О тортах и ножах

Свет в капитанской рубке приглушен, вместо светодиодных ламп – мягкое зеленое мерцание экранов. Моргающие строки постоянно обновляемой информации помогают отвлечься, капитан снова и снова их перечитывает, сверяет с допустимыми отклонениями, проверяя безупречную работу автопилота. Его смена закончилась больше получаса назад. И последнюю неделю Кёрли не позволял себе задерживаться ни на минуту, встречаясь с со-капитаном только в коридоре, когда они менялись. Кивал коротко, натянуто улыбался. И бодрым шагом, всё равно слишком быстрым, как бы он ни старался не бежать, уходил в свою каюту. Сейчас же его держала чужая просьба и неизменное чувство ответственности. Аня выловила его вчера, смущенно попросив помочь с психологическим тестированием. Уже не в первый раз один-единственный член экипажа саботировал эти тесты, с серьезным лицом нёс бред, за который его легко могли бы отстранить. За который его стоило отстранить. Кёрли отдал бы всё что угодно, только бы не сидеть сейчас в капитанском кресле с лежащим на коленях бланком. Он мог бы заполнить его сам, подделать подпись Джимми. Он не знает, как сможет смотреть в лицо друга без липкого ощущения страха, ползущего по позвоночнику. Даже получасовой зазор между сменами, о котором попросил Кёрли, чтобы собраться с мыслями, не помогал. Он думал о предстоящем и много часов до этого – становилось только хуже. Раны заживали плохо. Швы постоянно воспалялись, несмотря на то, что Кёрли густо заливал их антисептиком. Полумесяц на животе пару раз почти расходился, вновь начинал кровоточить. Мужчина старался смотреть на своё тело как можно меньше, спал в футболке, но всё равно каждый раз неосознанно касался свежих рубцов, на ощупь обводил завитушки инициалов. Кёрли ощущал себя загнанной в угол добычей, отступать и убегать ему было некуда. И что страшнее – он сам позволил себя загнать. Дал слабину, оступился, и теперь расплачивался за свою ошибку. Как и много раз до этого. И потому он обрывал каждый свой порыв уйти из рубки, сбежать, выкинуть этот чёртов бланк. У него есть обязанности, от которых сбежать нельзя. У него есть Джимми, от которого в маленьком корабле посреди пустоты космоса тоже сбежать невозможно. Коридоры корабля давят, словно с них на Джимми смотрят тысячи глаз. И все они принадлежат лишь одному человеку. Тому, с кем в последнее время они пересекались лишь по делу или в редкие случайные моменты в точно таких же коридорах, только в такие моменты глаза смотрели не со стен, а с чужого лица. В них Джимми видел страх. И этот страх приятно согревал изнутри, словно маленькая сверхновая, зародившаяся каким-то образом в пространстве чёрной дыры. С тихим скрипом открываются двери капитанской рубки, знакомой до каждого монитора и кабеля, так опрометчиво лежащего на полу. Кёрли попросил задержаться, сменить его лишь через полчаса после завершения чужой смены, и причины этого Джимми понимал. Вчерашний психологический тест прошёл отвратительно. Для Ани, которой пришлось в очередной раз выслушивать, как их со-пилота возбуждают нарисованные персонажи. Для Джимми это было своего рода развлечение, а сейчас — дополнительный повод остаться наедине с Кёрли, который его избегал. Выпускать из своих когтей добычу не хотелось. Скрип открывшейся двери кажется слишком громким, раздается выстрелом в небольшом помещении рубки. Кёрли не вздрагивает, не оборачивается, но его плечи заметно напрягаются. — Это так обязательно? — Джимми сразу же ворчит, почти беззлобно, ведь это — как и проверки, которые вместо Ани проводил Кёрли — было для них обоих уже привычно. Только теперь наедине с другом Джимми ощущал не обоюдное веселье, а липкое, стекающее за шиворот грязью, желание доломать, — Каждый раз вопросы одни и те же, словно что-то может измениться. Что-то и правда изменилось. Во взгляде Джимми, в том, какая ухмылка оказывается на его лице, стоит ему только опуститься в своё капитанское кресло. На Кёрли он смотрит, как хищник, готовый вот-вот вновь откусить от любимой закуски ещё один кусок. Кёрли поворачивает стул в сторону занявшего своё рабочее место Джимми. Держать лицо сложно, но на то он и капитан – дежурная короткая улыбка и ровный взгляд, и ничего кроме. Теплоты в светлых глазах не найти, как и глубоко запрятанного трепета страха, они смотрят будто немного мимо, не фокусируясь на чужом лице. — К сожалению, это обязательно для всего экипажа. Быстрее начнём – быстрее закончим, и ты сможешь приступить к своим функциональным обязанностям. Между ними разделительной полосой один из технических блоков, и это дает хоть какую-то иллюзию безопасности. Кёрли представляет, что это прутья клетки, как в зоопарке, и как бы зверь не скалился – сквозь них ему не дотянуться. Этот детский трюк, на удивление, помогает. Хотя бы ненадолго. Кёрли опускает глаза на бланк, и замечает, как мелко подрагивают ладони. Он только пару дней назад перестал носить форменные перчатки, как и водолазку с высоким воротом. Приходится чуть сильнее сжать ручку в пальцах. Капитан прокашливается, читает, не поднимая глаз: – Как Вы можете оценить свое моральное состояние на данном этапе рейса? Стандартный вопрос, ты не в первый раз его слышишь. В голове Кёрли короткой вспышкой одно слово – "подавленное", будто это он проходит тест, а не его со-капитан. Ручка тихо постукивает по подлокотнику. В собственном кресле Джимми ощущает себя не со-капитаном, а полноценным хозяином корабля. В рубке с Кёрли главой положения был явно не тот, кто должен нести за них всех ответственность. Мужчина не сводит взгляда тёмных глаз с своего друга, фиксирует каждый вдох, эмоцию, словно собираясь писать в корабельном отчёте об этом, а не о том, что у них всё хорошо и груз они доставят в срок. Каждый момент, каждую секунду, за которую Кёрли ломается всё сильнее, хочется запомнить. Вшить красной нитью, которой они оба связаны, под кожу. В воздухе искрит напряжение, будто от пробоины в сложной сети проводов, что увивают стены и пол. Взгляд темных, почти чёрных глаз Кёрли ощущает каждой клеткой кожи, и его пробирает холодом, до самого нутра, где заполошно бьется сердце. Ручка снова постукивает, в ритме сердечного такта. Кёрли заставляет себя дышать ровно, тянуть воздух медленно, только бы не показать то, что они оба и так уже знают. Кёрли кажется, что с каждой секундой он все сильнее затягивает петлю на своей же шее. – Стабильно нормальное, – ложь капает с языка новым ядом, и Джимми это даётся также легко, как нож входил в чужое тело в тот злополучный вечер, – Меня всё устраивает. Разве что от однообразной еды хочется лезть на стенку. Пальцы лениво выводят на подлокотнике кресла узоры, словно думает он вовсе не о психологическом тесте. Подушечки выводят полумесяц, застывают на пару мгновений, когда глаза опускаются ниже, на чужой живот. Джимми интересно. С таким же интересом безумный охотник наблюдает за тем, как дичь бьётся в капкане в безуспешной попытке выбраться. От чужого ответа воротит, но капитан вписывает его в нужное поле, медленно, чтобы легкая дрожь пальцев была не так сильно заметна. Ставит точку и рефлекторно поднимает глаза. Дыхание спирает. Потому что Джимми не смотрит на его лицо или в сторону. Его глаза будто прожигают ткань футболки, не скрытой сейчас расстегнуым комбинезоном, в месте оставленной им же метки. Кёрли закрывает место раны ладонью, коротко касаясь пальцами, будто бы невзначай, и этот жест кажется слишком громким, очевидным. Они могут играть этот глупый спектакль, пока всё ещё получается скрывать за кулисами ту грязь, что между ними происходит. Только капитану кажется, что отпечатки чужих ладоней на нем видит каждый, кто присмотрится чуть внимательней. Кёрли читает следующий вопрос, то и дело поднимая глаза на чужое лицо, безрезультатно пытаясь поймать хоть какую-то эмоцию, отличную от сытого довольства и удовлетворения: – Считаете ли вы отношение командного состава к Вам справедливым? Он не должен его задавать, потому как это влияет на чистоту теста – Кёрли и есть командный состав. Раньше они всегда придумывали смешные варианты ответов здесь, конечно же, не воспринимая вопрос серьёзно. Разве между ними могут быть плохие взаимоотношения? Джимми смотрит. И самое главное – видит. Видит то, как Кёрли закрывает живот рукой, как касается того места, о котором, вероятно, предпочёл бы забыть. Он прячет под футболкой его, Джимми, почерк. Витиеватые инициалы, полумесяц и большая, специально грубо зашитая, рана посередине груди. Прямо напротив сердца, которое капля за каплей пропиталось той грязью, что Джимми нёс в себе. Он поднимается со своего кресла, слишком уверенный в том, что сейчас Кёрли никуда не денется. Что технологический блок, отгородивший его от друга, не прутья клетки, а небольшой уступ, который переступить столь просто. Кёрли цепляется за него, как последнюю границу, а Джимми – перешагивает, так и не заметив. Кёрли почти вскакивает, дергается в сторону, выдавая весь свой страх, когда Джимми с текучей плавностью хищника переступает все барьеры между ними, видимые и невидимые. Хлипкая иллюзия безопасности рушится, как карточный домик. Джимми встаёт прямо около чужого кресла, ласковыми, обманчиво лёгкими прикосновениями касается колен, чтобы встать между ними. Он смотрит на Кёрли внимательно, и в этом взгляде нет ничего, кроме тёмного, животного довольства. Пальцами Джимми ведёт выше, по бёдрам. Голос понижает до почти интимного шепота. Только вот в происходящем между ними больше нет ничего от того, что было в академии. – Бесспорно считаю, что наш бравый капитан старается ради нас всех, – с нескрываемым сарказмом, который в этот раз не удаётся взять под контроль, – Я очень ценю его отношение ко мне. Вторая фраза – извращенная, искалеченная правда, которая стекает на Кёрли чувством вины. Джимми всегда знал, куда стоит давить. Выучил. Кёрли был знаком ему до каждой чёрточки. И сейчас эти чёрточки он изучает пальцами, касается живота, заползая под футболку. Касание рук пробивает электрическим зарядом. Капитан смотрит, не отрываясь, глазами загнанной добычи, сжимает ладони на планшете с бланком до тихого хруста хрупкого пластика. Будто стоит отвести взгляд, и ему вопьются в глотку. Давно, в другой жизни, Кёрли таял под такими касаниями и голодными взглядами, ластился к чужим рукам. Теперь отпечатки чужих пальцев каждый раз хочется стесывать жесткой мочалкой, снова и снова, до ссадин на коже. Только вот как не пытайся их смыть, не получится – они отпечатались куда глубже, укоренились в самой сути спорами плесени. Слова Джимми – чистая горечь, которую Кёрли проглатывает, потому как ему нечем возразить. Кого ему винить в происходящем, в том, что он не доглядел, не заметил, к чему всё ведёт? Он боялся Джимми, на голых инстинктах боялся боли, которую тот тащит за собой, но ненавидеть не мог. Слабо надеялся, что глубоко под коркой льда всё ещё есть тот человек, которого он когда-то... Говорить об этом чувстве сейчас невозможно даже мысленно. В этой рубке, на этом корабле ей нет места. В воздухе повисает тьма, она струится по чужим коленям с подушечек когда-то родных пальцев. И Джимми кажется, что он чувствует вкус чужого страха на губах. Раньше на них было совершенно другое чувство. Мягкое, ласковое, такое, которое он никогда не произносил вслух, но от него становилось тепло. Словно ты согреваешься в объятиях личной, небольшой звезды. Сейчас звезда опаляет холодом, колет пальцы осознанием того, что Кёрли под его прикосновениями дрожит. Но отказаться от этого Джимми не способен. Он не позволяет отстранить себя, не позволяет разжать зубцы капкана, что сомкнулись на шее добычи. Пальцы оглаживают полумесяц. Ведут по завиткам шрама, напоминающего инициалы. Джимми хочется их увидеть. Хочется не просто чувствовать, но знать, что те сохранились на коже метками, которые никогда не свести. Кёрли кладет ладонь поверх чужой в попытках отстранить, сдвинуть ледяные пальцы в сторону от воспаленных бугров шва. Отчаяние скручивается тугим узлом под рёбрами, сбивает ритм дыхания. Кёрли знает, что просить остановиться бесполезно. Мужчина тянет слова на длинном, сиплом выдохе, стрельнув глазами на планшет: – Вы довольны условиями на корабле? Хочется спросить другое. "Ты доволен тем, что сделал со мной?" – Мне нравится. Мы держим здесь всё под контролем, – эти слова выстреливают прямо в голову, оставляя ещё один шрам. Несмотря на разницу в положениях, несмотря на то, что Кёрли, вообще-то, несколько больше своего друга по габаритам, контролирует ситуацию не он. Он подстраивается, и это его личная ошибка, – А что насчёт тебя? Спрашивает тихо, растягивает улыбку, которая больше напоминает оскал голодной твари. Пальцы уходят из-под футболки, но касаются краёв комбинезона, требовательно оттягивая их в сторону. – Я хочу удостовериться, что всё заживает нормально. Как твой со-капитан, я должен быть уверен, что ты не отрубишься во время работы. И плевать, что причиной тому – его собственные действия. Его, куда более глубокие и фатальные, чем у Кёрли, ошибки. Кёрли снова начинает лихорадить, будто Джимми и есть его болезнь, заставляющая гнить изнутри, истощая само основание того, чем он был, касание за касанием отрывая от него тлеющие куски. Рана-полумесяц вспыхивает горячей, тошнотворной болью, и противней этого только легкие прикосновения, ведущие по контуру его личного тавра. Напоминание о его добровольной жертве, о том, в чьи руки он пошел сам. "Всё под контролем." Единственный, у кого сейчас был контроль – не капитан, но зверь, что над ним нависает, скалясь. Кёрли цепляется за чужое запястье, обвивает, словно кандалами. Будто показывая, что в любой момент капитан отдернет чужую руку. Они оба знают, что это ложь. – Со мной всё в порядке, – хрипло шепчет, – не беспокойся, Джим. Что угодно, только не эта ядовито-насмешливая забота. Кёрли до сих пор усилием воли заставлял себя забираться в ванну, включал кипятковую воду, потому что каждый раз чувствовал фантомный холод, выкручивающий кости. Забота Джимми и правда рано или поздно его убьет. Комбинезон сползает по плечам, и мужчина почти скулит, откидывает голову на кресло. Ладонь скатывается с чужого запястья на сгиб локтя, и в другой ситуации это могло бы показаться лаской. В другой ситуации пальцы капитана не хватались бы так судорожно, до блеклых синяков от пальцев. Под кожей только злое отчаяние и бессилие, густое и темное, подобно той тьме, что змеится в его со-капитане. Чужое прикосновение опаляет холодом. От Кёрли больше не исходит того привычного тепла, нет того света, к которому они все привыкли. Тьма, скалясь, забрала всё без остатка. Оставила лишь медленно тлеющую звезду. – Мне нужно в этом убедиться, ты ведь понимаешь? – Джимми говорит спокойно, его слова перетекают из одного в другое. Капля за каплей. Пальцы стягивают верх чужого комбинезона. Он знает, что Кёрли не будет сопротивляться. Что тот сполна готов взять на себя ответственность за происходящее. И Джимми этим пользуется. Цепляется пальцами за низ футболки, словно животное вгрызается клыками в мясо, тянет наверх, – Я тебя знаю дольше, чем кто-либо на этой развалине. Уж мне-то можешь не врать. Потому что из них двоих врать умел только Джимми. С серьезным лицом говорил ложь прямо в лицо, не понимая, что из-за этого грязь проникает всё глубже в его суть. Он дотянулся до этой должности, но погряз в том, из чего выбраться было нереально. Футболка мнется, собирается складками, не просто открывая кожу, но выворачивая наружу само нутро. Кёрли скашивает взгляд вниз, впервые за несколько дней видя собственное тело. Уродливые, кривые шрамы в зеленом свете экранов кажутся чёрными, будто вместо крови из них сочится гниль. Будто её же гонит по телу надрывно стучащее сердце. Чернее только глаза Джимми – без единого отблеска света в глубине зрачков, мёртвые и холодные. Кажется, чёрные дыры появляются из потухших звёзд? – Сильно болят? – интересуется Джимми, словно и правда беспокоится, словно ему есть дело до того, что его Кёрли страдает. Раньше каждый порез был бы прикрыт поцелуем, сейчас же – подушечки давят на заживающие раны, ведут с интересом учёного, что проводит эксперимент, – Их бы еще обработать пару раз. В медотсеке должно быть достаточно спирта. Аня не станет спрашивать, если я его возьму. Ещё одна красная нить, крючок, которым Джимми цепляется за Кёрли. В каютах не закрываются двери, но он хочет, чтобы капитан вновь решился сам. Под жесткими пальцами воспалённое мясо упруго проминается, сочится сукровицей. Кёрли приглушенно вскрикивает, пытается увернуться от касаний. Но не отталкивает от себя, хотя всё ещё может. Понимает, что может сделать хуже. Понимает, что связан по рукам и ногам. Что спасать его некому. На лбу мелкими капельками собирается холодный пот. Обе ладони вцепляются мёртвой хваткой в подлокотники в попытке переждать накатившую дурнотой боль. Капитан кривит губы, жмурится: – Болят. Сильно. Джимми, пожалуйста... У Кёрли закончился антисептик. Он не знал, как скоро ему будет грозить заражение крови, и как много вопросов он вызовет, если сам придёт за спиртом в медпункт. Он не может поднимать панику сейчас. Он не может... Ручка укатывается куда-то под рабочие места, бланк соскальзывает с коленей, зажимаясь между подлокотником и бедром. Следующий вопрос не под запись, его никогда не было в бланках. В нём – отчаянный вой, не сорвавшийся с губ. – За что ты меня ненавидишь? Под пальцами неприятно расходится короста ран, стекает по подушечкам кровью, смешанной с липкой сукровицей. И Джимми понимает, что ещё немного, и дойдёт до заражения. Возможно, рану на груди придётся перештопать ещё один раз, чтобы сделать стяжки аккуратнее, точнее. Капитан им всё ещё был нужен. Он был нужен Джимми. Пальцами он выводит узоры, касается кожи, проверяя, не расходятся ли швы. По-хорошему – на полумесяце их пора снимать. Кажется, придётся затащить Кёрли в собственную каюту и прихватить ножницы из медпункта. И спирт. Возможно, придётся немного поспорить с Аней, чтобы та ничего не заподозрила, но с этим у Джимми никогда не возникает проблем. Боится его не только Кёрли. Бугристый шов полумесяца и правда схватился розоватой кожицей, которую было видно в местах, не покрытых коростами. Легче от этого не становилось – выглядел тот так, будто под кожей уже зародилось воспаление. Перед глазами отчетливая картинка, как тупым ножом вскрывают абсцесс, потроша воспаленную плоть. Кёрли мутит. – Надо будет снять швы. И обработать. В голосе Джимми – спокойствие. Их учили сохранять спокойствие в любых ситуациях, даже когда тебе приходится разгребать собственные ошибки. Джимбо ведёт пальцами выше, оглаживает чужую шею, вспоминая, как сжимал её до синяков, как почти утопил того, кто был рядом с ним всё это время. Кто по-настоящему о нём заботился. И чужой вопрос оказывается для него сродни той же ледяной воде, в которой тогда задыхался Кёрли. Холодной волной он окатывает Джимми, заставляя мысль прострелить голову подобно пуле. Кёрли он не ненавидел. Завидовал? Да. Бесился от того, как все, кто не попадя говорят о том, какой тот великолепный капитан? Да и еще раз да. С каждым комплиментом в чужую сторону, с каждым приятным словом на шее затягивалась удавка. Все еще не дотягивает. Джимми склоняется к Кёрли ближе, касается губами плеча, оставляя издевательски мягкий поцелуй. – Я тебя не ненавижу. Потому что ненавидел он себя. Свои проступки, ошибки, которые совершал одна за одной. Да только вот дыра разрослась настолько громадная, что вновь стать звездой уже не могла. Цепочка касаний кружит вокруг шрамов, ползет к шее, и капитан крупно вздрагивает. Он помнит хватку этих рук, пережимающих трахею, помнит горящие изнутри лёгкие. Ему холодно. Ему кажется, что это холод исходит изнутри. От короткого, нежного поцелуя Кёрли едва слышно всхлипывает. Ему хочется обхватить чужие плечи, прижать к себе знакомое до каждого изгиба тело, уткнуться в тёмную макушку. Спрашивать, снова и снова, задыхаясь: "Что же ты наделал?" Кёрли смотрит в бездну, которую теперь не понимает. Та смотрит на него в ответ угольками глаз его друга. Застрявший в горле ком мешает говорить, обрывает каждое слово. – Тогда за что? В простом вопросе нечеловеческий надлом, отчаянная злость и боль, куда более сильная, чем физическая. Мягкими прикосновениями пальцев Джимми ведёт к чужим волосам, зарывается в кудрявые пряди, оглаживает загривок. И в этом действии можно разглядеть ласку, если бы не глаза. Пустые, тёмные. Горящие когда-то тусклым, но звёздным светом. Сейчас в них было лишь что-то мерзкое, мёртвое. Он опускается на чужие колени, и в этом тоже есть что-то забытое. Тусклый свет навигационного монитора напоминает старенький, совсем побитый телевизор из их комнаты. Чужой вес давит на бедра забытой приятной тяжестью, Кёрли разрывается между желанием положить ладони на чужую поясницу и желанием оттолкнуть, и его руки замирают в воздухе, в сантиметрах от чужих плеч. Он не хочет пачкать грязью те немногие тёплые воспоминания, что они делили на двоих, те вечера, когда прикосновение чужих рук ощущалось домом, а не проклятием. Когда в черной пустоте глаз слабым сверканием звезды светилось чувство. — Потому что ты позволяешь, — Джимми выдыхает это в чужую шею, оставляя ещё один поцелуй. Издевательское клеймо, что наверняка жжёт сильнее порезов, сильнее даже тех витиеватых букв, что навсегда останутся на чужой коже. Он вновь и вновь перекладывает ответственность на чужие плечи, в которые впивается пальцами. Оставляет синяки. Подобная вседозволенность пьянит, спускается по коже мурашками, а также — жаждой. Ненормальной, глубокой жаждой, что напоминает животный голод. Губами он касается чужого плеча, опьяненный своей же идеей. Спонтанной, скорее продиктованной извращенными инстинктами твари, что лишь носила маску с его лицом. Слова бьют наотмашь, холодом обжигают шею. Звенят кристально чисто, потому как звенят правдой. Кёрли позволял. Позволял с самого начала, с самого первого дня, не задумываясь даже, с какого монстра снимает намордник, и кому вручает себя со всеми потрохами. Поверх почти выболевших синяков сложным узором расцветают новые, поверх них – куда более болезненный поцелуй. В нем чудится предупреждение, или игра с добычей перед тем, как перегрызть ей глотку. В груди удушливой волной поднимается тревога. И не зря. Джимми вгрызается зубами в мясо, давит сильно, до тех самых пор, пока челюсти не сведёт неприятной болью, что простреливает и его самого. Тянется назад, подобно хищнику, отрывающему от своей добычи кусок, с азартом чувствуя, как кровь заливает подбородок, пачкает губы. Большой кусок откусить не получится — не так и просто поддаются мышцы и рвётся кожа. Зубы впиваются с такой силой, что все, произошедшее до этого, кажется пустяками. Перед глазами чередой вспышек – алые пятна. Капитан захлебывается криком, упирается ладонями в чужие плечи, пытаясь оттолкнуть, скинуть с бёдер, но своими действиями только помогает оторвать от себя кусок. Кожа рвётся, лопается от натяжения под тупыми человеческими зубами, за ней с трудом рассекается мясо. Лаково блестят крупные брызги крови, контрастно заливающие ярко-алым бледную кожу Кёрли, комбинезон Джимми и спинку капитанского кресла. Оглушающей пульсацией в голове лишь боль, Кёрли тонко выскуливает проклятия или мольбы, или чужое имя, что было и тем и другим. Давит на чужие плечи ладонями, судорожно хватается за воротник Джимми, тянет рывками, и тот рвётся по шву лоскутами, как рвётся кожа капитана под пастью зверя. Этот след тоже придётся зашивать. Это ясно, как день, как картинка на утреннем дисплее в лаунч-зоне. Кровь скатывается по подбородку, заливает глотку приторной сладостью, и Джимми отстраняется от Кёрли с небольшим куском плоти в зубах. В его глазах – настоящее, ничем не скрытое удовольствие. Знание того, что в этот раз он победил. Дотянулся вновь до звезды, откусив от её света небольшой, но всё же кусок. Этот кусок хочется проглотить, чтобы забрать с собой ту волю, тот свет, что источает Кёрли. Но ещё больше хочется показать тому, какова на вкус его личная, Джимми, зависть. Зависимость, которая с каждым днём отравляла сердце, делая дыру всё больше. Это похоже на ночной кошмар, от которого Кёрли все никак не может проснуться. Его руки дрожат от напряжения, пытаясь оттолкнуть, но чужая хватка оказывается неожиданно сильной. Или он, Кёрли, оказывается слабым. Боль выкручивает мышцы плеча, пульсацией расползается дальше, откликаясь отголосками в ещё свежих шрамах на теле. Джимми касается чужих губ в извращенном поцелуе. В нём – ни капли любви, ни капли той нежности, что ранее заставляла их обоих светится. Сейчас в нём лишь извращенное желание что-то доказать. Кусок мяса, который мужчина проталкивает языком в чужую глотку – это ответственность. Та самая, которую Кёрли обещался нести до конца. Это – символ всех его ошибок и вседозволенности, которой Джимми воспользовался так отвратительно. Пальцы впиваются в загривок, удерживают на месте, не давая возможности избежать этого безумия. Джимми резко отстраняется, и скулёж его капитана перерастает в тихие хрипы. Кровь кажется невозможно горячей, под её плотным слоем, покрывшим яркой краской всё вокруг и самого Кёрли, точно должны оставаться уродливые ожоги. Капитан думает, что кровь, наверно, не его – разве теперь сохранилось в нём хоть немного тепла? Картинка плывёт перед глазами, сфокусировать зрение не получается, и в мутных очертаниях окружающих предметов прижавшая его к креслу фигура едва ли похожа на человеческую. Она похожа на морду волка, заживо сожравшего зайца. Ладонью Кёрли кое-как прикрывает рану, зажимает в попытках остановить кровотечение, и его мутные, расфокусированные глаза расширяются, наполняясь пониманием того, что часть кожи вырвана с мясом. За то, что когда-то он позволил. Поцелуй не вызывает ничего, кроме отвращения. Багровые разводы отпечатываются на их лицах, размазываются, пятная. Кёрли начинает выворачиваться, почти скидывает Джимми с бёдер, задыхаясь. Слишком ясно понимая даже спутанным и воспаленным сознанием, что хочет сделать его друг. Во рту привкус собственной крови, горький до онемевшего нёба. Во рту чужой язык, с силой впихивающий кусок, кусок его собственной плоти, кусок его самого дальше в глотку. Кёрли тошнит, в нем сейчас не больше от человека, чем от его мучителя, он мечется, насколько позволяет хватка чужих рук, хватает плечи липкими, покрытыми алым, словно перчатками, руками, пачкает собой. Кусок соскальзывает по гортани, рефлекторно проглатывается с плавным движением кадыка. Это просто его кошмар, это просто его кошмар. Мужчина пытается прикусить чужой язык, щеку, губу, чтобы дать себе хоть немного пространства, перегнуться через подлокотник, просунуть пальцы под корень языка, избавиться, избавиться от этого, иначе он сойдет с ума. Зубы смыкаются на мякоти нижней губы с такой силой, что та тут же пробивается до крови, привкус которой отпечатался в его сознании с того самого вечера. Кёрли дёргает головой и с нарастающим ужасом понимает, что чувствует на зубах тонкую кожицу с нацепившимся на нее тонким ошметком самого мяса. Джимми кажется, что в крови он весь. Что та оседает на его руках, пачкает до самой сути, которую они с Кёрли теперь делят на двоих. Внутри горит настоящее удовольствие. Оно же, словно дающее сил, не позволяет скинуть себя с колен. Джимми давит не силой, Джимми давит той тьмой, что выплескивается наружу также, как кровь из чужой раны. Он чувствует, как внутри что-то окончательно ломается, это – точка невозврата, которую он посмел переступить. Назад не повернуть и они, подобно Тулпару, стремятся только вперёд, в бездну. Изо рта вырывается смех. В коробке капитанской рубки он отражается от стен, усиливает безумие, которое происходит. Словно заезженная пластинка, вновь и вновь давящая на разум своими нотами. В глазах Джимми – восторг. Подбородок заливает не чужой, а его кровью. Она стекает из раскусанной губы, капает на фирменную футболку и он запоздало думает о том, что очередной раз придётся выбрасывать ту в помойку. Язык проходится по нижней губе, касается места укуса. Мясо. Открытое мясо. Он протолкнул кусок Кёрли ему же в глотку, но кусок Джимми тот откусил сам. Это осознание окатывает его ненормальной теплотой. Такой, что тёмные глаза Джимми становятся полностью чёрными. Тьма заползает под его веки, заливая радужку, кажется, вместе с белком. Мужчина касается чужих щек пальцами, пачкается в крови, смотрит с чистейшим восторгом. Кёрли наконец перестал быть идеальным в его глазах. Наконец звезда начала затухать. Пальцами Кёрли судорожно тянется ко рту, надеясь вытащить ошметок чужой губы, но не находит его, судорожно трёт лицо рукавом, пытаясь стереть чужую кровь. Та липнет, густо пропитывает ткань, и её не должно быть так много. Его мелко трясет от осознания, что он сделал. Нарастающая паника пережимает глотку, и вместо вдохов – поверхностные, сипящие хрипы. Кажется, еще немного, и он задохнется, или у него остановится сердце, или он, наконец, истечет кровью из пульсирующего болью укуса. Это не ночной кошмар, больше нет, это та реальность, которую он допустил. Те события которым он позволил произойти. Тихий смех над его собственной глупостью. Над каждой его ошибкой. В непроницаемо-черных глазах Джимми он видит своё отражение. Пальцами тот ведёт ниже, оглаживает бока, чувствуя, как под кожей начинает бурлить возбуждение просто от того факта, что Кёрли сломался. – Надеюсь, что тебе вкусно, капитан. Мужчина с силой прижимает запястье к губам, мотает головой, сквозь шум крови в ушах едва слыша чужой вопрос. Он хочет извиниться, хоть как-то помочь, потому что из прокушенной губы Джимми всё хлещет кровь, и Кёрли чувствует её же вкус на губах, также ярко, как и свою собственную. Будто бы теперь она для них одна на двоих. Они залиты ею с ног до головы, так, что цвет форменных комбинезонов уже не различить. Нежные касания кажутся издевательскими, но у Кёрли нет сил и возможности хоть как-то отстраниться, его всё еще колотит. И, в конечном счёте, теперь он всё это заслужил. Джимми поднимается с чужих колен. Касается волос, зарываясь пальцами в кудряшки. Взгляд его глаз напоминает непроницаемую тьму космоса, в которой не увидеть дна. Это – та реальность, что связывает их кроваво-красной нитью. Он слизывает собственную кровь с губ, чувствует, как та стекает по подбородку, капает на пол, тёмной грязью пачкая их общий корабль. Это надо срочно зашить, чтобы не запачкаться ещё сильнее, пусть Джимми и нравится то, как на идеальном Кёрли смотрится его грязная, словно испорченная, кровь. Он отходит к шкафчику, предназначенному исключительно для капитанов. В нём хранился небольшой комплект защиты, трос, который, Джимми был уверен, никогда не пригодится, и маленькая, личная аптечка, на случай, если в рубке произойдёт что-то непредвиденное. Пальцы берут нитку с иглой. Аптечка в шкафчике пылится давно, больше для формальности. В рубке сложно найти что-то, чем можно пораниться, это не работа механиком в технических отсеках. Кёрли отстраненно наблюдает за чужими действиями. Вдыхать получается через раз, но капитан все никак не отключится. И это тоже ощущается наказанием – потеря сознания была бы настоящим спасением сейчас. Потому как собственные мысли медленно жрут его изнутри. В тесноте помещения только хриплое дыхание, Кёрли кажется, оно тоже одно на двоих. Кресло и пол вокруг, покрытые темными, медленно подсыхающими разводами, выглядят открытой раной в теле корабля. Со временем та загноится, разрастется черными щупальцами дальше, за пределы рубки. Джимми вновь возвращается на чужие колени, точно зная, что Кёрли не посмеет его скинуть. Что разорванная губа Джимми его ответственность. – Поможешь? – спрашивает тихо, протягивает Кёрли иглу, смотря с улыбкой. Губа ноет, пульсирует остро, но ещё сильнее пульсирует понимание, что Кёрли не сможет отказать. Вновь вес чужого тела на коленях, и мужчина даже не думает сопротивляться. Отводит дрожащую ладонь от лица, смотрит на иглу со смесью отчаяния и вины. И осторожно берёт её в пальцы. – Будет неприятно. Извини. Хриплый, сорванный шепот. Краем сознания мысль – надо будет обработать, чтобы не занести заражение. Кёрли выпрямляется, осторожно придерживает свободной рукой чужой подбородок. Он умеет зашивать раны, их этому учили. Как и действовать с холодной головой. Капитан сосредотачивается на ранке, старательно игнорируя всё остальное, и подцепляет тонкую кожу первым маленьким стежком. – Ничего, не больнее того раза, когда я расшиб колено в мясо, – Джимми говорит спокойно, словно ничего такого не произошло, словно он просто неудачно поцеловался со стенкой, а не лишился куска губы из-за извращенного поцелуя, которым и поцелуем-то назвать нельзя. Он кладёт руки на чужие плечи, устраивается удобнее, словно они и правда не в рубке, пропитанной страхом и болью, а в родной комнате общежития и Кёрли просто зашивает Джимми эти последствия неудачной встречи со стеной. Подушечки ласково обводят плечи, избегая следа от укуса, всё ещё кровоточащего и покрасневшего. Джимми кажется, что это связывает их куда глубже, чем всё остальное. Это – их уже совсем не маленький секрет. Джимбо прикрывает глаза, недовольно хмурится, чувствуя, как игла проходит сквозь кожу. Маленькие стежки аккуратные. Совсем не такие, какими он сам зашивал чужие ранения. Кёрли – полная его противоположность, свет, который потушить так сложно. Приходится подождать долгие минуты, прежде чем губа оказывается зашита, а кровь перестает течь по подбородку. И только тогда Джимми перехватывает иглу из чужих пальцев, жмётся ближе к чужому телу и тихо говорит: – Теперь твоя очередь.

***

Неровный почерк. Несколько темных капель в углу листа. "По результатам проведенного психологического обследования с использованием стандартной опросной формы состояние со-капитана Джимми ____ оценивается как удовлетворительное. Негативное влияние условий полёта отсутствует или является незначительным. Ответы респондента задокументированы (приложение 1), соглашение об обработке данных прилагается (приложение 2). Дополнений по результатам нет. Утверждено и заверено капитаном корабля "Тулпар" Г. Кёрли"