Отпусти меня

      25 марта 1499 г. в праздник Благовещения колокола Парижа расстарались на славу, чем бесконечно радовали ценителей колокольного звона. Благостные вибрирующие звуки плыли по городу, наполняя души верующих светлой радостью. В этот день мессу в соборе Нотр-Дам должен был служить сам епископ Парижский, который, впрочем, не пользовался успехом у горожан. Его предшественник Луи де Бомон, преставившийся в 1492 г., остался в памяти народа, как вполне себе достойный служитель церкви, не лишённый человеческих слабостей и от того как будто более близкий к простым смертным. Пришедший к нему на смену бывший архидьякон Жозасский Клод Фролло, и до этого не вызывавший тёплых чувств, на высоком посту проявил себя ещё более несносным.       Его усилиями цыганам был запрещён въезд в Париж, а это, знаете ли, лишало горожан изрядной доли удовольствий. Он же запретил танцовщицам выступать на площадях перед церквями и добился того, что всё самое интересное из уличной жизни происходило где-то на задворках или перед рынками. Туда непреклонная городская стража и гнала танцовщиц, жонглёров и уличных музыкантов! Ибо по мнению его преосвященства церковная земля не предназначалась для всяких непотребств. Не менее сурово он себя повёл, искореняя бордели вокруг Клуатра и собора Нотр-Дам. Здесь уже взвыли сами каноники, но опять же не получили поддержки. Епископу покровительствовал король Карл VIII, исцелённый усилиями Клода Фролло от затяжной болезни, полученной после возвращения из итальянского похода. Король и королева питали к епископу особое почтение, что, пускай и не нравилось придворным, не особо раздражало их, хотя бы потому, что епископ не проявлял себя натурой властолюбивой, ему было достаточно мер по укреплению нравственности.       О благих делах епископа Фролло распространялись не столь охотно, как о его суровости. Но при нём открывались всё новые богадельни и приюты, содержание в которых, не в пример прошлым годам, было лучше. Улучшились условия и питание, теперь воспитанники приютов и осиротевшие вдовы со стариками получали чистую постель и сытное двухразовое питание. На ключевые должности в таких домах призрения епископ назначал людей, которых лично экзаменовал и в чьей честности не имел оснований сомневаться. Улучшилось и снабжение Отель-Дьё, куда епископ Фролло постарался привлечь талантливых молодых медиков, пока что не имевших обширной практики, но страстно желавших заполучить рекомендации. Дела вверенных ему приходов и земель также наладились. Не имея, по выражению одного остряка, «огня в крови и пожара в чреслах», Клод Фролло жил скромно, из личных привязанностей признавая только холостяка брата и семью своего воспитанника горбуна Квазимодо.       Ничто так не сердит весёлых парижан, как скучность добродетели. За ней всегда чудились или искусное притворство, или не предвещающий добра аскетизм. Так что, подтягиваясь к мессе, люди по большей части не ждали ничего хорошего. И, тем не менее, в соборе было многолюдно. Одна из причин заключалась в том, что король был в городе и многие ожидали увидеть его на службе. Второй причиной была дочь горбуна Квазимодо — редкостная красавица Мари Сен-Мартен, крестница самого епископа, которую за учёность прозвали второй Элоизой. Девушка и её отец не пропускали ни одной мессы, которую служил епископ, а поскольку редко можно было увидеть этих двоих на улицах, то поглазеть на контраст красоты и уродства набралось немало желающих.       И если первое упование не оправдалось — короля в соборе не было, то второе не разочаровало. Горбун и его дочь расположились на скамье позади самых знатных парижан и внимали своему покровителю с одинаковым выражением смирения и любви. Хотя постаревший Квазимодо и был глух, ему достаточно было видеть господина, чтобы почувствовать себя счастливым. Сидевшая рядом с ним Мари не отрывала синеокого взгляда от епископа и, кажется, хрустальная слеза восторга притаилась в уголках этих прекрасных глаз.       Двое скромно одетых горожан между тем внимательно смотрели на девушку. Один из них старательно прятал лицо, но было заметно, что это мужчина за тридцать с каштановыми чистыми волосами и несколько длинноватым носом, что, впрочем, его совершенно не портило. Второй казался его ровесником, но держался с большей свободой и лица не прятал, хотя по озорному блеску в глазах можно было заподозрить, что он наслаждается своим положением.       — Взгляните, ваше величество, — прошептал второй на ухо первому. — Нечасто можно встретить розу рядом с чертополохом. Слава небесам, девица не унаследовала от отца его наружность.       — Аминь, — согласился король, разглядывая чистый профиль девушки и находя её всё более привлекательной.       Он уже не досадовал на то, что Жан д`Амбуаз, племянник его советника и министра кардинала Жоржа д`Амбуаза, втянул его в эту затею с переодеванием. Легенды о прекрасных принцах и добродетельных королях, меняющих платье и узнающих о нуждах народа, погружаясь в самую его гущу, должны бы остаться в прошлом! Людовик XII в отчаянной борьбе добивался пути к престолу, но лишь смерть бездетного Карла VIII открыла ему мирную дорогу к трону. Поэтому он давно оставил в прошлом мечтательные авантюры, но Жан с его рассказами о необычной девушке и её ещё более необычном отце порядком надоел королю. Хотя стоит отдать должное — д`Амбуазы умели добиваться своего, иначе как объяснить то, что дядя сделался кардиналом, а племянник всё же уговорил Людовика переодетыми пойти на службу в соборе Нотр-Дам.       — Разве красота её не сияет ярче от соседства с этим чудовищем? — продолжал шептать на королевское ухо Жан. — Но отец ли он ей?       — А что, есть сомнения? — король иронично усмехнулся.       — И немалые! Говорят, она дочь епископа Фролло, который принимает в ней самое живое участие и собрал девушке изрядное приданое.       — Епископ Фролло? — Людовик посмотрел на кафедру, откуда вещал сурового вида человек. — Этот сухарь, на которого не перестают жаловаться? Если бы не просьба Мадам пощадить его, я бы не преминул дать одной из просьб ход. Ведь сидели же кардиналы при моём добром дядюшке Людовике XI в железных клетках, — король усмехнулся и продолжил едва слышно. — Но королева меня просила в слезах, а вы знаете, как бретонок красят слёзы, — тут его чело омрачилось, словно неприятная мысль завладела головой короля.       Жан д`Амбуаз сделал вид, что ничего не заметил. Королева слишком любила своего первого мужа, которого, по слухам, спас епископ Фролло, чудесным образом исцелив. Непонятно, что она находила в некрасивом и низкорослом Карле, тогда как Людовик XII был не в пример привлекательней и ненамного старше. Сердце женщины загадка, сердце королевы чёрная бездна, в которой невозможно разглядеть всех спрятавшихся призраков! Поэтому, как опытный царедворец, Жан постарался перевести разговор вновь на девушку.       — Прелестница знает латынь и греческий, — пояснил он, указывая взглядом на склонившую голову Мари Сен-Мартен.       — И к чему мне это? — улыбнулся король.       — Представьте, что она читает вам Анакреона, нагая на синем бархатном покрывале, затканном золотыми лилиями, — коварно зашептал Жан.       — Недурно, — кивнул король, затем перевёл взгляд на епископа. — Как вы думаете, этот человек хотел бы стать кардиналом?       — Ах, если бы, — вздохнул Жан. — Его преосвященство славится прискорбной неподкупностью и отсутствием склонности к компромиссным решениям.       — Недальновидно для епископа, — заметил король.       — Говорят, он ещё будучи архидьяконом наотрез отказался впустить вашу родственницу мадам де Божё в Клуатр, а потом даже не вышел к ней. И это во время, когда влияние мадам на старого короля и молодого дофина было бесспорным!       — Кажется, мне этот Фролло даже нравится, — улыбнулся король, затем снова посмотрел на Мари. — Прелестная девушка, — произнёс он со вздохом. — Почти так же хороша, как Миланское герцогство.       И они с Жаном обменялись понимающими улыбками. Подготовка к новому итальянскому походу почти закончилась, отношения с Римом в очередной раз обострились. Этим летом лилии возьмутся за меч! Поэтому красоте и добродетели дочери горбуна, как бы ни силён был соблазн, по сути ничто не угрожало. Людовик немного развлёкся, разглядывая юную прелестницу, но мысли его были заняты предстоящим походом, а в сердце безраздельно властвовала Анна Бретонская. Монарх и его придворный удалились из собора Нотр-Дам неузнанными. А епископ Фролло благополучно закончил довольно длинную и утомительную проповедь, которую его крестница нашла чрезвычайно сильной, тогда как остальные просто изнывали от скуки.       

***

      Когда Мари с отцом пересекали Соборную площадь, на балкон дома Шатоперов, когда-то известном, как дом де Гонделорье, вышел прево Парижа сьёр Феб де Шатопер. Он опирался на трость, так как сильно прихрамывал и сегодня не смог присутствовать на мессе из-за дурного самочувствия. Взгляд его сразу остановился на девушке, которая вела под руку отца-горбуна. Сердце капитана в очередной раз дрогнуло: с тех пор, как он увидел девочку, когда ей было тринадцать лет, Феба не оставляло ощущение, что он встретился с юной копией своей покойной матушки. Позже, наведя справки, он понял, что встреченная им отроковица была тем самым ребёнком, о котором говорила чудная цыганка. Получается, она не обманула его! Непризнанная дочь теперь часто занимала мысли Феба. После того, как он похоронил двух жён и одного за другим всех детей, рождённых в первом браке, всё, что у него оставалось, как напоминание о славном роде Шатоперов — это тонкий незаконнорожденный росток, развившийся со временем в пышную лозу. Прелестное создание! Прево крепче сжал свою трость. Сейчас больше всего на свете ему хотелось бы дать девушке законное имя Шатоперов, это бы решило львиную часть его проблем, но пока он не мог придумать, как это осуществить.              А Мари шла под руку с Квазимодо, не ведая, какие страсти кипели вокруг её светлой головы. Она думала о том, что Клод выглядел слишком уставшим и о его проповеди, каждое слово которой западало прямо в душу. Он казался ей величественным и исполненным благодати, подобно отцам церкви. Мари хотела бы поделиться всем с Марион, но та уже год как покоилась с миром на кладбище Невинных. Девушка в очередной раз с любовью вспомнила свою кормилицу и женщину, заменившую ей мать. Теперь во всём мире у Мари оставались лишь отец и епископ Клод, о последнем она подумала, добавив к списку вечерних дел непременную грелку в постель и собственноручно приготовленный гипокрас. Мари знала, что сегодня крестный навестит их с отцом и останется на ночь, как он это делал каждые два дня на протяжении всей её жизни. Она жестами попросила отца немного ускорить шаг и Квазимодо послушно задвигался быстрее, дочь обладала почти магической властью над ним.