Blood like lemonade

      It's been a long time, been a long time,

Been a long lonely, lonely, lonely, lonely, lonely time.

      

Это было давно, давно.

Долгое время одиночества.

      

Rock and Roll — Led Zeppelin

      Сколько часов нужно высидеть, сколько лекций выслушать и сколько чернил извести на закорючки по краям пергамента, чтобы желание сбежать перебороло всякий здравый смысл? Схватить палочку, накинуть на голову капюшон и пропасть навсегда. Так, чтоб ветер в лицо, агония в лёгких и безответственность, чтобы гул метро и придорожные мотели душным зудом под рёбрами. Как раньше. Чтобы, даже будучи в оковах черной метки, оставаться на свободе.       Оказалось, когда на плечах ответственность, колени подгибаются, и стоит упасть — вряд-ли встанешь на ноги снова; когда каждое слово может убить тебя, каждый поступок — убить другого, и новый день неумолимо толкает к пропасти, свобода кажется лишь далёкой мечтой. Огромной, далёкой мечтой.       Ради которой было не жалко терпеть побои, ведь она знала в таком случае, что бессильна и ничего не изменит. Пожалуй, те четыре месяца она только и была, что свободна.       У неё не было никого, за кого стоило рвать глотки, не было сил, чтобы делать это, и не было совести, чтобы упрекать себя за это. Не скована ничем. Боль была небольшой платой за вседозволенность, и она стала тем, кого ненавидела и кто ненавидел таких, как она.       Знал бы Том Реддл, как много шло к нему ради этой больной свободы.       Ради желания, пустого и дикого, скинуть с себя всю ответственность, поддаться мысли, что «раз я ничего не изменю, то пускай хоть останусь в живых» — на выгодной стороне. На лучших условиях. Там, где тебя и тех, кого любишь, не убьют, не зарежут и не вырвут из их собственной плоти.       А Гермионе было и того лучше — она никого не любила. Но сейчас из-за этого куда труднее — зачем она здесь, если никем не дорожит? Тупой эгоизм взыграл своё.       Тупой, человеческий эгоизм. Она всё ещё человек.       Человек, откинувший детские заблуждения. Гарри был её дорогой к этим людям, чьи молодые и знакомые лица не вызывали в ней ничего, кроме желания сбежать. Чужие. Ей не родственники и не друзья, она по ошибке здесь, глупо ныть и глупо это отрицать.       Герой поневоле.       Гермиона молча следовала по пятам за своим разумом, как привыкла с детства — отвернуться, закрыть глаза и делать то, что лучше, логичнее, правильнее. Меньшее из двух зол, хлипкое соглашение между тем, что надо, и её совестью. Разум насмехался над чувствами. Ему хорошо, когда они пропадают. И ему снова плохо оттого, что чувства появились и теперь стали непонятными, отрывочными. Как в судороге. В помешательстве.

      это ненормально…

      Говорил он.       И слишком часто молчал в неведении, что сказать ещё.       Её нога быстро-быстро отбивала дробь по паркету, глаза слезились, в горле сухо и писать не получалось. Она честно заставляла себя. Буквы получались причудливыми, иногда она писала печатными, пропускала артикли, роняла на стол голову, выпускала перо из пальцев и то оставляло чернильные кляксы в конспекте.       Невозможно долго.       Нестерпимо. Сердце то замедлялось, то шло в пляс и бросало в голову сбивчивую трель беспорядочных ударов. Слизнорт тянул шарманку на фоне. Вылавливала из белого шума его слова и пыталась нацарапать на бумаге.       Тщетно.       Какой-то бред. Получалась несвязная белиберда семилетки, что только учится писать.       Катехизис для неё, долбанного чайника.       Что я здесь делаю? Пытаюсь соответствовать.       Зачем? Не знаю.

      Почему не знаешь? Не знаю.

      Кто такой человек?

Ты кто такой?

Зачем живёшь?

В чем смысл?

      Ни черта она не знала, только склоняла голову ниже и ниже, пока не ткнула лбом в не высохшие чернила.       «…словно марионетки» — вырвано из контекста, смазано на пергаменте, ярко отпечаталось над её бровями в корявом почерке эпилептика.       — Мисс Луиза, я бы хотел попросить, — она вытаращилась на Слизнорта, — Да, вас. Так вот, можете остаться после урока, мне нужно с вами кое-что…       Слизнорт запнулся. Промычал что-то в усы, указывая на свой лоб. Гермиона сложила голову на предплечьях. Сначала он умолк, бросив попытку что-то ей донести. Замолчал. Громко ступил на паркет, гулко прошелестела его мантия. Следом его голос стал громче, внушительней, и он весь подобрался, когда сказал:       — Мистер Люпин, мистер Блэк, прошу вас тоже задержаться.       Гермиона открыла один глаз, не поднимая головы. Увидела только мельтешащего Слизнорта: маленький, круглый, весь с иголочки и явно чем-то возмущённый. Он вернулся за свой стол, а Сириус и профессор Люпин остановились напротив.       Невольный свидетель. Она закрыла глаза и ткнула носом в парту. Теперь при каждом выдохе получался еле слышимый свист, и она полностью сосредоточилась на нём, пока Слизнорт не заговорил:       — Молодые люди, я вынужден…вынужден задержать вас. Вам, видно, интересно: почему? — он сам и ответил на свой вопрос: — У меня есть веские причины полагать, что это вы сыграли с учениками моего факультета гнусную и дурную шутку.       — Да неужели?       Она узнала голос Сириуса. Судя по звуку, его пихнули в плечо.       — Можете сказать нам, в чем дело? — вмешался профессор Люпин тут же.       — Мне кажется, вы хорошо поняли меня… Все случаи розыгрышей над учениками моего факультета сугубо ваших рук дело, и, знаете, вы, молодые люди, всё больше и больше наглеете! — взвизгнул Слизнорт, — Я не намерен терпеть это более. Скажите только…мистер Блэк или вы… — тут он призадумался, — мистер Люпин, кажется — чья это была задумка?       — Какая ещё задум…       Два звука произошли одновременно: профессор Люпин снова толкнул Сириуса, обрывая его вопрос, и Слизнорт гаркнул:       — Крокодил в ванной моих учеников! — выделяя каждое слово, — Крокодил…уму не постижимо! А если бы эта…эта зверюга отгрызла кому-нибудь ногу? Вы об этом подумали, уважаемые?! Подумали ли вы об этом?       — Да чёрта с два, он ручной, профессор, — ничуть не смутился Сириус, — Я его вот этими руками кормил и все пальцы на месте, как видите.       — Чем вы его кормили?       — Мороженным.       — Крокодилы не едят мороженное.       — Мой всё ест.       Повисла тишина.       Следом — толчок в плечо.       — В разумных пределах, — добавил Сириус с усмешкой. Профессор Люпин наверняка потёр переносицу сейчас, он всегда так делал.       Внезапная идея заставила Гермиону оторваться от парты. Слизнорт открывает рот, набирая побольше воздуха. И где-то на половине этого действия Гермиона его перебивает:       — Аллигатора…сэр.       Наверное, она могла пожалеть об этом. Поступок странный и скорее компрометирующий ещё больше, чем полное бездействие. Но…       Если позориться, то до конца.       — Повторите, мисс…       Слизнорт вытянул шею, профессор Люпин вздрогнул: видно, он не знал, что в классе есть ещё кто-то, Сириус вытаращился на Гермиону, разгадав дрянную задумку сразу. Или ей так казалось. Неважно. Гермиона ни на кого не смотрела. Она откинулась на спинку стула, вытянула ноги и стала разглядывать потолок.       — Аллигатор, сэр. Знаете, у крокодилов и аллигаторов много общего, но они — не одно и тоже. Так вот, я утверждаю, что то был аллигатор.       Смотреть им в лица не хотелось. Почему-то с далека она ещё могла думать, что это одноразовое кино, испорченная плёнка, двадцать пятый кадр или бог весть что ещё. Но когда их взгляды — взгляды мертвецов — смыкались на ней, то это убеждение таяло как первый снег.       Молчание нарушил Слизнорт. Он странно хрюкнул, шаркнул подошвой туфель по паркету, его мантия вновь зашелестела.       — Так вот оно что, мисс Оруэлл…вы им помогли.       — Так, нет, подождите, — попытался вмешаться профессор Люпин, но Слизнорт ему не позволил:       — Я вызову сюда вашего Декана! — взвизгнул он, — Сию же минуту…не вздумайте никуда уходить, вам это понятно? И нет, молодые люди, я ничего не буду слушать.       — Её с нами не было, — всё пытался сказать профессор Люпин.       Слизнорт большими шагами пересёк кабинет, на мгновение задержался у её стола и вышел за дверь, громко ею хлопнув. Гермиона оторвала глаза от потолка. Горизонт поплыл, лица смазались, пальцы похолодели, но она без труда выдержала нападок паники.       — Так, ладно, что это было? — первым очнулся профессор Люпин.       Выглядел он, однако, странно…здоровым человеком, вот что было в нём странного. Не настолько худой, в одежде идеального состояния, даже Гермиона не могла так завязать галстук, а ещё совсем не взволнованный, видно третировали его далеко не впервые. У него нет щетины с проседью, ввалившихся в чёрные круги глаз, и руки не тряслись от недомогания. Только косой шрам поперёк лица, под чарами очевидно, ведь с далека он не так заметен, напоминал его взрослого.       — Это серьёзный проступок, и да, мы его совершили, — не дождавшись от неё ответа, продолжал он, — Но для чего ты, я не могу понять…тебе не стоило это делать. Тебя никто не знает, а ты…       — Ладно, Лунатик, она не ребёнок, — Сириусу наскучило это слушать, — Но вопрос в силе: нахера оно тебе?       Гермиона беспечно пожала плечами и посмотрела на профессора Люпина:       — Критикуешь — предлагай.       Сириус с долей изящества вскинул брови.       — Профессор сказал мне дождаться конца урока, хотел со мной что-то обсудить. Но вдруг он решает отчитать вас, совершенно забыв, что я тоже тут, и мне по-твоему нужно было молчать, хотя… — она сощурилась и обратилась к Сириусу, — вроде ты вчера нечаянно упомянул об аллигаторе при мне, это явно был какой-то секрет и всё такое…       Гермиона плохо помнила, что было вчера, но придумывала на ходу с завидной быстротой:       — К тому же, ты всем доказал, что я…не помню, что, но я благодарна. Это моё «спасибо».       Гермиона сухо улыбнулась.       Корявое, еле живое, но объяснение Сириус понял по-своему:       — Ладно, вопрос исчерпан.       Профессор Люпин сказал ему, что этот поступок всё равно странный, на что Сириус отшутился, что Гермиона ебанутая, на то её и распределили на Гриффиндор.       — Каждый с чего-то начинает, — Сириус сел на парту, чуть не скинув котёл с неё на пол, — Повезёт, если отправят кубки чистить, чудище.       — Ты мне? — Гермиона опустила подбородок на стол.       — Тебе, конечно. Хрень на твоей куртке, — он показал себе за спину, — Мне нравится. Вылитая моя мамаша.       Профессор Люпин, как делал раньше, потёр переносицу. Только где вот это «раньше»? — поймала себя на мысли Гермиона. Сириус всё также рад смешать с дерьмом всех, с кем связан кровью, профессор Люпин наверняка проблему с аллигатором решит шоколадом, и тогда где это «раньше»? Где грань, где золотая середина? Гермиона знает, что у неё поедет крыша, если она эту середину не отыщет.       Сириуса Блэка знала не очень хорошо. Но спасти кого-то от смерти достаточно, чтобы понять, как он к ней относится. И Сириус Блэк не относился к смерти никак. Всё, что вычленила она из памяти, смятыми и отдельными кадрами проносилось перед глазами, когда Гермиона смотрела на него.       Нехотя. Делать это не хотелось, каким бы красивым он ни был.       Большой ком поперёк горла. Впервые ей стало совестно от мысли, что ни раз проносилась в её голове ещё очень давно.       Мысли, что он хотел умереть тогда.       Если она угадала, нет смысла ворошить гнилую червоточину воспоминаний: только это определит его сполна и убедит её в том, что от этого человека стоит ожидать чего угодно. В её памяти он был страшным, жутким, одним видом убивал почтовую рассылку на тривиальную жалость, и может он сохранил рассудок после Азкабана, пусть так, но скорее для тех, кто хотел так думать. Гермиона никогда не пыталась внушить себе, что он нормальный, ей это было не нужно.       Заметила, что с ним что-то не так, и это «не так» медленно и изощрённо цедит из него жизнь, оставляя пустую оболочку. «Беверли-Хиллз» на телевизоре коробкой, полная пепельница окурков, тяжёлый взгляд, и эмоции если не резкие вспышками, то наигранные. Наверное, именно так сходят с ума. Когда начинают понимать это головой. Сириус Блэк был заперт в клетке из костей своих друзей, с цепкими пальцами одиночества на горле — он ведь жуть как не любил оставаться один. Это, пожалуй, самое яркое в нём — жажда быть с кем-то живым хотя бы в одном доме, себя живым он не считал. Не мог считать.       Гермиона в свои шестнадцать хорошо знала, что ничего не знает. Страх перед грядущей войной холодил позвоночник. Ни в чем не уверенная, поглощала тонны заклятий и зарывалась в печатные строки, эдакие прятки с холодной паникой. Но глядя на него, понимала слишком хорошо — это будет в сотни раз больней полёта в кусты роз.       И пускай Сириус только держался инфантильным придурком, в реальности таким он не был. Ни сейчас, ни тогда. Ведь кем нужно быть, чтобы выдержать двенадцать лет в Азкабане?       — …зубастым чудовищем! Пугать их зубастым чудовищем! Это нисколько не остроумно, нисколько не весело, это…это отвратительно! Низость! Отвратительная низость!       Продолжал и продолжал Слизнорт тираду, стоя по правое плечо Минервы Макгонагалл.       Лицо у той мрачнее тучи. И не проделка тому виной, понимала Гермиона, совсем не проделка. Когда Слизнорт закончил, Макгонагалл поочерёдно посмотрела им в глаза. Когда Гермиона встретилась с ней взглядом, Минерва вскинула подбородок и сказала:       — До осенних каникул вы трое без Хогсмита.       И была такова. Ни приватных бесед на тему мадам Помфри, ни убеждений Дамблдора в том, что Гермиона — ошибка, или какой-нибудь лоботомии с препарированием её умыслов, распорядка дня и всего такого. Макгонагалл круто развернулась на каблуке и покинула кабинет.       — Вы решили, что раз я здесь, то урока не будет, мистер Поттер? — в коридоре раздался её голос.       Не попрощавшись, Сириус выскользнул из кабинета, следом - профессор Люпин, он извинился и тоже ушёл, и Гермионе ничего не осталось, как мельком глянуть на Слизнорта и тоже удалиться.       Джеймс удивлённо отшатнулся, когда заметил Гермиону.       — А ты что тут делаешь?       Минерва Макгонагалл посоветовала поспешить, и когда звук её шагов стих, Джеймс повторил свой вопрос.       — Кое-кто соврал, что помог притащить к Зелёным аллегатора, — профессор Люпин тяжело вздохнул, — И я не совсем понимаю, зачем.       Джеймс изумлённо уставился на неё. Гермиона сказала:       — Я не говорила, что помогала.       — Хочешь сказать, он тебя неправильно понял? — Джеймс поверит скорее в это, чем в то, что Гермиона влезла в неприятности таким глупым образом.       Сириус не дал ей ответить. Он скомкано разъяснил, что дело в остром чувстве справедливости «чудища», то есть Гермионы, и что он не видит в этом проблемы, и что в Хогсмит можно попасть и без разрешения — тут он пихнул Гермиону в плечо, — и что, в конце концов, это её дело. На самом деле, подозревала Гермиона, Сириусу просто надоела эта тема.       Джеймс выслушал его. Постепенно он становился довольным, как умасленный кот, чему-то своему кивнул и сверкнул улыбкой:       — Я говорил, что Луиза порядочный человек.       Профессор Люпин представился и попросил называть его просто Ремусом, а Сириус что-то сказал про свою далёкую тётушку Луизу, и что та ела слизняков в каждую годовщину своей свадьбы. Сириус предположил, что жрать слизняков, видно, куда круче, чем вспоминать каждый год, что ты женат. Ремус сморщил нос, но невольно улыбнулся.       — Словно марионетки, — прочитал Джеймс надпись на её лбу, — Это твой конспект по Амортенции или что? Я неделю назад заклинание выучил одно…надеюсь, сработает.       Он вынул палочку с кармана мантии и ткнул ею в лицо Гермионы. Счастье, что её палочка за поясом юбки и дотянуться она не успела.       — Убери.       — Так и будешь ходить? — смеялся Джеймс.       Гермиона стиснула челюсти до шума в ушах.       — Убери… пожалуйста.       Джеймс перестал улыбаться, открыл рот, чтобы что-то сказать, но так и не произнёс ни звука. Гермиона проследила за тем, как он отошёл на шаг, как закрыл и открыл глаза, будто пытаясь согнать наваждение, как отдёрнул себя, потянувшись взлохматить волосы на затылке.       — Ладно, на чём мы там остановились?       Сириус умыкнул его под локоть, не глядя на Гермиону, и продолжил прерванную тему. Ремус что-то сказал ей, вроде, что Джеймс не такой уж плохой волшебник, хотя на вид и не скажешь. Гермиона не слушала.       Ближе к ужину злополучная стена стала новостью. Минерва Макгонагалл дала указания Лили и Джеймсу никому не говорить о инциденте в том коридоре, однако Дилл — это наверняка был он — сбежал раньше, чем Декан смогла его предупредить.       Дилл и был причиной поднявшийся суеты.       Когда это произошло, Гермиона лежала в Больничном крыле, вытянув руки по швам и глядя в потолок. Единственное «удобное положение», при котором кости не изгибались бантиком, пускай мадам Помфри поила её костеростом несколько дней подряд.       Этот вечер кончился также неприятно, как и все до него. Дюжина зелий, чистые бинты и отчуждение мадам Помфри. Борозды на костях, разорванное мясо, раны, что не хотят заживать, и высокий-высокий потолок. Мгновенные вспышки ясности, когда заклятие стягивало обугленные края её кожи. Темнота.       Только боль и проясняла сознание, ну не тривиально ли это?       Все странно на неё смотрели. Кто «все»? Она не имела понятия. Только чувствовала, как сужается круг, как давят на неё немые вопросы на незнакомых лицах, как холод вонзается иглами под кожу. Странности были повсюду, нутром чуяла, что даже воздух искрится от недоброго знамения.       Гермиона ждала, что теперь Одри будет молчалива. Но девочка, по мановению невидимого голоса и будто выполняя приказы — или Гермиона действительно сходит с ума — с ловкостью подбирала темы для разговоров и нескончаемо лепетала о чём-то и за завтраком, и за обедом, и могла за ужином, не проспи его Гермиона.       Агата Кристи советовала относиться безразлично к тому, что невозможно изменить. Гермиона ждала, когда Дамблдор вернётся с перстнем Мраксов или без него, терпеливо, почти безучастно. Бессмысленная канитель вопросов проносилась в голове. Что, если не найдёт? Что, если Воскрешающий камень лишит его здравого смысла? Что, если Дамблдор погибнет не вовремя или даже то, что он узнал о крестражах раньше, может разломать ход времени?       — Вот, вдруг тебе…пригодится.       Что, если Франческо Деркли не должен был пропадать? Бесследно. Безосновательно. Очень и очень фальшиво.       Маргарита нашла её через три дня после их последней встречи. Она исправно выполняла просьбу Гермионы из собственного нежелания. Эта неприязнь. Болезненное отрицание.       О, да, Менсон во плоти видела в Гермионе своего брата, наверняка запах спирта и крови мерещился ей в кошмарах, без сомнения, что Маргарита Деркли боялась посмотреть правде в лицо: если Гермиона и найдет Франческо, то либо мёртвым, либо фантомом, точкой в пространстве, где от него и мокрого места не осталось.       Для Пожирателя Смерти любой труп лишний.       — Это он полгода назад.       Маргарита тянет Гермионе фотографию, сделанную на Полароид. На ней трое: Маргарита, её брат и мужчина — высокий, сутулый, с землистым лицом.       Гермиона округлила глаза.       — Это… Профессор Бёрджесс?       Маргарита криво усмехнулась:       — Да, Ширли мой дядя…чего ты так удивляешься?       Гермиона несвязно промычала, что они не похожи. Маргарита пожала плечами и ткнула облупленным черным ногтем в фотографию:       — Чес на него похож.       Франческо Деркли стоял по середине, вытянув руки и судя по всему держа в них камеру. Не стриженная чёлка падала на глаза, черты лица распознать трудно, ведь он шутливо оскалил зубы и сморщил длинный нос. Угадывалась в нём болезненная худоба Бёрджесса и его глубоко посаженные глаза. Одет в макинтош, шарф в горошек вздыбился над воротником, вспышка Полароида засветила глаза едким красным, но они точно были тёмными.       Справа Маргарита, ниже его на пол головы. На фоне брата и дяди она смотрелась совсем дико, гримированная под корпспейнт или что-то вроде того. Свет камеры оставил от её лица только глаза в чёрных разводах и такие же губы, её красные волосы блестели от лака, зачёсанные назад.       Бёрджесс стоял поодаль. За эти полгода он похудел и помрачнел, а на фото смеялся искренне, моргнув в момент съемки.       — Он тогда ещё не был…ну ты поняла, — Гермиона сунула фото в карман, — Через месяц он получит метку, через два — лишится глаза. Глупая случайность… Страуд предложил ему протез, но Чес отказался и купил у первоклашек пиратскую повязку. Ширли говорил, что за деревянной ногой далеко ходить не придётся, — она грустно усмехнулась и понизила голос на манер Бёрджесса, — я сломал швабру, приделаем как-нибудь и будет, как нов…       Её голос сорвался. Гермиона ощущала неприятное жжение в горле, будто наелась перца, и если Маргарита расплачется, она наверняка начнёт чихать.       — Ты говорила, что вы подавали объявление в Скотланд-Ярд. Из этого что-нибудь вышло? — на одном дыхании спросила Гермиона. Ответ делу не поможет, но так она надеялась вернуть Маргариту в колею и не тратить попросту время.       Маргарита подняла на неё взгляд, блестящий в темноте, и сказала:       — Нет, не помогло, — сдавленно, желая сказать совсем не это.       Последовала недолгая пауза, после которой Маргарита добавила:       — Они сказали, что Франческо — не первый их случай. Точнее…на момент, когда мы были в участке, у них пропало с десяток людей. Надеюсь, хоть эта информация будет тебе полезна.       Маргарита проговорила последние слова ядовито, брезгливо скривив губы, но Гермиона уже не слушала. Она, не попрощавшись, развернулась и вышла из пустого кабинета в беспамятстве, не ведая, куда идет и зачем. Ноги заплетались, её качало из стороны в сторону.       

пропало с десяток людей

      

пропало

      

с десяток

      

людей…

      

      Также бесследно. Также, как Франческо Деркли, также…как Саймон Уоргрейв. Ей нужно к дяде Маргариты, к Ширли Бёрджессу, следом в Скотланд-Ярд и какая-нибудь маггловская газета вроде Таймс, а лучше Гардиан, тоже не помешает. Ей нужно…к Дамблдору.       Она петляла по пустым коридорам в воскресный вечер дня похода в Хогсмит, куда путь ей был заказан скорее для виду, чем взаправду. Но в Хогсмите делать нечего, нужно в Лондон. Она думала, как попасть в город, хотя знала, что пока Дамблдор не вернётся с перстнем, любые действия бессмысленны.       Гермиона ждала его больше недели. Ждать дольше может тот, кто умрёт старым, а ей не положено.       Она спустилась по лестнице, завернула за угол, не уверенная, что найдёт дорогу назад. Коридоры погрязли в сумерках, в такт её шагам свистел сквозняк, раскачивая оконные рамы, затянутое тучами небо не пропускало лунный свет.       Гермиона чувствовала удавку на своей шее. Вот-вот и стиснет трахею, перекроет дыхание, опоясает шею синюшным обручем. Здесь никого нет.       Точно нет.       Она тряслась в лихорадке и сдирала ногтями кожу с запястий, но исправно оглядывалась и скользила цепким взглядом, привыкшим к темноте, по стенам и потолку, будто зло схватит и утащит её под каменную кладку. Вместо этих доспех у стены мог стоять человек, жаждущий её крови, это возможно. Вместо глиняной лепки горгульи и филинов мог притаиться ночной кошмар, что приобретал любые формы и размеры. В этих средневековых нишах и высоких сводах потолка поместится самое ужасное из чудовищ, что приходили к ней в темноте беззвёздных ночей.       Гермиона готова встретиться и сразиться с кем угодно. Когда она начинала в это верить, не так сильно дрожали ладони и в глазах прояснялось.       Остановилась. Обратившись в слух, Гермиона выцепила из темноты шорох ткани, еле слышимый, но отчётливый. Такой, словно шелестели сатином или шёлком, словно ткань парила в воздухе, взметнулся её подол, как…       Гермиона выхватил палочку и круто развернулась. Изготовилась. Пустая стена и гробовая тишина — в коридоре никого.       Она опустила глаза на каменную горгулью. В темноте статуя не чётче чёрного пятна с гротескным очертанием и свирепым взглядом. Скалится. Смеётся, может, плачет? Ни зги не видно, никак не разобрать.       Но мысль зажечь свет Люмоса к ней не приходила. Если здесь кто-то есть, вспыхни свет — и она лёгкая добыча. В темноте больше манёвров и меньше шансов, что попадёшь ты и, что главное, попадут в тебя.       Шорох совсем близко.       Гермиона чувствовала, как кровь стынет в жилах. Пальцы онемели. Инстинкты, отточенные годом скитания и четырьмя месяцами выживания, твердили, что здесь кто-то есть.       Странно потеплел воздух. Так, будто рядом, совсем-совсем близко кто-то есть, мерное скольжения сквозняка по гранитному полу, врезаясь во что-то, прерывалось. Она подходит к сгустку тепла ещё ближе.       Страшная догадка заставила Гермиону оцепенеть. Она с трудом шевелит пальцами на палочке, сцепив зубы, и медленно опускает её в пол сквозь беспрерывную трель внутреннего голоса:       

беги!

             Гермиона, скрепя сердце, тянет свободную ладонь.       Нет, этого не повторится. Гермиона стискивает палочку не для того, чтобы напасть вовремя, а чтобы вовремя сдержаться. Случай с Маргаритой оставил под рёбрами инфернальный холод и поселил в Гермионе постоянную боязнь НЕ промахнуться.       Только поэтому она отошла на шаг. Всего-то отошла на шаг, когда глаза заслезились от вспышки чужого Люмоса, а сердце сделало кульбит, пропустив несколько ударов.       — А тебя каким ветром?.. — задохнулся Джеймс.       Мантия-невидимка заструилась в его руках, сверкая серебром в свете заклинания. Он стянул её, сжимая в кулаке.       Гермиона вытаращилась на Сириуса рядом с ним. Лицо пепельное, глаза вспыхнули недобрым огнём, когда он вскинув в её сердце палочку, не проронив ни слова.       Гермионе всё казалось, что если она опустит взгляд ниже, на Карту в его руке, если так и продолжит стоять с видом, будто знает о мантии, если не скажет хоть что-нибудь, то он непременно обо всём догадается. Джеймса Гермиона не знала, зато знала его. Сириусу достаточно пустяка, яйца выеденного не стоящего, чтобы всё понять.       — Чёрт тебя побери!.. — выдохнул Джеймс, — Как ты…впрочем, неважно. Нас... могли застукать, но ты первая, кому это удалось…поздравляю.       Гермиона не могла заставить себя спрятать палочку и перевести взгляд на Джеймса. Сириус смотрел словно сквозь неё как на призрака или дурную фантазию, что лишь казалась дурной, пока он не встретился с ней глазами. Живая. Мог ли он в это поверить?

      Догадался.

      Гермиона отшатнулась. Словно ударом под дых - она резко пришла в чувство. Гермиона расправила плечи и растянула губы, обнажив зубы в подобии улыбки:       — Не знала, что у тебя есть мантия-невидимка.       Джеймс, только открыв рот, поражённо его закрыл.       — У моего друга была… похожая, — на одном дыхании, — Но зачем она вам, ума не приложу. В замке ведь никого нет.       Она отошла ещё на шаг. Удивление на лице Джеймса резко контрастировало с любопытством. Гермиона больше не смотрела на Сириуса. От того, что он прийдёт к совершенно другим выводам, чем хотелось, её бросало в нервную дрожь.       — Эксперимент, — нашёлся Джеймс, сверкнув улыбкой.       Не разрывая с ней зрительного контакта, Джеймс вцепился в локоть Сириуса и заставил того опустить палочку в пол. Гермиона, лучезарно ему улыбаясь, по крайней мере она так думала, отходила в тень.       — Думаю, я не хочу знать его суть, — ответила она, — Всего хорошего.       — И никому ни слова, — добавил Джеймс ей в догонку.       Действительно, в догонку. Она зашла за угол и сорвалась с места, наплевав, что они услышат хлёсткое эхо её шагов. Необычайно чётко она вспоминала коридоры и закоулки, кабинеты и кладовки, и бежала, бежала, бежала до хрипа в горле, пока грохотала кровь в ушах, захлёбывалось сердце и пекло в груди.              Неистово.              Так, будто чудовища наступают ей на пятки. Не оглядываясь, не переводя дух, без остановки. Мысли плясали в диком танце, сплетаясь с животным ужасом и заставляя колени подгибаться.       Карта. Блядская карта Мародёров.       Она погибла.       Луиза Оруэлл погибла. Если не Джеймс, если не эта встреча в коридоре, Сириус никогда бы не стал выискивать на карте её имя. Никогда бы не понял, что никакой Луизы Оруэлл нет в этом замке. Никогда не…никогда…       Ей было страшно подумать, что он может сделать. Сириус…он ебанутый. Без тормозов, без стопа, с непомерным самомнением и такой же ненавистью к себе. Глупо думать, что он ничего не сделает. Самонадеянно мечтать, что всё обойдётся. Если взрослый он мог разгуливать псом по Кингс-кросс, прекрасно зная, что мракоборцы старательно рыщут по его следам, то каким он был в восемнадцать, думать до тошноты не хотелось.       Гермиона выдала себя, когда почти убила Маргариту. Она добила себя, когда соврала Слизнорту, что была в тот вечер с Сириусом и Ремусом. Ужасная ошибка. И она обратилась в смертельную, когда Гермиона стала тем первым человеком, что нашла их под мантией-невидимкой.       Сириус поймёт, для чего на самом деле она солгала три дня тому назад. Для чего подставилась и получила наказание. Поймёт, что причина не в чести и совести, а в том, что ей нужно алиби на вечер Распределения, ведь кто, как не ученица из Дурмстранга, может сотворить такое заклятие?       И пусть, до этого часа Сириус мог поверить, что она действительно не виновата. Что она защитила себя от своей репутации, да и в Хогвартсе полно тех, кто знаком с чёрной магией, ему ли не знать.       Теперь это дохлый номер.       Ситуация патовая.       Нужно в Лондон. Нужно сломать ногу, наесться какой-нибудь дряни, якобы слечь в лазарете и свалить отсюда куда подальше. Сбежать от Луизы Оруэлл и от правды, снующей шажками-тараканами по Карте Мародёров в руках мертвеца.       Как скоро он назовёт её Гермионой?       Как скоро картинка плана, ясная и чёткая в тумане безумия, лопнет на покосившейся раме? Она не допустит этого, только если сбежит. Только если убедит Дамблдора, что теперь ей здесь не место, что любой закоулок Лондона куда пригодней замка.       К чёрту Дамблдора.       Гермиона припала плечом к стене. Она была недалеко от его кабинета и подумала, что если его там не окажется, она сбежит и без разрешения Директора. Кто он ей в самом деле?       До этого Гермиона только и видела в нём надежду, видела того, кто отыщет крестражи и пойдёт по пятам её задумки, даже когда она будет лежать в могиле. Теперь он казался ей препятствием, эдакой гранитной стеной с колючей проволокой у подножья. Один неловкий шаг и ты в огне.       — Мисс Оруэлл…       Гермиона больно прокусила щёку и зажмурилась. Она не слышала шагов Макгонагалл, видно та расхаживала в облике кошки…но это пустяки. Она даже не обернулась на её голос, и Декана Гриффиндора это насторожило:       — Я надеюсь, с вами всё в порядке, — сухо сказала она.       Гермиона отлипла от стены, стёрла холодный пот со лба и посмотрела на неё.       — Я думала, Дамблдор уже возвратился, — сказала Гермиона, будто не расслышав слов Минервы.       Макгонагалл поджала губы.       — Как вам в Хогвартсе, Луиза? — спросила Декан и зажгла Люмос на кончике палочки, — Надеюсь, вы-таки нашли общий язык с мадам Помфри?..       Гермиона молчала. Глаза Декана Гриффиндора превратились в щёлки. Гермиона сделала над собой усилие, не отступив, когда Макгонагалл подошла к ней и подняла выше палочку.       — Выглядите нездорово, — с отчуждением, — Если вам интересно, то мадам Помфри отозвала свои обвинения и попросила извиниться перед вами за клевету.       — С чего это? — изумилась Гермиона.       Макгонагалл сделала паузу.       — Вот у неё и спросите, — громче и внушительней, она продолжала, — Что насчёт вас с Люпином и Блэком, то когда вы успели помочь им затащить аллигатора в ванную Слизерина?       Гермиона подняла на Макгонагалл глаза. Нырять в прорубь — так с головой.       — Я не помогала.       — Как это: не помогали? — Макгонагалл знала, что она не врёт.       — Помните Дилла?       — Дилл Уоррен, — кивнула она, — Да, несколько дней тому назад он привёл моих старост в один из коридоров замка, стена в котором…как я полагаю, была разрушена тёмной магией, — Макгонагалл совсем посуровела, — Не хотите ли вы сказать, Луиза, что это ваших рук дело?       Гермиона спокойно ответила:       — Моих. Я это сделала.       Макгонагалл смежила веки. Устало, совсем по взрослому. Она ничего не сказала более, но Гермиона знала, что должна объясниться.       — Я заметила крысу.       — Крысу? — эхом повторила Минерва.       — Да, крысу, — кивнула Гермиона, — Я очень сильно не люблю крыс. Знаете…они больно кусаются и на вкус как жжёная резина.       — Вы ели крыс? — без интонации.       — Всё было не так плохо, как вы подумали, Профессор.       Макгонагалл на мгновение сморщила нос. Может, Гермионе это показалось в тусклом свете Люмоса, но голос её зазвучал иначе:       — Вы поэтому солгали, что были с Люпином и Блэком?       — Да. Мне не нужно, чтобы другие учителя подозревали меня в этом… инциденте, — честно ответила Гермиона, — Я уверена, что эти двое учеников никому не выдадут, что меня с ними не было…я уверена, — повторила она ещё раз.       После короткой тишины Макгонагалл строго проговорила:       — Не связывайтесь с этими учениками, Луиза…я бы сказала им не связываться с вами, но они не послушают. Поэтому говорю вам…и за использование чёрной магии наказание суровое, имейте это ввиду.       Гермиона передёрнула плечами.       — Меня выгонят?       — А вы бы этого хотели?.. — Макгонагалл склонила голову, — Ваш проступок придётся обсудить с Профессором Дамблдором. И да, отвечая на ваш вопрос, он возвратился из своей отлучки. Я как раз искала вас по всему замку, чтобы отвести к нему, но вы…видно, уже выучили дорогу.       Макгонагалл мигом обратилась в кошку. На самом деле, получилось настолько неожиданно, что Гермиона отскочила от пушистого зверька у своих ног. Кошка протяжно мяукнула и пошла вдоль по коридору, намекая следовать за собой.

***

      Было около десяти вечера, когда Дамблдор показался на винтовой лестнице своего кабинета.       Чёрные тучи нависли над синеющей гладью озера, гремел и шелестел Запретный лес за окнами кабинета Директора, что скрипели и визжали от резких порывов ураганного ветра.       Полумрак кабинета падал на лицо Дамблдора острой тенью усталости, чётко очерчивая старческие морщины. Портреты не спали в столь поздний час. Они в сиянии пламени свечей мельтешили роговыми оправами очков, переговаривались и нескромно косились на Гермиону.       Кажется, совсем рядом скрипели острые зубы плохого предзнаменования.       Дамблдор выглядел взволнованно. Он обошёл свой стол, снял дорожную мантию и сложил её на спинке высокого кресла.       Гермиона молча следила за его движениями.       — Прошу прощения, что заставил вас ждать, — улыбнулся он, когда сел за свой стол. Гермиона отстранённо уставилась на Директоров в старинных дубовых рамах, развешанных повсюду, и ждала, что скажет Макгонагалл, — Вижу, у вас, Минерва, есть неотложное ко мне дело.       Минерва без лишних предисловий разъяснила Дамблдору, что сделала Гермиона в его отсутствие, и закончила просьбой разобраться в этом вопросе как можно скорее. Дамблдор выслушал её внимательно, сплетя пальцы на столе, и кивнул:       — На счёт этого…я бы хотел поговорить с мисс Оруэлл лично, и только после я смогу выполнить вашу просьбу, — спокойно сказал он, — Думаю, все нужные вам указания я передам с Фоуксом завтра утром. Минерва, могу ли я вас попросить покинуть нас сейчас?       Макгонагалл ничем не выказала своего удивление.       — Конечно, Дамблдор, — без замедления ответила Декан Гриффиндора и скрылась за высокой дверью.       Бывшие директора на холстах в толстых рамах переходили с одного портрета на другой, толпились на ближайшей к Гермионе стене, заглядывали друг другу через плечи. Вот-вот, и мёртвые волшебники, ожив, выскочат из своих рам и сомкнут её в тесный любопытный круг. Она таращилась на них ошалелыми глазами и невольно отступала подальше от стены.       — Не знал, что вы боитесь крыс.       Гермиона запоздало увидела кружку чая, парящую перед её носом, и кресло с высокой спинкой. Кажется, их не было ещё минуты три назад…       — Присаживайтесь, — Дамблдор указал на кресло, — нам предстоит долгий разговор.       Гермиона посмотрела на него, потом на кресло, и сделала, как просили. Кружка с чаем опустилась в её ладони. Лицо Дамблдора как всегда спокойное, желтоватое, непомерно дружелюбное…       — Я не боюсь крыс, — медленно сказала Гермиона, встречаясь с ним глазами.       — Тогда почему вы сделали то, что сделали? — склонил голову к плечу Дамблдор, — Минерва сказала, что вы…       — Маргарита Деркли, — перебила его Гермиона, не колеблясь, — В тот вечер я целилась не в крысу, а в неё…вы знаете Маргариту Деркли?       Искренний страх перед совершенным, несколько бессонных ночей в больной лихорадке и тяжёлый ком в горле был не читаем на её лице. Гермиона лишь открыла Дамблдору факт, сухую подробность, в которой он не нуждался, и продолжила холодно, не отводя глаз:       — «Целилась» — не то слово. Да, она напугала меня, да, я не ожидала её появления, но сути это не меняет. Я почти убила её, Профессор, — Гермиона повторила, — Я могла убить её, Дамблдор, вы это услышали?       Гермиону не удивило, когда он перестал улыбаться, и не удивило, когда сказал:       — Хотите уйти из Хогвартса? — Дамблдор сощурил глаза, поправив дужку очков-половинок, — Вы со мной честны?       Гермиона пожала плечами. Дамблдор внезапно усмехнулся.       — Если вы настаиваете на том, чтобы покинуть Хогвартс, я вас не смогу остановить, — проговорил он, — Но я настаиваю, чтобы вы остались. Вы взрослый человек и решать вам.       Гермиона отпила с кружки чаю. Ужасно сладкий.       — Маргарита Деркли согласилась молчать, — между тем заметила Гермиона, будто не услышав его слов, — Она никому не скажет о том, что я сделала…но если бы этого не произошло?..       Люди в портретах зашептались, их лица вытянулись, а глаза метали в сторону Гермионы молнии.       Дамблдор посмотрел на неё поверх очков:       — Скажите, если бы не моё предложение, вы бы захотели учиться в Хогвартсе?       Гермиона покачала головой.       — Луиза, — выдохнул он, — Вы здесь по моей инициативе, я правильно говорю?       Гермиона скривила губы. Так вот как он решил сыграть.       — А раз вы здесь по моей настоятельной просьбе, — продолжал Дамблдор размеренно, — Раз вы здесь под моей протекцией, мы обсуждали это ранее, то за любое ваше действие в этих стенах я несу ответственность, нравится вам это или нет. Я доверился вам и Минерва Макгонагалл знает это, и пускай Маргарита Деркли также знает, что я приношу перед ней свои извинения…       — Если медведь откусит кому-нибудь голову, пойдёт под суд хозяин цирка, — Гермиона съехала по спинке кресла, глядя на Дамблдора исподлобья, — Я не медведь и вы мной не владеете, чтобы «нести за меня ответственность».       Дамблдор выкрутился умело:       — Я не несу ответственность за ваши намерения. Но погром в коридоре вы устроили ненамеренно, и когда я предлагал вам место в Хогвартсе, я был знаком с вашей историей, — тон его голоса становился внушительней, но он не кричал, — Я видел, что вы за человек, и мог предположить, на что вы способны. И если вы хотите со мной поспорить, — Гермиона перевела глаза на ажурный канделябр, — Значит, я в вас не ошибся.       Она снова посмотрела на Дамблдора.       — Ваше право, — только и сказала Гермиона, — Сменим тему?       Было абсолютно очевидно, что Дамблдор выберет именно этот путь к её оправданию. Да, он в чём-то прав, к тому же собственная ложь, ловушка, что Гермиона сама для себя расставила, обернулась самым неожиданным образом: Дамблдор во что бы то ни стало не даст ей покинуть Хогвартс навсегда. А если так, то…       Металлический стук вывел её из задумчивости.       Дамблдор опустил на стол большой тяжёлый перстень. Он сверкал серебром, огранённый камень в его оправе опаляло пламя сотен взглядов. Портреты замолкли и пуще прежнего выгнули шеи.       Она встала с кресла и, погодя, подошла к столу.       Гермиона не волновалась, нет. Один из крестражей лежал перед ней на столе, рукой подать, и старое чувство отчуждения, отстранённости, будто это происходит в дурном сне, завладеет её мыслями. Один неверный шаг, и Дамблдор поймёт, что Гермиона меняет прошлое самым прямым и грубым способом.

прямиком в огонь…

      На самом деле, стоя сейчас так близко к Его погибели, Гермиона как никогда ярко чувствовала увядание того, что некогда было ею. Медленно, без мучений и слёз, оно погибало вместе с болезненными спазмами в груди, оставляя только сознательное «я поступаю правильно».       После череды убийств, предательств и зверств, после кубометров чужой крови, заполнивших её всю и до последней капли выжав из этого дрянного сердца что-либо чистое, «я поступаю правильно» больше похоже на попытки утопленника всплыть на поверхность и устремиться к берегу.       Она на дне. Здесь не было ни совести, ни жалости, ни чувства вины.       Все…они все, их живые лица, даже два раза в день доводили сердце до отчаянной тахикардии, а чувства — до омертвения. Она не была уверена, что сможет перебороть это.       Они все мертвы. Эта мысль не пахла скорбью, не звучала криками предсмертной агонии, не подкрадывалась к затылку ледяным ужасом.       Ей это не нужно.       Она просто была, чавкала и похрюкивала в их глазах, пожирая всё на своем пути, оставляя только след из серого помутнения. Была, как чернильные кляксы в её работе, как своры светлячков под куполом чёрного неба, как тоскливая тишина в пустом больничном крыле.       Игра дурака с гроссмейстером в шахматы, где каждый понимал, кто проиграет партию. Дурак ведь даже не знает, как ходят его фигуры и, самое главное, куда…он верил, он не был глуп настолько, чтобы не верить в своё поражение. Гермиона играла в прятки со своим безумием, прячась под толстым одеялом от темноты, прижимая к груди колени и сворачиваясь в калачик, чтобы монстры не оттяпали ей палец. Правила те же. В конце игры — смерть короля.       Оно всегда догоняло её, сбивало с ног её самообладание, которое едва-ли было королём на доске в клеточку, тянулось чёрной лентой сквозь их лица, продирая до мяса и костей, а она убегала, затягивая удавку на своей шее всё туже и туже, пряча будущее в рукаве. Её последнее преимущество.       Ни Дамблдор, ни Сириус или Джеймс ещё не умерли, она не застанет их смерть, но для Гермионы они были мертвы. Настоящее безумие — отрицать это.       Гермиона подошла ещё ближе и дотронулась до перстня Мраксов пальцами. На весу он тяжёлый и пахнет железом.       — Вы знаете, как уничтожить крестраж?       Глаза Дамблдора за очками-половинками выжидающе смотрели на неё.       — Заклятие Адского пламени.       Дамблдор склонил голову:       — Хм…я о нём думал. Но чтобы его вызвать, необходимо мастерство непомерного масштаба, Луиза. Вряд-ли…я рискну так ради одного крестража.       — Мы соберём все крестражи вместе, — без промедления ответила она.       Сердце пропустило удар. Он ждал от неё этих слов. Подозревал.       Гермиона представила, как она падает. Как земля уходит у неё из-под ног, как покосились стены и высокие стеллажи с магическими артефактами, как…но Дамблдор не пытался вломиться в её сознание. Он молча ждал, когда она соберётся с мыслями.       — Мой друг Гарри, если вы помните, рассказал мне о них, когда мы учились на шестом курсе, — начала Гермиона, осторожно прощупывая почву его подозрений, — Как я раньше говорила, Гарри сильно волновало влияние, которое оказывал Тёмн… Волан-де-Морт на общество. Он открытый деспот, и любому, более менее не согласному с ним станет ясно, что его необходимо убить.       Дамблдор вскинул брови:       — Даже так?       — Волан-де-Морт не подозревает, как много его сторонников сознаёт это, — просто ответила она, — Те, кто ещё остался в здравом уме, не бегут и не действуют, потому что боятся, но что насчёт тех волшебников, кому нечего терять? Мы посчитали их довольно сильной оппозицией. Оставалось непонятно, как Волан-де-Морт выжил после стольких открытых покушений.       Воцарилась тишина. Феникс в клетке беспокойно захлопал крыльями, ураган продолжал гнуть высокие шпили сосен к земле и метать листья в окна кабинета.       — По моим соображениям, нападения на него было четыре. Одно вооруженное с помощью маггловского оружия, произошло этим летом. Его устроила группа работников отдела Погоды из вашего Министерства, они где-то нашли огнемёты и выяснили место прибежища Пожирателей Смерти.       — Да, я помню нечто подобное, — вздохнул Дамблдор, — Скандал быстро замяли. Я так понимаю, вас в том особняке не было.       Гермиона, не дрогнув, продолжала:       — Нет, не было. Знаю, что Волан-де-Морт и его приспешники не ожидали ничего подобного и попали под шквал огня такой силы, что особняк семьи Макбет сгорел до тла…Том Реддл выжил после попадания пули в его голову.       — Вопрос его бессмертия определён, — Дамблдор поменял положение, откинувшись на спинку кресла.       — Я веду к тому, что Волан-де-Морт только наращивает силы. Я не предлагаю вам бездействие, но…уничтожать крестражи, даже если мы соберём их все, сейчас самое неподходящее время.       Дамблдор повёл плечом.       — Что вы хотите этим сказать?       Гермиона хорошо подумала прежде, чем ответить:       — Битва, Дамблдор. Моя единственная просьба: не вступайте в открытое сражение, не заставляйте своих людей сражаться с его приспешниками. Это вас погубит.       Дамблдор резко встал. Его лицо непроницаемо, голубые глаза словно помертвели...       …резкая боль, как если бы глазные яблоки вырвали из глазниц с корнем, вонзилась иголками в позвоночник. Гермиона не знала, насколько поздно среагировала, но в какой-то момент пол действительно ушёл из-под ног, воздух пропал из лёгких, и огромная яма, чёрная дыра раскрыла пасть, прожорливо проглотила свет и потянула всю Гермиону туда, где чернели высоковольтные тучи и блекли часы со стрелками, устремлёнными к одной пометке — «Смертельная опасность».       Сердце колотилось, то замирая, то ломая грудную клетку изнутри. Вокруг Гермионы - сплошная пустыня, огромная и мёртвая. Вдалеке, сияя словно в свете софитов, стояла Маргарита. Чёрная подводка размазалась по щекам, красные волосы спутались и промокли, кожаная куртка, которую она отдала Гермионе, была измазана в крови. Она стояла, устремив большие глаза вперёд, и дрожала от холода.       Маргарита исчезла, вернулся свет, появилось опухшее, небритое лицо Страуда, высокий хирургический светильник и его студент-помощник с запавшими глазами.       — Нужно ещё адреналину, — бормотал Страуд, — Давай шприц. И, наверное, приготовь разряд, если не очнётся.       Гермиону оторвало от земли и выбросило в кабинет Дамблдора с такой силой, что заложило в ушах. Она отшатнулась, упала в кресло и вцепилась в подлокотники, жадно глотая воздух.        В глазах рябило, скакали кадры, быстро сменялись картинки. Солнце с человеческим лицом…звучал картавый голос Маргариты, Элис Купер на вечеринке в башне Гриффиндора, и неприятно саднило в горле от мазей мадам Помфри.       Вот-вот, и чудовище догонит её. Её СОВЕСТЬ отыщет и выпотрошит её как мягкую игрушку.       Гермиона оцепенела.       Она ничего не понимала. Всё смешалось. Было похоже на приторный дурман обезболивающего Страуда, казалось, что это забытьё застилает глаза, заволакивает уши и втягивает в горячее марево всё быстрее и быстрее.       Что законы, ею нарушенные, прерывают свой ход, замедляются секунды, и плавятся в калейдоскопе временного континуума события и люди.       Она видела, что видеть не положено.       Дамблдор не двигался, замер, словно оцепенел. Замер в его глазах испуг. Застыл у окна жухлый лист, терзаемый ветром.       Гермиона, придерживая бинты на рёбрах, встала с кресла.       Оглянулась.       Картины перестали переговариваться, и даже пламя свечи не колыхалось от сквозняка, хотя она ясно почувствовала мёртвую морозь, скользящую по полу. Гермиона машинально обернулась к тяжёлым настенным часам, висящим над дверью.       Они пробили полночь.

И с последним из них угасла жизнь эбеновых часов, потухло пламя в жаровнях, и над всем безраздельно воцарились Мрак, Гибель и Красная смерть.