О тортах и ножах

So say goodbye to your Mr. Nice Guy

You got your wish, he's rotting in hell

I'm up all night when you think I'm sleeping

People-pleasing's never good for your health

So go fuck yourself Set It Off - Punching Bag

Дни до полёта тянутся невероятно долго, словно под палящим солнцем, а не среди знакомых улиц и стен, что давят сильнее, чем коридоры корабля. Джимми кажется, что он сходит с ума, что под кожей копошатся черви, сжирая его изнутри. Он сгнивает, буквально распадается на части подобно осколкам разбитого зеркала, что валяются по его квартире. Из зеркала на него смотрит не человек – животное, которое всё ещё пытается угнаться за своей добычей. В квартире Кёрли оказывается пусто. Ключи от чужого жилища Джимми хранил на своей же ключнице, рядом с ключами от своего дома. И знал, что друг делал точно также. Они частенько заглядывали друг к другу раньше, даже без предупреждения. Казалось, что дом всё ещё был рядом друг с другом, даже если квартиры были раздельные. На полках – пыль, кровать застелена так, что складывается ощущение, будто Кёрли просто исчез, испарился, не оставив после себя даже звёздной пыли. Не оставив возможности поговорить, обсудить то, что произошло в далёком космосе, холод которого Джимми всё ещё ощущает на коже мурашками. Уведомление о новом рейсе застаёт его прямо там, в чужих, кажущихся ранее родными, а теперь невероятно ледяными, стенах. "Пони" не особо беспокоились о подборе персонала: обычно, если команда собрана, её отправляли раз за разом вместе, чтобы не тратить время на поиск нового члена экипажа. Психологическую оценку на Земле они тоже не проводили, не видели смысла затягивать начало работы. Экономили везде, где только можно. Джимми отправляет ответное сообщение о том, что с условиями рейса он ознакомлен, согласен и прибудет в ближайшие дни в офис "Пони", чтобы получить последующие распоряжения. Чужая квартира пропитана отчаянием, и он чувствует, как собственное оседает горьким привкусом на языке.

***

Новый рейс начинается с того, что Кёрли его избегает. В узких коридорах корабля остаться наедине с тем не представляется возможным, и Джимми чувствует, как раздражение кипит под кожей, затекая прямо в глотку, заменяя желание исправить чем-то ещё более тёмным. Даже в капитанской рубке они перекидываются лишь парой фраз, достаточных, чтобы узнать, что с курсом всё в порядке, системы в норме и присутствия их вдвоём не требуется. Сменить дежурство, взглянуть в лицо, холодное и более незнакомое. Чужой взгляд Джимми чувствует кожей. Дни тянутся также медленно, как тянулись и на Земле. Никакого разнообразия и даже разговоров с Кёрли, которые могли бы хоть немного усмирить ту тварь, что начинает вновь скалить зубы. С каждым днём раздражение становится всё больше. Он огрызается всё чаще и даже Ане говорит что-то про то, что его возбуждают нарисованные лошади, лишь бы та от него отстала, перестала смотреть со страхом и липким, неприятным подозрением, от которого посреди глотки встаёт ком. Чужой кусок плоти, который проглотил не он. Дни летят медленно, но день рождения Кёрли наступает неожиданно быстро. Джимми даже без вопросов натягивает на голову дурацкий колпак, который неудобно жмёт резинкой под подбородком. Ему кажется, что этот сюрприз хоть немного исправит то, что произошло. Что Кёрли сможет хотя бы сейчас посмотреть на него, а не отводить взгляд, стоит им только пересечься. Мужчина складывает руки на груди, стоит рядом со Свонси, которого, видимо, тоже не особо прельщает обстановка всеобщей радости. Аня что-то торопливо объясняет Дайске, пока тот вертится, как юла. Они все хотели порадовать Кёрли, украсили лаунч-зону, как могли. И даже Джимми повесил пару шариков, хотя и ворчал для вида. Начало полёта проходит смазано, в непонятной суете. Кёрли проверяет отчеты о состоянии корабля, проверяет работу медотсека, слегка нервируя этим Аню, почти получает неуважительный тычок под рёбра от Свонси, когда неудачно лезет под руку. За этой чрезмерной активностью капитана скрывается одна простая истина – он всё ещё убегает. Как сбежал из квартиры на Земле. С начала полёта прошло больше месяца, а они с Джимми не перебросились и парой фраз. Им нужно поговорить, и Кёрли это понимает. Но просто не может вынести прямого взгляда чёрных глаз. Он снова чувствует себя добычей, и липкий страх расползается по позвоночнику, душит, перекрывая глотку. Шрамы болят. Поверх привычной тревоги – гнетущее ощущение вины. Раньше Кёрли не приходилось приносить своему экипажу плохие вести. Но умалчивать о полученном с Земли донесении неправильно, хотя, может, и логично. Но Кёрли больше не хочет лгать. Двери открываются с тихим шипением, уже привычным и родным для них всех. Мужчина заходит в лаунч, надеясь встретить там хотя бы часть экипажа, и крупно вздрагивает от неожиданности, удивленно оглядываясь. Вокруг – цветные флажки и шары, и довольный экипаж в полном его составе. – Сюрприз! Джимми не улыбается, не может выдавить из себя что-то похожее на улыбку даже в такой момент. Но всё равно хлопает в ладоши вместе со всеми. – Ну и ну, а какой повод? Осознание приходит раньше чужих объяснений. Кёрли был следующим в списке на празднование дня рождения. Мужчина слабо, но искренне улыбается, наклоняет голову, позволяя Дайске нацепить на него колпак из блестящего картона. Всё это почти уютно и почти по семейному. Почти. Капитан встречается с Джимми взглядом, неосознанно потирает шрам на плече. Заглядывает в бездну чужих глаз, внутренне содрогаясь. Но взгляд не уводит. Потухшая звезда медленно разгорается холодными вспышками пульсара. Они усаживаются за скромный праздничный стол, и болезненным воспоминанием перед глазами – прошлый день рождения на корабле. Тогда всё для них началось. Началось для него. Кёрли подавляет это острое желание сбежать, что холодом скручивается в грудной клетке, только улыбается чуть более натянуто. Экипажу не нужен капитан, что боится каждой тени. Он ловит тревожный взгляд Ани, но только качает головой. В чужих глазах Джимми замечает что-то тёмное, отдалённо напоминающее ту тьму, что он видел в своём зеркале. И это беспокоит, но он не спрашивает. Лишь наблюдает за тем, как Кёрли исполняет капитанские обязанности, готовя торт. Почти настоящий. Почти вкусный. Они сидят за праздничным столом, но атмосфера скорее напоминает казнь, их общее, одно на пятерых, кладбище, которое они выбрали сами. Джимми кажется, что внутри у него зияет дыра, и она разрастается всё сильнее, затягивает в себя и остальной экипаж. Кто-то просит толкнуть речь, и Кёрли только поджимает губы. Вот он, момент, лучший из худших возможных. В руках – сложенное в несколько раз донесение от "Пони". – Не хочу портить праздник, но у меня не самые лучшие новости. Но молчать я о них не могу. Вместо объяснений Кёрли разворачивает лист, зачитывая основную информацию из печатного текста. Аня закрывает лицо руками, с её стороны доносятся всхлипывания, и эти звуки, в отличие от всхлипов Кёрли, не заводят, а раздражают. От них горят кончики пальцев, и этот пожар разрастается в небольшом, но некогда уютном лаунче. Их всех уволят. Их всех заменят роботами, а компенсацию даже не выплатят. У Свонси семья, дети может и поддержат старика, но пахать так долго он больше не сможет. Дайске повезло с родителями, те всегда придут на помощь. Аня – так и останется бесхарактерной, без накоплений. А Джимми.... у Джимми нет никого. Ни семьи, ни каких-либо достижений, ни запасного плана. А теперь нет и Кёрли. После всего тому будет только в радость сбежать подальше, начать всё с нового листа. Взобраться на другой холм, на который Джимми никогда не попасть. Ладонь с громким звуком ударяется о стол, Джимми смотрит на Кёрли, но видит перед собой не друга, а предателя. – Удачно всё сложилось для тебя, не так ли? – в голосе – тот же яд, который Джимми вливал Кёрли в глотку, проталкивая кусок мяса. Он льётся теперь неприкрыто, и мужчина игнорирует напуганный взгляд Ани, недовольный от Свонси и напряженный от Дайске. Ему важен лишь Кёрли. Тот, кого отпускать всё ещё не хочется, – Ты от нас бежишь блять. "Ты бежишь от меня" В комнате становится ненормально жарко. Почти удушающе. Торт кажется на вкус горьким, в глотку лезет нехотя, и Джимми уходит первым из всех, выбрасывая дурацкий колпак мимо мусорки. Следом раздаётся приглушенный удар. Кулак врезается в стенку корабля. Кёрли сбегает. Он останется один. Атмосфера в комнате гнетёт, давит так, что начинает стучать в висках. На языке оседает металлический привкус электричества. Привкус крови. Праздник сегодня явно не задается. Кёрли кое-как выравнивает ситуацию в лаунче, оставляет плачущую Аню на попечение остальных и выходит из помещения. Выбегает почти. Кажется, теперь они поменялись ролями. Добыча гонится за сбегающим охотником. Кёрли прекрасно осознает, что может случится, если оставить Джимми в таком состоянии. Это бомба с таймером, который тикает слишком быстро. Всё это до боли похоже на другой день рождения. Только в этот раз нет ни торта, ни ножа. Кёрли широким шагом идёт по длинным и узким коридорам. Ему холодно, но этот холод скорее бодрит, подгоняет вперёд. Кёрли несет ответственность. За происходящее и за Джимми. На стенах пляшут вспышки холодного света – сбоит освещение, видимо. В удушливых коридорах корабля погоня превращается в побег от самого себя – не от Кёрли. Джимми буквально вваливается в каюту, что тоже не ощущается домом. Этот корабль становится для него клеткой, в прутья которой тварь внутри него вгрызается клыками. Скребёт стены черепной коробки когтями, вынуждая его вновь и вновь ударять кулаком по стенам каюты. Кёрли сворачивает к каютам, коротко стучит в дверь, прежде чем её открыть. Замирает на пороге, потому что в последний раз он приходил сюда сам, чтобы попрощаться. Похоронить воспоминания, что жрали его изнутри. Шаг вперёд и звук закрывшейся двери. Кёрли ровно и напряженно смотрит в чужую спину, на линию сведенных плеч. Осторожно подходит ближе. – Джим? Давай поговорим. Всё это неприятно, но за время полёта можно обдумать, что делать дальше, а не отчаиваться. Мотивационные речи всегда давались Кёрли хорошо, но кажется, в этот раз в его словах не хватает немного чувств. Пульсар кружит по орбите сингулярности, не отдавая ни капли тепла в её черную пасть. Джимми его ответственность. И он должен ему помочь, даже если теперь смотреть в знакомые темные глаза тошно. Уволены. После всех тех полётов, после того, как они с Кёрли горбатились над конспектами, вновь и вновь повторяя материал... После академии. Джимми кажется, что земля уходит у него из-под ног, что глаза больше не видят перед собой никакого пути, а под пальцами – лишь морозная реальность, которая его обжигает. Обжигают и слова Кёрли. В них не чувствуется и грамма того, что было раньше между ними. Не осталось ничего – лишь выгоревшее ядро, за которое сингулярность не может уцепиться. Джимми разворачивается к другу лицом, но вместо чёрной дымки дыры – самое сердце сингулярности. Оно вспыхивает остатками той звезды, горит жарче, чем когда-либо. Он ступает к Кёрли ближе, хватает за воротник, притягивая. – Тебе легко говорить. Тебе-то они рекомендательное письмо напишут! – горькие слова превращаются в клинок ножа, который давит на чужую кожу подобно тому, что навсегда связал их грязной тайной, – А мне что прикажешь делать блять? Неидеальные люди никому нахер не сдались! Только вот то, что Кёрли после всего тоже неидеальный в его голове не всплывает. Усилием воли Кёрли не отступает, смотрит напряженно в чужое лицо, поджав губы. Хватка на вороте такая, что еще немного, и нитки лопнут по шву. Вспышкой перед глазами воспоминание, как он сам оторвал кусок чужого ворота, цепляясь дрожащими окровавленными пальцами. Шрам на плече начинает ныть. Приходится замереть на несколько мгновений, пока не уляжется удушающая волна страха. Он не в первый раз видит, как Джимми злится, тот никогда не отличался спокойствием, ворчал, злился, кричал, когда думал, что к нему относятся не справделиво. Кёрли ясно помнил, как успокаивал и поддерживал друга, насколько мог, сглаживал углы. До этого тот никогда не кричал на самого Кёрли – не было повода. Но до этого Джимми никогда не резал его ножом. Не впивался зубами в кожу, пока та не лопнет под давлением челюстей. Не смотрел двумя безднами вместо глаз, будто еще немного – и переломит ему хребет. Не было повода? Кёрли смотрит прямо и открыто, перехватив чужие запястья, оттягивает их от опасной близости к своей шее. Потому что за напускным спокойствием клубится густой страх, пульсирует вместе с биением сердца. Пульсар зависает над центром сингулярности, вместо тепла с лихвой одаряя её холодными вспышками света. Чужое прикосновение к запястью опаляет холодом, но этот же холод оседает чем-то горячим внутри, чем-то, от чего внутри сингулярности разгорается настоящий пожар. Для той это ненормально, почти нереально, но гнев, который охватывает Джимми вновь, обращается на Кёрли, и раньше, тогда, в академии, это было бы чем-то ненормальным. Сейчас же – это реальность, которую они оба выбрали. Джимми скашивает взгляд на свои руки, зажатые в чужих, усмехается. Вот значит, как Кёрли собрался ему "помогать". Он пытается выдрать запястья из чужой хватки. Здесь не он добыча. Держать голос получается хуже. – Я понимаю, что это неприятно и обидно, но всегда можно двигаться дальше, достигать новых вершин. Я тебе помогу, я обещаю. "Как тебе помочь?", заданное вечность назад. Кёрли постоянно неосознанно трёт шрамы, пытается унять тянущую боль, но та отражается в глазах, в выражении лица. Надлом, который уже не исправить. – Меня теперь тоже не назовешь идеальным, Джим. Но я не собираюсь сдаваться просто так. Взгляд, которым Джимми смотрит на Кёрли, опаляет. В нём нет и грамма понимания, нет осознанности, которой его друг ждёт от него. Все светлые чувства поглотила сингулярность, не оставив от былой звезды даже крох света. Джимбо шагает вперёд, давит собой, пусть он и меньше, пусть он и слабее. Зато гнили в нём куда больше, та с достатком компенсирует размеры, льётся изо рта, стекая на кожу обоих. – Ты знаешь, как мне помочь, капитан, – Джимми усмехается, жмётся ближе, взглядом сползая к чужому плечу. Там, под тканью футболки, находится след от его зубов. Там – ответственность, которую Кёрли принял в полной мере, – Мне не нужны твои советы. Мне не нужна твоя жалость. Мне нужен ты. Когда-то давно Джимбо и правда нужен был лишь Кёрли, да одна капитанская рубка на двоих. Сейчас же остатки совести исчезают, их сжирает сингулярность, подпитываемая гневом, подпитываемая отчаянием. Вместо человека – тварь, на которую больше никогда не надеть намордник. "Ты знаешь, как мне помочь." Чужое дыхание совсем близко, оно обдает ненормальным жаром, жжет кожу, кажется, почти до волдырей. Они похожи на врагов сейчас, на противников. Никто теперь не сможет увидеть в них друзей, которыми они когда-то были. Кёрли задается вопросом – были ли? Как теперь он может доверять тем воспоминаниям, помня, насколько мастерски лжет его со-капитан? Каждый светлый, теплый момент, проведенный вместе, покрывается липкой грязью, омрачается чужими поступками в настоящем. Кажется, будто чудовище сидело под чужой кожей всегда. Пряталось в глубине тогда родных глаз. Горчило вкусом кофе первого поцелуя. Расстояния между ними почти нет, и дыхание спирает, будто на шее уже смыкаются чужие руки. Страшно. Каждое мгновение страшно. Тонкая грань, еще шаг, и он снова подчинится чужим желаниям, с головой опрокинется в эту тьму. Жалость – последнее, что Кёрли хочет испытывать сейчас. Он ответственен за Джимми, даже если ему это не нужно. "...Знаешь как мне помочь." Внутри вспыхивает холодное чувство, слишком сильно напоминающее ненависть. – И я помогу. Джимми ждёт минуты, смотрит внимательно, ожидая, что Кёрли вновь оступится, вновь пойдёт на встречу, вновь возьмёт ту ответственность, что Джимбо на него перекладывает. Тьма струится по коже, ему кажется, что корабельные лампы мерцают холодным, а не теплым светом. В чужих глазах он видит точно такой же холодный свет, непривычно колкий и неприятный. Вовсе не то тёплое звёздное свечение, к которому он привык. Которое он любил, и о чём никогда не говорил. И уже никогда не скажет. Всё, что можно было исправить, всё, что можно было склеить не горечью, а сладостью, разбилось вдребезги, оставляя после себя не звёздную пыль – пепел. Кёрли разжимает одну ладонь, выпуская чужую руку, перехватывает вторую удобней, крепко смыкая пальцы на запястье. И с силой выворачивает, заламывая руку за спину. Резкий тычок между лопаток, и чужое тело ударом впечатывается в стену каюты. Будет неприятно, если от встречи со стенкой сломается нос. И капитану почему-то надсадно больно от происходящего. Где-то под коркой льда, в самом нутре. Хладнокровие никогда не было его сильной стороной. Кёрли давит сильнее, переносит вес на руку, обездвиживая. Болезненно, но недостаточно, чтобы что-то повредить. – Такой помощи больше не будет, Джим. Я тебе не принадлежу. Лицо встречается со стенкой, щека неприятно горит от удара, неожиданного и сильного. Сильнее лишь шок от того, что произошло. Раньше Кёрли не позволял себе такого. Раньше Кёрли был нежен, аккуратен, а теперь... Теперь грязь, столь тщательно заливаемая Джимми в его глотку, наконец достигла своей цели. Мужчина смеётся, громко, так, что его голос отражается от стен и наверняка слышится в коридорах, что свели их обоих с ума. Боль распространяется по телу волнами от запястий, пульсирует осознанием того, что добыча вырвалась из захвата зубов, пусть ей и пришлось лишиться ноги. На запястьях останутся синяки. – О, так вот что будет теперь? – голос хрипит, почти что сипит, словно из центра сингулярности вырвали кусок, – Решил всё же выбрать себя, а не команду? Хороший капитан. Кёрли до скрипа сжимает зубы, когда слышит чужой хохот. От него веет холодом и безумием, так щедро разлитым в небольшой каюте. От него веет памятью. Во рту привкусом соль и горькость чужой крови. На зубах – лоскут чужой губы. Неясное ощущение застрявшего в горле куска. Плечо дёргает болью. Первым порывом – разжать ладонь, извиниться, попытаться всё исправить, потому что это то, что он делает всегда. Потому что тяжестью на плечах – вина, пережимающая глотку злости. От неё избавиться сложнее, невозможно почти, потому что она уже вплелась в саму суть, стала частью капитана. Он не дает ей воли сейчас, но это не значит, что та не сожрёт его заживо после, как только он останется один. Кёрли пытается оставаться собранным, но под внешней невозмутимостью плещется слишком много чувств, они толкают Кёрли на то, что он бы никогда не совершил. Хватка на руке не ослабевает, не пытаясь причинить боль, но удерживая, потому что только так мужчина может быть уверен, что не почувствует чужие касания вновь. А ещё ему до ужаса страшно взглянуть в чужие глаза. Он боится тьмы, что клубится в них. Он боится увидеть в них собственное отражение. – Я хочу тебе помочь, Джим, правда, но не так, как этого хочешь ты, – в голосе скользит почти отчаяние, почти сочувствие, – но ты этого не позволишь. Потому что тебе всё нравится. Холодная стенка корабля обжигает щеку не хуже раскалённого металла. Джимми кажется, что в эту стенку его вдавят, она станет его могилой и никто больше никогда о нём не узнает. По позвоночнику липкими мурашками бежит страх. Добыча отрастила клыки и укусила охотника в ответ. Чужие руки сжимают крайне неприятно, до болезненных синяков-меток. Теперь не он пометил Кёрли. Теперь тот пометил его. Своей силой воли, которой звезде хватило для того, чтобы вновь начать светить. И этот свет обжигает ледяным спокойствием, которое для Джимми непривычно, неприятно. Ему казалось, что для Кёрли он был особенным. Первый поцелуй горчит на губах пониманием, что многое изменилось с тех пор. Теперь их не то, что любовниками, даже друзьями назвать нельзя. Безликое слово "коллеги" оседает на языке ненавистью, подпитываемой гневом. Его сильнее впечатывают в стенку, и на щеке начинает расцветать синяк. Раньше там были следы от чужих поцелуев. Кёрли отталкивает себя от чужой спины, резко разжав руки, отходит на несколько шагов, набирая безопасную дистанцию. Джимбо шипит недовольно, болезненно. Отталкивается от стены руками, на запястьях которых уже виднеются следы от чужих пальцев. Маленькие полумесяцы, словно такие же, как внизу живота у Кёрли. Мужчина разворачивается к своему капитану лицом. Смотрит за тем, как звезда сумела покинуть сердце сингулярности. – Вот как, – холодно, с фантомным ощущением того, что из сердца вырвали что-то дорогое. Что-то, что он научится ненавидеть. Уже научился, – Раз ты так считаешь, Кёрли, то замечательно. Надеюсь, что другие всё ещё будут уважать тебя, как капитана. Так как я – нет. Разговор заходит в тупик, и это чувствуется. Как холодная пропасть между ними, как привкус металла во рту. Как сухой и прямой взгляд будто бы вскользь. Как потухшее чувство. Ладони всё ещё покалывает от фантомного ощущения сжатых в них запястий, и это не тот вид контроля, который капитан хотел бы ощущать. Он никогда не применял насилие, чтобы что-то доказать, всегда старался быть миротворцем в конфликтах. Что поменялось сейчас? Кёрли улыбается, слабо и с надломом, пожимает плечами: – А ты уважал, со-капитан? Собственные слова невозможно горькие. Горечью дыма от последнего сгоревшего между ними моста. – Поговорим, когда остынешь. Советую немного отдохнуть, твоя смена через восемь часов. Капитан обходит Джимми по широкой дуге, выскальзывает за дверь. Ему приходится прислониться к стене рядом, чтобы удержаться на ногах. Кёрли бьет крупная дрожь всё это время сидевшего на привязи страха. Он смог. Он справился. Только вот победой это не ощущается. Кёрли, кажется, окончательно потерял своего самого близкого человека. Дверь каюты закрывается за Кёрли, и Джимми остаётся один. В пустоте собственной комнаты, в пустоте, заполненной пеплом от тех чувств, что были раньше между ними. Пепелище надежд и обещаний, которые они молча дали в тот день, под светом грузовых кораблей. Сейчас же этот свет поглощает тьма безумия. И Джимми трёт запястья с силой, словно желая содрать с них кожу, те синяки, что постепенно наливаются на бледной коже. Они становятся клеймом его ошибки. Джимми только что лишился единственного человека, которого мог бы назвать для себя дорогим. Остаток дня до смены тянется невероятно долго. Словно одно и то же тв-шоу на старом телевизоре с помехами. Эти же помехи на грани слуха доходят до Джимми, мешаются в белый шум в голове, который заткнуть не представляется возможным. Ему кажется, что весь оставшийся экипаж смотрит на него с презрением. Что с плакатов, что висят на стенах корабля, повсюду на него, насмехаясь, смотрит глазами Кёрли Полли. В клетке мечется слепое зверье, не находя выхода своему безумию. Пасть наполняется гнилой слюной, заливая глотку. Джимми бездумно ходит по коридорам, огрызается на Дайске, который пытается что-то спросить, получает недовольный взгляд от Свонси. И встревоженный от Ани. Только вот тревожится она вовсе не за Джимми. Они никогда не ладили, и тот даже не пытался это исправить, предпочитая по большей части просто её игнорировать. Медсестра мнётся, опускает взгляд на его запястья, замечая синяки. Их сложно не заметить: сиреневые разводы выглядывают из-под рукава водолазки словно маленькие звёздочки. – Что между вами с Кёрли случилось? – Аня поджимает губы, спрашивает, как всегда, тихо. И это раздражает Джимми в ней больше всего. Слабая, бесхарактерная, как она вообще решилась отправиться в космос? В чужих глазах Джимми видит слабый звёздный огонёк, лишь издалека напоминающий столь знакомый и родной, как у Кёрли, – Что ты с ним сделал? Ну конечно же. Кто бы сомневался, что она станет обвинять его. Джимми всегда виноват. За ними – двери в её каюту. Внутри липкой мыслью то, что больше выпустить пар с Кёрли не получится. Что тот больше не поможет. – Что я с ним сделал? Могу рассказать. Он хватает Аню за руку, сжимает до таких же, как у него на запястьях, синяков. Тащит к дверям, что открываются без пароля, без капитанского доступа. На дверях кают никогда не было замков. Тихий вскрик теряется за звуком закрывающихся за ними дверей каюты.

***

Кёрли не особо любил сидеть в лаунче, но, бывало, заглядывал туда, когда от вида собственной каюты и рубки начинало тошнить. После новости про увольнение прошло почти две недели, но легче от этого не становилось – злиться было не на кого, но капитан всё равно ощущал эту фантомную вину, когда видел кого-то из членов экипажа. Он не любил лаунч, потому что в тот день он стал для всех них местом казни. Взгляд выхватывает сгорбленную фигурку на фоне ночного дисплея. Темный фон, на котором не горят звезды. – Не спится? Аня вздрагивает, резко оборачивается через плечо, но расслабляется, когда понимает, что это всего лишь капитан. – Что-то навроде. Кёрли садится на диван рядом, ещё одно застилающее свет пятно, без единой звёздочки внутри. Или может, те настолько крохотные, что и не заметить? – Мне тоже. Мучаюсь кошмарами, представляешь? Думал, это только у детей и бывает. В темноте лаунча глаза Ани кажутся слишком тёмными, и Кёрли старается лишний раз в них не смотреть. Её голос звучит взволнованно и отчаянно, непривычно громко: – Почему ты ничего с ним не сделал, Кёрли? Ты же тоже... Слова обрываются тихим всхлипом. По спине бегут холодные мурашки. Кёрли прижимает ладонь к плечу, потирая шрам. – О ком ты? Вопрос кажется риторическим.

***

В следующий раз с Джимми капитан пересекается, когда тот выходит из рубки, завершив смену. Он ловит того за плечо, останавливая. – Надо поговорить. Эхом в голове сорванный и тихий голос Ани. "Они не ставят замков на каюты." Внутри – мешанина чувств. Тяжесть вины, которая вот-вот раздавит. Он должен был предугадать. Не должен был пускать на самотёк. Должен был выбрать команду, а не себя. Чужое прикосновение к плечу обжигает волной неприятного, липкого страха. Кёрли никогда не отчитывал его. Кёрли никогда на него не смотрел так. Это кажется ненормальным, странным, но теперь это – реальность. Джимбо дёргает плечом, не позволяя прикосновению продлиться дольше, складывает руки на груди, смотря на Кёрли спокойно, словно та иллюзия, в которой они жили на корабле, не рассыпается прямо в их руках из-за его поступков. Словно то, что происходит между ними сейчас – нормально. – Объяснишь, какого чёрта ты натворил, Джим? Кёрли не вскипает злостью, не кричит, но смотрит колко и холодно. Все не должно было случиться так. Возложенная на его плечи ответственность переломила хребет, оказавшись слишком тяжелой. – Ты о чём? – Джимми смотрит спокойно, слишком спокойно для того, кто сделал слишком многое. Того, кто разрушил их мир собственными руками. Он опирается спиной на стену корабля и между ними вырастает такая же, высокая и холодная. Колючки, столь аккуратно приглаживаемые Кёрли долгое время, вновь выросли и стали острее. "Так ты хотела узнать, что я сделал с Кёрли?" Джимбо хмыкает, смотрит на своего капитана. И думает о том, что это он виноват. Только он. Вместо разговора – оборона и натянутая вдоль окопов колючая проволока. Они были незнакомцами, друзьями, любовниками, коллегами. Им никогда не приходилось быть врагами. Кёрли не приближается и не отдаляется, позволяя Джимми задавать расстояние между ними. Потому что Кёрли уже без разницы – за почти месяц полёта страх выгорел вместе с остатками тёплых чувств. Эту апатию нельзя было списать на увольнение, то заботило капитана меньше всего, он никогда не считал Тулпар вершиной своей карьеры. Куда больше это походило на скорбь, на невосполнимое чувство потери и пустоту на месте чего-то важного. Что он оставил на чужих клыках, когда вырывался из их хватки? Кёрли смотрит прямо в бездну, в само сердце некогда любимой темноты. Когда-то в ней теплился звездный свет. Когда-то. Слова падают, как бетонные плиты, как приговор, который не оспорить: – Аня беременна. Горькость на языке. Потому что не доглядел. Потому что позволил чудовищу разгуливать по кораблю без намордника. Джимми хочется схватить за плечи, встряхнуть, накричать, но переступить невидимую стену, кажется, невозможно. Между ними не маленький провал – пропасть, которую больше никогда не переступить. И эту пропасть Джимми вырыл собственными руками. Она расширяется, и они оба стоят на краю обрыва, лишь шаг – и сорвёшься вниз. Внутри него горит что-то, из-за чего по коридорам, кажется, раздаётся запах гнили. Словно кто-то сжигает труп. И этот труп вовсе не он, а общие мечты, которые у них были. От тех не остаётся даже пыли. – Я всегда был на твоей стороне, Джим. Но за это ты сам будешь нести ответственность. И это лучшее, чем я, чёрт возьми, могу тебе помочь. Голос накаляется, становясь громче, забивает последний гвоздь в крышку их общего гроба. Потому что в своем будущем Кёрли уже не видит Джимми, и светлые, наивные мечты, что когда-то давно нашептали им отблески посадочных огней, осыпаются пылью. Чужие слова капают за пазуху липкой ненавистью, что Джимми слышит в голосе Кёрли. Они же стекают страхом за собственную шкуру по пальцам, которые впиваются в предплечья. Почти рядом с синяками, которые до сих пор не сошли полностью. Последние узоры, что связывали их вместе. Изо рта не вырывается ни звука. Лишь тёмные глаза смотрят на Кёрли с пониманием. Джимми и правда всё испортил. И теперь исправить это не представляется возможным, всё равно что склеивать разбитую чашку, осколки которой уже давно вросли в твою кожу. Аня беременна. Кёрли уйдёт. Джимми придётся взять ответственность. И в голове мелькает мысль, что проще было бы умереть. Пистолет был в капитанской рубке, об этом он помнит. – Как скажешь, – обжигающе спокойно. Словно внутри не разгорается ненормальный пожар, словно коридоры корабля не становятся удушающе маленькими. Джимми кажется, что стена обжигает огнём, – Я всё решу. В оглушающей тишине коридора раздаются лишь удаляющиеся шаги.