Страшись Суда Сов

По дороге к дому, где должна жить некая Карен, Альфред не устаёт говорить Брюсу, что чем больше он лезет в грязные дела «Уэйн Интерпрайзерс», тем выше шансы на то, что добром это всё не закончится. Я, сидя сзади, смотрю в окно, делая вид, что меня причитания дворецкого никак не касаются, однако и мне всё же достаётся: он говорит, что я должна была вообще остаться дома, потому что и так уже пострадала от непонятного проекта под названием «Сосновые фермы». На это я лишь закатываю глаза, а затем продолжаю смотреть на деревья, мелькающие за окном. Какая разница, что случится дальше — мы же уже едем! Если влезать в неприятности, то полностью! Альфред останавливает машину недалеко от какого-то ветхого домика, который, на первый взгляд, необитаем. — А точно этот адрес был? — уточняю, выходя на улицу. — А то этот домик выглядит так, словно его забросили лет десять назад, — рассматриваю ветхую крышу, скривившись. — Если Карен связана с секретным проектом, то вполне возможно, что она скрывается, — спокойно отвечает Брюс, никак не комментируя внешний вид жилья. — Пойдём. — А она нас впустит? — Мисс Паттерсон, вы всегда такая говорливая? — с толикой раздражения осведомляется дворецкий. — Мы взяли вас с собой не для того, чтобы выслушивать вечные вопросы. Жестами показываю, что буду держать рот на замке, и выкидываю невидимый ключик куда подальше, на что Альфред лишь вздыхает, наверняка думая о том, когда же я прекращу дурачиться. Вероятнее всего, это произойдёт не на его веку… Ну а что, жизнь и так слишком печальна, чтобы не привносить в неё веселье! Альфред стучит во входную дверь, но нам никто не открывает. И даже повторный стук не помогает. Неужели никого нет дома? А я сразу подумала, что здесь никто жить не станет! Брюс вздыхает и говорит Альфреду отойти от двери, на что тот непонимающе хмурится, но отходит. Заинтересованно наблюдаю за тем, как Брюс взламывает замок, поражаясь, где он этому научился. Перевожу взгляд на дворецкого и вижу на его лице то же самое непонимание, только уже смешанное с осуждением. Однако же никто не спрашивает, где он научился взламывать замки. Когда дверь оказывается открыта, мы осторожно заходим внутрь, хотя предел нашей осторожности — пистолет в руке Альфреда. Внутри, недалеко от входа, расположен шкаф, до отказа набитый книгами, а чуть дальше — круглый деревянный стол с огромными царапинами на поверхности. Ветер, проникающий через открытое окно, колышет шторы в синюю клеточку. В камине потрескивают дрова, а это значит, что здесь всё-таки кто-то живёт. Тишина настораживает и пугает. Но больше всего меня смущают царапины на столе! Осторожно подхожу к окну и закрываю его, но разворачиваться не спешу: на улице замечаю не расколотые дрова и топор, валяющийся рядом с ними на земле. Хочу уже повернуться к моим спутникам, чтобы им сказать об этом, как рядом мелькает тень, и через секунду я слышу «Осторожно!», адресованное мне. Поздно! «Тень» чем-то острым проходится по моей руке, пытаясь схватить, но я чудом уворачиваюсь, отбегая к Брюсу и Альфреду, который уже нацелил дуло пистолета на… врага? — Карен? Мы не хотим причинить тебе вред! — произносит Брюс, в то время как я смотрю на затягивающиеся царапины на руке. Они заживают прямо на глазах! Но их почему-то две… — Уходите, — доносится из тёмного угла женский голос. — Нам нужно поговорить. Это касается моего отца, Томаса Уэйна. Девушка выходит на свет. Я, уже мысленно нарисовав таинственный образ с пугающей и даже отталкивающей внешностью, очень удивляюсь обычному человеку: русые волосы заплетены в косу набок, лицо с мягкими чертами не изуродовано какими-нибудь шрамами, одежда вполне себе нормальная. Взгляд только затравленный. И напуганный. Точно ведь её видела! — Чем ты меня ранила? — бесцеремонно спрашиваю я, хотя пару минут назад обещала молчать. Есть у меня кое-какие подозрения, которые и не дают сдерживать себя. — Ножом? Карен, поколебавшись с минуту, поднимает левую руку вверх, однако вместо обычной человеческой кисти видно только… лапу какого-то хищника! Когти на всех трёх пальцах до такой степени остры, что кажется, они могут резать похлеще обычного ножа, а грубая толстая оливковая кожа лишь усиливает сходство с животным. Что-то подобное я видела там, где меня держали! Вот же… Я знала, что их эксперименты бесчеловечны! — Это был не нож… — качает она головой и подходит к камину, присаживаясь около него на корточки. Альфред опускает пистолет, но, в отличие от Брюса, подходить к девушке не собирается. — Мой отец хотел с тобой встретиться по вопросу «Сосновые фермы», — осторожно произносит Брюс, останавливаясь в двух шагах от Карен. — Твоя рука… это из-за проекта? — Лучше бы вы ушли, находиться со мной небезопасно, — качает она головой, по-прежнему не поворачиваясь к нам лицом. — Эти люди попытаются убить вас. — Да, я ему об этом и говорил… — бормочет Альфред. — Умереть за правое дело я не боюсь, — смело отвечает Брюс. — Я должен знать обо всём, чем занимается моя компания, даже если некоторые из проектов такие. — Ты похож на своего отца, — девушка встаёт и поворачивается к Брюсу. — «Сосновые фермы» — это биотехнологическая программа компании твоего отца, которая не проходила по бумагам, потому что содержала бесчеловечные эксперименты. Я была первая, кто согласился в ней участвовать, — она опускает голову, затихнув. — Почему ты согласилась на это? — На тот момент я сидела в тюрьме, а участие в программе предполагало моё освобождение, — осторожно отвечает она, однако, заметив удивлённые взгляды, устремлённые на неё, дополняет: — Я убила своего отца. Нечаянно. Он часто выпивал и… — она делает небольшую заминку, и по её плохо спрятанному страху в глазах я понимаю, что она скажет дальше, отчего сердце жалобно сжимается, — бил меня. И однажды я столкнула его с лестницы. Становится дурно. Надо было оставить окно открытым… — Я родилась с изуродованной рукой, и проект предполагал её улучшение, — следует горькая усмешка. — В итоге они изуродовали её ещё больше, превратив меня в монстра, — она смотрит на собственную руку, поджав губы. — Томас, узнав обо всём, закрыл программу, а всех добровольцев спрятал. Но большинство не выжило. — Мне очень жаль, Карен, — с искренним сочувствием произносит Брюс, подходя к ней ближе. — Я даже и подумать не мог, что такое происходит в моей компании… — Твой отец тоже не мог в это поверить. Он затевал эту программу как нечто хорошее, как то, что поможет людям, — она отводит взгляд, а затем и вовсе разворачивается к камину. — Я знаю, что Томас мёртв, и мне очень жаль… Он не только спас меня от «Сосновых Ферм», но и приезжал ко мне, разговаривал обо всём. Привозил книги, напоминал, что я не монстр и что я не одна… — её голос дрожит, и на некоторое время она перестаёт говорить. — Он слишком поздно понял правду. Его добро обратили во зло, — шепчет она. — Незадолго до своей смерти он приезжал, чтобы предупредить о том, что здесь небезопасно и что в любой момент до меня могут добраться. — Видимо, он узнал что-то, за что его убили, — мрачно заключает Брюс. — А он ничего не говорил о возобновлении программы? — аккуратно спрашиваю я, вызывая непонимающий взгляд со стороны Карен и одобряющий — со стороны Брюса. — Этим летом меня два месяца продержали в секретной лаборатории, и там я видела людей, у которых некоторые части тела тоже были… не совсем человеческими, — пытаюсь выразиться тактично и не задеть её. — Со мной тоже что-то сделали, — она недоверчиво на меня смотрит, и я показываю ей руку, которую совсем недавно она же и поцарапала. — Раны затянулись. — Есть возможность, что у этого проекта другие организаторы, — скептически возражает она. — Я нашла профайл с твоей фотографией в одном из ящиков архива той лаборатории. Так что думаю, что проект «Сосновые фермы» всё-таки возобновлён. Повисает тишина. Все обдумывают информацию, и только Карен отводит взгляд в сторону камина, наблюдая за огнём. Она пережила такой же кошмар, что и я, возможно, даже хуже. Её боль до сих пор не стихла, это чувствуется. От осознания, что передо мной стоит человек с такой же историей и что над ним так же безжалостно ставили опыты, становится невыносимо душно, хочется выйти на улицу и вдохнуть свежий воздух… — Ты помнишь, где обосновались «Сосновые фермы»? — неожиданно спрашивает Брюс. — Помню, но вряд ли там что-то осталось, — Карен безынтересно пожимает плечами. — Я могу показать вам это место, но… — она делает паузу, нервно вздыхая. — Но ты боишься, что за тобой начнут охоту, — заканчиваю за неё. — Ты будешь в безопасности, — обещает Брюс. — Даю слово. Карен, не особо веря в его слова, кивает и говорит, что если есть желание побывать в заброшенной больнице, где проводили эксперименты на людях, то лучше делать это сейчас. Я первая выхожу из дома, в котором мне становится слишком уж невыносимо находиться, и облегчённо выдыхаю, наслаждаясь свежим воздухом. Однако какое-то гнетущее чувство так и давит изнутри, не давая расслабиться. Сейчас не самое лучшее время. Нужно взять себя в руки и собраться с мыслями! Мы все садимся в машину и едем по указаниям Карен. Всю дорогу я наблюдаю за ней, задумываясь о её прошлом. Получается, она тоже из неблагополучной семьи. У неё тоже проблемы с отцом. И над ней тоже проводили эксперименты. В этом мы и правда похожи, однако отличие всё же есть: она добровольно согласилась на всё это, а меня буквально отправили туда родители. Неужели те, кто всем этим занимается, сменили тактику, решив, что добровольцы в будущем могут стать их проблемой? Спрашиваю у Карен, были ли у неё провалы в памяти, и она отвечает, что таких проблем у неё нет. Хмурюсь, пытаясь понять, почему они были у меня. Может, эксперименты другие были? Или их частота? Что, если один из опытов как раз и заключался в том, чтобы стирать какие-то воспоминания? Но это ведь невозможно… А ускоренная регенерация и нечеловеческая сила возможны, конечно! Мы подъезжаем к заброшенной больнице, которая, судя по всему, пережила и пожар, и взрыв, и что-то ещё: стены в некоторых местах обвалены, крыши иногда и вовсе нет, стёкла все выбиты, и, даже находясь на неблизком расстоянии, видно почерневшие стены. Самое здание двухэтажное, однако сомневаюсь, что доступ на второй этаж есть. Зайдя внутрь, мы все прислушиваемся. Тишина. Альфред говорит, что лучше не шуметь и не разговаривать (говоря о последнем, он почему-то смотрит только на меня) и, достав пистолет, идёт впереди нас. Пол завален каким-то хламом: здесь и обрывки каких-то бумаг, и обвалившаяся штукатурка, и какие-то инструменты. В одной из комнат сохраняется больничная койка с кожаными ремнями, от вида которой мне становится плохо, и я спешу отвернуться; воспоминания о самых ужасных двух месяцах быстро проносятся в голове, как калейдоскоп. Ток, плотно стянутые ремни, электроды, лезвия, белый свет, ультрафиолетовый, нечеловеческие конечности в маленьких окошках дверей, боль во всех костях… — Ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает Карен, подходя ко мне и касаясь плеча своей обычной рукой. — Ты побледнела. — Да-да, просто… — бормочу я, приходя в себя. — Воспоминания? — понимающе заканчивает она, и я поднимаю на неё взгляд. — Мой тебе совет: постарайся их не отгонять. Как только ты пропустишь их через себя, тебе станет легче. Благодарно киваю, и она отходит. Взяв себя в руки, продолжаю осматривать больницу. Брюс спрашивает, похоже ли это место на то, где держали меня, но в ответ я лишь отрицательно качаю головой, и он делает вывод, что на этот раз они спрятали лабораторию куда лучше. — Не знаю, может ли это как-то вам помочь… — неуверенно начинает Карен, — но тот, кто за всем этим стоит, зовёт себя Философом. — Философом? — переспрашиваю я, получая в ответ осторожный кивок. — Да уж, его философия очень своеобразная… — бормочу себе под нос. — Ты помнишь, как он выглядит? — спрашивает Брюс, но на этот раз Карен сочувственно качает головой. — Эта информация может пригодиться. Мы… Он недоговаривает, потому что в конце коридора слышатся чьи-то возгласы, и буквально через пару секунд в нашу сторону прилетает пуля, чудом никого не задев. — Бежим! Мы все заворачиваем за угол, но тут Карен останавливается и говорит, что задержит их, чтобы мы убежали. Не дожидаясь ни возражений, ни согласий она возвращается назад, и я хочу сорваться с места и догнать её, но Брюс тянет меня за руку в направлении к выходу. — Иви, нам нужно уходить… — Нельзя её оставлять! Вырваться из его хватки особого труда не составляет. Секунда, и слышится выстрел, заставляя сердце испуганно подскочить и тут же ускориться в темпе. Нет, пожалуйста, только без смертей! В коридоре в меня чуть ли не прилетает пуля, от которой умудряюсь вовремя увернуться. Слышится какой-то приглушённый грохот. Быстро подбегаю и вижу несколько человек, неподвижно лежащих на полу. Рядом с ними стоит Карен, и рука её окровавлена. Та самая рука, из-за которой она считает себя монстром… — Ты их… — Убила, — твёрдо и без сожалений заканчивает она. — Если они здесь, то охота за мной — и за вами — уже началась. С улицы доносится полицейская сирена. Мы с Карен одновременно поворачиваем головы к окнам, реагируя на звук. Через пару секунд к нам подбегают Брюс и Альфред, и последний говорит, что нам нужно сдаться добровольно, а не пытаться сбежать. Никто из нас ему не перечит.

***

Я, Брюс и Альфред избежали какого-либо наказания от полиции за проникновение на чужую территорию, а вот Карен так не повезло, потому что она должна находиться в Блэкгейт, а не разгуливать по старым больницам и не проводить экскурсию незнакомым людям. Прямо сейчас, вечером, её перевозят в тюрьму, а Брюс, Альфред и детектив Джеймс Гордон (который, оказывается, хорошо дружит с Уэйном) должны перехватить машину и вернуть Карен, потому что Философ ещё не опознан и не найден. Мне запретили вмешиваться в эту ситуацию, оставив в особняке Брюса вместе с Люциусом. А так хотелось! Ну я же наверняка могу чем-то помочь! Как выясняется, Люциус Фокс — очень умный человек, с которым приятно поддерживать беседу. Причём, помимо точных наук он разбирается ещё и в литературе, и это меня настолько радует, что я забываю о всяких Философах и проблемах, которые он учиняет. С удовольствием задаю ему вопросы и внимательно слушаю ответы, с головой погружаясь в них. Правда, через некоторое время замечаю, что у Люциуса какой-то уставший вид. — Я тебя достала со своими вопросами, да? — подперев подбородок рукой, задаю вопрос. К слову, мы находимся в кабинете-пещере, потому что моему новоиспечённому другу нужно продолжать работать с засекреченными файлами. — Вообще-то да, — задумчиво смотря в монитор, протягивает он. — Не так уж и легко совмещать работу с разговорами о литературе. — Извини, — виновато бормочу я. — Не хочешь перекусить? А то работаешь и работаешь. От такого голова заболеть может! Вот я как-то раз… — Да, перекусить не помешало бы, — перебивает меня он, отрываясь от монитора. — Не пойми меня неправильно, мне нравится твоя компания, просто моментами тебя бывает слишком много, — увидев мой обиженный взгляд, поясняет он. — Так все говорят, — вздыхаю я, поднимаясь со стула. — Ладно, обещаю, что хотя бы во время еды помолчу, — весело улыбаюсь и показываю рукой в сторону выхода из пещеры. То есть, кабинета. — Пойдём уже! Не успеваем мы даже подойти к выходу из гостиной, как внутрь, с опечаленными и задумчивыми лицами, входят Брюс, Альфред и детектив Гордон. Видок у них у всех уставший. Мы с Люциусом настороженно переглядываемся, ожидая, когда кто-нибудь из них начнёт говорить, но они молчат. Беру ситуацию в свои руки: — Как всё прошло? Брюс переводит на меня осторожный взгляд, молчит с минуту, а затем всё-таки отвечает: — Нам помешали. — Помешали? — переспрашиваю, удивившись. — Кто? — На дороге появился мистер Фриз, заморозил дорогу, мы еле успели остановиться вовремя. Он пришёл за Карен. — Она… жива? — дрогнувшим голосом спрашиваю я, хотя чувствую, что получу отрицательный ответ. — Нет, — разочарованно отвечает Брюс, отходя в сторону и отворачиваясь от всех. — Он её заморозил, а затем разбил на куски. — Заморозил? — изумлённо переспрашиваю я, не успевая посочувствовать судьбе Карен: удивление перевешивает. — Как? Кто мистер Фриз вообще такой? Первый раз слышу… — Его настоящее имя — Виктор Фрайс, — поясняет Гордон. Его опущенные уголки губ и серьёзный взгляд голубых глаз так и передают всю его суровость. — Замораживал людей, чтобы потом удачно разморозить. У него была специальная пушка, а в подвале чуть ли не лаборатория. Он это делал ради своей жены, но история закончилась печально, и он покончил с собой, применив неверную формулу заморозки на себе же. — Но как он мог убить Карен, если… мёртв? — непонимающе качаю головой. — По всей видимости, Философ делает из людей не только монстров, но и воскрешает мертвецов. Стою в шоке, не зная даже, как на это всё реагировать. Убийство Карен, история мистера Фриза, воскрешение мертвецов… что вообще происходит? И это всё между собой связано! — Подождите! — резко восклицаю я, вспомнив кое-что. — Когда я была в секретной лаборатории, то видела внутри одной из камер «субъектов» изморозь! Однажды я подошла ближе к окошку в двери, и на меня посмотрел какой-то мужчина… я особо не запомнила его внешность, — хмурюсь, пытаясь припомнить его хотя бы в общих чертах. — Точно помню ярко-голубые глаза и полностью белые волосы. И взгляд такой… холодный. А ещё он был в этом морозильнике в обычной форме подопытных и не замерзал! — Это точно мистер Фриз, — выдаёт Брюс. — Ты была в секретной лаборатории? — спрашивает Гордон, в удивлении приподняв брови. Открываю рот, чтобы начать вкратце пересказывать ему то, что приходится пересказывать каждому, кто узнаёт о моих двух месяцах в том аду, но Брюс опережает, делая это за меня. Под конец рассказа Гордон лишь устало проводит рукой по лицу, не выражая особого удивления — наверное, в полиции Готэма и не такое бывает. — Кстати, у меня есть кое-какая новость, — как бы между делом говорит Люциус, до этого выполняющий роль внимательного слушателя. — В базе данных я искал пересечения «Сосновых Ферм» и Философа, а затем… — он берёт одну из папок с журнального столика и достаёт оттуда какой-то лист, — нашёл эту фотографию. Он протягивает её Брюсу, и мы все, кроме Люциуса, заглядываем туда. На фотографии стоит группа людей, но ничего примечательного я не замечаю, поэтому отхожу. — Это же… — шокировано начинает Гордон. — Это Хьюго Стрейндж, прямо рядом с твоим отцом… — И он подписан как «Философ», — поражённо заканчивает Брюс, откладывая фотографию на стол. — Это он испортил проект моего отца, и он же нанял Малоуна, чтобы тот убил моих родителей! — зло восклицает Брюс, уставившись на камин. — Разве он не управляет Аркхэмом? — уточняет Альфред и получает согласный кивок со стороны Гордона. — Нужно его арестовать! — Брюс переводит взгляд на детектива, который виновато вздыхает. — Мы не можем этого сделать, у нас нет доказательств, — нехотя возражает он. — Фотография ещё ничего не доказывает. — Но он убил моих родителей! — вскрикивает Брюс, с непониманием глядя на Гордона. — Он проводил эксперименты на людях без ведома моего отца! Он… — Брюс, я понимаю, — детектив с всепоглощающим сочувствием во взгляде кладёт руку на его плечо в попытке успокоить. — Но на то, чтобы собрать доказательства, нужно время. Сейчас будет лучше, если ты оставишь это дело… — Оставить это дело? — перебивает он, скидывая чужую руку с плеча. — Перестать пытаться добиться справедливости? Оставить человека, который нанял профессионального убийцу, чтобы убить моих родителей, в покое? — Брюс, это дело полиции… Однако Брюс не дослушивает детектива, вместо этого покидая гостиную быстрым шагом. В растерянности стою, не зная, стоит ли за ним идти, и параллельно переваривая всю услышанную информацию в голове. — Я пойду поговорю с ним, — тихо говорю я и тоже покидаю гостиную. Входная дверь открыта, и я делаю вывод, что Брюс вышел на улицу. Надеюсь, что он не натворит глупостей! Но где же он может быть… Куда обычно идут люди, у которых эмоции на пределе? Вот я обычно бегу куда глаза глядят! Однако ответ находится сам, когда вижу Брюса, сидящего на скамейке во дворе и смотрящего вдаль. Медленным шагом направляюсь в его сторону, мысленно прокручивая в голове утешающие фразы, которые сейчас могли бы помочь. Что я могу сделать для того, кто узнал правду о человеке, который причастен к убийству его родителей, но всё равно не может что-либо с этим сделать? Вероятно, ничего. Но ведь его нужно как-то поддержать! Молча присаживаюсь на скамейку рядом с Брюсом и перевожу взгляд туда же, куда смотрит и он — на огромные ворота, которые в темноте кажутся совсем незаметными, так что приходится вглядываться, чтобы разглядеть. Такие величественные, но такие… таинственные. Прямо как их хозяин. — Гордон прав, — шепчу я, вновь переводя взгляд на Брюса, который упорно смотрит вдаль, даже не моргая. — Я знаю, — спустя не одну минуту молчания соглашается он и снова замолкает. По всей видимости, слова здесь и вовсе не нужны. Понимая это, осторожно касаюсь руки Брюса, несильно сжимая её в знак поддержки.

***

Домой прихожу поздно вечером — родители уже дома. Максимально тихо открываю входную дверь и так же осторожно прохожу внутрь, где поворачиваю ключ в замочной скважине, закрывая её и молясь всем высшим силам, чтобы меня никто не заметил. Время на телефоне показывает одиннадцать часов, так что если попадусь на глаза отцу, то будет очень плохо! На первом этаже свет везде выключен, значит, родители либо не дома, либо уже спят. Аккуратно поднимаюсь по лестнице, медля с каждой ступенькой, чтобы те не скрипнули в неподходящий момент, и, оказавшись на втором этаже, прислушиваюсь, останавливаясь у двери в родительскую спальню — тихо. Облегчённо выдыхаю и иду в самый конец коридора; последние две двери, расположенные друг напротив друга, являются спасительными, потому что одна из них ведёт в ванную комнату, а другая — в мою спальню. Тихо захожу к себе, прикрывая за собой дверь, и наконец успокаиваюсь — меня никто не заметил! Отворачиваюсь от двери и едва ли не вскрикиваю от неожиданности — на моей кровати со спокойным видом сидит Алекс! — Какого чёрта ты делаешь в моей комнате? — шиплю на него, вмиг разозлившись. — Двери перепутал? — Вообще-то я тебя ждал, — как ни в чём не бывало отвечает он. Беру первую попавшуюся со стола вещь — это оказывается кисточка — и кидаю в Алекса, однако он ловко перехватывает её. — Совсем сдурела? А если бы это была ваза? — с округлившимися от удивления глазами спрашивает он. — Тогда было бы жаль, что она не прилетела тебе в голову! — подхожу к нему и с раздражением забираю кисточку, после чего возвращаю её на стол. — Чего тебе от меня надо? — Убедиться, что ты придёшь домой целая и невредимая, — вздыхает он, и я с недоверием выгибаю бровь, скрещивая руки на груди. — Отец спрашивал, дома ли ты, — внутри всё холодеет, и я, пытаясь отвлечься от неприятных ощущений, тянусь к серёжкам, нервно снимая их. — Я сказал, что ты уже спишь. Он вроде поверил. — И не стал проверять? — недоверчиво уточняю, снимая уже кольца. — Нет. Облегчённо выдыхаю, заводя волосы за уши. Значит, мне удалось избежать очередного выговора, а может даже и парочки ударов. Хочется порадоваться, но страх всё ещё остаётся, затаившись глубоко внутри и выжидая, когда он сможет развернуться огромным бордовым бутоном ужаса. — Спасибо, — коротко благодарю я, поворачиваясь к Алексу. — Ага, а вот свою книгу, которую ты у меня стащила без разрешения, я забираю, — он поднимает ту самую книгу, показывая. — Мне что, теперь запирать свою комнату? — Тебя всё равно не было дома, поэтому я и взяла её почитать, — вздыхаю, оправдываясь. — Ты даже до третьей части не дошёл! — подхожу к нему, останавливаясь в шаге. — Потому что только купил… — Отдай, — тянусь за книгой, но он отводит её в сторону. — Эй! — возмущаюсь, несильно пихая его в плечо. — Отдай, или расскажу, чем всё закончилось! — Ты вообще маленькая для книжек Бегбедера! — Да что нового я там узнаю! — усмехаюсь. — Как правильно нюхать кокс? Так они его и неправильно… — Иви! — на этот раз серьёзно восклицает Алекс, поражённо смотря на меня. — Да не волнуйся ты, сама не пробовала, — успокаиваю его, тихонькая хихикая. — Я книги читаю ради смысла, а не чтобы узнать, кто с кем и как потрахался и сколько дорожек в день занюхнул, — сажусь рядом, раздумывая, стоит ли отдавать ему книгу. — Я, кстати, не считаю его роман антиутопией, — задумываюсь, — ведь мы действительно проиграли рекламе третью мировую. — Всё, телевизор теперь не смотришь и газеты не читаешь? — насмешливо спрашивает он. — Конечно! — легко восклицаю я, прикладываю руку к сердцу. — Посмотри, куда катится общество потребления! Ох, массовые люди… — театрально вздыхаю, качая головой. — Именно поэтому я, со всем своим милосердием и искренностью, дарую тебе эту книгу, чтобы раскрыть глаза на происходящее! — Моя благодарность не знает границ! — кивает он, подыгрывая, и затем мы оба тихо смеёмся. Свернувшиеся калачиком тревога и страх наконец полностью покидают меня, позволяя немного пожить положительным эмоциям. Мы с Алексом очень редко вот так просто сидим и разговариваем о чём-либо, без препираний и язвительных замечаний. Такое было всего несколько раз в жизни: после особенно сильной «ссоры» с отцом (мне тогда было одиннадцать), после моего очередного побега из дома после ругани с родителями, на мой прошлый день рождения, когда никто из друзей не смог прийти, из-за чего я проплакала несколько часов в своей комнате, и сейчас. Были ещё моменты в детстве, когда он меня успокаивал после «воспитания» отца, но они настолько смазаны, что уже не уверена, было ли это реальностью. Почему мы разговариваем сейчас? — У тебя всё в порядке? — спустя несколько минут спрашивает Алекс, и я пожимаю плечами, и правда не зная, как оценить общее состояние. — Если что, мы можем… ну, поговорить. Удивлённо смотрю на него, словно передо мной сидит добрая копия брата. С каких пор он интересуется чьем-либо состоянием? И что его натолкнуло на такое решение? Может, он просто шутит? — Что-то случилось? — непонимающе спрашиваю я, чувствуя, как внутри снова начинает шевелиться тревога. — Почему ты предлагаешь поговорить? — Потому что ты моя сестра, — тихо отвечает он, однако по его взгляду, выражающему что-то между сожалением и спокойствием, понимаю, что это не ответ. — Если не хочешь, тогда… доброй ночи. Заторможенно киваю, и, когда он встаёт и направляется к двери, провожаю его взглядом, по-прежнему не понимая причины, по которой он резко изменился. Хотя, быть может, он и не менялся? Да нет же! До этого он постоянно обзывал меня, старался как можно меньше пересекаться со мной, язвил! И я делала то же самое! А сейчас… соврал родителям, чтобы меня не наказали, подыграл в шутливой сцене и поинтересовался моим состоянием. Чёрт, я ищу подвох в нормальном отношении! Что за насмешка судьбы — насилие и недоверие в моём понимании являются нормой, а интерес к чужому состоянию и предложение поговорить кажутся странными! Почему так происходит? Потому что в этом доме нет понятия «нормальное отношение».