона, и он чувствует, как тот хватает воздух, когда пальцы касаются его простаты. — Сосредоточься на мне.        — Аахххх!        Он массирует комочек нервов, отчего ноги по обе стороны от его бедер начинают дрожать, и он готов поклясться на библии, что нет ничего прекраснее зрелища, когда мужчина под ним трепещет и пытается вздохнуть.        — Мин...        — Вот так, малыш... — двигаясь назад, он высвобождает руку, и комнату заполняет жалобный скулеж. Тонкие ниточки смазки тянутся между его пальцами и сочащимся влагой входом, который они покинули.        — П-пожалуйста...       Блядь, он мог бы часами слушать мольбы Джисона. Мягкие вздохи и громкие крики мужчины — это именно то, к чему тянется его душа. Ладонь скользит по задней поверхности бедра, и младший вскрикивает, когда он подхватывает Джисона под колени и приподнимает. Перегнув его пополам, он поднимает задницу Джисона вверх, направляя ее к своему рту.        — Я буду вылизывать твою задницу до тех пор, пока единственным словом, которое ты сможешь произнести, не станет мое имя.        — О Боже...        Наклонившись вперед, он пробует его на вкус, чувствуя, что от его слов еще больше смазки вытекает из подрагивающего входа под его губами. Высунув язык, он лижет розовый ободок, чувствуя, как дрожат ноги Джисона в его руках.        — Минхо! Блядь!!!        Крик раздается в тот момент, когда он проникает внутрь, и сирена задыхается. Хрипло застонав, он отдается процессу. Смазка покрывает его подбородок и щеки, пока он втягивает и вылизывает тугие мышцы. Римминг никогда не был для него любимым видом прелюдии, но когда он делает это с Джисоном, то чувствует, что может заниматься этим часами и ему не надоест. Мужчина под ним извивается и бьет по матрасу, когда он проникает в него сильнее, проводит языком по кругу и царапает зубами чувствительные нервы. Биология сирены умопомрачительна, и он думает, что это самое близкое к вылизыванию киски, что когда-либо испытает его гомосексуальная сущность.        — Мин... — колечко вокруг его языка сжимается, а пальцы запутываются в его волосах, дергая за пряди. В таком положении Джисон почти ничего не может контролировать, но все же пытается. Он покачивает бедрами, отчего язык Минхо проникает глубже, и они оба стонут. Его член охренительно твердый, кажется, что он вот-вот взорвется, и терпение, проявленное накануне, заканчивается. Ему нужно погрузиться в тепло младшего. Нужно почувствовать, как восхитительно сжимается его задница, принимая его, и как до боли впиваются ногти в его спину.        Оторвавшись от него, он опускает бедра Джисона обратно на кровать, и тот, широко раскрыв глаза, с вожделением смотрит, как он отбрасывает в сторону опутавшие их простыни. Подавшись вперед на коленях, он подавляет стон, когда проводит рукой по своему члену. Остатки смазки на его пальцах облегчают скольжение и заставляют его еще сильнее жаждать оказаться внутри этого красивого мужчины. Левой рукой он подталкивает колено Джисона к его груди, открывая себе полный доступ к мокрой дырочке, которая взывает к нему.        Дыхание становится прерывистым, грудь Джисона вздымается, когда он пристраивается к нему.        — Минхо... нам нужен... мммфхх.... — слова обрываются, душат его, когда Минхо толкается вперед. Головка члена раздвигает тугое колечко, и белый шум заполняет его уши. Давление, окутывающее его, сжимает, как тиски, когда он погружается все глубже, сантиметр за сантиметром.        — Блядь, Сон-а, в теб...        **БАМ!**        Звук ударов по стеклу заставляет их обоих подпрыгнуть.       — АА! Мои глаза!       — Бинни, подвинься! Что там... ах, блядь, да! Сони заполучил в себя член!        Схватив простынь, Минхо накрывает Джисона, пока Феликс и Чанбин заглядывают в дом с террасы.        — Какого хуя вы двое делаете?! — взбешенный он вздрагивает, когда Джисон выбирается из-под него. Тепло, обволакивающее его член, исчезает, а возбуждение, сохраняющее его твердость, превращается в ярость. — Проклятье! — обмотав простыню вокруг себя, он бросается к двери и распахивает ее настежь. — Неужели здесь нет такого понятия, как приватность?! Что вы...        Протиснувшись внутрь, Феликс бежит мимо Минхо к Джисону.        — Простите, но Хёнджин рожает!        Ярость мгновенно остывает, и Минхо успокаивается, направляясь к комоду.        — Что произошло и когда? — бросив футболку и шорты в сторону Джисона, он натягивает боксеры.        — У него отошли воды несколько минут назад, — вышагивая по комнате, Феликс кажется близок к панике. — Мы с Бином зашли в гости на завтрак, и он пожаловался, что у него болит живот, и никак не мог устроиться удобно. Он встал, чтобы перебраться на диван, и в следующее мгновение мы увидели лужу на полу, а он скорчился от боли.        Чанбин обнимает мужа, заставляя его оставаться на месте.        — Все в порядке, Ликс, — эти слова должны были утешить его, но на лице мужчины проступает страх. Его глаза наполняются беспокойством, когда он смотрит на Минхо. — Мы сразу же примчались сюда, а Чан отправился в клинику вместе с Джинни.        Минхо переходит в рабочий режим и пытается успокоить обоих.        — Отлично. Дальше мы с Джисоном сами разберемся. Молодцы, что пришли за нами. Мне нужно, чтобы вы пошли и все рассказали Сынмину и Чонину, — повернувшись к Джисону, он подавляет в себе волну собственнических чувств, возникших при виде мужчины в его одежде. — Медбрат Хан. Пойдем, примем роды.

***

       — БЛЯЯЯЯЯЯЯЯЯДЬ!!!        — Ты отлично справляешься, Хёнджин. Сделай глубокий вдох и потужься еще раз вместе со мной.        — Ааааххааааммм!        Находясь по локоть в воде, Минхо переводит взгляд на монитор, измеряющий жизненные показатели сирены. Пульс мужчины учащается с каждой потугой. Рядом с ванной Джисон поглаживает плечо своего друга, и обеспокоенно морщит лоб.        — Давай, малыш, — держа Хёнджина за правую руку, Чан обливается потом. Желая оказать поддержку, старший вызвался быть своеобразным стресс-мячом для своего рожающего мужа. Это была критическая ошибка, так как фиолетовый оттенок его пальцев вызывает у Минхо опасения, что Хёнджин мог что-нибудь сломать.        — На хуй тебя и твой е-ебучий член! Это т-твоя вина! — он стискивает зубы, и вены на шее Хёнджина вздуваются от напряжения. Лицо Чана теряет цвет, и если бы Минхо не был сосредоточен на десятке других вещей, он бы рассмеялся. Он испытывает огромное сочувствие к сирене. Парень рожает уже несколько часов, а согласно записям в журналах доктора Бэ, процесс родов у омеги такой же, как у человека. Без эпидуральной анестезии Хёнджин переживает каждую секунду этой боли, а его сознание сосредоточено только на схватках и потугах.        Посмотрев вниз, Минхо вставляет два пальца в щель родового канала, образовавшуюся в хвосте Хёнджина. Биологически сирены больше похожи на дельфинов и водных млекопитающих, чем на рыб, и если не думать об этом слишком много, то можно представить, что он рожает обычного человеческого ребенка. Он проталкивает пальцы глубже, касаясь шейки матки сирены, и нащупывает макушку ребенка.        — Ты почти справился, Хёнджин. Я чувствую головку. Еще немного потужиться, и он появится на свет.        — Черт, черт, ЧЕРТ!        Еще одна сильная потуга от Хёнджина, и Минхо чувствует момент, когда головка проходит через отверстие в шейке матки.        — Ты справишься... давай.        — Джинни! Ты сможешь! — подбадривают Феликс и Чонин с противоположной стороны ширмы, которую они установили рядом с ванной.        Хёнджин с красным лицом и вздымающейся грудью хнычет, запрокинув голову.        — П-пиздец! Я больше никогда на такое не соглашусь!        — Джинни, ты сможешь, — шепчет Джисон, пристально глядя на монитор. Его глаза ловят каждое колебание пульса сирены и изменение показателей давления.        — Я вижу голову! Сынмин, приготовься, — проводя пальцами вокруг черепа ребенка, Минхо чувствует, как плечо младенца проталкивается наружу. — Давай, Хёнджин! Еще раз потужься!        — АААА!        С финальным рывком появляется крошечное тельце. Подхватив младенца на руки, Минхо замирает, и мир вокруг него начинает вращаться: вместо ножек у младенца, лежащего у него на руках, потрясающий темно-синий плавник.        — О Боже!        — Это омега! — громкий крик Джисона раздается рядом с ним, за ним следует хор одобрительных возгласов, и Минхо, растерянно моргая, замечает его. Вокруг бедер малыша на стыке кожи и чешуи виднеется тоненький волнистый хвостовой плавник.        — Мой малыш... — жемчужинки плюхаются в ванну, в то время как Хёнджин смотрит на крошечное тельце, лежащее у него на груди. — Чанни, посмотри, что мы сотворили.        — Я... я не... — срывающимся от волнения голосом говорит Чан, прижимаясь к бортику ванны. Бледный, с полными слез глазами он качает головой. — Я не могу в это поверить, — протянув руку, он проводит дрожащими пальцами по морщинистой макушке, покрытой темными волосами.        Залитые слезами глаза встречаются с глазами Минхо, и в этот момент он чувствует все. Счастье Чана и его невысказанные слова, извинения, которые он отказывался слышать, и благодарность, которую не передать никакими словами. Связь, которая связывала их когда-то, и новые воспоминания, возникшие сегодня. Он даже вообразить не мог, какой он сделал подарок и какую услугу оказал другому. В глазах Минхо нарастает напряжение, и он, тряхнув головой, прогоняет это чувство.        — Медбрат Хан. Теперь...        — Ааахх! — пронзительный крик разносится по комнате, и Хёнджин начинает барахтаться в воде, окружавшей его. — Б-больно! — на кардиомониторе раздается писк, и, посмотрев вниз, у Минхо замирает сердце. Белоснежный хвост сирены стал кроваво-красным.        — Сынмин! Возьми ребенка!        Подскочив, Сынмин выхватывает младенца из рук Хёнджина, и сирена всхлипывает.        — Н-нет-нет-нет... отдай обратно!        Не обращая внимания на просьбы, Минхо кричит:        — Хёнджин, тебе нужно опять потужиться. Это произошло из-за отслоения плаценты, — в его организме бурлит адреналин, а пульс стучит в ушах. Крови слишком много.        — Ахааа! — держась за металлическую ванну, сирена тужится, и через два вдоха ванна наполняется кровью.        — Черт! — протянув руку, он чувствует, как выходит послед, как раз в тот момент, когда звуковые сигналы кардиомонитора учащаются. Подняв взгляд, он видит, что давление у мужчины резко падает. — Хёнджин! Мне нужно, чтобы ты сейчас же поменялся обратно! — краска исчезает с его лица, и сирена закатывает глаза.        — Джинни! — Чан с криком бросается вперед, хватая мужчину за плечи. — Детка, пожалуйста, пожалуйста, изменись! Минхо нужно, чтобы ты изменился!        — Чанбин, уведи отсюда Чана! — давление падает, монитор пищит в экстренном режиме, экран мигает красным, в то время как жизненные показатели сирены начинают падать. Переместившись в сторону ванны, Минхо фиксирует обмякшую шею мужчины. — Хёнджин! Мне нужно, чтобы ты немедленно изменился! Я должен прооперировать тебя!        Глаза блондина закрываются, брови хмурятся, прежде чем он издает болезненный стон. Вода в ванне начала колыхаться, когда хвост сирены трансформируется, разделяясь на две части и превращаясь в плоть.        — Джисон! Тащи реанимационную тележку и пакеты с кровью! — заползая в ванну, Минхо подхватывает слабое тело Хёнджина на руки. Поднимая, он переносит его на операционный стол, оставляя за собой след из крови и воды. — Оставайся со мной! — приказ звучит как молитва. — Давай...        Опустив его на стол, он оборачивается и видит, как Чан обмякает в объятиях Чанбина. Лицо старшего искажено горем, и он плачет:        — Я не могу его потерять, я не могу его потерять....        Сняв перчатки и халат, он достает сменную одежду из стопки, которую они приготовили на наихудший вариант развития событий. Он надеялся, что она им не понадобится. С другой стороны ширмы доносится тихий плач младенца, и он дает себе невысказанное обещание. Несмотря ни на что, он спасет Хёнджина. Неудача — недопустимый вариант.        — Хён... — подбежав к нему, Джисон подвешивает пакет с кровью.        Благодаря многолетнему опыту Минхо за считанные секунды ставит капельницу:        — Вводи анестезию и погружай его в наркоз.        Слабо кивнув, Джисон перемещается к краю стола, его руки дрожат, пока он разбирается с заранее приготовленными инструментами.        — Джисон, — подняв голову, медбрат в панике ловит его взгляд... — Все будет хорошо. Я не дам ему умереть.        Обещание слетает с его губ в тот самый момент, когда кардиомонитор переходит на единый звуковой сигнал. Долгий монотонный сигнал сопровождается истошным криком Чана, смешанным со слабым плачем новорожденного.

***

       Минхо глубоко вздыхает, когда за ним захлопывается дверь в операционную. Все болит. В висках пульсирует головная боль, поясница и ступни ноют от многочасового стояния на жестком кафеле. Взяв себя в руки, он направляется по короткому коридору в холл клиники. Это всегда было его самой нелюбимой частью. Независимо от того, хорошие новости он сообщает или плохие, общаться с близкими своих пациентов очень тяжело. Их жизнь застывает во времени, пока они ждут, что будет дальше... облегчение или полное горе.        Повернув за угол, у него щемит в груди при виде развернувшейся перед ним сцены. Группа друзей, собравшихся в небольшой круг, окружает Чана. Старший покачивается взад-вперед в объятиях Чанбина, а Феликс и Чонин шепчут ему слова поддержки. У него не было другого выбора, кроме как выставить группу из операционной. Из-за рыданий Чана и стресса, вызванного операцией, он не мог сосредоточиться. Слыша, как его лучший друг умоляет Хёнджина сражаться, он был близок к тому, чтобы сломаться.        Изломанного загнанного взгляда Чана достаточно, чтобы разорвать его сердце. Это взгляд человека, который не знает, будет ли день рождения его ребенка лучшим днем в его жизни или худшим. В юности он больше всего на свете хотел, чтобы этот человек был счастлив. Чан нашел свое счастье на Ааре и тем самым вызвал обиду Минхо. Он сомневался, была ли его любовь к старшему по-настоящему безусловной. Чан бросил его... но и Минхо тоже не справился.        Прочистив горло, он привлекает их внимание. Проглотив свои эмоции, он улыбается:        — Это было непросто, но состояние Хёнджина стабильно.        Коллективный вздох облегчения пронесся по группе, и в мгновение ока Чан бросается к нему. Стальные руки сжимают Минхо в объятиях, и он оказывается прижатым к груди мужчины. Плечи старшего трясутся от рыданий.        — Спасибо... Мин. Спасибо тебе. Я... я не могу... я не знаю, что бы я делал без тебя.        Отвечая на объятия, он сохраняет молчание. Если бы Минхо не приехал на Аар... если бы Чан не написал ему письмо и не солгал... Хёнджин умер бы при родах. Тайна острова и местных жителей была бы ему неизвестна. Он бы никогда не встретил Джисона, не увидел бы улыбку медбрата и не обнял бы его. Гнев, который он мертвой хваткой держал в себе несколько недель, медленно превращается в воздушную пелену. Его пальцы сжимают уже не крепкую твердь, а тонкую дымку.        На секунду прижав его к себе сильнее, он хлопает Чана по спине, прежде чем отойти. Им нужно поговорить, но не сейчас.        — Он должен скоро очнуться. Подожди несколько минут, пока мы устроим его поудобнее, а потом можешь заходить. Когда отделилась плацента, она разорвала слизистую оболочку матки, что привело к внутреннему кровотечению. Мне удалось зашить повреждения, но при любой операции есть риск заражения. Я оставлю его в клинике на несколько дней для наблюдения, а после этого буду навещать его дома.        Вытирая глаза, Чан кивает:        — Спасибо.        — Как ребенок?        Уголок рта Чана растягивается в неуверенной улыбке.        — Прекрасно. Она красавица.        — Она? — чувство, которому Минхо не может дать названия, оседает у него между ребрами. Тепло, которого раньше там не было. Чан — отец... его друг. Человек, с которым он провел бесконечное количество бессонных ночей, отрываясь на студенческих вечеринках. Друг, с которым он смеялся до слез. Человек, которого он считал ближе, чем просто брат... Это нереальное чувство. После долгих лет разлуки они снова вместе, чтобы отпраздновать рождение ребенка, о котором никто из них не мог и подумать в юности.        — П-после того, как ты начал оперировать Хёнджина, я... — Чан делает слабый вдох, его губы дрожат. — ...Я не мог... Я был так расстроен, что забыл... — слезы скатываются по лицу мужчины, и Минхо не может не обнять его еще раз. Дрожащий Чан прижимается к нему, и мокрая щека старшего ложится ему на ключицу. — Я забыл о ребенке, — Чан всхлипывает еще сильнее, и все его тело содрогается. Дрожь передается Минхо, и он чувствует, как она пробирает его до костей.        В глазах нарастает давящее чувство, и он крепче прижимает его к себе. Он уже видел, как Чан плачет. Обнимал его в прошлом, когда любовники уходили или когда его страхи становились слишком тяжелыми, чтобы нести их в одиночку. Но такого он еще никогда не видел и не слышал. Таких душераздирающих стенаний человека, который думал, что его миру пришел конец.        — Мне страшно, Мин...        Шепот Чана касается его горла, и одинокая слеза прорывается сквозь контроль Минхо, просачиваясь на свободу.        — Я забыл о своей дочери, потому что все, о чем я мог думать, — это о том, что больше никогда не услышу, как Джинни произносит мое имя. Что я никогда не увижу его улыбку и не услышу, как он напевает, рисуя. Я... я злился. Сердился, потому что он так сильно хотел ребенка, а теперь его собираются у меня отнять. Блядь! Сынмин принес ее ко мне, а я никак не мог успокоиться, чтобы покормить ее. Я уже хреновый отец и...        — Хён... — зная, что старший начинает накручивать себя, Минхо прерывает его. — ... Сделай глубокий вдох. С Хёнджином все в порядке, и с ребенком все хорошо, — проведя рукой по темным кудрям Чана, он чувствует, как тот расслабляется. — Ты не хреновый отец, и если Хёнджин услышит, что ты так говоришь, он надерет тебе задницу. Любой на твоем месте отреагировал бы так же.        Шмыгнув носом, Чан слабо кивает.        — Говоришь, Сынмин покормил ее? Где она?        — Вот, прошу... — подойдя к ним, Сынмин протягивает Минхо младенца, завернутого в мягкое одеяльце. — Она съела восемьдесят граммов молочной смеси и с тех пор спит.        — Хорошо, это то, что я и надеялся услышать, — вблизи он замечает сходство малышки с ее родителями. Крупный нос Чана и губы Хёнджина — прекрасное сочетание. Взяв ладонь Чана, он перекладывает младенца в руки старшего. — Ей нужно почувствовать связь с тобой, а когда Хёнджин проснется, им нужно будет побыть вместе. После этого я возьму ее для некоторых проверок.        Прогресс, которого добился Чан в контроле над своими эмоциями, рушится, когда он прижимает к себе дочь. Мужчина выглядит потерянным, по его щекам катятся крупные слезы, а на лице смесь благоговения и шока.        — Дайте мне минуту, чтобы переместить Хенджина в палату, и вы все сможете войти.        Оставив группу умиляться ребенку, Минхо возвращается в операционную, чувствуя себя потрясенным. Он никогда не видел его таким... но, возможно, он никогда не видел, чтобы тот был по-настоящему влюблен. В колледже Чану пару раз разбивали сердце, но та невыразимая боль и душевная опустошенность, что нахлынула на него, когда сердце Хёнджина остановилось, поразила до глубины души.        Это заставило его усомниться в собственных прошлых отношениях. Если быть честным, он не может сказать, что когда-либо испытывал к другому столь сильные чувства. Является ли такая любовь уникальной для Чана и Хёнджина или же это нечто, что он сможет найти и для себя?        Вернувшись в операционную, он замирает на месте. На операционном столе лежит все еще спящий Хёнджин, а по другую сторону от него — Джисон. Он сидит отвернувшись, но Минхо видит, как вздрагивают плечи медбрата, и слышит приглушенный плач.        — Сон-а?        Застигнутый врасплох блондин встревоженно вскрикивает и поворачивает голову в тот момент, когда Минхо заходит внутрь. Опухшие глаза и дрожащие губы обращены к нему, и его сердце падает вниз.        — Эй... что случилось? — пройдя по выложенному кафелем полу, он притягивает младшего к себе, вытирая большим пальцем его слезы.        — П-прости, н-но я не могу перестать трястись и...и плакать...        Пробегая руками по дрожащей спине, он прижимается к шее Джисона, шепча слова поддержки.        — Вдыхай, считая до шести, а затем задержи дыхание. Все хорошо, Сони. С Джинни все в порядке, и ребенок здоров.        Покачав головой, Джисон издает сдавленный смешок:        — Благодаря тебе. Я... я был в растерянности и запаниковал. Джинни истекал кровью, и если бы тебя не было здесь, о-он бы...        — Прекрати. Джисон, малыш, пожалуйста, — приподняв лицо медбрата, Минхо обводит пальцами мягкий изгиб его щеки. На ресницах мужчины застыли капли слез, и он выглядит таким мягким. — То, что могло случиться, не имеет значения, и я не смог бы сделать этого без тебя. Мы оперировали твоего лучшего друга, и, даже будучи эмоционально подорванным, ты справился с работой сразу трех медсестер. Вся моя команда в Тэгу не так эффективна, как ты. Дай себе передышку. Тебе можно плакать, но не нужно корить себя.        Наклонившись, он оставляет нежно поцелуй на губах Джисона.        — Ты замечательный медбрат.        Руки сжимают переднюю часть его формы, притягивая Минхо ближе, прежде чем он успевает отстраниться.        — Хён... ммм...        Соединив губы, он пробует на вкус слова, которые Джисон не мог произнести вслух. Его страхи, его благодарность. Насколько бы стрессовыми ни были роды и операция для Минхо, для другого они наверняка были вдвое тяжелее. Переплетаясь языками, он чувствует, как исчезают последние остатки его тревоги. Тело младшего обмякает в его объятиях, и Минхо обхватывает ладонями его лицо, глотая его тихие вздохи.        — Ох, блядь. Я умер, и это ад... — хриплый и неуверенный голос Хёнджина заставляет их отпрянуть друг от друга.        — Хёнджин! — бросившись к другу, Джисон издает прерывистый всхлип, хватая сирену за руку.        С трудом удерживая веки открытыми, Хёнджин переводит взгляд с друга на Минхо:        — Не надо останавливаться из-за меня. Но разве поцелуи на глазах у пациента не нарушают какой-нибудь медицинский кодекс?        Не чувствуя стыда, Минхо игнорирует это остроумное замечание. Не зря же эти двое — лучшие друзья. Подойдя к столу, Минхо поправляет хирургическое покрывало, чтобы сирена была полностью укрыта.        — Ты будешь чувствовать себя вялым, когда действие анестезии закончится. Давай перенесем тебя на кровать в свободной смотровой комнате.        Погладив Джисона по макушке, Хёнджин слабо улыбается:        — Уходишь от ответа... Мне нравится. Может быть, в следующий раз ты переместишь меня, прежде чем начать пожирать лицо моего друга?        Джисон смеется, сильно покраснев:        — Заткнись. Твоя драматичная задница чуть не умерла, а ты, очнувшись всего минуту назад, уже несешь всякую хрень.        Сбитый с толку Хёнджин смотрит на Минхо в поисках объяснений:        — Что случилось?        — Когда отошла плацента, она разорвала слизистую оболочку твоей матки. Из-за внутреннего кровотечения у тебя упало давление, и произошла остановка сердца. Я вернул тебя и смог устранить повреждения. Однако... — нахмурившись, Минхо колеблется. — Я не рекомендую вам с Чаном пытаться завести второго ребенка. После того как ты восстановишься, у тебя останутся внутренние рубцы, и я не уверен, что ты вновь сможешь доносить ребенка до срока.        Хёнджин слабо кивает, и на его губах появляется грустная улыбка:        — Ничего страшного. Я лишь хотел одного... и спасибо, что спас мне жизнь. Где Чан и ребенок?        — С беспокойством ждут в холле. Давай переложим тебя, и ты сможешь их увидеть. Ты готов?        Оставляя поцелуй на костяшках пальцев Джисона, Хёнджин улыбается:        — Ага... да, я готов.