Балерина

      — На всяком месте можно молиться, потому что Бог наш есть везде.       Так он говорил всегда. В утреню, обедню и вечерню — при каждой встрече, оканчивающейся мягкими улыбками. Напоминал, что Отче не сосредоточен лишь в выбеленных стенах, алтаре и заснеженных куполах. Бог был везде.              И даже там, где чествовали дьявола в человеческом обличии — в запертых лабораториях, стерильных секционных и тёмных кабинетах, пропитанных вонью правительственных секретов. Перед обрушением базы Лэйн чувствовала немой укор так явно, словно по коже водили иглой. Мягко, с большим наклоном, не причиняя вреда. Его милосердие губило её. Развязывало руки и призывало просыпать под ноги дорожку из стёртых костей да зубов ещё раз, пока наказание не явится ударом молнии в макушку.       Отец Авраам начинал молебны одинаково. Со знакомых слов, которые Лэйн произносила шёпотом, не меняя интонации. Сохраняя в голосе трепет и искренность, держа в уме благодарность и в сердце своём плодя смирение, она оставалась до самого конца служения. Не потому что того требовали негласные правила. Как только Авраам отпускал жителей, тело её снедал душевный покой. Иссыхала кровожадная пучина, образовавшаяся в ней, кажется, вместе с разломом. Затихали постоянные голоса в голове, требовавшие чьей-нибудь тоски или боли. Всё в Лэйн разом исчезало. Кроме жажды к жизни.       — Помните об этом всякий раз, когда церковь будет для вас далека. Отче наш примет вашу скорбь, сострадание и любовь одинаково и здесь, и в вашей скромной обители. Обращайтесь к нему. Обращайтесь разумно, — повторил твёрдо Авраам, подняв руку над деревянным престолом.       Вкрадчивый тон жителей заполонил помещение. Лэйн приоткрыла правый глаз, не переставая читать молитву. Кира молчала, сложив ладони лодочкой у подбородка. Её вера помещалась в коротких пальцах рук, украшенных невзрачными тонкими кольцами. Она не требовала громкости и демонстраций, прячась неиссякаемым огнём внутри. Лэйн ни разу не видела дым от него. Лишь снопы искр, быстро гаснувших при двояком разочаровании в людях.       Словно почувствовав, Кира смело раскрыла веки, тут же встречаясь взглядом с Лэйн. Им было, что обсудить. Немые вопросы пронизывали каждый вдох и выдох. Лэйн едва заметно покачала головой, когда Кира взглянула на генерала.       — Как его зовут? — безмолвно высекла губами она.       Если бы только Лэйн могла рассказать.       Память её впечатала в себя не его. Не совсем. То было мёртвое, лишённое человечности и замкнувшееся на обезличенном. Как выстрел, который прогремел рядом, не задев.       Он сидел у другого конца скамьи с руками, скрещёнными на груди; с глазами, полными скуки; с сердцем, никогда не познающим любви Господа. Его присутствие затмевало лучи надежды. Военные, как правило, топтали их вместе с бездыханными телами. Но раз ни отец Авраам, ни Отче не воспротивились его появлению в Роткове, значит есть в нём хоть что-то… светлое. Пусть и погребённое в темнице души.       — Зачем вы остались, если не верите? — вопросила Лэйн, стараясь звучать тише.       Её не оскорблял его силуэт рядом. Не довелось стать божьей дочерью для такого. Скептикам вроде него полагалось плеваться у западного входа, бранить служение за бокалом спиртного. Но не сидеть молчаливой тенью в первом ряду и проникаться голосом Отца Авраама, играя роль кроткого послушника.       — За тем же, за чем и вы, Лэйн, — он прислонился к скамье, мельком покосившись на неё. — Все мы сначала убиваем, а потом молимся.       Спустившись со ступеней, Авраам приблизился к ним. Одна из любимых частей молебны закончилась на его ответе. На том, что подошло бы подвальным кабакам, недопитым рюмкам и потушенным наспех сигаретам. Ложь не терпела светлых витражей, подметённых полов и накрахмаленных фартучков на церковных платьях. В конце концов, она не терпела долгое молчание в ответ.       — Сегодня ваше право просить у Господа Бога, Лэйн, — Отец Авраам утешительно коснулся её плеча и оглядел воодушевлённых прихожан. — Мы последуем за вами. Только ведите.       Обычно кто-то из сестёр желал хлеба на столе и чистой воды в колодцах, словно за чуть более дорогую вещь Бог взял бы плату кровью. Никто, кроме Авраама, не заходил дальше скудного рациона и не просил чего-то более личного. Более сакрального для собственной души. А жители кивали одобрительно, взбудораженно молились, словно для них вся жизнь ныне заключалась в пшеничной корке и подогретой воде в стакане.       И сквозило это лицемерием. Потому как ни один из них в разговорах за церковью не упоминал ни хлеб, ни воду. Вместо них хотели койку пошире и сигареты покрепче. То, что действительно спасало от беды.       Лэйн начала замечать, как стала сбиваться в мыслях из-за него. Натянуто улыбнувшись святому отцу, она нервно подтянула белый воротничок, будто это движение хоть как-то могло вернуть собранность. Всё в ней болело о «Сибири». О тех низких серых стенах и потрескивающих лампах под потолком. Сквозь годы и расстояния её по-прежнему одолевал резкий запах инъекционных веществ, прожигавший слизистые при первом вдохе. Он въелся в стенки лёгких и не покидал. Стал такой же частью её организма, требовавшей собственного давления и кислорода.       Хлеб её бы не насытил. Лэйн повела плечом, высвобождаясь из хватки глупой иррациональности, просившей обратиться к Господу с единственной просьбой. Это бы убило её моментально. Не карой и не острыми взглядами прихожан, а пулей, вероятно, пятого калибра и со смещённым центром тяжести.       — Поступи, Господь, как ты хочешь. Ты лучше знаешь, кому что дать, — её голос растаял, потерял глубину, превратившись в бессвязную хрипотцу.       Желать было нечего. Не так подлежало звучать у самого алтаря, напитанного силой. Но иначе Лэйн не могла. Череп омывало мёртвыми образами, отдающими стерильностью, кровью поверх мягких кресел и жужжанием электрических приборов. Она хотела обратно. В ту пору, что билась в ней сердцем, сбывшимися мечтами и признанием сурового отца.       — И внемлет он вашим словам и мыслям, — отец Авраам впервые посмотрел на неё, как на равную. Не убирая руки с плеча.       Послевкусие его слов было таким, что захотелось отплеваться и промыть рот перекисью. Прихожане неизменчиво взмолились, последовав её пустым, размазанным по неискренности пожеланиям. Лэйн удивилась лишь интонации Авраама. Слишком… узнаваемой. Не будь на нём рясы и чёток, она бы так и разглядела в нём отца. Он говорил с ней так же, будто бы в каждом слоге пряталась тайна, которую Лэйн разгадывала спустя минут пять размышлений.       — Не забывайте, Лэйн, о любви его и прощении — Авраам опустил ладонь, отойдя на шаг. — И самое главное — верьте.       Она кивнула, скорее для вида, потому что о любви его ничего знать не хотела. Ей доставало веры, принимающей облики давно утерянных людей.       К тому же застрявшая в пересохшем горле совесть считала совсем иначе. И резала своей честностью её недосказанные речи, заставляя сполна захлёбываться чем-то вроде крови, но хуже. Ведь ложь не кровоточила. Она была пустой, бездонной и скользкой. Лэйн, кажется, переняла её черты неосознанно, как только въехала в Ротков с единственным чемоданом, заполненным книгами и запасными чернилами.       Не врала одному отцу. Для него не находилось убедительных версий, твёрдых взглядов и непоколебимой уверенности в себе. Он щёлкал её эмоции, как орешки с трухлявой скорлупой. Учил, как не рассыпаться при первом же допросе и подставлять ложные данные, превращая их в истину.       Пальцы рефлекторно коснулись лба, затем живота, втянутого от подскочившего напряжения в теле. Лэйн прошептала молитву снова, не отставая от прихожан и делая всё то же, что предписывали законы Божьи.       И похоже Бог был действительно слепым, потому что её церковь принимала как родное дитя, а Авраам продолжал наставлять на светлый путь, зная, что кроется за выглаженным фартуком. Она ничем не отличалась от генерала, однако, не прятавшегося за овечьей шкурой спасения ради. Её набожность была такой же, как и его пистолет — стреляла по необходимости и влекла за собой смерть.       Лэйн исподлобья взглянула на него, поборов один из нервных спазмов в сжатой ладони.       — Он вас сильно бережёт, — задумчиво протянул генерал, дождавшись, когда отец Авраам дойдёт до задних рядов.       — Ч-что? — растерявшись, переспросила Лэйн. Его голосу не требовались перезарядки, перерывы и глотки воды, чтобы звучать твёрдо и низко. Чтобы сокрушать её правду, роняя ту куда-то себе под ноги, как ничейный фантик от конфеты.       — Ещё немного и ткань вашего платья бы смялась. Вы не почувствовали? — спросил он беззаботно, но в голубых глазах рассыпалось едкое понимание. Оно бы просочилось в ноты его любопытства, но у генерала хватало сил звучать одинаково сухо при любой эмоции.       Она, нахмурившись, обернулась на Авраама, ласково говорящего с маленькой девочкой.       — Он со всеми такой, — глухо ответила Лэйн, не признав, что плечо горело и ныло от его широких пальцев.       — Тогда ещё интереснее, — хмыкнул мужчина, кивнув своим беззвучным убеждениям. — Одевайтесь и идите к выходу. У меня не так много времени, чтобы слушать одно и то же по несколько часов.       Резко подтянув к себе шинель, генерал поправил меховой воротник, прежде чем надеть её. Утренняя служба подходила к завершению, отчего Лэйн впервые ощущала отчаяние, впрыскивающееся в жилы вместе с суточной дозой обречённости. Она знала, чего хотел генерал, но последняя просьба отца стояла выше бога, не говоря уже о каком-то задании.       Ладонь нащупала неровности прохладной скамьи. Никто сегодня не пел. Дым сожжённых трав рассеивался под сводчатым потолком, напоминая поднятые в воздух пыль и мелкую цементную крошку при крушении «Сибири». Даже Донован, успешно покинувшая базу за полчаса до катастрофы, не могла похвастаться видами, которые запомнились Лэйн. Она свой счастливый билет вытянула в последние минуты. Воочию застала разгром и ударную волну взорвавшейся внутри подземных ходов бомбы.       Иногда Лэйн воспринимала случившееся одним большим сном в лихорадочном бреду. Но затем при пробуждении её стискивали холод и гуляющий по полу сквозняк, а сон больше не казался сном. Она… действительно была одной из тех, кого могли бы и распять на самодельном кресте в жертву Богу. Столько знала и закупорила в себе, что ни одна папка с пометкой «Секретно» не потягалась бы с ней в обширности закрытой информации.       И генерал это чувствовал. Потирал руки, готовясь вскрыть её, как очередной белый конверт, передаваемый правительственными агентами на заданиях.       Жаль только для того, чтобы вскрыть Лэйн, требовалось что-то помощнее огнестрела. То, что не водилось, у обычных людей.

***

      Ротков. Шесть дней назад.       Её приземлили в узкое кресло с искривлённой кожаной спинкой. Пошатывались ножки, скрипя от навалившегося на них веса. Она бы и не сдвинулась вовсе, чтобы ненароком не свалиться. Замёрзшее тело практически лишилось подвижности и естественного цвета, словно вся кровь осталась на заледенелых ступеньках перед главным входом.       Даже дыхание было… тихим. Медленным. Лёгким, видимо, хватало одного вдоха на десяток секунд. Или может дело состояло в том, что Лэйн не хотела знать, как будет пахнуть её смерть, и дышала по необходимости. Растягивая по слизистым один вдох как можно дольше.       В минуты ожидания её сразила бессознательная истерика, прорвавшаяся рваным хриплым смехом и неконтролируемой дрожью в пальцах. От тёплых слёз жгло щёки. Пока никто не мог этого заметить, она предалась безобразной слабости. Вытирала покрасневший и сопливый нос о дорогую шубу, размешивая в запахе стойких духов судорожный кашель. Утешая себя тем, что не существовало людей, не терявших и трети храбрости при виде заряженного ружья. Особенно, если оно целилось всю дорогу в них.       Гортань обдавало рвотным комом всякий раз, как она начинала думать о Кире, оставшейся совершенно одной. Неизвестность, нащупав разбитость, вгрызлась, донимая болезненными страхами. Лэйн не шелохнулась, когда царившее в комнате безмолвие испуганно подорвалось от приближающихся по коридору шагов. Её вырвало притупленным бессилием ещё в Роткове где-то между порогом театра и лестницей, запомнившей её чистые пуанты.       А сейчас оказалось выжатым всё оставшееся, что впиталось в затоптанный ковёр и перестало тяготить. Не сказать, что Лэйн полегчало настолько, что комнату, как и сознание, заволокло белёсой пеленой. Она просто… приноровилась. Кромка рассудка заговорила с ней тоном отца.       Он говорил о нём не раз.       Откуда-то знал, что шрам, задевавший верхнюю губу, был очередным протестом младшей сестры, ненавидящей его контроль.       Он упоминал генерала при семейных ужинах так часто, что Лэйн запомнила его за каких-то пару месяцев, кажется, познакомившись с ним задолго до встречи и зная наверняка, что угадает его любимый тип удушающего захвата лишь по одной походке.       Но сейчас, изнемогая от слабости, едва ли могла припомнить его имя. Не говоря уже о том, чтобы угадывать его любимые способы умерщвления. Будь отец жив, он разочарованно выдохнул бы, смерив дочь опустошённым взглядом. Лэйн никогда не внимала его предупреждениям со всей серьёзностью. Относилась так, точно обладала девятью жизнями вместо одной.       И её безалаберность, а может и недостаточное недоверие к миру отозвались в эту секунду скрипом проехавшегося по полу стула и ножом, приставленным к горлу. Не получилось даже сглотнуть. Лезвие вдавливалось глубже по мере того, как он узнавал.       Не могли светлые, спутанные ветром пряди, уродовать её так сильно, что хотелось бы их срезать или вырвать. Но у них получилось вести его из себя, потому что за прошедшие два месяца Дмитрий к ней ни разу не присмотрелся именно из-за них. На фотографии в пропуске её лицо обрамляли тёмные волосы, слегка завитые на концах. Ориентировка для всех была такая.       Кто бы мог подумать, что в такой глуши имелась краска для волос. И линзы со свежим сроком годности.       Он помахал перед её глазами сложенными листами бумаги. Если бы Лэйн не проплакала всё то время до его прихода, то, возможно, разглядела бы знакомые чёрные символы на шероховатых и вырванных страницах книги.       — У меня к тебе много вопросов.       Он не звучал злостно.       Скорее пренебрежительно, словно её присутствие привносило нестерпимое для него тепло. Лэйн отчуждённо всмотрелась в неровные и оборванные края, угадывая в них причину, по которой лезвие давило на шею. Будто бы для этого действительно могла быть причина.       Задев носком ножку другого стула, мужчина подтянул его к себе. После чего сел напротив, избавив её от необходимости дышать. Настолько близко находился, что Смерть больше не казалась безликим силуэтом в тёмном плаще.       Смерть могла бы быть и им. Тогда сказки о ней становились правдой. И глупцы, идущие на её зов, больше не выглядели глупцами.       — Что это? — осторожно спросила Лэйн.       — Неубедительно играешь, — процедил Дмитрий мгновенно, накидывая острию чуть больше глубины. Вспоротая кожа не болела так же, как и раньше. Лэйн почти не сморщилась, ощутив, как капля крови ползёт по ключице. — А я не настроен подыгрывать. У тебя здесь из выборов только правда.       Развернув бумаги, мужчина бросил их на её колени. И всё встало на свои места — стремительно, даже слишком, разнеслось осознанием по уму. Словно ошпарили кипятком. Настолько резко дёрнулась Лэйн, чуть не лишив себя жизни. Хотя зная наперёд чем всё обернётся, она бы не пожалела сил. Предсмертный хрип не мог быть хуже неизвестного будущего.       — А сколько фальши было. Невинный агнец в лапах кровожадных тварей, — мужчина качнул головой, избавляя себя от усмешки. Не к лицу ему было торжество. — А вышло всё совсем по-другому.       — Эти записи были найден…              — Довольно! — её голос утих в его крике. Горло жгло от нарастающей боли. Лэйн прикрыла глаза, справляясь с тошнотворной паникой. Её не убьют. Не так быстро. — Мне известно больше, чем ты себе представляешь, — прошипел он, опустив остриё ниже. Не из жалости и милосердия. А чтобы спёртый воздух гулял по её гортани.       Некто, кого Лэйн не видела, вошёл в комнату, прервав его речь. Названное писклявым девичьим голосом имя показалось знакомым. Лэйн вцепилась в него, разглядев, как дёрнулась рука… генерала и давление ослабло. От резкого вдоха запершило в горле. Она успела вытащить из кармана пальцы левой руки и расстегнуть пуговицы чёртовой шубы, душившей стойким запахом духов.       А после начался ад. Прелюдия к нему. Потому как человек напротив был в курсе, кажется всего, что пряталось под её кожей ежесекундно, боясь солнечного света. Лэйн и не подозревала, что от чьего-то взгляда действительно могло выворачивать. Он потрошил. Едва ли лезвие приносило столько беды, сколько приносили его голубые радужки, которые в отличие от её линз, были настоящими.       — Ты и профессор Донован числитесь единственными выжившими «Сибири», — Дмитрий сложил нож, методично протерев перед этим лезвие от её крови. — И мне очень интересно узнать, как так вышло, что ты удачно покинула базу за минут десять до взрыва. В день правительственного эксперимента, который был расписан по минутам до самого утра.       Лэйн осторожно коснулась кровоточащего пореза, не спеша отвечать.       — Мне нужен бинт, — посмотрев на запачканные подушечки пальцев, произнесла Лэйн. — Если кровь не остановить…       — Ни хрена клочок ткани не спасёт твоё положение, — грубо перебил её генерал, кивнув на смятые страницы. — При недавнем обыске мы нашли их у тебя. Объяснишься?       Её почти как ударной волной смело, вырвав связки, сухожилия и переломав все кости. Настолько больно было осознавать, что всё рушилось прямо перед носом. Неотступное служение в церкви, тихий образ жизни, неприметная внешность и даже пуанты, не уступающие в значимости ни одной реликвии — генерала не взяло ни одно из оправданий, тщательно придуманных задолго до его появления в Роткове.       Лэйн аккуратно стёрла сочащуюся кровь, думая о том, что он мог блефовать. Но нож, испробовавший несколько капель её жизни, не врал. Холодное оружие редко выступало за честность. Но этот случай был совершенно другим.       — Нашла в библиотеке. Выпало из книги, — задумавшись всего на миг, сказала Лэйн с явным замешательством.       Дмитрий замолк на каких-то пару секунд. А после дернулся вперёд, сжав её челюсть с такой силой, что ей почудился хруст, и маравшая корсет кровь стала последней проблемой в списке за сегодняшний вечер.       — Я неясно выразился, лаборант? — задал он вопрос, не обратив внимания на скрип её полуразвалившегося стула. — Я понимаю, тяжело признавать собственную глупость, но если тебе дорога свобода, ты заговоришь. Жизнь — самое крайнее, что я захочу отнять у тебя в случае твоего неповиновения.       Кресло всё же треснуло, когда Дмитрий оттолкнул её. Щепки впились в икры и колени. Лэйн чувствовала их не хуже собственного сердцебиения и застывшей на ключицах крови. Отпечаток, который он оставил ей, был таковым. Перемешанным с жёсткостью касаний и болью, рассыпавшейся в её теле как битое стекло.       Не помогало даже самовнушение. Не рядом с тем, кто едва не сломал её челюсть одним движением. Будто бы это было так просто. Ломать, не видя преград.       — Меня отпустили, потому что мой отец не допустил меня до испытаний, — отряхнув колени, выдавила Лэйн. — Он не хотел, чтобы я видела. Ни о каком заговоре не может и быть речи. По какой причине Донован покинула базу, я не знаю.       — Где «Книга Апокалипсиса»? — оставшись на своём месте, спросил Дмитрий. Это ей приходилось стоять, высыпая гордость, как обесценившуюся грош.       Она отвечать не торопилась. Не сводила настороженного взгляда с записей, вырванных отцом. Он передал их перед самым крушением. Осознал, какую ошибку допустили смертные в погоне за властью, что была им не под силу. Куда делась сама книга, Лэйн так и не узнала. Вероятно, лежала под многочисленными завалами вместе с расплющенным трупом отца, которого никогда не удастся по-настоящему похоронить.       Эти записи скрывались под несколькими слоями обоев с того самого момента, как Кира нашла Лэйн неподалёку от разлома. Три года. Целых три года спокойствия. Это было не совсем плохо. В конце концов, Лэйн научилась просыпаться без кошмаров и не сгибаться под тяжестью вины. Не переведи она то злополучное предсказание из книги, отец бы никогда не додумался воспользоваться кровью бессмертного.       Они бы продолжили жить как все. Не тая в себе преступлений.       — Не знаю, — прошептала Лэйн. Честность звучала неестественно. Окропляла язык горечью. — Я видела её в последний раз тем утром. Мне не дали продолжить перевод из-за приезда комиссии.       — Они знали о выдернутых страницах? — очередной вопрос, рвавший её заученные реплики за один миг.       Лэйн осторожно присела, ощущая, как шею стягивает спазмом. Замечая, стиснув челюсть, что нога генерала идеально вписывалась в траекторию для внезапного удара в её подбородок. Дополнительные дюймы расстояния ничего бы не решили.       Не в маленькой комнате, заставленной коробками и изжитой мебелью.       — Нет, — ответила Лэйн, глаз не отводя от его ног. — В содержании изначально их не хватало. Я прошерстила всю книгу раз десять, прежде чем поняла это. Я не врала, говоря про библиотеку.       — Ты очень хорошо спрятала свой клад, — не без удовольствия поддел Дмитрий, наклонившись вперёд. — Не сожгла, не выбросила, а оставила при себе, хотя оригинала давно нет на твоих руках. Что такого ценного в этих записях?       — Я не знаю, — сдавленно выдохнула Лэйн, мотнув головой в отрицании. — Я не переводила строчки. Не хотела больше связываться со всем, что было в «Сибири».              На мгновение ей показалось, что нога его дёрнулась. Она уже успела отскочить. Врезаться в башню коробок, свалившихся ей на голову. В вывалившихся предметах Лэйн мгновенно разглядела подшитые отчёты с громоздкой багровой печатью «Сибири» и «Адама». Те оставляли краску на ладонях, смывающуюся лишь со спиртом. Казалось, если насильно подставить правую руку Лэйн под микроскоп, то ещё можно было заметить красные линии в громадном количестве на витиеватых отпечатках.       Волна ужаса, последовавшая за узнаванием, чувствовалась не так явно, как паника. Как ступор, схвативший её в тиски от появления генерала.       Она накатывала постепенно. Омывала собою утаённую совесть. Сердце пострадало сильнее, не справившись с натиском… правды. На каких-то пару секунд перестало биться, отчего Лэйн замерла, уставившись в печати.       — Я спрятала записи у себя, потому что боялась, — нерешительно добавила Лэйн, ощутив, как молчание выжидающего генерала накаляло воздух. — Я была единственным человеком, который имел доступ к «Книге Апокалипсиса». Представьте, что произошло бы, попади эти страницы в руки не тем людям! Или существам.       Они уже оказались не в тех руках. С самого начала эксперимента. В секретном подвальном помещении под уцелевшей штаб-квартирой правительственного аппарата. Потрескавшейся обложки с высеченными на ней серебристыми символами касалось столько пальцев, что книга утеряла свою неприкосновенность ещё в первые минуты. Стала чем-то вроде ценной шкатулки с неизвестным, но привлекательным содержимым, а не единственным доказательством существования сверхъестественного.       Генерал мог поверить. Хотя недоверие, плескавшееся в его зеницах, едва ли напоминало малейшее согласие.       И это было почти смешно. Потому как Лэйн переводила символы бессмертных столько лет. Но сейчас, глотая кровь с редкими слезами, не могла прочесть одно молчание Дмитрия, просто не находя той самой связки эмоций для расшифровки его мыслей.       — Что в тебе такого? — окинув презрительным взглядом её сгорбленное, продавленное смятением тело, спросил Дмитрий. — Почему на такую должность «Сибирь» взяла именно тебя?       — По той же причине, по которой вы сидите здесь, — вытерев растёкшуюся тушь в уголках век, бросила с немым вызовом Лэйн. — Вы ведь были сыном генерала Ллойда. А я была дочерью заведующего первой лаборатории «Сибири».       — Даже не сравнивай, — ощетинился Дмитрий, сжав подлокотник стула до скрежета кожи. — Я дослужился до звания самостоятельно. Без чьей-либо помощи.       — И я тоже, генерал, — оскалилась Лэйн, размазав по губе багровые пятна.       Она чуть было не уколола тем, что знала все подробности экспериментов, не имея никаких погонов на плечах. Вовремя замолчала. Непрошенная диковатая улыбка сказала всё за неё.       

***

      Ротков. Настоящее.       Контраст формальностей и бесцеремонности врезался в заживший порез. Загнивал, разнося инфекцию по здоровым тканям. Лэйн не сразу заметила в его тоне мимолётное неподдельное спокойствие и обращение, резко изменившееся на «вы».       Будто бы церковь не прощала внезапных переходов на личность и карала за это строже, чем за убийства.       Кира ухватилась за неё сразу же, как только появилась свободная секунда. Затолкнув её в небольшую раздевалку, огляделась, прежде чем тихо заговорить и вытаращиться на Лэйн. Их окружали немые стены, завешанные чёрными плащами служителей, белыми платками и иконами в деревянных рамках. Через маленькое окно под самым потолком внутрь проникала ничтожная порция уличного света. Падала на их силуэты в центре, очерчивая в полутьме.       — Почему он не оставляет тебя в покое? — с явным беспокойством спросила Кира.       Лэйн пожалела, что не могла притвориться, будто бы не расслышала. Стоявшее в раздевалке безмолвие не собиралось спасать её и посылать столь необходимые звуки скрипнувших половиц или шум чужих приближающихся голосов.       Хоть что-нибудь, что сделало бы растерянность на её лице не такой откровенной. Особенно, в присутствии Киры.       — Потому что я была ближе всех к разлому, — Лэйн пожала плечами, стараясь не звучать слишком… обыденно. Такую информацию не произносят с равнодушием. — Я… я не знаю, что им нужно от меня.       Кира промолчала ровно секунд тридцать от силы, разглядывая её глаза так, словно вместо зрачка в них плавала бездна, полная ответов. Лэйн хотелось отвернуться, потереть иконы на удачу — сделать что угодно, чтобы не узнавать во взоре подруги то самое выражение, предшествующее неподдельному разочарованию. Она уже видела его, когда Кире трижды отказывали участвовать в пьесах. Это ранило не хуже заточенных лезвий.       — Блять, не верю, — выдохнула Кира, отшатнувшись. — Ты мне соврала! Не будет военный отряд просто так гоняться за какой-то девчонкой, которая видела один раз в жизни ту срань и ничего больше о ней не знает!       — Нет, Кира! — судорожно воскликнула Лэйн, протянув руку, чтобы дотронуться до такой же атласной синей ленточки на её запястье. — Пожалуйста, послушай!       Но девушка стремительно опустила рукав платья, создавая ещё большую дистанцию между ними. Не только в физическом смысле. Изменилось, кажется, всё. Даже иконы потускнели.       — Я надеюсь, у тебя серьёзные причины лгать мне в лицо, Лэйн, — треснувшим голосом произнесла Кира, избегая смотреть на неё. Потому что уголки глаз уже щипало от очередного разочарования. Тронувшего сильнее, чем все те отказы с пуантами и выступлениями. — Что-то из разряда государственной тайны или связи с какой-нибудь мафией.       Она усмехнулась, опустив подбородок.       — Иначе я тебя правда сожгу, — шмыгнув покрасневшим носом, пообещала. — Ты единственная, кто есть у меня в этом грёбаном Роткове, который я всей душой ненавижу.       — Знаю, — приглушённо ответила Лэйн, теребя пальцами верёвки платья. — Ты почти попала в яблочко.       Кира прыснула от смеха, приложив ладонь к губам. Не верила. Или отказывалась, находя собственные примеры шуткой, иронией, но никак не действительностью. И это спасало её. Огораживало от того кошмара, в коем Лэйн, наверное, увязла уже по макушку, научившись дышать под смрадом.              — Только с доказательствами, — скрестив руки на груди, бескомпромиссно потребовала Кира. — Я выслушаю тебя только с ними.       — Ты не захочешь, — Лэйн опустилась на одну из скамеек, отрешённо взглянув на икону Божьей Матери, прижимавшей к себе Христоса. Богоматерь взирала на него с любовью. Не ведая тягот собственных зрителей. — И я тоже. Не хочу копаться во всём этом снова.       Молчание было тягостным. Кира, не дождавшись более точных объяснений, покинула комнату. Закрыла дверь тихо, без яростного хлопка. Оставив при себе атласную ленту. Лэйн сочла это прощением. Пусть и натянутым, дрожащим, но прощением, требовавшим ответов, а не оправданий.       У самого выхода она задержалась, оглядев безмолвные иконы ещё раз.       Бог точно не был слепцом. По-крайней мере, не в последние несколько дней.