Время агнцев

- Садовник увидал, войдя в свой сад, Что трое незнакомцев в нем сидят. "Похожи, - он подумал, - на воров!" Суфий, сеид и третий - богослов. А был у них троих один порок: Душа как незавязанный мешок. Маленький мальчик неуверенно скользил по буквам мало знакомого чуждого языка. Юная ученица через слово кидала вопросительный взгляд своих удивительных от края до другого края мира глаз на своего не менее необыкновенного учителя. Золотой мудрец запада прожил достаточно лет, чтобы учить, не отвлекаясь от своих скорбных мыслей. - Сказал садовник: "Сада властелин Я иль они? Их трое, я один! Хитро на этот раз я поступлю, Сперва их друг от друга отделю. Как в сторону отправлю одного- Всю бороду я вырву у него. Одинокий раб из павшей страны лишь по милости подобранный торговым караваном. Что ждёт бывшего раба в чужой стране? Мудрость и учёность Ван Хоэнхайма освободила его в Ксерксе. Чего ждать от соседней империи? Он плохо знал язык соседней империи и всё же смог рассказать встречным на пути каравана чиновникам Ксинга о произошедшем с их соседями несчастье. Свою версию. Он наивен. Но не глуп. И прекрасно понимает, что ни в коем случае нельзя рассказывать настоящую причину, стёршую огромную страну с лица земли всего за одну ночь. Он – учёный муж и уже вернулся из странствия на пепелище своего дома. Он разбит, потерян, одинок. Он нуждается в тишине и покое, которую ещё должен заслужить. Он – обитель тысяч погибших ксерийцев, навечно запертых в нём, напуганных и тонущих в свое горечи. Стыд и боль за его величайший грех по злой иронии судьбы были вознаграждены. Учения Хоэнхайма заинтересовали почтенного цзиньши[1] Шангуань Цианьюаня. Чжуанъюань[2], овдовевший за несколько лет до этой судьбоносной встречи, нашёл утешение в новых знаниях, которые теперь впитывал, как впитывает иссушённая долгой засухой земля щедрый дождь. Скорбь по потере возлюбленной Хуа Цзиньхуа, по косвенной вине её же отца и разлад с ним же, почтенным сяньньнаньем[3] Хуа из-за разошедшейся по его землям холеры, иссушила источник радости почтенного учёного. Такая разная боль, но такая сильная. Пустота двух одиноких душ жаждала заполнения. В этой пустоте, со временем, но выросло крепкое дерево их дружбы. - Ух, как поодиночке проучу, Как только их друг с другом разлучу!" И вот злоумный этот человек К такой коварной выдумке прибег. Сказал суфию: "Друг! Возьми скорей В сторожке коврик для своих друзей!" Звонкий голос становится увереннее, крепче. Взгляд необыкновенных глаз всё реже и реже ищет одобрения и поддержки учителя. В этом, наверное, скорбь добродетельного учителя. У них с Цинъюанем общее горькое счастье на двоих. Купаться в любви и почитании своих учеников, наблюдать, как они растут, как крепнут их крылья, которые однажды унесут их и из отчего дома, и из-под опеки учителя. Как бы это ни было прискорбно, но то был естественный ход вещей. И Хоэнхайм, и Цинъюань знали, что за их учениками будущее империи. - Ушел суфий. Садовник говорит: "Вот ты - законовед, а ты - сеид, Старинный род твой царственно высок, Ведь предок твой был сам святой пророк! А ты - ученый муж, ведь по твоим Установленьям мы и хлеб едим! И всё же в пустыне горя и одиночества Цинъюаня был живительный родник, с каждым днём пробивающий себе пусть к иссушённой земле и добравшийся до глубоко проросших корней взаимной дружбы, ставший частью их маленького мира в поместье Шангуань. Рабская отцовская почтительность, которой, как вскоре уверился Хоэнхайм, не стеснялся пользоваться нань Хуа, не позволила ей забыть, что она ещё и мать. Годовалая Ваньэр была оставлена в доме родного отца, когда её дед призвал дочь на помощь в раздираемое страшной болезнью имение. И всё же Хоэнхайм преступно грешен. Когда он думает об одиноком, пока ещё крепком старике, которому в своё время некому будет зажечь благовония в опустевшем домашнем храме, в его груди разгорается преступный жар торжества. И где-то рядом теплится робкий огонёк веры. Каждый получает то, что заслуживает. -Но тот суфий - обжора и свинья, Да разве он годится вам в друзья? Гоните прочь его - и у меня Вы погостите здесь хоть два-три дня. Мой дом, мой сад всегда для вас открыт. Что - сад! Вам жизнь моя принадлежит!" В звучание мерного, переливчатого, как вода, мягкого голоса, вырывается нетерпеливое фырчание запряжённых лошадей, вырывающее Хоэнхайма из потока его стройных мыслей, что, подобно мягкому голосу, перетекают в его голове, как горный ручей по обтёсанным камням. - Что за странная любовь к такому жестокому тексту, Ваньэр? Взгляд медовых глаз строго смотрит в необыкновенные для прекрасной ксингийки льдисто-серые глаза, наполненные весёлой хитринкой, молодостью и жизнью. - Это мне должно спросить, учитель, почему мой учитель обучал меня своему языку на стихах этого поэта? Юная лиса, взмахнув широкими рукавами, сложила ладони на коленях, выражая почтительность и внимание к своему наставнику. Такой благопристойный вид вызывает лишь усмешку. Ваньэр та его ученица, что без стыда, как данность, без всяких раздумий ещё с малолетства всем говорила, что у неё два отца - кровный и духовный. Меж ними никогда не стоял вопрос «зачем» и «почему». Ваньэр понимала всё несказанное Хоэнхаймом. По действиям, жестам, взглядам. Шангуань Ваньэр выросла благоразумной девой. И Хоэнхайм в жизни бы не сказал, что это исключительно его заслуга. Где-то свыше единственную дочь семьи Шангуань чрезмерно одарили этой добродетелью в награду за страдания её отцов. Ваньэр возвращает улыбку учителю перед настойчивым стуком служанки в дверь. Легко поднявшись на ноги, Ваньэр почтительно кланяется своему наставнику. Сложенные ладони утопают в лазурных шёлковых рукавах одеяния. - Благодарю вас, учитель. Развернувшись на мысках вышитых туфель, девушка покидает кабинет своего учителя. Хоэнхайму кажется, что его сердце в этот раз сжимается с болью сильнее обычного. Такие моменты действительно одни из самых нелюбимых в его новой жизни. Оперившийся птенец покидает родное гнездо. Но он всё же желает, чтобы полёт этого зимородка[4] был прекрасен.

***

Шангуань Ваньэр получила свою первую шпильку[5] два года назад. Холодная красота единственной дочери почтенного рода Шангуань с тех пор подвергалась всяческими завистницами ещё большему поруганию. И, видите ли, не перешёл обряд в помолвку. И за два года никто к деве не посватался. Видать, кроме красоты и нет в ней ничего. Вот, досиделась, теперь смотрины в императорский гарем её последний шанс. Мин Чанцзе знал, что не возьмёт Ваньэр в наложницы. Его весна давно отцвела, красота его жён и матерей старших детей отцвела как цветки сливы [6]на заре весны. Его старшие дочери и сыновья стершее самой Ваньэр и уже имеют своих детей. Просто бывают моменты, когда очень удобно забыть, что все женщины империи принадлежат сыну Неба, пока тот от них не откажется. И есть моменты, о которых лучше не знать вовсе. К примеру, о том, что возлюбленный Ваньэр только-только вернулся из Драхмы. И он бы желал и вовсе избавить Ваньэр от этой унизительной процедуры. Но не может отказать себе в столь потешном зрелище, как любование злобными лицами при виде прекрасной как орхидея девы, тонкой, изящной и белокожей, с губами богатого цвета киновари и необыкновенными глазами, подобными горному льду. Золотая ажурная гуань венчает чёрные волосы, высоко забранные и украшенные лазурными лентами и парой золотых шпилек с золотыми кистями и коралловыми шариками. Тонкий стан укрыт лазурным чаошеном[7], дай[8], обнимающий тонкую талию, сделан из лазурного шёлка. Цюнь[9] из тончайшего хлопка нежного золотистого цвета и шань[10] молочно-белого цвета делали девушку схожей с парящим зимородком. Что наверняка раздражало многих девушек, желающих чести попасть в имперский гарем. Молодость Чанцзе далеко позади. Видят небожители, он старался быть хорошим императором и не менее хорошим отцом и мужем. В его гареме зачастую царил мир и, если не дружба, то взаимовыгодный договор. И, видят небеса, он не стал бы на старость лет приводить даже одну молодую деву в свой устроенный мирок. Он стар. Сколько ещё он будет править и жить? Лет пять? А девушке губить свою молодость после в монастыре. Но министерство гаданий настаивает, что ему необходимо вливание энергии «инь» после пережитых им потрясений. Император Мин Чанцзе только-только снял траур по второму принцу. Принц Цзяньпин сломал шею, упав с лошади. Немыслимое дело для человека, что раньше научился сидеть в седле, чем ходить. А повозка старшей принцессы Руйлинг вместе со всей семьёй спешившей на похороны младшего брата, сорвалась с горной тропы. Такому старику, да после таких потрясений, не до молодых дев. - Мой император? Император Чанцзе коротко улыбнулся. Он слышал шаги своего, несмотря на ранг, главного советника. Просто любил иногда представать перед ним мыслителем, что в думах о благе империи слепнет и глохнет. - Как прошел урок? Шангуань Цинъюань почтительно склонился, его шапочка с коралловым шариком не сдвинулась на густых, ещё не тронутых сединой волосах. Буфан на груди с изображением золотого фазана не морщился из-за согнутой спины, как у многих гражданских чиновников под тяжестью прожитых лет. Или, что ещё хуже, под тяжестью нажитых пороков. Чанцзе было грех жаловаться. Будучи на целых десять лет старше своего друга, он был прям и строен, хотя голова его и была седа. Но силы и ясность ума его не покинули. Просто он, как и самый обычный человек, задумывался о конечности своего земного пути. - Седьмой принц Юншэн унаследовал ваш блестящий ум. А вот восьмой принц Сянцзян[11] витает в облаках. Полёт его мыслей отправляет юношу в неведомые края с волшебством и чудесами. - Быть может, стоит представить твоего гостя восьмому принцу? Пускай попробует обойти законы мира и, быть может, Мудрец Запада станет ему учителем в случае успеха? - Я поговорю с Ван Хоэнхаймом. Повелитель, я прошу позволения для шестой принцессы Джингуа заниматься вместе с братьями. Пусть она и младшая из ваших детей, но всего через пару лет получит свою первую шпильку. Её детство завершиться в стенах женской половины дома. С няньками, пипой и вышиванием. Ей тесно там. Да и мне всё тяжелее делать вид, что я не замечаю её в шкафу с книгами. Чанцзе вновь коротко улыбнулся, пряча печаль в своём сердце за дежурной маской непоколебимого императора. Он внимательно относился к своим детям. Не только как любящий отец, но и как император, который рано или поздно покинет мир людей. И что он оставит после себя? Он присматривался к своим детям. Размышлял, кого назовёт следующим сыном Неба. Или дочерью. Всё завесило от его решения. Он до последнего склонялся в своих мыслях к почившему Цзяньпину, видел мудрую советницу в Руйлинг. Как бы не желал он не конфликтовать с влиятельным кланом императрицы, но с каждым днём понимал, что наследный принц Цзычэнь, избалованный семьёй матери, не может встать во главе империи. Пусть он и был пока единственным, кто обзавёлся женой и одарил династию парой потомков от дочерей уездных наньей. Ему довольно уже той угрозы империи, что возникла из-за уже существующего разлада в его семье. - Вели прекратить это представление. Я никого не намерен брать. Окончательно утратив благостное расположение духа, император отпустил от себя главного евнуха и пригласил старого друга прогуляться. Веранда второго этажа опоясывала восточные стены дворца, выходя на казармы дворцовой стражи. Найдя взглядом молодого героя Сун Вэньгуна, император привлёк к нему внимание друга. - Уже порадовал зятя? Высокий, крепкий мужчина с утончённым лицом и тигром на буфане[12] заметно нервничал. Неужели и правда думал, что император за все его заслуги отблагодарит героя таким образом? Заберёт возлюбленную в свой цветник где она завянет без свободы в окружении злобных фурий увядшей императрицы? Сун Вэньгун получил свою шпильку три года назад[13]. Но все свои почести получил не из-за знатного происхождения, не за заслуги своего отца, а за свои собственные. Тяжёлые времена порождают героев. А получить нож в спину всегда тяжело. Мин Чанцзе никогда в жизни не мог бы подумать, что его старшая сестра Баочжай, гордая своим происхождением, став матерью и регентом малолетнего правителя Драхмы задумает пойти войной на родной край. Быть может, драгоценную принцессу оскорбило, что именно ей выпала честь исполнить старый договор меж империями, дабы не было войны между могущественными землями и родственными династиями. Но вышло так, как вышло. Напор воинства Баочжай был так жесток и стремителен… такие оскорбления смываются кровью. Теперь голова[14] некогда любимой сестры выставлена на площади столицы, а юный тигр, как и многие его товарищи, по мнению императора, могли бы просить гораздо большее. Такими сыновьями гордится вся империя. Такими сыновьями гордятся их отцы. - Таким сыном я бы мог гордиться. Сделал бы всё ради его счастья. Мин Чанцзе замолчал, понимая, что высказал свои размышления вслух. Но разве виноват он, что до сих пор скорбит о детях, в которых вкладывал все свои чаяния и надежды? Друг его не осудит за проявление человеческих слабостей. - Скажи мне, Цинъюань, где я мог так провиниться перед небесами, что к закату жизни моя судьба приняла такой скорбный оборот? Тебе ведомы все мои дела. Где то, на чём я споткнулся и совершил ошибку? - Вы мудрейший правитель за десять поколений, владыка. Не сетуйте на судьбу, не так уж и велика её власть. Судьбе подвластен только тот, кто не желает видеть, в чьих руках она стала оружием.

***

Изысканный танец лазурных бабочек на белоснежном округлом экране веера с янтарной подвеской приобрёл страстное безумие, будучи неумело грубо зажатым в небольшом кулачке скачущей по каменной дорожке семилетней девочки. Шестая принцесса Джингуа, чью голову перевешивали два смешных пучка волос, походила на канарейку в своём золотистом одеянии принцессы, что соревнуется со стремительно летящим зимородком за добычу. Да-да, юная принцесса умыкнула веер знаменитой красавицы, заставив ту последовать за ней в сад внутреннего дворца. - Ваше Высочество, пожалуйста, верните мне веер. Отец закончил работу и мы скоро поедем домой. Маленькая канарейка, нетерпеливо подпрыгнув, развернулась к красавице, задорно тряхнув своими забавными пучками. Её ониксовые глаза восторженно сияли, выдавая нетерпение маленькой принцессы. - Учитель Шангуань уговорил отца взять меня в ученицы. Так что можешь называть меня Джингуа-мэй. - Я почту за честь называть шестую принцессу шимэй[15]. - Ни разу не слышал, чтобы ты звала меня шисюн[16], Ваньэр[17]. При звуке знакомого голоса маленькая мэймэй испуганно сжалась, вцепившись в костяную рукоять веера. Несомненно красивый молодой мужчина с лицом словно вырезанным из белого нефрита, широкими шагами дошёл до маленькой принцессы и забрал из ослабевших рук веер. - Держи, это твоё. А ты иди к матери, раз закончила все свои дела. Порывисто поклонившись мужчине, Джингуа спешно убежала куда-то в сторону центрального дворца. Должно быть, сейчас время чаепития у императрицы, должно быть, лифэй[18] сейчас там. Гарем императора - странное место. Императрица - женщина несомненная умная и влиятельная. Немалым влиянием и богатством так же обладает её семья. Вот та причина, почему из всех женщин великой империи императрицей стала старшая дочь семьи Яо. Сложно сказать, что она была плохим человеком. Императора она не любила, но была ему советником и поддержкой. Также она поддерживала мир с остальными четырьмя главными жёнами императора. Но, должно быть, как и всякая женщина, была слаба перед своим сыном – наследным принцем. Ещё более слабыми были её родственники. Или же наоборот, более продуманными. Клан Яо позволял своему будущему императору из их рода слишком многое. Ваньэр подозревала, что это вклад в будущее клана и считала, что этот заём может дорого обойтись всей империи. - Я слышал, что министерство по особо важным делам[19] сегодня осталось с носом. Очень жаль, дорогая шимэй. Гарем моего отца становится скучнее с каждым днём. - Наследный принц Мин Цзычэнь, я слышала, что Сын Неба сам повелел не брать никого. Наследный принц с очаровательной улыбкой разглядывал почтительно склонившуюся перед ним девушку. Однако Ваньэр неплохо знала этого человека и считала справедливыми свои подозрения, что за пазухой принц Цхычэнь может прятать меч. - Зови меня «гэгэ[20]», Ваньэр. Ты сегодня очень хорошо выглядишь, мэймэй. Это «сегодня» покоробило Ваньэр. Она красива и это факт. И, к сожалению, красота нередко приносила ей больше печалей, чем радостей. Должно быть, это так же случай того, что красота сродни проклятию. - Благодарю вас за тёплые слова, наследный принц. - Досадно, что ты не вошла в гарем. Жухлый цветник моего отца не достоин пребывания в стенах внутреннего дворца. Вид его удручает. Знаешь, я видел мать четвёртого принца и шестой принцессы до того, как она собственно стала матерью. Третья жена очень быстро подурнела. Надеюсь, что Джингуа унаследует её красоту и не унаследует её неудачу и что она будет долгие годы полезна династии и не раздосадует своего будущего супруга. Шангуань Ваньэр была благоразумной девушкой. Как бы ни были неприятны ей слова принца, дабы не навлечь беды на свою семью, девушка держала своё недовольство при себе. - Я слышала, что роды и материнство меняют женщин. Женское начало инь – принимающий аспект. Инь должно храниться внутри, а роды – это исторжение из чрева в мир нового человека. То есть, процесс, противный энергии инь. Но необходимый для продолжения рода. Посмотрите на свою матушку. Энергия инь императрицы – самая сильная в империи. Сколько бы она ни отдала – её энергия неисчерпаема. Ваньэр не могла сказать точно, насколько тёплыми были отношения между сыном и императрицей. Но сказанное ею понравилось принцу. Его тонкие выразительные губы мягко изогнулись, а острые чёрные брови приподнялись в довольстве. - Таких, как императрица, действительно лишь несколько на всю империю. Я считаю, что старшая госпожа Яо – самое удачное приобретение моего отца. Он совершенно не умеет выбирать женщин. Он крайне редко посещал мою мать и теперь в нём крайне много ян. Его баланс нарушен, а из-за него нарушена гармония в империи. Сыну Неба стоило бы прислушиваться к советам министерства. «Именно поэтому ты совратил бесчисленное множество крестьянок и дочек мелких наньей»? – Ваньэр мягко улыбнулась своим мыслям, сдерживая свои истинные мысли о стремлении наследного принца к личной и имперской гармонии. - Ци[21] отца лишилось стабильности. Боюсь, что срок его пребывания в мире людей близится к завершению. Скоро наступит моё время. Мэймэй, сегодня отец совершил неимоверную глупость. Но я рад, что он поступил так. Мой гарем будет подобен пионовому[22]саду, пышно цветущему круглый год. Ваньэр прекрасно поняла намёк наследного принца. В её душе нашло отклик только это фальшивое «к сожалению». День, когда император Мин Чанцзе покинет мир смертных, действительно станет трагичным для всей империи. Ваньэр могла бы осадить наследного принца тем, что несколькими минутами ранее он назвался ей братом, что делает их союз невозможным ни в какой из форм. Но выбрала многозначно промолчать. Ожидания принца - лишь его ожидания. Император отказался от неё. Этот исход был предрешён. Сын Неба достойный человек и не стал бы держать в гареме дочь учителя своих детей[23]. Но таким одарённым людям, как наследный принц, никакие законы не писаны. Так что Ваньэр лишь промолчала. Семья Шангуань только-только получила от семьи Сун второе письмо[24]. Её счастье так близко, что о нём хотелось кричать. Но счастье любит тишину. Не правда ли?

***

Сун Вэньгун уже в который раз нервно оправил рукава расшитого золотом свадебного красного одеяния. Третье письмо[25] отправлено час назад. Экипаж уже собран для циньин[26] и с минуту на минуту он отправиться встречать свою возлюбленную. Он был взволнован происходящим и не верил, что небожители наконец-то послали своё благословение на его дом. Война закончилась, он вернулся домой к отцу живым и приводит невесту в дом. Чтобы считаться выполнившим свой долг перед предками ему остаётся лишь продолжить род. И он сам поверит, что родился под счастливой звездой и живёт счастливой жизнью. - Ох, кто же так воскурил благовония? Запаха совершенно не чувствую. Одна гарь. Вэньгун, принюхавшись, согласно кивнул; служанка, что украшала покои для первой супружеской ночи оказалась права. Но стоило ли кого-то сегодня ругать? Всё поместье находилось в счастливой эйфории от грядущего торжества. Не усмотреть за благовониями – мелочь, которая не способна омрачить этот торжественный день. - Дагэ, что-то слуги медлят. Пойду проверю как там повозка. Сун Ань, его младший брат, нетерпеливо суетится на краю мужской части дома, порываясь выскочить на улицу и поторопить слуг. Юноша, над чем иронизирует Сун Вэньгун, нервничает куда больше жениха. - Ты прав, время настало. Я пойду с тобой. Поторопим их вместе. Сун Ань, будто бы только и ожидающий позволения, подскакивает к дверям. Прочным, покрытым тёмным лаком. Глаза его полны смешинками, когда с первой попытки он не может открыть дверь. Когда он не может открыть второй и третий разы дверь, лицо его изумлённо вытягивается. - Дагэ, дверь, кажется, заперта. Кто-то из наших слуг или гостей решил так пошутить в такой день? Вэньгун мог бы подумать так же. На дочек добрых соседей, которым не достался видный жених. Вполне такая мелкая пакость в духе некоторых женщин. Но эта мысль тут же показалась несущественной. Запах гари всё усиливался.