Страшись Суда Сов

Почти в пять часов вечера стою в фойе своего дома, прислушиваясь к окружающим звукам, — вроде ничего не слышно, значит, дома никого нет. Максимум наверху находится Алекс, который отсыпается в своей комнате, — хотя надеюсь, что он всё же решил съехать отсюда на двадцать втором году жизни, — но родители точно на работе. Глубоко вдыхаю, набираясь смелости, и дёргаю ручку двери, которая ведёт в кабинет отца. Заперто! В каком таком смысле заперто? Возмущённо дёргаю ручку, словно это она виновата в том, что я не могу попасть в кабинет. То ли она оказывается хлипкой, то ли я прикладываю слишком много усилий, но через некоторое время слышу хруст, и дверь отворяется. Похоже, я только что сломала замок… Так ему и надо! Осторожно прохожу в кабинет, даже не рассматривая обстановку, ведь и так знаю, что и где расположено. У окна, справа от входа, находится большой письменный стол и кожаное кресло, стена напротив двери уставлена книжными шкафами, а слева от входа располагается «уголок расслабления после тяжёлого рабочего дня» — два удобных мягких кресла, кофейный столик и небольшая тумба, где хранятся самый разный алкоголь и бокалы. Пистолет отец не так уж сильно и прячет — за кое-какими толстыми книгами. Возможно, одна из причин, по которой он несильно беспокоится о том, что кто-то найдёт его пистолет, кроется в том, что он не единственный. В любом случае, меня это не особо интересует, поэтому, не теряя ни секунды, подхожу к полке, убираю книги и наконец достаю то, что мне нужно, и кладу в небольшой рюкзак, который мне любезно одолжил Брюс. Выхожу в фойе, снова прислушиваясь, — по-прежнему тихо. Тихо, и при этом спокойно. Обычно когда в доме царит тишина, то она всегда недобрая, потому что после неё следует что-то плохое — либо крик отца, либо споры родителей, либо… рукоприкладство, которое хотя и редко, но всё же происходит. Съёживаюсь от страха. Не хочу сюда возвращаться! Но в том месте было намного хуже… Но и здесь не очень приятно! И ведь без родителей здесь достаточно спокойно. Видимо, нужно дождаться совершеннолетия и съезжать — это единственный способ сбежать в лучшую жизнь. Раньше я мечтала снимать с подругой квартиру напополам, вместе учиться театральному искусству, вечерами пятницы ходить к общим друзьям на всякие вечеринки, знакомиться с парнями, флиртовать с ними, может быть, даже больше, чем просто флиртовать, а потом, закончив колледж, выступать в театрах — может, по раздельности, а может и вместе, трогать людские сердца и быть счастливой, а к моменту, как карьера достигла бы пика, любовь всей жизни уже была бы со мной, мы бы поженились и жили в большом доме, потом завели бы детей, воспитали бы лучшим образом, после чего встретили бы вместе старость и, убедившись, что детям обеспечено лучшее будущее, отправились бы путешествовать по всему миру. Да, в моей голове жизнь была расписана практически по годам, но таинственная организация, ставящая над людьми опыты, быстро сломала эти, возможно, наивные мечты. Теперь я не знаю даже, что именно со мной сделали. Будет ли какой-то обратный эффект? Как вообще так произошло, что однажды я проснулась не в собственной кровати, а на жёсткой, неудобной койке, обездвиженная и напуганная? Возможно ли прожить ту идеальную в моём представлении жизнь, будучи… такой? А какая я теперь? Какая была до этого? Какой буду? Настроение портится ещё больше, и я выхожу на улицу, вдыхая свежий воздух, который так успокаивает, что хочется никогда не заходить в дом. От удовольствия прикрываю глаза, так и не уходя с крыльца, но, вовремя опомнившись, трясу головой и направляюсь в поместье Уэйнов. Обещала ведь Брюсу пистолет принести, а сама прохлаждаюсь на улице — и что обо мне можно подумать после такого! Мне везёт зайти в дом незаметно для Альфреда. Отдаю встретившему меня Брюсу рюкзак с невозмутимым видом, словно в нём ничего такого серьёзного не лежит. Просто вещи, обычные вещи, ни для кого не опасные, ни в коем случае не огнестрельное оружие, нет… ничего такого! — Потом расскажешь, как всё пройдёт, — понизив голос, говорю Брюсу, и тот кивает. — Я решила, что побуду у тебя ещё пару часов, а потом вернусь домой, — как ни в чём ни бывало произношу, присаживаясь на диван и закидывая ногу на ногу. — Рано или поздно это сделать нужно, и в моём случае лучше рано, чем поздно. — Будь аккуратнее, те люди, которые делали с тобой… — он раздумывает, как лучше это назвать, — то, что делали, могут за тобой следить. Альфред отвезёт тебя. — Спасибо, — благодарно киваю. — Хотя знаешь, мне кажется, что теперь разгуливать одной по вечернему Готэму не так уж и страшно. Раны заживают, сил у меня, по всей видимости, больше, чем у обычного человека. Или нет… — Лучше не рисковать. — Ага… — удручённо протягиваю я. — Представляешь, я, оказывается, пропустила свой шестнадцатый день рождения, — произношу, понимая, что в последний день июля я всё ещё находилась в той секретной лаборатории, даже не подозревая, что пропускаю собственный праздник. — Друзья, наверное, беспокоились. — По крайней мере, ты выбралась оттуда живой, — замечает Брюс. — Можешь этот день считать своим вторым днём рождения. Не сдерживаю добродушной усмешки. И то верно — могла там и умереть. Интересно, сколько бы меня там продержали, если бы не мой побег, ни секунды которого я до сих пор так и не вспомнила, до моей смерти? Или у них был с кем-то договор? Как они вообще выбирают людей для своих экспериментов? Вопросы множатся со скоростью света, но никакие ответы не приходят. — С тобой часто случается такое, что ты не помнишь своих действий? — внезапно спрашивает Брюс, и я хмурюсь, задумываясь. — До экспериментов провалов в памяти почти и не было. Точнее, я плохо помню своё детство, но, наверное, это нормально, потому что я была маленькой и… не знаю, мне просто кажется это нормальным, — качаю головой. — Иногда бывало, что я не помню каких-то мелочей по типу, когда успела принять ванну, где оставила какую-нибудь вещицу и всё в таком духе, — пожимаю плечами, искренне веря в то, что это тоже нормально. — Но когда я попала в ту секретную лабораторию… Я мало что помню, правда. Если честно, не хочу даже вспоминать, — напряжённо вздыхаю, чувствуя, как становится неспокойно. — Всё хорошо, я не заставляю, — уверяет Брюс, по-дружески гладя меня по плечу. — Извини за моё любопытство. — На твоём месте я ни на секунду не перестала бы расспрашивать себя обо всех странностях, — усмехаюсь. — Так что я не сержусь. — Хочешь есть? — он меняет тему, за что я ему очень благодарна. — Альфред хороший повар, и блюда готовит интересные, — он тепло улыбается, так и излучая позитив. — Не могу отказаться, потому что я и правда очень голодна, — киваю, облегчённо выдыхая: еда — это почти всегда хорошо, главное не объедаться.

***

Поздним вечером возвращаюсь домой. На душе тревожно, потому что я совершенно не знаю, чего ожидать. Да и если бы знала, всё равно было бы неспокойно! С Альфредом, который довёз меня до дома, прощаюсь, натянув на лицо совершенно неискреннюю улыбку, после чего разворачиваюсь и поднимаюсь на крыльцо. Приподнимаю плошку одного из цветков, забирая оттуда запасной ключ. Осторожно, стараясь не издать ни звука, отпираю дверь и убираю ключ на место. Мысленно отсчитав три секунды, вхожу в дом, прислушиваясь к звукам. Из гостиной доносятся тихие голоса родителей, и я, сделав глубокий вдох, иду прямо туда. Отсчитываю по дороге шаги, смотря в пол, и, остановившись около лестницы, ведущей на второй этаж, поднимаю голову, бегло осматривая ничуть не изменившуюся за время моего отсутствия гостиную, а затем останавливаю взгляд на родителях. Мама, в отличие от отца, рассерженной не выглядит: максимум, что можно увидеть на её худом лице — тень облегчения, замаскированную под тонкими губами, плотно сжатыми из-за зарождающегося неспокойствия, и сдвинутыми друг к другу тёмными бровями. Цвет глаз её на фоне чересчур бледной кожи из тёмно-зелёного стал зелёно-серым, а тени под скулами кажутся глубже, чем есть на самом деле. Каштановые волосы аккуратно собраны наверху, однако несколько прядок всё же выбиваются из причёски, придавая внешнему виду некоторую небрежность. Чёрный костюм придаёт отцу ещё более суровый вид, хотя с этим прекрасно справляется острый взгляд серых глаз, приправленный отблеском раздражения и нахмуренными бровями, между которых прочертилась вертикальная складка, и опущенные уголки губ, выражающие холодное недовольство. Он возвышается грозной тенью, гордо приподняв голову. — Иви, — голос отца холодным шелестом разносится по гостиной. — Мы тобой очень недовольны. Его отстранённый, но в то же время такой острый взгляд леденит самое сердце, не позволяя ответить сразу же. — Я… — слова застревают в горле, и я вцепляюсь в край собственного кардигана. — Меня держали в каком-то непонятном месте! Я ни в чём не виновата! Они делали ужасные вещи… и я… — пытаюсь рассказать, что со мной было, но получается это как-то бессвязно. — Мы знаем, где ты была, Иви, — по-прежнему холодно произносит отец, никак не реагируя на мои отчаянные попытки рассказать обо всём. — Знаете… — растерянно повторяю, не понимая, что они имеют в виду. — Твой побег был лишним, — отец раздражённо вздыхает, впервые за время диалога показывая, что он всё-таки живой человек. — Подождите, то есть вы знали, где меня держат, и были не против? — поражённо спрашиваю, повышая тон и опираясь рукой о перилла лестницы, чтобы от неожиданности не подкосились ноги. — Конечно, ведь именно мы тебя туда и отправили. К лицу приливает кровь, а сердцебиение тотчас учащается, вызывая прилив сил. Делаю маленький шаг по направлению к родителям, чувствуя, как внутри всё переворачивается. Они знали! Они виноваты в том, что происходило последние два месяца! Они… — Вы отправили меня туда… — шепчу, ощущая в глазах влагу. Перевожу взгляд на маму, вопросительно смотря на неё. — Это правда? — спрашиваю у неё, надеясь услышать «нет», но она лишь коротко кивает головой, даже не удостоив меня взглядом, а спрятав его где-то в полу. — Как… почему? — Так было нужно, — только и отвечает отец, снова скрывая раздражение под маской невозмутимости. — Но ты подвела нас. Ты сбежала. Сердце словно пронзают штырём, обрызгивая кровью всё хорошее и светлое о родителях, что так бережно хранилось в голове, а затем цепкой лапой обхватывают его, сжимая, и тянут через грудную клетку, ломая кости и разрушая всё живое. Слёзы скатываются по щекам, выжигая тонкие тропы на них и въедаясь острой болью. Он недоволен тем, что я сбежала… сбежала оттуда, где мне делали больно! Где надо мной издевались! Как он может так со мной поступать? Это немыслимо! — Я тебя ненавижу! — восклицаю и вижу, как тень злости искажает лицо отца. — Не смей так говорить, — твёрдо говорит он и хочет сделать шаг мне навстречу, но тонкая рука мамы касается его плеча, останавливая. — Ванесса, убери руку, — сдержанно просит он, переводя взгляд на маму. — Кристофер… — умоляюще одними губами произносит она его имя и качает головой. — Ты хотя бы знаешь, что там со мной делали? — спрашиваю, не боясь его реакции: пока мама здесь, он ничего мне не сделает. — Каждый день я испытывала такую боль, которая тебе и не снилась! — он злобно смотрит на меня, однако ничего не отвечает. — Как ты мог так со мной поступить? — Так было нужно! — Нужно, да? — из груди вырывается истерический смешок. — Это все твои объяснения? Даже не попытаешься выставить себя в лучшем свете, как делаешь обычно? — Тебе лучше прекратить повышать на меня голос, Иви! — А то что? Ударишь? Поверь, это ничто по сравнению с тем, что со мной делали! — качаю головой, утирая слёзы рукавом кардигана, однако на их месте практически сразу же появляются новые. — Мама… — перевожу на неё взгляд, всхлипывая. — Как ты это допустила? — Солнышко, мы не можем рассказать тебе… — с сожалением произносит она, жалобно сдвигая брови. Закусываю внутреннюю сторону щеки, поражённо качая головой. Не могут рассказать, не могут объяснить… так было нужно… тупые отмазки! Они просто признают вину, даже не пытаясь оправдаться! Сзади слышится громкий хлопок входной двери, и я вздрагиваю, тут же разворачиваясь. В коридоре показывается Алекс, нетвёрдой походкой направляясь прямо к лестнице, однако он застывает на месте, осматривая нас всех затуманенным взглядом тёмно-зелёных глаз. — Вовремя пришёл… — протягивает он с явным сарказмом, а затем переводит на меня взгляд. В тёплом свете люстры черты его лица смягчаются, однако тёмные круги под глазами смазывают приятное впечатление, создаваемое при взгляде на его лицо, оставляя после себя какие-то неприятные чувства. — Алекс, иди к себе, — как ни в чём ни бывало произносит отец, и меня словно током прошибает. — Ты, наверное, тоже знал обо всём, да? — спрашиваю у брата, но он продолжает смотреть с непониманием. — Тебя тоже ненавижу! Не сдерживаюсь и ударяю кулаком его в грудь, а затем разворачиваюсь и убегаю на второй этаж с единственным желанием — запереться в собственной комнате и дать волю эмоциям! Забегаю к себе и сажусь прямо на пол, прикасаясь спиной к двери. То и дело вытираю слёзы рукавом одежды, но на их месте постоянно появляются новые, и, увы, я этот поток контролировать не могу. Крики отчаяния рвутся наружу, и я зажимаю руками рот, сдерживаясь и позволяя лишь всхлипам вырваться наружу. Так больно, словно кто-то когтями яростно скребёт самую душу! Ну как, как они могли это сделать? Я так старалась выискивать в них только хорошее, закрывая глаза на всё плохое! А они… Все их поступки так и показывают, что ничего доброго в них нет! Они ужасны, отвратительно ужасны! Отец даже не попытался извиниться. Он просто… стоял и повторял, что так нужно было и что я ещё во всём этом виновата! Виновата! Сбежала! Да я даже не помню, как это сделала! И мной снова недовольны. Недовольны, потому что сорвала их планы. Недовольны, потому что вечно путаюсь под ногами, как никому не нужная дворняжка. Недовольны, потому что пытаюсь получить от них хотя бы капельку внимания и заботы. Хотя бы немного! Совсем чуть-чуть… В пространстве что-то меняется. Словно стены сужаются вокруг меня, желая раздавить как маленькую букашку. Делаю вдох, но не чувствую, как дышу. Тело отдаёт изнутри вибрациями. Не могу! Пытаюсь подняться, но едва ли могу пошевелить пальцами. Резкий удар в дверь приводит в себя, заставляя шумно втянуть воздух. Раздаётся второй удар, от которого внутри всё холодеет, и я отползаю от двери, по-прежнему не в силах подняться на ноги. — Открой дверь! — слышится из коридора грозный голос отца. — Открой дверь немедленно! Встаю на ноги, чувствуя дрожь в коленях, и медленно отхожу к окну, не переставая с ужасом смотреть на дверь. Дыхание снова учащается, становится поверхностным. Открываю окно, пуская в комнату прохладный воздух. Если он войдёт — я выпрыгну! — Иви, открой чёртову дверь! — злости в его голосе не убавляется, и я впиваюсь пальцами в подоконник позади себя. Он всё равно зайдёт сюда, если действительно захочет. У него есть ключи от каждой комнаты. От него нельзя скрыться, потому что он везде. Как дерево, вросшее корнями в землю, на долгие годы закрепившись на месте… В коридоре слышится тихий голос мамы, и на мгновение пальцы разжимаются, отпуская подоконник. Точно не слышно, что она говорит, но её успокаивающий тон позволяет делать вдохи поглубже. Проходит минута, и слышатся удаляющиеся от двери шаги. Он ушёл… ушёл! Ещё какое-то время смотрю на дверь, боясь, что снова раздастся гневный удар кулаком, однако его не следует. Отворачиваюсь к окну. На дорогу, по которой изредка проезжают дорогие машины, смотреть намного приятнее, чем на собственный дом и родителей. На какое-то мгновение шум с улицы прекращается, погружая мир в неприятную тишину. Снова становится неспокойно, и я закрываю окно и отворачиваюсь от него. Теперь везде неспокойно. Сажусь на кровать, ощущая тревогу. Что, если я засну, а проснусь снова в той секретной лаборатории? Внутри всё холодеет, и я сжимаюсь, беспокойно оглядываясь на дверь. В комнате тихо, и это сводит с ума, заставляя думать, что в этой тишине таится некое зло, ожидающее в самом тёмном углу. Быстро подбираюсь к прикроватной тумбе и включаю лампу. Страх и тревога немного отступают, но всё же остаются до худшего момента, не давая расслабиться. Свет создаёт тени, и воображение, насмехаясь, рисует в них тонкие длинные фигуры, наблюдающие из углов. Если родители сами отправили меня в то место, значит ли это, что они сделают это снова? Что им мешает зайти в мою комнату? Сдать на какие-то опыты? Достаю из прикроватной тумбочки личный дневник и ручку, усаживаясь на полу так, чтобы видеть всю комнату и вход в гардеробную. Открываю на последней записи и снимаю с ручки колпачок. Касаюсь чистого листа, выводя чёрными чернилами сегодняшнюю дату. Нужно записать всё, что сейчас перекатывается тревожным комком из одного уголка души в другой, записать, чтобы остаться в реальности, чтобы успокоиться. Ведение дневника позволяет чувствовать себя в безопасности хотя бы на короткий миг. По мере написания тревога окончательно закапывается где-то глубоко внутри, однако обещает вернуться при первом удобном случае. Когда заканчиваю с этим делом, возвращаю дневник с ручкой на место, по-прежнему сидя на полу. Наблюдение за причудливыми тенями даёт мнимую уверенность в контроле над ситуацией, позволяя спокойно выдохнуть. Ванная комната находится прямо напротив моей спальни, но выходить в коридор страшно: кажется, если сделаю это, снова начнётся паника. Лучше не выходить из комнаты. Остаться здесь до утра. Пережить эту ночь. Бесшумно поднимаюсь на ноги и обхожу кровать, подходя к двери, ведущий в гардероб. Тихо включаю свет и открываю дверь, осматривая каждый дюйм пространства — ничего и никого подозрительного. Просто мои вещи, ровно в таком же положении, как я их и оставила два месяца назад. Здесь никого не было, никто к ним даже не прикасался. Выдыхаю, закрывая дверь и выключая свет в гардеробной. Кажется, я в безопасности, если не считать того, что отец может отпереть дверь в спальню своим ключом. Можно попробовать уснуть. Если получится. Ночь проходит в беспокойных снах, и я просыпаюсь каждые полчаса. Как результат, встаю на утро в ужасном состоянии, до конца не понимая, проснулась ли я или это очередной размазанный сон. На улице идёт противный дождь, обрубая последние надежды радоваться хотя бы такой мелочи, как погоде. Настенные часы показывают ровно семь часов. Значит, родители всё ещё дома! Ладно, может получится избежать их… нужно всего лишь незаметно прокрасться на кухню и приготовить завтрак — чертовски сильно хочется есть! Переодеваюсь из пижамы в обычную одежду и собираю волосы в хвост, зная, что отец не приемлет неопрятного вида даже в собственном доме (хотя Алексу он почему-то позволяет практически всё). Он и так мною недоволен, а если встретит разгуливающей по дому в пижаме, так и вовсе не сдержится, так что стоит всё-таки попытаться избежать его гнева. Осторожно выскальзываю из комнаты, бесшумно двигаясь по коридору. Уже на лестнице понимаю, что желание пройти на кухню незамеченной провалено, потому что из гостиной доносятся тихие голоса родителей, о чём-то спокойно беседующих. Уверена, что лестница специально расположена так, чтобы можно было контролировать всех по ней идущих из любой точки гостиной! — Иви, — ледяным тоном окликает отец, когда мне до первого этажа остаётся несколько ступенек. — Сядь, — дожидаясь, когда я ступлю на пол, указывает на диван. Послушно выполняю то, что он говорит, съёживаясь от холода, пробегающего по телу. Мама стоит рядом с ним, не произнося ни слова. — Вчера ты поступила очень глупо. И не только вчера, — делает паузу, и я понимаю, что от меня хотят. — Извини, — совершенно неискренне произношу я, однако отцу всё равно, каким тоном извиняюсь. — Твоё поведение неприемлемо, — к холодности его голоса добавляются нотки разочарования, призванные вызвать чувство вины, — поэтому мы вынуждены наказать тебя. До начала учебного года тебе запрещается покидать пределы дома, это понятно? — Понятно, — стараюсь звучать спокойно, хотя внутри всё кипит от возмущения. Домашний арест! После всего, что случилось за эти два месяца! — Посмотри на меня, — приказывает он, и я испуганно вздрагиваю. Тихо выдыхаю и поднимаю на него взгляд, чувствуя, как растерянно колотится сердце. Тонкая фигура отца возвышается надо мной, усиливая страх. — Если ещё раз меня не устроит твоё поведение, мне придётся придумать более жестокое наказание, а ты ведь этого не хочешь, не так ли, Иви? — его острый взгляд впивается в меня, забирая возможность отвечать вербально, поэтому я лишь осторожно киваю. — Можешь быть свободна. Эта фраза звучит скорее как «иди отсюда, чтобы я тебя в жизни больше никогда не видел». — Они… придут за мной? — дрожащим голосом спрашиваю я. Мне нужно узнать ответ на этот вопрос любой ценой, даже если после этого последует удар. Отец недовольно хмурится, явно не желая слышать от меня каких-либо слов кроме извинений. — Нет, — нехотя отвечает он спустя несколько секунд молчания. Коротко киваю, а затем поднимаюсь и иду на кухню, хотя ноги кажутся негнущимися. За мной хотя бы не придут, это уже хорошая новость… единственный луч света в этой непроглядной тьме! С пустой головой завариваю зелёный чай и готовлю омлет, с таким же отсутствием мыслей завтракаю. Сил не остаётся на какие-либо эмоции. Все действия намеренно растягиваю настолько, насколько это возможно, потому что хочу, чтобы родители побыстрее ушли на работу — без них всё же спокойнее. Когда входная дверь наконец за ними закрывается, голова тут же наполняется мыслями, словно до этого кто-то их сдерживал силой. Они так и не объяснили, почему отправили меня в этот ад. Так ещё и домашний арест! Я и так два месяца была взаперти! И что теперь? Теперь должна сидеть дома, по сути, тоже в клетке, разве что эта комфортнее! С силой сжимаю руки в кулаки, стараясь избавиться от гнева, который поглощает каждый уголок души, грозясь вылиться в очередной неконтролируемый поток слёз и бурлящих эмоций. Мне не дадут ответов, сколько бы я ни просила! А что, если брат в курсе всех этих событий? Не то чтобы он когда-то интересовался моей жизнью, но родители относятся к нему более снисходительно, значит, могли и рассказать ему. Да я даже не удивлюсь, если он знает больше меня! Быстро поднимаюсь на второй этаж и, даже не стуча, распахиваю дверь, ураганом влетая в комнату. — Ты знал о том, что родители отдали меня в какую-то секретную лабораторию? — требовательно спрашиваю я, остановившись перед его кроватью и с возмущением скрестив руки на груди. — Отвечай! — срываю с него одеяло, которым он накрылся чуть ли не с головой. — Да ты можешь не истерить! — возмущается он в ответ, забирая одеяло. — Ты знал? — повышаю голос, прожигая его взглядом. — Да ничего я не знал, успокойся уже! — Успокоиться? Ты говоришь мне успокоиться? — с истерическим смешком переспрашиваю я, на что брат мученически вздыхает. — Меня два месяца держали в какой-то лаборатории, ставили какие-то опыты, делали со мной что-то непонятное, и поверь, это было очень больно, так больно, что я думала, что скончаюсь прямо на месте! — на секунду прерываюсь, переводя сбившееся из-за быстрой речи дыхание. — И теперь выясняется, что это родители — наши родители, Алекс! — меня туда отправили! Более того, они винят меня в побеге! Да ещё и под домашний арест посадили до начала учебного года! — О нет, ты будешь выносить мне мозги ещё почти две недели… — страдальчески протягивает он и садится в кровати, устало потирая переносицу. — Это хуже похмелья… — Алекс! — внутри всё больно сжимается. Брат был моей единственной надеждой, но даже он относится ко всей ситуации, словно это норма. — Это сделали наши родители… — Да-да, наши родители, я понял, — он встаёт с постели и разминает шею. — И без того было понятно, что от них стоит ожидать чего угодно… Вечно строгие, равнодушные, ужасные и все синонимы к этим словам. — Они сдали меня на опыты! — Я понял это с первого раза. — Ну да, как же… — горько усмехаюсь, смотря, как брат чуть отодвигает штору, одним глазком смотря в окно, а затем тут же её задёргивает, щурясь от яркого света. — С тобой они бы так никогда не поступили. Почему они относятся к нам по-разному? — Иви, давай не сейчас… — Ты всегда так говоришь! — Да, говорю, — вздыхает он и снова садится на кровать, устремив на меня ничего не выражающий взгляд. — Потому что, если честно, мне до твоих проблем нет никакого дела. И разбираться в чём-то, что меня никак не касается, не хочется… — он опускает голову, пальцами потирая виски. — Сходи к друзьям… — Мне запретили выходить из дома. — Да, точно… — он снова переводит на меня взгляд. — Что ты от меня хочешь услышать? — устало спрашивает он. — Я думала, что хотя бы ты меня выслушаешь и поддержишь, — голос дрожит из-за подступающих слёз. — Но, видимо, в очередной раз ошиблась. Просто ответь… почему ты так ко мне относишься? — Как «так»? — Равнодушно! — Потому что мне своих проблем хватает, Иви! — он впервые за наш разговор повышает голос и встаёт, подходя ко мне практически вплотную. — Ты постоянно истеришь, требуешь внимания — это никому не интересно, понимаешь? У всех есть свои проблемы, но ты почему-то думаешь, что твои важнее всего и что все должны тебя успокаивать, поддерживать и сочувствовать! Признаюсь, я даже жалею, что родители не вернули тебя в ту лабораторию! Не давая ничего ответить, он выходит в коридор, оставляя меня одну среди бардака и полумрака, в которую погружена комната. Чувствую слёзы, медленно одна за другой скатывающиеся по щекам, и понимаю, что уже не хочу ничего ощущать. Он тоже бросил меня. Вытираю слёзы рукавом и возвращаюсь в свою комнату, снова там запираясь. Устраиваюсь на полу в углу, и обхватываю колени руками, утыкаясь в них лбом. Хочется уйти от этого мира, сбежать от реальности, не чувствовать это ноющее сердце! Не ощущать рвущуюся наружу тревогу и клацающую невидимыми лезвиями боль! Раствориться, расплавиться, растаять… В секретной лаборатории было ужасно, но в месте, которое я называю своим домом, оказывается ничуть не лучше — там равнодушие можно было объяснить тем, что мне все были чужими, но здесь… собственная семья отвернулась от меня! Человек тотально одинок — кажется, Кафка был прав. Это горькая, опускающая на самое дно, лишающая всякой надежды на что-либо хорошее, правда.