Blood like lemonade

When you're strange

Faces come out of the rain

      

Когда ты чужой

Лица словно сквозь дождевую завесу

      

People Are Strange — The Doors

             Три года назад мать сказала ему, что это плохая идея.       Да, она больше не заговаривала с Барти Краучем-младшим о Маховике Времени, но он хорошо знал, что она до сих пор против такого метода обучения. Он видел это в её глазах, видел сильное беспокойство на лице, помнил её слова: «вовсе необязательно знать все двенадцать предметов на Превосходно, чтобы вырасти успешным человеком».       Но Барти Крауч её не слушал.       Первый раз, когда он не слушал свою мать. Когда пренебрегал её чувствами и подавлял в себе сомнения, ведь теперь он, Барти, был лучшим учеником на курсе.       Глубоко в душе ему хотелось, чтобы и отец назвал путешествия во времени плохой идеей.       Да, это плохая идея.       Но отец молчал. В день, когда Барти сдал все двенадцать СОВ на Превосходно, он скупо похвалил его без улыбки, словно на автомате, не думая о нём вовсе, а когда Барти стал старостой, не удостоил и взглядом.       Возможно, он давно делал это не для отца. Возможно, горы домашнего задания и боль в пальцах от долгого писания спасали его самого от очевидных мыслей, что отцу до него нет никакого дела. От горести, что отец даже ненавидеть его не может, потому что ненависть это слишком сильное чувство в сравнении с…       

      равнодушием.

             Твёрдым, как камень, и ледяным — вот-вот и заиндевеешь. Пустые глаза и движения тряпичной куклы — марионетки, но не человека. Острый ум, большие амбиции, скупое содрогание чувства, что другие называли любовью, к его матери.       Таким был отец.       Всё, что он дал Барти, это своё имя.       И непомерную силу делать всё, чтобы ему же угодить.       Стремления Барти смыкались на этом. Став старше, он боролся с наивным желанием заслужить его внимание особой жестокостью, изводя себя ночи напролёт ради бесполезных оценок. Бессмысленно и очевидно — глупо.       Но он не мог побороть это.       Барти Крауч умён и талантлив столько же, сколько наивен и слаб. С каждым равнодушным жестом отца рёбра горели и трещали рамки в голове от бестолкового желания вылезти из шкуры вон, лишь бы на этом жёлтом лице появилась доля улыбки. Для него, сына этого человека.       Лишь бы именно отец признал ум и талант Барти. Ни похвалы учителей, ни восхищение однокурсников, ни значок старосты не были чем-то особенным, Барти мог сжечь своё лживое лицо в этих вещах без сомнений и задних мыслей. Своего труда ему было не жалко.       Он пользовался Маховиком Времени три года: с тех пор, как Минерва Макгонагалл увидела в нём незаурядные способности. Барти тогда удивило, что Декан другого факультета так лестна с ним, но позже он понял: она действительно ценила то, чего было в нём сполна, и пошла на такой рискованный шаг из ясного как день честолюбия.       Барти нет дела до этого.       В тринадцать ему казалось это фантастикой, в четырнадцать черты лица обострились от слишком большой усталости, а разум потерял ощущение времени: бывало, он засыпал посреди обеда убеждённый, что наступила глубокая ночь. В пятнадцать углы сгладились: путешествия во времени накинули ему лишних лет, он сам привык, Маховик на шее словно его продолжение, а домашние задания конструктивно делились пополам с отдыхом, и Барти начал высыпаться, вспоминать забытые имена однокурсников и приходить на завтрак чётко по расписанию.       Временами груз с плеч спадал. Временами скачок в прошлое мешал кости с мышцами и смешивал с рёбрами. Временами Барти называл это хорошей идеей.       Но всё изменилось в его шестнадцать.       В сентябрь 1977-го года. Тогда Барти ещё не знал, как далеко его утащит водоворот временного континуума, сделав больней, беззащитней и уязвимей прежнего…       Он бежал в панике.       Реальность, похожая на сон, сгущалась вокруг него. Он боялся посмотреть назад. Вместо сводчатого потолка и высоких окон Хогвартса — узкий, длинный коридор, устланный бордовым ковром.       Синее пламя газовых рожков озарило его бледное лицо и затаилось в блестящих глазах. Вереницей вдоль стен двери без ручек, и картины между ними в покосившихся рамах. На них, безусловно, было что-то нарисовано, но он не смог разобрать, что. Так, словно фрагмент фотокарточки размыло водой и краска смазалась, а картон расползся.       Барти не мог зацепиться за что-то взглядом, найти деталь, которая даст ответ на вопрос, где он. Ничего, кроме дверей, ковра и картин. Отдышавшись и перестав бежать, ему оставалось перебороть страх посмотреть назад.       В самом конце коридора — дверь, неразличимая за туманом цвета охры, что тянулся по полу и оседал в носоглотке железным послевкусием.       Барти помедлил.       За дверью слышались тихие, но отчётливые голоса. Он припал к ручке, она поддалась, и дверь с воющим скрипом приоткрылась. Из щели просочился мягкий, золотой свет.       — Послушайте, сэр Генри, это немыслимо! — восклицал мужчина в белой мантии, — Я уверен, была поломка или бог весть знает что ещё, но она тут совершенно не при чём…       Барти не решался войти. Двое мужчин в мантиях совершенно не обращали на него внимания, и когда он наполовину показался в дверном проёме, продолжали говорить.       Барти закрыл за собой дверь, вглядываясь в говоривших. Первый имел приятное, круглое лицо, но вопреки этому был человеком не полным. Его брови, кустистые и хмурые, бросали тень на серые глаза. Он сжал кулак у бока, как делали все учёные и отец Барти, когда недоволен, и вскидывал им в воздух. Сэр Генри, напротив, был высоким, сухопарым и очень нескладным мужчиной со страусовыми ногами. Его бородка клинышком колыхалась, когда тот сдержанно поджимал губы и дёргал цепочку карманных часов на своем жилете.       Сэр Генри вскинул бровь:       — Да… Арчибальд, вы точно в этом уверены?       — А у вас есть идеи получше? — ощетинился учёный, — Уверен, будь вам неладно, уверен, что вся причина в Маховике!       Барти обратился в слух и замер, и хотя двое мужчин стояли в каких-то пяти футах от него, их голоса звучали будто сквозь водную толщу.       — Это устройство не предназначено для таких далёких путешествий, — сказал сэр Генри, — Оно априори, — он выделил это слово, — априори не способно в каком бы то ни было виде вернуть человека на, вдумайтесь, даже на век назад. Чего говорить о пяти!       — Вы вообще слушали, что я вам говорил? — встряхнул головой Арчибальд, — Вы ведь знаете правила, знаете, как работает…время, Генри. Но вы — упёртый баран, почему Минтамбл не могла…не могла вернуться назад?.. Почему не могла, а?       — Вы ставите нелепые вопросы, — сэр Генри был непоколебим, — Если вы хотите знать, почему, то вот вам ответ!       То, что показалось Барти цепочкой карманных часов, оказалось цепочкой от круглого, маленького кольца. Сэр Генри вынул его из кармана. Песочные часы, нанизанные на ось, тонкую и хрупкую, полетели к ногам учёного. Маховик блеснул в пламени камина. Арчибальд опустил взгляд, но не голову.       — Это я снял с её трупа, — быстро сказал Генри, — Смотрите, прикоснулся к нему и не превратился в обгорелую кочерыжку, Арчибальд. Маховик исправен.       Учёный захохотал в истерике, вены на его выбритых висках вздулись.       — И вы предполагаете, что Минтамбл, эта бездарщина, провернула один из сложнейших ритуалов за минуту, Генри, минуту?.. — его голос был стонущим, почти умоляющим. Казалось, учёный сейчас расплачется, — Эти знания укрыты под такими замками, что вам и не снилось…       — Зато снилось вам, — холодно заметил сэр Генри.       Воцарилась гробовая тишина. Генри оставался спокоен. Только один раз его лицо с чопорно вздёрнутыми бровями перекосила судорога, и только тогда, когда Арчибальд вскинул в это удивлённое лицо дуло револьвера.       Выстрел заглушил щелчок спускового курка. Его ноги подкосились, и сэр Генри повалился на шёлковый ковёр с выпученными, уже лишёнными жизни, глазами.       Барти обомлел.       Этот грохот нарастал в голове, будто она — купол колокола под ударами молотка. Он попятился назад, схватился за ручку и выбежал в коридор, стараясь отвести, но безрезультатно, глаза от развороченной зарядом головы сэры Генри.       Брызги крови разлетелись по светлым обоям, ковёр под его затылком моментально потемнел, намокнув.       Дверь захлопнулась сама собой, Барти вздрогнул.

      Коридор никак не изменился. Забыв про навязанные страхи, он повернулся к бесконечной веренице пустых картин. И пошёл.       Сколько он шёл, сказать точно не сможет. Это место, словно вылитое из глазури и копоти, тянулось за границей понимания, уводя его всё дальше и дальше в чернеющую мглу. Двери без ручек медленно скользили на периферии зрения, синее пламя газовых рожков причудливо играло с тенью.       Нет, он не боялся.       Барти редко когда боялся, а бывал в ужасе и того реже, но… что-то было не так. Он старался не думать, отключить здравый смысл и идти дальше, ведь он не мог остановиться. Тёмные тени следовали за ним по пятам, танцевали на стенах и прятались за рамами пустых картин. Белый потолок с резными багетами всё опускался и опускался, нет, не может быть… Но почему дышать всё труднее и мучительнее?       Снова дверь. Такая же, как и десятки других. Барти смиренно прикрыл глаза. Что бы то ни было, ему некуда спрятаться.       За дверью та же комната в золотом сиянии камина и ажурных светильников. Шёлковый ковёр смотан у стены, дубовый стол сдвинут туда же, в чернилах и перьях лежал на его поверхности стул с бархатной спинкой.       Из закрученного папиросой ковра торчала ступня с кривыми пальцами…       Внезапно появился Арчибальд. Рукава его рубашки закатаны по локти, белая мантия пропала, а цветастое жабо обвисло на шее. Лицо учёного казалось бледнее мела, и руки дрожали. Арчибальд, оглянувшись и вновь не заметив Барти, вынул из-под кресла длинную, железную пилу. Учёный запланировал это убийство, понял Барти, и тупо уставился на пилу, потом на труп, завёрнутый в ковёр, и медленно попятился в коридор. Дверь захлопнулась сама.       За другой, приоткрытой на два дюйма, находка не изменилась. Комната с камином.       Другие двери не поддавались, хоть ломай их или пытайся выбить из петель, и Барти почти отчаялся выйти из этого странного места. Он не знал, как попал сюда, но точно знал, что должен выбраться.       Все двери, что открывались на его пути, вели в золотые комнаты и словно дополняли одна другую: дополняли историю, что произошла в одной и заканчивалась в другой. Барти было совершенно ясно, что, пока он не досмотрит спектакль, его отсюда не выпустят.       Арчибальд начертил на дощатом полу спираль углями из камина. За время, которое Барти провёл в стенаниях по коридору, тот облысел и похудел пуще прежнего, щёки и подбородок учёного заросли щетиной. Его белая мантия испачкалась в саже, выпуклые глаза метались. Неизвестно, сколько лет минуло после сцены с пилой. Арчибальд выпрямился и пересчитал спирали, криво переходящие в зигзагообразные узоры.       Когда учёный исступлённо вытаращился в его сторону, сердце Барти рухнуло в пятки, ведь он не ожидал, что Арчибальд его увидит.       Мгновение мужчина молчал, не дыша, а потом тихо спросил:       — Вы кто?       Вместо Барти ответил другой голос:       — Я по делу.       Арчибальд смотрел поверх плеча Барти, на кого-то, кто в ту же секунду прошёл сквозь него. Гость разлетелся пеплом, когда сделал это, и снова восстал его высокий силуэт, когда он подошёл к Арчибальду.       Учёный попятился, сглотнув.       — Как вы посмели зайти без стука? — сквозь зубы процедил он.       Незнакомец был высоким, широкоплечим, в грязном пальто и смятом цилиндре на голове. Барти медленно обошёл его, не найдя в кармане брюк палочки. Ну конечно, с чего бы ей тут быть?       — Дверь была открыта, — холодно отрезал гость, — Вы — Арчибальд Корнуэлл?       Учёный помедлил.       — Вы не ответили на мой вопрос: кто вы?       — Вы должны отдать мне одну вещь, — не обратив на это внимания, продолжал гость, — Пока она никому не навредила.       — Да что за бред вы тут несёте! — неожиданно воскликнул учёный, — Нет у меня ничего такого!       Его подбородок дрожал. Голос Арчибальда стал таким же ноющем, как когда он разговаривал с сэром Генри. Он врёт, сощурился Барти, и сделал шаг к ним поближе.       Незнакомец пропустил его выкрики мимо ушей:       — Послушайте…я знаю, что вам страшно, — человек в цилиндре тщательно подбирал слова, — Но вы должны меня поня…       — И слышать ничего не желаю! — вскинулся Арчибальд, дёргая себя за жабо, — Вы врываетесь в мой кабинет без стука, не желаете назваться, да ещё и требуете от меня…требуете чёрт знает что, простите за выражения! А потому я вправе выставить вас за дверь сию-ми-нут-но.       На последних словах учёный срывался на хриплый фальцет, наступая на гостя и размахивая кулаком перед его лицом. Гость, вопреки этому, назад не пятился и стоял неподвижно, вскинув подбородок.       — Вам нужно меня выслушать, — тихо сказал он, — И вы сделаете это.       Арчибальд побагровел и исчез. Рассыпался на серебряный пепел вместе со странным человеком, и этот пепел заскользил дымкой по полу, стирая спирали и унося золотой свет в коридор.       Барти остался в кабинете один. Угли в камине потухли; труп, завёрнутый в шёлковый ковер, исчез. Дверь вызывающе распахнулась до конца, визгливо скрипя петлями. Когда он вышел из кабинета, коридор застелил плотный туман, а его собственные ноги пропали во всепоглощающей темноте.       Барти побежал вслепую, движимый тупыми ударами сердца о рёбра и нарастающим ужасом. На пятки наступал мрак и пустота, тонули в нём стены и картины, уводящие вглубь коридора. Это чувство пришло из далёкого детства, когда задуваешь свечи, бежишь к кровати и ныряешь под одеяло, будто прожорливый монстр, стоит погасить свет, погонится за тобой и оттяпает палец.       Барти не мог сказать точно, есть тут монстры или нет.       Лестница в конце коридора вызвала в нём прилив радости, и он побежал быстрее. Витиеватая, уходящая косо в темноту, и с широкими высокими ступенями. Мысль, что он уже видел эту лестницу где-то раньше, вскользь мелькнула в его голове.       Он схватился за деревянные перила. В груди пекло, когда он рывками перескакивал ступеньки через одну, и грохотало в ушах неумолимо.       Казалось, бежал целую вечность. Когда в него влетело нечто горячее, будто окатив спину кипятком, Барти оступился и упал, вытянув перед собой руки.       То был человек. Он, как и незнакомец в цилиндре, рассы́пался пеплом, когда пробежал сквозь Барти, и восстал вновь, вбегая по лестнице второпях. Его нескладный силуэт скрылся за дальними ступеньками.       Барти отряхнулся от пыли, встал на ноги и поражённо задрал подбородок. На этот раз на верху появился свет. Нет, не дневной. Чёрное небо, звёзды и лунные отсветы на стенах из крупного гранита. Барти оглянулся назад.       Ничего. Ступеньки исчезали, как только он поднимался всё выше и выше.       Эта лестница вела на Астрономическую башню, отстранённо подумал Барти, и снова пошёл, с интересом вытягивая шею. Круглая комната, однако, была не такая, какой он её помнил, в какой он был всего-то несколько часов назад на уроке.       Захламлённая, словно заброшенная. Смятые, отсыревшие карты звёздного неба устилали пол плотным ковром, модель небесного купола в её центре проржавела и опасно накренилась, скрипели под ногами осколки линз телескопов, а перил по всей окружности частично не было. Ото всех сторон доносились чужие голоса, словно в замке происходило ожесточённое сражение. Вспыхивали зелёные искры у его подножья.       Странный человек был одного с Барти роста. В грязном брючном костюме с порванным на локтях пиджаке. Он крепко сжимал в кулаке палочку, а со второго кулака свисала спутанная цепочка. Странный человек стоял к нему спиной, и Барти не видел его лица. Да и, чего томить, не хотел увидеть.       Страх встал поперёк горла комом. Барти подошёл к краю, где раньше, всего-то два часа назад, были ажурные поручни, и сень Запретного леса в осеннем золоте шумела в лучах послеполуденного солнца.       Теперь там мгла.       Утонувший во мраке лес, блеклый туман, стелившийся по выгоревшей траве у замка, знамёна факультетов оборванными тряпками свисали с трибун поля для квиддича, грохот, от которого дрожал пол под ногами, и тяжёлая трупная вонь вперемешку с запахом горелых покрышек, что приносил холодный сквозняк. Попеременно туман рассеивался от мощи взрывных заклятий, рассекали воздух всполохи чёрной магии, и Барти, как сторонний наблюдатель, не мог ничего с этим сделать.       Он очнулся, когда за его спиной раздались шаги. Барти обернулся.       На башне появился второй человек. Его чёрная мантия взметнулась по полу, порыв ветра скинул капюшон с его головы, и лунный свет скользнул по маске мертвеца на его лице. Пожиратель смерти.       — Ты всё провернул, молодец, — голос Пожирателя был спокойным, — Я должен был догадаться, чего ты хочешь…       Человек в костюме мгновенно обернулся. Его лицо было измученным, с чётко очерченным ртом, а сам он болезненно худ. Он отступил на шаг и вскинул палочку, сунув золотую цепь в карман брюк.       Тут же, не сказав друг другу ни слова, они стали драться. Нет, то была не дуэль, и даже не битва, а обыкновенный мордобой. Изощрённые заклятия всполохами рассекали полумрак, Пожиратель смерти всё повторял и повторял похвалы изобретательности противника. Человек в костюме молчал, стиснув зубы, и кидался заклятиями во все стороны, видно, тот был не опытен, совсем не думая защищаться.       Человек в маске, напротив, имел цель только выбить из руки противника палочку. Когда он это сделал, то мгновенно подлетел к нему и повалил человека в костюме на смятые пергаменты, два или три раза сильно ударив того по лицу.       Замер. Человек в костюме гневно зарычал, попытался скинуть с себя противника, но тот вжал в его шею свой локоть, перекрыв доступ к кислороду, и сорвал со своего лица маску.       Прямой нос и разбитая скула — всё, что Барти разглядел в темноте. Внезапно Пожиратель смерти убрал свой локоть, вскочил на ноги и на выдохе изумлённо прошептал: — Да…это определённо ты, — неверяще, словно отыскивая намёк на то, что сходит с ума, — Это ты…сын твой что-ли от той…как её звали, уже и не вспомню.       Он смотрел, как хрипит и пытается отдышаться на полу его противник. Пожиратель не молод и не стар, и лицо его в темноте не поддавалось возрасту. Глаза колючие, складки у рта брезгливо углубились, сверкнули в темноте серебряные запонки на его костюме под мантией прежде, чем он сказал:       — Зря ты это сделал, — мгновенно исчезая в импульсе трансгрессии.       Человек в костюме пришел в себя, когда Пожиратель смерти исчез. Он приподнялся на локтях, тяжело дыша и плюясь кровью. Вид у него измученный, наверняка, он куда моложе, чем кажется. Человек в костюме медленно встал, отряхнулся, подобрал палочку, сунув её в петлю на жилете, и вынул из кармана золотую цепь.       Опять он. Маховик Времени. Человек неумело держал его в руках, в глазах — ничего. Возможно, даже конец света не заставит его отказаться от задуманного.       Он поднёс тонкую ось к своему лицу и тщательно разглядел словно видел впервые.       Но всё исчезло, стоило ему начать отматывать время назад. Барти не знал, как далеко решил вернуться этот странный человек, и не знал, кем он был.       Он забыл эти вопросы, когда утонул по пояс в густой ржи, а ветер, гнущий колосья к земле, растрепал волосы.       Словно кто-то выбрал другую волну по радио.       Великаны сосен и елей высились на горизонте, бескрайнее ржаное поле резко обрывалось у его ног, пропала пыль в бездонной пропасти. Тёплый ветер с запахом ромашек стал холодным дуновением смерти, когда он подошёл чуть ближе к краю пропасти. Барти завороженно застыл, взгляд плыл и…как же это странно. Он отступил, рассеянно подбоченился и задрал голову к ночному небу. Звёзды…их было так много, такое несметное количество, и в то же время они смазывались в одно сияющее облако, туман.       Калейдоскопом поплыли созвездия, сделала кульбит луна, и склонились к земле, словно от сильнейшего урагана, высокие шпили деревьев, унося сияющий небосвод в темноту.       И он упал ему в след…

***

      Часы пробили полночь.       Унылая гостиная и уродливые, слишком вычурные часы над камином. Вылитые из чистого серебра с тонкими стрелками и заколдованными цифрами, что они то и дело менялись местами, вгоняя в замешательство учеников, она считала безвкусным выебоном.       Маргарита заставила себя вернуться к Уходу за Магическими Существами, однако вскорости стала кунять носом в эссе на тридцать дюймов, заданное Профессором Грабли-Дёрг ещё в прошлый вторник.       Как могла писала размашисто, как могла вгоняла текст в сложные фразеологизмы, вычитанные с книжек, хотя по итогу он получится, как и все до него, на какое-нибудь Удовлетворительно. Маргарита не без горести подумала, что если выкинуть судороги красноречия, текста останется не больше дюйма.       Не пропади Франческо, чёрта с два она писала бы эту чухню про драконов.       Так, отвлечь мозги. Выпустить пар.       Девчонка с лицом эльфа оставила Маргариту в холодном замешательстве, а следом — в горячем гневе.       Чего таить, Маргарита злилась на неё до сих пор. Или на себя…без разницы. Злость заволакивала глаза белой пеленой, щёки наливались пунцой, а пальцы покалывало от желания что-нибудь ударить. Или кого-нибудь.       Того, от кого несёт моргом, и кто чуть туда не угодил. Если бы не Маргарита…       …сказала, что найдёт Франческо, это…чучело сказало, что найдёт её брата. Найдёт, не найдёт — верить или не верить? Маргариту выворачивало, хотелось подорваться с места, найти её и вытащить все ответы, потому что человек с именем Луиза Оруэлл знает куда больше, чем говорит.       Знает…да, сомнения больше не оставалось, что девчонка что-то знает. Если не о её брате, то о том, что могло его касаться.       Иначе для чего она так просто согласилась его отыскать?       Ответ был один: искать Франческо ей на руку, а значит она увидела в пропажах людей что-то для себя конкретное, но пока не спешит действовать: струсила или хочет убедиться в чем-то?       Что, если в это замешан Дамблдор? Луиза говорила, что попросила защиты у Дамблдора, а значит Директор знает, кем она была, и тому есть выгода от того, что она учится в Хогвартсе.       Ночь — самое время, чтобы видеть во всём заговор.       Что, если Маргарита права? Что это меняет?       Ровным счётом ничего, и именно это отгоняло глупые идеи домогаться Луизы, пока та не сознается в чем-нибудь.       Или не снесёт Маргарите голову первее.       Это как играть в русскую рулетку. Один раз с холостым ей повезло, чучело промахнулось, во второй такого шанса не будет: если Дамблдор держит эту зубастую акулу при себе, у Маргариты права голоса нет.       Маргарита терпеть не могла таких, как она. Ненавидела до дрожи под кожей, до зубовного скрежета, до зуда в костяшках пальцев.       Таких, кто справляется в одиночку.       Завидовала, не понимала или просто естественный эгоизм Луизы вводил Маргариту в оцепенение. Сама она никогда не оставалась одна. Никогда ещё не принимала решений в одиночку, всегда был брат и дядя, всегда — горы по колено, море по щиколотку и мир под ногами.       Но дядя бросил поиски Франческо. Он скривил губы, узнав о пепелище особняка Макбетов, и отрёкся от брата окончательно, когда Франческо, потеряв глаз, отказался бежать из страны, чтобы не потерять свою жизнь. Ширли Бёрджессу всё казалось, что его племянник стал таким, как они, и как бы сильно он не пытался отмахнуться от этих мыслей, они продолжали упорно лезть в его голову.       — Это его выбор, — набатом в голове звучал его голос.       Была середина августа, когда Маргарита с ним разругалась, когда Ширли бросил листовки с объявлением о пропаже и те, подхваченные ветром, разлетелись вдоль Оксфорд-стрит, когда Маргарита была вынуждена принимать решения в одиночку.       С тех пор прошел всего месяц.       Маргарита злилась на дядю, потому что он в чём-то прав, и на Луизу, потому что она так похожа на него.       Человек, что привык работать один.       Дурацкие, противные эгоисты, что только тыкают её мордой в собственное беспутство, просят не мешать и никогда не посвящают в свои планы.       Она никогда не заговаривала первая, никогда не отвечала, не подумав: Луиза опускала глаза в пол и всегда умела найти аргументы так, что комар носу не подточит.       Ведь действительно, Маргарита просила её о помощи, и Луиза вправе требовать в ответ тишины.       Как её дядя.       Дядя такой же сухой и дурной лопух. Умный до чёртиков, он тоже не начинает разговора и тоже любит игнорировать, если не хочет отвечать. Будто Маргарите так просто «держаться подальше», когда жизнь её брата весит на шее мёртвым грузом.       Наверняка, как и Ширли Бёрджесс, Луиза Оруэлл считала весь мир похожим на себя. И пускай её разум мог диктовать то, что суждение это в корне неверное, в жизни она никак не воспринимала чувства Маргариты как таковые, только если они не подчинялись её дикой, особенной логике.       У подобных людей логика у всех какая-то изощрённо-индивидуальная.       Чёрт ногу сломит её понять.       Маргарита к Луизе с вопросами о жизни бренной не лезла, а она как должное это воспринимала, будто Маргарита клад с детской карты сокровищ ищет и это всё так, забавы ради и только. Будто ей абсолютно по боку, что происходит вокруг, когда такая интересная игрушка — целый пропавший без вести человек — да ещё и в её костлявых руках вся без остатка.       Действительно. Что может быть лучше?       Разве что труп в запертой изнутри комнате, чья-нибудь голова в морозильнике или похожий на изюм отрубленный палец в старом бюро.       Маргарита могла назвать это шоком, оправдывать Луизу до посинения, жалеть и холить её больное сознание, но больным сознанием там и не пахло. Луиза не вела себя как человек, выживший после мясорубки, не тряслась запуганным зверьком, не носила скорбное уныние на лице и глаза её не мокрые от слез.       Маргарита знала, что та плохо спит, что много ест, что читает с утра до вечера что-нибудь унылое вроде О.Генри, развалившись поперёк кресла в библиотеке, что пьёт черный чай и странно сочетает еду, не брезгуя есть курицу с шоколадным сиропом, что знает школьную программу как свои пять пальцев, и что терпеть не может, когда подходят со спины. Маргарита неясно почему верила: она найдёт Франческо. Также найдёт, как ответит домашнее задание на Превосходно, и строчки конспекта не написав.       Маргарита вообще сомневалась, что та умеет писать. Её буквы скачут вниз и вверх, Луиза, не дописывая слов, тут же рисует причудливую рожицу, и чернила жирными пятнами остаются на её пальцах, а текст получается настолько бессвязным, что невозможен к пониманию.       Адекватная она? Как и Ширли Бёрджесс, в своём каком-то смысле — наверное.       Лежит только странно, действительно: как в морге. Руки по швам, ботинки не снимая и накрывшись одеялом до подбородка. Кажется, высверливая взглядом дырку в потолке. Вроде и рёбра уже срослись, а Луиза всё равно корчится, со скрипом и большим усилием вставая с кровати, цепляет плечами дверные косяки, роняет книжки, виляет будто после сильной попойки, и порой выпускает перо из дрожащих пальцев непроизвольно.       Качнёшь в сторону — свалится.       Маргарита откинулась на задние ножки стула. Нужно действовать самой, брать поиски брата в свои руки, ведь «ждать и надеятся» не вариант. Полагаться на еле живую девчонку глупо.       Глупо, глупо, глупо…       Стул с грохотом приземлился на передние ножки. Маргарита уронила голову на руки. Выебон в форме часов мерно тикал над камином, в покойной тишине ночи глаза слипались, по телу растекалась усталость. Никто в гостиную не спустится. Пускай на Слизерине не все «голубых кровей», но каждый по отбою ровно уходит по комнатам разглаживать пеньюары и кружевные оборки.       «Плохой сон губителен для кожи и состояния духа, а люди высшего сорта должны быть чистоплотны во всём» и бла-бла-бла… Так говорила её соседка по комнате, Мариэтта Сэллоу. Когда на шестом курсе Блэк и Поттер заколдовали кубки на столе Слизерина во время рождественского банкета, у Мариэтты полезли длинные волосы из носа — хоть косички заплетай. Смеху то было.       Смеялась одна Маргарита. Бараньи рога на голове ей нравились, и когда спустя пару дней действие заклятия спало, Маргарита грустила. Зато Барти Крауч был весь пурпурного цвета, Северус Снейп мог закинуть выросший нос на плечо, а Эван Розье покрылся шипами с ног до головы словно ёж. Интересно даже, было бы Луизе весело?       Наверное, ей было бы как всегда по боку. Однако…       От Джеймса Поттера Луиза Оруэлл не отлипала. Он казался последним человеком, кто мог найти с чучелом общий язык, и чучело в ответ — последним, кто мог дружить с Джеймсом Поттером. Тот явно нашёл чудаковатость Луизы интересной.       Придурковатый, наивный, гордый мальчишка без сложных мыслей в голове, он вряд-ли когда-нибудь увидит за пятиэтажными сэндвичами и карикатурами в конспекте настоящего человека — того, кого Маргарита нашла на пустой автостраде. Может поэтому Луиза тащится от него: Джеймс Поттер не даёт ей повода вспоминать, кто она есть на самом деле, вводит в помутнение, бросает пыль в глаза и слепит улыбкой. Девчонка видела в нём несбыточную мечту, бывало — оживший кошмар. Тогда её лицо становилось беспечней обычного, чёрные глаза смотрели почти влюблённо, и пальцы в кармане переставали сжимать палочку.       Будь Джеймс Поттер не таким ребёнком, мог заметить эту перемену в ней, задуматься, отбросить самолюбие…       Всё же прав Снейп. Поттер дурак.       — Позднее время, мисс Деркли       Маргарита медленно подняла голову и сощурила глаза. Белое лицо Северуса Снейпа виднелось из полумрака у прохода в комнаты.       — Помянешь черта, — тянет она под нос.       Ряженый, нахохлился весь, в начищенных до блеска туфлях, будто на парад какой собрался. Года два назад он ещё не был таким снобом, Маргарита голову на отсечение даст, что не был. И что за «мисс Деркли»?       — Тебе что-то нужно? — миролюбиво.       Снейп выплыл из полумрака, вскинул подбородок и хмыкнул, ничего не ответив. Он быстро прошёл мимо, но внезапно замер у порога и спросил:       — Ты знаешь, где Крауч-младший?       Маргарита повернулась к нему через плечо:       — На что он тебе?       — Не суй свой нос не в своё дело, — отрезал Снейп, — Если не знаешь, не трать моё время.       Маргарита сардонически ухмыльнулась.       — Ну нихера себе, — она села поперёк стула и вальяжно вытянула ноги, тяжёлые подошвы гадов приземлились на пол громче ожидаемого, — А знаешь, я никогда не думала, что ты можешь стать такой… — она призадумалась, подбирая слова, — блядской и высокомерной скотиной, вот.       Снейп побагровел.       — Ты была бы поосторожнее в словах, — прошипел он, — Твоего братца больше нет, защищать тебя некому…о нет, Деркли, — не дал он ей ответить, — не от меня защищать. Что я такое, в самом деле? От Него, Деркли, от Тёмного Лорда. Или ты думаешь, что он не знает, что сделал Бёрджесс вашему роду?..       Маргарита сцепила зубы.       — Ты бы поменьше трещал, — как можно безразличнее ответила она, — А то знаешь, кому-то вроде тебя не стоит так выёбываться.       — Как это понимать? — его голос совсем огрубел, — Знай своё место, Деркли.       Она сделала вид, что не услышала последних слов.       — Как-как? Понимай, как знаешь. Или думаешь, что Он закроет глаза на то, что ты полукровка?       Это был грязный прием. Удар ниже пояса. Как лежачего под дых.        Есть всего две вещи, способные выбить Снейпа из колеи: его дурацкое прозвище и позорный (по его мнению) факт его происхождения. Джеймс Поттер прибегал к первому, Маргарита в пылу словесной баталии опустилась до второго, но впервые не чувствовала угрызения совести. Совсем никакого.       Снейп вышел из гостиной в коридор в гневном молчании, каменная кладка за его спиной сложилась в непроходимую стену, и Маргарита снова осталась одна. Она пожала плечами и отвернулась, тоскливо уставившись в незаконченное эссе.       Если ты скользкий лицемер, то чего ждёшь от окружающих? Снейп извивался и правда — как змея, из кожи готовый аж бегом выпрыгнуть, лишь бы быть похожим на кого-то вроде Розье или Эйвери. Бесспорно, было в этом человеке что-то хорошее, он был умней многих, кого знала Маргарита, никогда не лгал и не жалел себя… и всё же — как с его-то мозгами он до сих пор не понял, что этот маскарад — один только глупый фарс?       Вскоре она забыла и о Снейпе, и о треклятом эссе. Всё же есть нечто приятное в том, чтобы вести себя как Луиза Оруэлл — делать вид, что вокруг выжженная пустыня и колючие кактусы. Не беспокойся, не вини себя, не стыдись за сказанные слова.       А потом это блаженство рассеялось.       Так быстро, что она и не почувствовала, остался только осадок замешательства и испуга от такой неожиданности.       Крауч-младший, кого так старательно искал Снейп, сидел напротив. Маргарита вытаращилась на него с открытым ртом и несколько раз сильно зажмурилась, чтобы согнать наваждение.       Живой, настоящий. Ни импульса трансгрессии, ни колыхания воздуха и звука шагов. Будто Маргарита пропустила пару мгновений жизни. Или это Крауч нарушил все законы физики, возникнув из ничего?       Лицо белее мела, глаза помертвевшие, уложенная по прибору чёлка растрёпана. Он оцепенел, тяжело дыша и глядя в ответ таким же испуганным взглядом.       Тут же она вспомнила пятый курс. Дополнительные занятия у Слизнорта, Крауч тогда сильно отставал по Зельеварению, ведь болел драконьей оспой целых две недели, а Маргарита отставала всегда. Стоило Слизнорту выйти в теплицы за Мандрогорой, Младший упал без чувств, пульса нет, руки холодные, и не дышал он от слова совсем.       Позабыв, что может колдовать, Маргарита несла мёртвого Младшего до самого больничного крыла в горячей панике, от которой только появлялись силы идти быстрей. Как выяснилось, он тогда выпил зелье Живой Смерти, уверенный, что сварил его неправильно, и желая по симптомам понять, в чём конкретно ошибся.       Видно, Маргарите на роду написано таскать полуживых людей на своём горбу.       — Который час? — его глаза выжигали в ней проплешину, Крауч и не думал смотреть на часы.       — Чуть за полночь, — Маргарита сводит брови к переносице, — Что ты…как ты здесь оказался?       Внезапно он вскочил на ноги так, что стул с грохотом упал на мраморный пол. Младший отскочил от Маргариты в исступлении, точно безумный, и в свете единственной лампы блеснул на его шее какой-то предмет.       Маргарита успела его разглядеть прежде, чем он сунул предмет за ворот рубашки и исчез за каменной кладкой выхода из гостиной.       Часы, нанизанные на ось, золотая цепочка и гравированный серийный номер. Вот, как Крауч успевал посещать все свои двенадцать предметов и ни разу не пропускать ни один из уроков.       Этот чокнутый даже Маховик Времени раздобыл, лишь бы угодить своему папаше, — подумала Маргарита и потёрла переносицу. Теперь она точно не заснёт.