Отпусти меня

      Эсмеральда с нарочито нежной улыбкой укачивала Фебу, сидя в кресле у камина. Квазимодо с умилением смотрел на эту картину, поэтому цыганка запела испанскую песенку, вкладывая в неё как можно больше материнского чувства. И пусть горбун ничего не слышал, ему доставляло невероятное удовольствие видеть поющую Эсмеральду, которая держала на руках маленькую дочь. Одна Марион как будто не сильно доверяла проснувшейся любви цыганки, кормилица то и дело подходила, предлагая положить девочку в колыбель или накормить её. Эсмеральда мягко отсылала Марион, но в душе сердилась. Эта дурында мешала воплощению в жизнь плана! Торчит вечно в доме и смотрит обеспокоенными глазами!       Эсмеральда легонько коснулась губами атласного лобика дочери, та поморщилась во сне. Цыганка едва приметно поджала губы. Её всё раздражало в Фебе — и слишком светлая кожа, и голубые глаза, и эти розовые, похожие цветом на поросячий пятачок, пятки, которым умилялась глупая Марион! Девчонка ничего не унаследовала от матери, но и на Феба не была сильно похожа, это могло бы смягчить сердце Эсмеральды, но нет. Словно чужого ребенка ей приходилось держать на руках и изображать бесконечную любовь. Воровка, маленькая воровка, обманом пробравшаяся в жизнь Эсмеральды! Иногда ненависть становилось сдерживать особенно трудно и руки принимались предательски дрожать, в эти мгновения цыганка думала, как бросит эту орущую куклу в бочку и будет держать её под водой так долго, пока не перестанут подниматься пузыри на поверхности.       Эти фантазии одновременно ужасали и влекли Эсмеральду. Когда на неё накатывал особенно сильный приступ ненависти, она отдавала дочь радостной Марион и поднималась к себе в спальню, чтобы выплакать злые слёзы, кусая подушку и вцепившись в собственные волосы. Дитя невинно, оно не заслужило! Но… и тут поток слёз останавливался — они заслужили! Они все — и Феб, и Марион, и Квазимодо, рабски преданный священнику, и в особенности сам Клод! О, как она его ненавидела! За то, что сделал с её жизнью, за время, проведённое в страшной тюрьме, и пытку, за то, что он развратил её тело и уничтожил душу. Именно из-за него, из-за этой чудовищной властной одержимости, которую он называл любовью, Эсмеральда сейчас замыслила страшное. Она хорошо играла отведённую ей роль. С радостью отдавалась ему по ночам, позволяя их телам тесно сплетаться, они напоминали двух влюблённых змей в эти мгновения. Эсмеральда ощущала в себе движение его члена, огненное дыхание монаха овевало её лицо, его язык и губы ласкали её шею, присасывались жадно к груди, кусали мочку уха. Она и сама не оставалась в долгу и там, где предпочла бы пустить в ход зубы и ногти, дарила нежные поцелуи и поглаживания. Он превращал её в шлюху, каждую ночь требуя что-то новое, и она покорно следовала его желаниям, усыпляя бдительность, внушая мысль о счастье. Её злость хорошо служила ей, она помогала притворяться, в какой-то миг удалось обмануть тело, которое теперь испытывало некое извращённое удовольствие от близости со священником. Дурак! Как можно было после всего того, что он с ней сделал, поверить в искренность её чувств? Иногда в момент наивысшего наслаждения Эсмеральде хотелось разразиться хохотом. Ничего, скоро всё закончился!       

***

      Дважды в неделю, в понедельник и четверг, Марион ходила с корзинкой за покупками, она подходила к делу со всей серьёзностью, выискивая только лучшие продукты и отчаянно торгуясь. И возвращаясь через три часа с руками, оттянутыми снедью и кувшинами, её простое лицо буквально светилось от гордости. Эсмеральда знала об этом и внесла в свой план. В понедельник Клод с раннего утра должен был присутствовать в соборе, поэтому воскресная ночь у неё выдавалась свободной. Правда, в доме оставался Квазимодо, но он входил в замысел Эсмеральды. На понедельник 27 января она и наметила исполнение своего плана.       Перед тем, как уйти из дома, Марион принесла Фебу.       — Госпожа, — улыбнулась кормилица и её круглое, как пирог, лицо расплылось от нежности, — наше сокровище хорошенько поела и теперь желает поспать рядом с мамочкой.       Эсмеральду внутренне передёрнуло от сюсюканья кормилицы. К чему эти нежности, если это даже не её ребёнок? Марион осторожно передала Фебу в руки матери, Эсмеральда постаралась изобразить нежность.       — Купи сегодня мёда с орехами, — обратилась она к кормилице. — Только не затвердевшего, а жидкого.       Марион недоуменно посмотрела на хозяйку: среди зимы это была непростая задача.       — Прошу тебя, — Эсмеральда улыбнулась, ямочки заиграли на её щеках и она стала так похожа на собственную дочь, что у кормилицы не хватило духу возразить.       — Конечно, госпожа, — она ещё раз взглянула на спящую малютку и вышла из спальни.       Эсмеральда дождалась, когда хлопнет входная дверь, после чего положила ворочающуюся Фебу на постель, а сама поднялась, чтобы как можно быстрее одеться. Вретишница Роландовой башни ещё была жива, Эсмеральда сама видела её, когда в последний раз посещала мессу в соборе Нотр-Дам. Эта старая ведьма жаждет мести цыганам, что же, сегодня Эсмеральда предоставит ей такую возможность! В самом деле, пусть заберёт Фебу! Зная, сколько ненависти в этом существе, девушка могла с уверенностью сказать, что та с удовольствием растерзает дитя, рождённое от связи цыганки и офицера. Но, когда она надевала плащ, Феба проснулась и заплакала. Этот крик существа слабого и по сути невинного внезапно поразил Эсмеральду. Странная дрожь прошла по всему телу бывшей плясуньи. Эсмеральда с ужасом посмотрела на своё дитя. До чего же ей пришлось дойти — замышлять собственными руками уничтожить этого ребёнка, лишь бы больнее уязвить Клода, который любил девочку, как родную, и досадить Фебу, который знать не желал их обеих! Откровение слишком страшное, чтобы вынести его, причиняло почти физическую боль. Эсмеральда закричала и осела на пол, содрогаясь от рыданий.       Дочь и мать плакали, каждая по своим собственным причинам. Марион была далеко, архидьякон готовился служить мессу, один Квазимодо, хотя и глухой, заподозрил неладное. Горбун с великой осторожностью пробрался наверх и, робко толкнув дверь спальни, поразился открывшемуся перед ним зрелищу. Малышка Феба покраснела от плача, тогда как её мать сидела на полу, спрятав лицо в ладонях, и плечи её дрожали от бурного плача.        — Госпожа, — позвал Квазимодо, застыв на пороге и объятый ужасом от дурных предчувствий.       Эсмеральда отняла ладони от заплаканного лица и посмотрела на него. В её первоначальном плане Квазимодо должен был отнести Клоду дурные известия после того, как Эсмеральда вернулась бы, отдав ребёнка вретишнице. Но теперь, когда она поняла, что не сможет осуществить задуманное, горбун стал как будто лишним. Эсмеральда поднялась на ноги, утирая лицо рукавом, Квазимодо смотрел на неё с печальным обожанием.       — Вы несчастны? — спросил он косноязычно, так как почти отвык от речи.       Эсмеральда кивнула, затем новая мысль поразила её. Что, если возмездием займётся не она сама, а он, тот самый, кто так верно и преданно служил Клоду и подчинялся ей? Цыганка решительно подошла к кровати и взяла ребёнка на руки, девочка оглушительно ревела, но мать не обращала на это внимания. Эсмеральда приблизилась с девочкой к Квазимодо.       — Ты любишь меня? — спросила она медленно и чётко.       Уродливое лицо горбуна вспыхнуло, он отступил на шаг, но тут же собрался с мужеством и произнёс:       — Да, госпожа.       — И ты бы помог мне, если бы я попросила? — она требовательно смотрела на него, гордая и прекрасная.       Квазимодо кивнул тяжёлой головой. Тогда Эсмеральда протянула ему Фебу.       — Этот ребёнок измучил меня, — опять же медленно произнесла она. — Возьми её и брось в ближайший колодец, потом беги к своему господину сообщить об этом.       Квазимодо не поверил свои глазам, он инстинктивно прижал девочку к груди. Но Эсмеральда, видя, что он надеется на ошибку, безжалостно повторила свою просьбу. Почему она должна щадить их? Они все виноваты в её несчастье. Клод потому, что уничтожил её жизнь, а Квазимодо — как помощник своего господина. Эсмеральда вспомнила похищение прошлой зимой и сердце красавицы ожесточилось ещё сильнее.       — Она моя дочь и я велю тебе бросить её в колодец! — чётко отчеканила она. — Если ты этого не сделаешь, то я сама возьму грех на душу, а после тоже утоплюсь в том же колодце. Ты этого желаешь? Ты ведь говорил, что мой друг, что любишь меня!       Её глаза страшно сверкали, здесь не хватало Гренгуара, который бы сразу же сравнил мстительную Эсмеральду с колхидской царевной Медеей. Но Квазимодо не знал про Медею, он мало что знал, хотя сердце его подсказывало, что просьба цыганки была чудовищной. Он бы без сомнения убил любого, на которого она могла указать, даже приёмного отца, ибо чувствовал, что тот сделал нечто страшное с цыганкой. Но её приказ, направленный против прелестного милого ребёнка, против той, которую Квазимодо привык считать своей дочерью и любовь к которой успела пустить глубокие корни в его душе, ужаснула несчастного.       — Умоляю, госпожа, — жалобно протянул он, ища в мстительном посуровевшем лице Эсмеральды черты прежней нежной девушки, что была воплощением доброты и сострадания. — Прошу вас…       — Ты мне не друг! — глаза Эсмеральды распахнулись ещё шире и вся её невысокая ладная фигурка дышала таким чистым гневом, что Квазимодо почувствовал, как мир его рушится.       — Я сделаю это, — произнёс он и, запинаясь и повернувшись спиной к цыганке, поспешил к лестнице.       Феба замолкла на руках Квазимодо, он бережно укутал девочку в свой плащ и вышел на улицу. Там поднялась невиданная метель, снег вихрем проносился по улицам, слепя глаза и бесстыдно заползая под одежду. Квазимодо шёл, прижимая к себе малышку, он был легко одет и без шапки. В рыжих жёстких, как проволока, волосах застревали и таяли хлопья снега. Он и правда направился к общественному колодцу, как будто Эсмеральда наложила на него заклятье. И, возможно, под воздействием этих чар он бы совершил непоправимое, но тут горбун случайно опустил взгляд на личико Фебы. Девочка не спала и не плакала, при этом смотрела на него или куда-то вверх синими невинными глазами. Тяжёлая горячая слеза скатилась по щетинистой щеке и Квазимодо совершил единственное в своей жизни предательство. Он резко остановился и сменил маршрут, теперь путь его лежал на остров Сите. Случайные прохожие, на которых из вихря снежной непогоды выходила устрашающая громада горбуна, вскрикивали и спешили удрать, ибо вид его был воистину ужасен.       

***

      Клод Фролло с беспокойством заметил среди прихожан мокрого Квазимодо, который держал на руках какой-то свёрток. Лишь после окончания мессы воспитанник посмел приблизиться к архидьякону и тогда Клод увидел, что он принёс в храм Фебу. Он жестами спросил, что случилось, и Квазимодо одними губами произнёс:       — Госпожа, она велела мне… Она была сама не своя…       От этих слов мороз прошёл по коже, Клод понял, что случилось нечто страшное. Он поспешно бросился в ризницу, где сорвал с себя торжественное облачение, и, выйдя обратно, не замечая изумлённых взглядов прихожан, велел Квазимодо идти за ним.       Они пробирались сквозь метель, рискуя получить морозные ожоги и свалиться прямо посреди улицы. Квазимодо, как мог, кутал Фебу; девочка, словно захваченная важностью момента, даже не плакала. Увы, они опоздали, дом на улице Тиршап был пуст, Эсмеральда пропала, захватив с собой только плащ и то платье, которое было на ней надето. Клод, подобно раненому зверю, метался по дому, но всё напрасно, она покинула его. Квазимодо получил приказ оставаться с Фебой дома, сам же архидьякон бросился на холодные улицы, он искал Эсмеральду. Только всё было напрасно, никто не видел её, а снег заметал даже те следы, которые могли ей принадлежать. Дойдя до Роландовой башни, архидьякон в изнеможении остановился.       — Кто здесь? — послышался недовольный голос, и через разбитую решётку показалось бледное лицо вретишницы. — Кто ты и что здесь забыл?       — Сестра Гудула, — Клоду показалось, что он сходит с ума, — вы не видели здесь цыганку?       — Что за цыганку?! — вскричала Гудула, прижимаясь к решётке. — Я ненавижу цыганок!       — Простите меня, сестра, — Клод, тяжело дыша, отошёл от Роландовой башни.       Он долго бродил в поисках Эсмеральды, прежде чем вернулся в дом на улице Тиршап. Там он застал Квазимодо, качающего колыбель, и Марион, штопающую пелёнку. В доме пахло сытным рагу и уютно горел огонь в очаге. Эта картина была такой мирной, такой невинной, что архидьякону захотелось кричать от бессилия. Никто, кроме него, казалось, особо не страдал от ухода Эсмеральды.       Марион усадила его к огню и принесла таз с тёплой водой, чтобы он опустил в него ноги. Она старалась быть внимательной и предупредительной, а Клод слишком устал, чтобы сопротивляться. Его укутали в одеяло и налили горячего вина, которое он машинально выпил. Всё как обычно, словно не произошло страшной катастрофы, лишившей его разом воли к жизни. Потом Марион взяла на руки Фебу и подошла с ней к священнику. Клод поднял руку для благословения и увидел улыбку на губах младенца, и эта деталь наполнила его душу светом. Дитя прелестно, оно невинно, если мать решила его оставить, то такова её воля. Клод благословил девочку и сказал, обращаясь к Марион:       — Мы будем звать её Мария — это лучшее из имён, оно заканчивается на долгие гласные и походит на слова благословения, — слабая улыбка показалась на губах священника.       Новоиспеченная Мари уютно агукнула, чем вызвала смех умиления у взрослых. Даже Квазимодо, неловко подошедший к камину, улыбнулся. Он решил не рассказывать Клоду о том, что чуть не заставила его сделать Эсмеральда, к тому же горбун единственный, кто не оставил надежду на возвращение прекрасной цыганки. Но позже священник, сурово приказавший говорить правду, добился признаний у несчастного воспитанника. Правда убила в священнике нечто очень важное, тонкая струна его веры в добро со звоном лопнула.