О тортах и ножах

I saw you in a bright clear field

Hurricane heat in my head

The kind of pain you feel

To get good in the end

Good in the end

Inscribed like stone and faded by the rain:

“Give up what you love

Give up what you love before it does you in…”

Love from the other side - Fall Out Boy

Грузовой корабль компании Пони Экспресс "Тулпар". Экипаж: 2 человека. Состояние корабля: критическое. Ну как, больно?

***

Красный цвет аварийного освещения, кажется, уже не так сильно давит по глазам. Он оседает на коже приятной корочкой, словно только-только запёкшаяся кровь. Он же стекает по горлу горьким безумием. В опустевших коридорах не раздаётся никаких звуков, кроме тихих шагов одного конкретного человека. Они тяжелым эхом отдаются от стен, словно особая мелодия, тяжелая, проникающая под кожу. Под кожей – ответственность за три трупа, что разбросаны по комнатам. Два из них уже сидят на стульях за столом. Джимми понадобились долгие часы, чтобы украсить лаунч так, чтобы там было празднично. Так, чтобы исправить хоть что-то. Мир вокруг полыхает алым маревом, ярчайшим из пожаров. Светом умирающей звезды, болезненным и тошнотворным. Звезда вот-вот взорвется последней затаенной вглуби ядра энергией, как переполненный гноем абсцесс. Закончит эту слишком длинную и неправильную историю. Поток полубредовых мыслей течет через воспаленный разум кого-то, кто когда-то был человеком. Единственный глаз пересох, но все никак не получается моргнуть. Как и закрыть рот, сжать зубы – мышцы будто задубели. Дело в обезболивающих, этих маленьких цветных капсулах, что забирали все ощущения. Но не забирали мысли. Подстёгивали их галлюцинациями, извращенными образами. Лучше чувствовать выворачивающую наизнанку боль. Лучше быть куском мяса, чем человеком. Человеком. Смешно. Смеяться он может. А ещё может хрипло тянуть воздух. Ожидая, когда же его вдох станет последним. Каким он стал для Ани. Голову не отвернуть – он видит её тело. Прислоненное, словно мешок, к стене. Она плакала, когда умирала. Он ничего не мог сделать. Он даже не может закрыть ей глаза. Даже в посмертии чужое лицо не кажется умиротворенным. Кёрли смотрит, и твердит про себя слова, путаясь. "Это моя вина." "Я должен был смотреть внимательней." "Битый пиксель. Покажи мне его еще раз, Аня. Я увижу его в этот раз, я прошу." По кругу. Снова. И снова. В ожидании, когда закончится действие таблеток. По грязному полу скользит тень. Хищные очертания твари, пришедшей дожрать то, что осталось от его пиршества. Оно утаскивает девушку, оборачивает вокруг её хрупкого тела свои когтистые лапы, вспарывает бледную кожу. На мертвом женском лице отражается страдание, и это больше, чем может вынести Кёрли. Джимми аккуратно поднимает тело Ани на руки, касается её лица, убирая с него пряди волос. На подбородке у неё – спекшаяся кровь, она же на воротнике водолазки, словно россыпь звёзд. Маленькая галактика, уничтоженная руками сингулярности. Мужчина прижимает её к себе. И в этих прикосновениях нет желания или нежности, в них – абсолютное безразличие, холод, обжигающий кожу. Он скашивает взгляд на кушетку, на которой лежит Кёрли. В этом взгляде – куда больше эмоций. В нём – голод. Ненормальный, отчаянный. Джимми давится этим ощущением также, как подавился ответственностью, что встала поперёк горла. Он обязательно всё исправит. Исправит так, чтобы это чувство больше его не беспокоило. Он склоняется к Кёрли ближе, заглядывает в обожжённое лицо. У него на руках – ответственность капитана. – Подожди немного, я скоро вернусь, – тихим шёпотом, обещанием, почти таким же, как когда-то давно в корабельных доках. Только вместо звездного неба над ними – аварийная пена. Кёрли хрипит, ярко-голубой глаз впивается в морду с темными провалами глаз. Всё равно, что смотреть в бездну. Ласковый шепот прилипает к обожженной коже грязью. Чем-то приторно сладким, запахом гниения. В бездне напротив вспыхивают и гаснут отблески воспоминаний. Посадочные огни. Откуда эта мысль? Измученное тело прошивает боль, которую не унять и самыми сильными таблетками. Тихие шаги вновь раздаются отзвуком по всему кораблю. В лаунче – праздник. День рождение безумия. Твари, что наконец сорвалась с поводка и вдоволь наелась. Он усаживает Аню на стул, прислоняет спиной к спинке, чтобы той было удобно. И аккуратно надевает на голову праздничный колпак. – Теперь отпразднуем мой день рождения. Он мягко ведёт пальцами по её волосам, заправляет за ухо прядь. И отстраняется, чтобы вернуться в медотсек. Вернуться к Кёрли. У Джимми руки в крови, кажется, не по запястья – по локоть. И эта кровь больше не причиняет ему дискомфорта, она ложится второй кожей. Не грязью. На голове у него – такой же праздничный колпак, что и у всех, кто сидит за столом в лаунче. Такой же, как и у всех мертвецов, что празднуют свой последний полёт. Джимми склоняется над Кёрли, заглядывает в единственный глаз и видит в нём не звезду – только её пыль, что рассыпалась в стенах корабля. В ней были они все. Каждый из них виноват. — Знаешь, Кёрли, — он ведёт пальцами по медицинской сорочке, жмурится задумчиво. И в голове у него — идея. Мысль, подобно маленькой звёздочке, что загорается так ярко, что пронзает собой, — Я никогда не понимал, как тебе было со мной сложно. Я ведь мудак, да? Последний. Отец всегда так говорил. Но ведь есть ещё шанс всё исправить. Даже у мудаков есть возможность выбраться из той ямы, в которой они оказались. — Я всё исправлю. Обещаю. Он аккуратно поднимает Кёрли на руки. Вся мышечная масса давно у того ушла, остались лишь сухие остатки, которые весят не так много. Когда-то подобный жест заставил бы их рассмеяться, сейчас же — это не более, чем извращенная попытка ухватиться за остатки былой связи. Попытка стать лучше для самого себя. Собственное тело кажется Кёрли легким, невесомым – будто от него и правда уже ничего не осталось. Звезда теперь – облако газа, туманность, что с каждой минутой рассеивается всё сильнее. От этого страшно. От этого радостно. Обожженная щека прилипает к чужой форме, мажет багровым следом – бинты насквозь пропитались сукровицей. Чужие руки обжигают не хуже расплавленного пластика штурвала тогда, из них хочется вывернуться, они впиваются в плоть когтями, царапают сами кости, отрывая куски. Кёрли хочется закричать, отогнать зверя от собственных останков, но он может только наблюдать. Он может только пустить всё на самотёк. Сознание мутнеет, плавится, мешает реальность с обрывками старых воспоминаний, таких далеких, что их можно считать ложью. Хрипы сменяются иллюзорным ровным дыханием, до полных лёгких, сильных и здоровых. Джимми тащит его на руках – Кёрли, похоже, перепил. Надо же, друг смог утащить его вес, спортзал и правда помогает. Кёрли смотрит наверх, сонно отирается щекой о чужую футболку, но не видит чужого лица – то смазывается, будто бы падающей откуда-то тенью, и чем дольше мужчина вглядывается, тем сильнее эта тьма расползается, затапливает собой пространство, и вот он уже захлебывается ею, чувствует, как та расползается внутри. Мерцание аварийных огней. Боль. Сквозь алый полумрак лаунча – очертания тел. Он должен был понять раньше. Должен был спасти тех, за кого нёс ответственность. Это Кёрли притащил волка в овечье стадо. Это он спустил его с цепи. Вина на вкус – как сладость гниющей плоти. Мог ли капитан исправить это раньше? Они могли бы остаться на Земле. Вели бы тихую жизнь, может летали бы, но с континента на континент, не дальше. Джимми разбил бы и этот корабль? Посчитал бы, что так будет лучше для всех. Что он поможет. Что он исправит. В лаунче — команда, что хлопает своему новому капитану. Звон аплодисментов отражается от стен, он же — в голове набатом из одной и той же связки слов. Груз ответственности. Джимми осторожно прижимает Кёрли за торс к себе, придерживая одной рукой талию. Раньше, когда они пытались танцевать, пьяные, ещё во времена академии, всегда путались в ногах. Теперь проще. Теперь ног нет. Ничего нет. Осталось лишь безумие, сингулярность, что вырвалась за пределы тела и заполонила весь корабль. – В последний раз, хорошо? Тебя ждёт ещё множество полётов, капитан. Но этот я хочу проводить с тобой, – шаг за шагом. Бок о бок. Больно. Шаг за шагом – легкий и ненавязчивый ритм. Ладони на чужих плечах, и ноги совсем не путаются. Они оба знают этот танец наизусть. Джимми делает шаг, Кёрли отступает. Снова и снова. Ноги совсем не путаются. Не путаются. Щеку обжигает почти невыносимо натекшими из единственного глаза слезами. Их не сморгнуть. Они мешаются с алым, пачкают форменный комбинезон. Играть с добычей жестоко, но нормально для хищников. Поворот, ещё один. Они кружатся, как звёзды, сцепленные в одну систему. Только вот вместо звёзд – сингулярность и ядро, что не смогло покинуть её орбиту. Джимми чувствует, как комбинезон пропитывается кровью и чужой сукровицей – те немногие остатки от Кёрли, что он может впитать. Не мясо – кости, что тварь обгладывает в попытках поглотить свою добычу целиком. Чтобы та осталась под кожей, осталась с ним. Он утыкается губами в чужой висок и под ними – светлые кудряшки, знакомые до каждой завитушки. Ответственность на вкус – как горький кофе и одна сигарета на двоих. Под пальцами – не медицинский халат, а комбинезон, такой же, что надет на нём. Джимми напевает незамысловатый мотив, услышанный когда-то давно, кажется, они тогда сидели в кафешке и обсуждали подружек. Медленный танец, последний для них, словно прощание. Вместо слов – мягкая поступь безумия, разделенного на двоих. Ещё поворот. Раз, два, три, звуком вальса, кажется? Перед Кёрли – пасть твари с пеной бешенства в уголках рта. Та раскрывается навстречу, и в её глубине алым всполохом – само сердце сингулярности, прожорливое, никогда не способное насытиться, сколько ему не отдавай. Раз, два, три. Поворот. Перед Кёрли – родные карие глаза, в которых прячутся солнечные лучики. Такими он их помнит. Бесконечно теплыми. Весь экипаж смотрит на них, и Джимбо смеется. Чужие руки на плечах, и он наклоняется вперёд, держит в своих ладонях ядро, видя вместо него Солнце. Яркое, кудрявое и знакомое до каждой чёрточки. С голубыми глазами, на которых слёзы. – Мы ещё встретимся, обещаю, – он стирает солёные дорожки пальцами, касается обнаженной челюсти губами, даря поцелуй. Почти такой же невинный, как первый. Почти также отдающий смесью сладости и горькости. На губах – привкус чужой плоти. Поцелуй отдает горечью расставания. Того, что началось давно, медленным распадом и разложением, и чьи финальные аккорды звучат сейчас. Кёрли не может поцеловать в ответ. Больше нет. Сгоревшее ядро делает последние обороты вокруг черной дыры, прежде чем переступить горизонт событий. Держать голову тяжело, непосильно, сил почти не осталось. Голова запрокидывается, словно у тряпичной куклы, и Кёрли видит только кружащийся потолок, металлические балки. Звёзды. Будто кто-то вскрыл Тулпар, как консервную банку, и теперь сверху на них давил весь бескрайний космос. Далекий и близкий, протяни ладонь – и зачерпнешь полную горсть цветных, помигивающих светом звёзд. Кёрли тянется, и они колят его прозрачные ладони острыми и холодными лучиками. Тогда, давно, под светом звёзд, обещание, разделенное на двоих, так и не прозвучало. Нужные слова, которые могли хоть что-то исправить. Могли ли? Для них всё было решено с самого начала, ведь так? Они не видели её, но она всегда была с ними, с первой встречи. Обреченность. Кёрли чувствует, как захлебывается кровью. Раз, два, три.

***

Опустевшие коридоры корабля – это дорога в никуда. Но Джимми упрямо ступает вперёд, словно видит перед собой цель, своё спасение, такое же иллюзорное, как возможность что-то исправить. В голове – один и тот же мотив, одна и та же мысль, что он и не пытается прогнать. Гниль затопила до глотки и перелилась через край, грозясь потопить и так идущий ко дну корабль. На руках у него – всё тот же Кёрли. Джимми вслушивается в его тихие хрипы, боится, что дыхание и вовсе прекратится, остановится, и тогда от потухшей звезды не останется и ядра. Это ядро он желал сохранить. Он желал позаботиться о Кёрли в последний раз, забыв самое главное. Забота Джимми всегда убивала. Она душила с самых первых дней, как удавка, накинутая на шею добровольно. Они идут по коридорам к хозотсеку. Коридоры, в которых так часто звучал смех экипажа, сейчас лишь тихие наблюдатели конца. Финала истории, что был предсказан с самого начала. Становится до невозможности холодно. Организм Кёрли утягивает всё оставшиеся силы к центру, поддерживая дыхание и сердцебиение. Каждый удар требует усилий, каждый – кажется последним. Черное полотно космоса раскинулось вокруг, и они дрейфуют в нем, как потерявший дорогу домой корабль. Любой сигнал и крик о помощи получит в ответ лишь тишину. Они идут сквозь толщу космоса – он и Джимми. Всегда вместе. С первого дня обучения. С первого момента – переплелись друг с другом намертво. Намертво. Они стали трупами в тот момент, когда Джимми зашел в комнату номер тринадцать. Холод исходит и от чужих рук, что так крепко его держат. Не дают уйти с орбиты, раствориться облаком звёздной пыли. Впиваются в мясо в жесте близости, всегда отравляющей. Как сигаретный дым, что оседает в лёгких – медленная смерть, даже если сигарета одна на двоих. Возможно, Кёрли тогда стоило попросить себе другую комнату. Джимми останавливается около двери. В отражении стекла – пустота, смотрящая на него провалами вместо его же глаз. Не человек больше, а лишь жалкая пародия на него. Даже в Кёрли от человека сейчас было больше. Звезды кружат вокруг хороводом, безразличные к чужой судьбе. Смотрят тысячей глаз. Керли мерещатся глаза его экипажа. Блеск слез в глазах Ани. Смех Дайске. Эхо голоса Свонси. Они были его ответственностью. Капитан должен был сделать хоть что-то. Экс-капитан был вынужден наблюдать. Может, ему стоило послушаться родителей. Стать доктором или юристом. Чужие руки баюкают, и всё вокруг и правда кажется сном. Кёрли сонно жмурится, отирается о чужое плечо щекой. Напротив – черноокое чудовище, что преследовало его в кошмарах. Оно бережно укачивает на руках что-то. Кусок мяса, истекающий кровью, но слабо шевелящийся – тошнотворно, отталкивающе. Картинка смещается, смазывается, стоит им подойти ближе. Не сон. Их отражение в затемненном стекле двери. Вот к чему это всё их привело. Первый взгляд, первая улыбка. Пять трупов на грузовом космическом корабле. Без "возможно", без "может". Ему стоило никогда не встречать Джимми. Он убил их всех. Дверь поддаётся рукам Джимми легко, не надо прикладывать даже усилия. И внутри – его личный шанс. Шанс, который он упустил ещё тогда. В доках под звёздным небом. Джимми аккуратно придерживает Кёрли, ведёт взглядом по помещению. И видит всё то же звёздное небо. В нём – шанс всё исправить. Ещё одна попытка, протяни руку – и она окажется у тебя в ладонях, словно маленькая звезда. Только вот настоящая звезда лежала у него в руках с того самого дня, когда они с Кёрли познакомились. И тепло этой звезды Джимми так и не смог сохранить. Осталась лишь пустота, обмораживающая пальцы. Она же сковывает глотку осознанием того, что это – их конец. Руки Джимми по локоть в крови, а на них – не человек, а жалкие остатки того, кого он когда-то любил. За эти остатки он цепляется всё также сильно, как зацепился тогда, в первый день, стоило только понять, что он кому-то нужен. Возможно, ему не стоило уезжать из той дыры, из которой он вылез. Возможно, ему стоило найти им ярлык. Сейчас уже поздно, но под кожей – тихий перезвон чужого смеха, знакомый до каждой ноты. Джимми верит, что всё ещё можно исправить, что Кёрли потом посмеётся над этим всем, как смеялся над неудачными свиданиями. Посмеется и забудет. Как и Джимми забыл о том, что у них был шанс. Он открывает дверцу криокамеры, сажает Кёрли внутрь, осторожно прислоняя спиной к стенке. Тот выглядит почти умиротворенно. Или Джимми хочет, чтобы он так выглядел – цепляется за последние осколки иллюзии, царапаясь об её острые грани. – Я был рад путешествовать с Вами, капитан, – ладонью нежно касается чужой щеки. Под пальцами не обнажённая плоть – мягкая щека, что колет редкой щетиной, – Надеюсь, что в следующем полёте тебе достанется со-пилот получше. "Я всё исправил." Мягкий поцелуй – холодным прикосновением губ ко лбу. – Я буду скучать, Кёрли. "Я люблю тебя." Тихий щелчок закрывающейся двери. Громкий отзвук выстрелившего пистолета.

***

Алый огонек на корпусе криокапсулы так и не потух – не запущенная извне система питания.