Уснуть и видеть сны?

Третий час ночи, а Сергей лишь перекатывается с боку на бок в попытке уснуть. Все говорят «ложись раньше, чтобы наладить режим сна». Ага, ну конечно. Может, вам ещё «жрать и не толстеть»? Совет свой себе посоветуй, как говорится. Черти. Насоветуют, а ты потом ворочаешься три часа и коришь себя за то, что не можешь заснуть. Вот, вроде, лёг ты, глаза закрыл, дышишь размеренно. Всё верно, всё правильно, только вот мысли эти треклятые начинают носиться по голове таким ураганом, от которого спустя полчаса осознаешь, что лежишь с открытыми глазами и смотришь на чёрную от сумрака стену. В какой момент это произошло? Чёрт его знает. Вот только сна нет. Сергей перевернулся на спину, глядя в потолок и пытаясь остановить рой лихорадочных мыслей. Когда-то ему помогали заснуть выдуманные картинки будущего. Прекрасного и ласкового. Это было слишком давно, чтобы прибегать к этому сейчас. После того семнадцатого года Сергею вообще было страшно что-то загадывать на будущее... Он помассировал виски́ и выдохнул. А ведь есть одно мечтание… Несбыточное, но от этого не менее пленительное. Сергей достаёт его изредка, когда уже совсем невмоготу. Берёт осторожно, словно хрустальную вазу, и думает, как иначе могла бы повернуться жизнь, если бы он был смелее, безумнее. Он представляет, как сталкивается с… одним человеком. В представлении Сергея моментально появляются резкие черты лица, аккуратно уложенные чёрные волосы, пронзительные карие глаза, низкий уверенный голос, потрёпанное пальто… Есенин не любит называть его фамилию не только вслух, но и про себя. Много чести этому выскочке-футуристу. В его мечте-полудрёме они пересекаются где-то. Каждый раз место разное: то у «Бродячей собаки», то в кабаке, то в каморке перед литературным вечером. Это всё не так важно. Сергей прикрывает глаза… --- Вот они в маленькой каморке Политеха. На сцене вопит свои безбожные агитезы Бедный, но Серёже не до него. Серёжу не беспокоит, что ему выступать через несколько минут. Серёжу беспокоит лишь то, на что он решился спустя много лет… – Володя, – осторожно начал он, раздирая за спиной заусенец большого пальца. – М? – хмыкает мужчина, не отрывая взгляда от списка стихотворений, с которыми планирует сегодня выступить. – Володя, отвлекитесь, ради бога, на минуту, мне очень надо с вами поговорить. Мужчина с удивлением отрывается от листа и с привычной насмешкой оглядывает Сергея. – Вы тут поаккуратней с богом, а то, не дай бог, – он угловато усмехнулся, – Демьян услышит. Мигом станете его лирическим героем. – Да, и то верно, – рассеянно бормочет Сергей. Он уже жалеет, что затеял это. Сомнения вместе со страхом борются в его душе, но резко Сергей ощущает сладкую уверенность. Она почти перехватывает его дыхание и Есенин, прекратив мучать несчастный палец, начинает говорить: – Вы простите меня за все гадости, которые я вам успел наговорить за все годы нашего знакомства. Но ведь это вы первый начали, Володя, назвав меня пастухом. Сами-то были не лучше в своей кофте жёлтой… Да я не об этом. Я оттого грублю вам… тебе… Фу, как глупо получается… Сергей поднял взгляд на мужчину и обнаружил, что тот внимательно смотрит на него. Но в этой внимательности он прочитал и понимание, смешанное с ожиданием. Будто тот уже давно прочитал Серёжино сердце и теперь лишь ожидает озвучивания всей этой бури. – Ты ведь знаешь, что нравишься мне, так? – с осторожной уверенностью спрашивает Сергей, спрашивая и утверждая одновременно. – Ты знаешь… – Ты ведь не хочешь услышать меня, – замечает мужчина, – ты хочешь сказать это сам. – Да, я хочу сказать, что ты, глыба неотёсанная, мне отчего-то нравишься. И рад бы я сказать, что нравишься по-дружески, но нет. Друзей я люблю иначе. А ты… – он замялся на мгновение, но уже через минуту вспыхнул. – Раздражаешь меня неимоверно! Я ненавижу твои стихи не оттого, что они неправильны, корявы, нигилистичны, нет! Я вижу твою боль, и мне грустно, что я не могу тебе помочь. Мне отчего-то тоскливо, когда ты смотришь на других, когда сидишь в этом своём кругу футуристов, пожимаешь им руки, смеёшься с их шуток. Знал бы ты, как меня это злит!.. --- Это был любимый момент в мечтании Сергея. Он говорил, проговаривал, выкрикивал всё то, что не мог сказать в лицо, при свете дня, в окружении других людей. И пусть этот сценарий он прогонял в своей голове уже не первый раз, слова были другими. В прошлую бессонницу он колотил мужчину по жёсткому пальто и говорил, как он жалеет, что никогда не скажет этого в реальности. В позапрошлую бессонницу Сергей признавался в шутках, аккуратно прощупывая почву. Есенин перевернулся на бок, подложив ладонь под щёку… --- – Но, понимаешь ли ты, я не могу подойти и увести тебя из этого круга. Я буду не так понят. Вернее, я буду так понят, и от этого ещё хуже. Я хочу, чтобы ты улыбался лишь мне. Говорил мягко и дружелюбно лишь со мной. Шутил только со мной. Это ненормально, я знаю, но… Меня пробирает такая злость, когда в газетах пишут, дескать «Владимир-мать-его-Маяковский поехал в турне по Европе». Да, я говорю всем «Нахрена им отправлять такого… ну… такого, в общем». Они смотрят на меня как на больного «А кого ещё отправлять? Поэт революции, знает, что нужно стране в это тяжёлое время…». Да плевал я на это. Уезжаешь, блядь, – он распалялся ещё сильнее, – уезжаешь? Так и катись от меня подальше, мне будет абсолютно всё равно. Абсолютно. Чего ты вообще со мной время на разговоры тратишь? Знаешь ведь, что забулдыга, дрянь и мразь. Чего ты смотришь на меня карьим омутом? А ты меня не лучше. Знаешь всё, да молчишь, ждёшь, наблюдаешь. Так наблюдай же, как я умираю, сволочь! Мужчина стоял недвижно, лишь в глазах прибавилась тяжёлая грусть, да меж бровями протянулись мостом морщины. – А знаешь, что? Коли и я сволочь, и ты мразь, так чего ж бояться? Чего отступать? Бросив эти слова, Сергей схватил мужчину за шею, принуждая пригнуться, и без стеснения прижался к холодным жёстким губам… --- Серёжа не знал, когда в нём укрепилась та вера, что губы у Владимира непременно должны быть холодными и жёсткими. Он просто не верил, что это может быть иначе. Он вновь перевернулся на спину, безотчётно облизнув губы. Далее в его сне мужчина непременно отвечал с неизвестно откуда взявшейся взаимностью, готовностью и грубостью. Серёжа представлял, как, заслышав аплодисменты Бедному, они тяжело отрываются друг от друга; как он сам выходит… нет, воспаряет на сцену, читает стихи. Новые, старые, про любовь, про деревню, про жизнь, про эпоху. Оглядывается в каморку и… не видит там никого... И тут внезапно из зала раздаётся близкий сердцу голос. Серёжа не сразу понимает, что ему говорят, но наверняка что-то обидное, резкое, противное. Серёже всё равно на эту маску, на эти слова. Он пленён азартом, плещущимся в карих глазах, ведь знает, что мужчина желает разогреть публику, внести сумбур, поскандалить. Есенин принимает эту игру. Зал начинает оживать, принимать стороны, делать ставки, назначать секундантов этой дуэли… Представляя всё это, Серёжа невольно расслабляется, прикрывает глаза, его дыхание становится размеренным. Ему почти хорошо. Он понимает, что, будь он храбрее, может, его бы не мучила бессонница каждую ночь. Ему почти хорошо. Но Серёжа знает, что ничего из этого никогда не случится. Ему почти хорошо. И лишь случайная слеза, сбежавшая падающей звездой с щеки на подушку, напоминает, что совсем хорошо никогда не будет…