Blood like lemonade

Sinnerman where you gunna run to?

Where you gunna run to

All on that day?

            

Грешник, куда ты собираешься бежать?

Куда ты собираешься бежать

От этого дня?

      

Sinnerman — Nina Simone

      

      Всё неплохо начиналось. Очень даже неплохо. Эдакая сказка с подвигами и принцессами, всё как у Джозефа Кемпбелла, и вот они — герои поневоле, ещё даже не взрослые, а по другую сторону баррикад давно немолодые волшебники с тернистыми целями и жестокими глазами.       Втроём против всех.       Втроём и должны были они уйти. Размытыми, словно следы на песке после прибоя, либо оставшись в истории как победители — третьего не дано.       Да и, по правде говоря, Гермиона, закрывая глаза, предавалась первому. Мысли, что она тоже мертва. И умерла она героем.       Хорошей.       Неидеальной, но полной угасшего света, а не битых осколков от уличных фонарей.       Она точно не знала, когда стёрлась эта грань, когда перешла она с одной стороны на другую, когда неумолимый прибой войны стёр с них лица, оставив только гул стенаний и горького плача. Не знала…и вспоминала с дрожью под кожей.       Небо было чёрным, огромным, и звёзды рассыпались под облаками пепла во всём своём величии. Бывало, запрокинешь голову в черноту ночи, закроешь глаза, утихнет грохот заклятий и майский ветер унесёт дурман горелой плоти и солёной крови, и ты словно падаешь в пучину, что раскрывает свою пасть под твоими ногами, и мысли несутся далеко-далеко…       Эта игра была настолько коварна, насколько и пленительна. И безмерно опасна.       Забыть, не думать, закрыть глаза и заткнуть уши ватой. Представить, замечтаться и уйти в блаженный сон с головой, пойти на дно камнем и поздно осознать, что навсегда сросся с цветными кораллами. Этого хотелось словно воды посреди пустыни.       Но даже так, закрывая глаза, она…она возвращалась туда, откуда бежала и до сих пор. Туда, откуда сквозь толщу двадцати лет к ней простирались холодные руки животного ужаса, и тело охватывала судорога, а зубы сыпались от скрипа.       Всё началось с битвы за Хогвартс.       Кто бы что ни говорил, а отправной точкой была именно она, её Варфоломеевская ночь, спусковой крючок и болезненное осознание за миг до падения.       Вот он, старт.       А финиш будет через четыре месяца. Она с трепетом ждала, когда закроет глаза и цепкие кошмары сгинут в пучине смерти.       Ведь, в сущности, тогда она ещё могла сойти за жертву. Она была не властна над событиями той ночи, делая лишь то, что могла лучше всего — сражаясь.       Гермиона помнила, как ступила на ступени, ведущие на Астрономическую башню. Помнила лунный свет, лившийся серебром на марево битвы под её ногами. Она, как тогда, слышала на её вершине звон и отчётливые шаги, она пошла проверить: вдруг кому нужна помощь.       Ночной ветер, гнувший сень Запретного леса к земле, несущий дым от бойни внизу, под замком, на восток, свежесть майской ночи…она поднималась по ступеням, руки тряслись: Гермиона никогда не думала, что заклятия, пущенные ей самой, будут продирать до самых костей. Как отдача от ружья.       Почему-то битва до того момента сжалась в одно неясное очертание.       Вся жизнь сжалась в одно неясное очертание, смыкаясь на одном вопросе:

а что, если?

      Что, если бы она не поднялась на Астрономическую башню тогда? Что могло бы произойти дальше?       Наверное, она бы действительно умерла героем.       Но «что, если» хуже, чем закрывать глаза.       Она поднялась по лестнице, в груди тогда пекло, рёбра спирало — может, несколько было сломано, она не знала — ныли ноги, желудок прижался к хребту от голода. Пол устлан картами звёздного неба в беспорядке, пергаментами с созвездиями, толстыми справочниками и обломками телескопов.       Хорошо помнила, что тщательно всё осмотрела, не предаваясь ностальгии. В тот момент голова отказывалась работать, глаза заволакивала пелена усталости, и она ненадолго остановилась, чтобы перевести дыхание.       Звон, звуки борьбы, шорох мантий и пергамента...кажется, ей померещились.       Что, если бы она ушла оттуда минутой раньше?       Что, если бы шагнула с башни в пустоту, когда со стороны лестницы раздались шаги?       Когда с облаком пепла в лунном свете возникли чёрные тени, дюжина против неё одной.       Но она тогда стояла, оцепенев. И голова не думала, совсем. Да и осознание не приходило к ней ещё долго, мешаясь с болью и собственными криками.       Её схватили под руки. Чёрные тени кого-то искали. Они плясали вокруг адским хороводом, почти сразу даже кости сжались и свернулись от боли, а ум выловил в её просторах — ассоциативно, ненавящево — тот вечер в Малфой-мэноре, когда та сука вырезала на её коже «ГРЯЗНОКРОВКА» и заставила забыться также, как заставит и сотню раз после.       Но Гермиона только вычленила отдельные:

К…го ты ви…ла?

Ту… был че…век, гд… он?

Он…точ…о что…зн…т!

      Как приятно было забытье после! Как хорошо ничего не знать, как хорошо не видеть ничего, и как приятно холодела кожа — до мурашек — когда все нервы не разрывало от боли Круциатуса. Когда его действие только-только прекращалось.       Словно упасть на землю после долгого и беспрерывного бега.       А дальше…она смутно помнила первый раз, когда легиллименция Тёмного Лорда грубо разворошила память до боли в затылке, что, казалось, будто глазные яблоки вот-вот выпадут.       Может, смутно помнила, потому что то была не боль. Дискомфорт. Жжение комара над ухом.        Но и близко — не боль.       И кто сказал, что Круциатус — самое болезненное заклятие? От Круциатуса больно первые минуты — если не считать, то часы.       Дальше — проще. Ты падаешь в эту боль и уже больно, когда она прекращается. Больно, когда нужно пошевелить хоть бы пальцем, а не можешь — связки разорваны до синеватых разводов под кожей.       Больно — когда сознаёшь, что не знаешь, когда всё закончится.       Больно — когда возвращаешься к трезвому сознанию, когда мысли стройным рядом проносятся в голове.       Больно, когда он говорит:       — Доведёшь, как Долгопупсов, поплатишься жизнью, — кому-то и где-то, уже не в Хогвартсе наверное, не под куполом Астрономической башни.       Больно, когда смысл слов доходит до тебя моментально: боль будет, её будет много, но не настолько, чтобы холодное забытьё раскрыло для тебя свои объятия.

где-то на грани…

      Рядом, совсем близко. Словно ходишь по острому лезвию, что рассекает твои ступни, и только за счёт этого не падаешь в пропасть под тобой.       Дразняще.       От метки тоже больно. Многие, когда получали её, надрывно кричали. Она хуже, чем клеймо раскалённым чугуном, хуже укуса дикой змеи, хуже тлеющих углей в горле, которые сменяли заклятия, непонятно почему ещё не ставшие непростительными.       Ненавидела больше всего руку, что силою вливала в обожжённое горло какую-то бурду, что лечила сходившую слоями кожу и возвращала на место пальцы. Ненавидела, потому что из-за неё всегда было, что отрубить, разрезать, сжечь или оторвать. Ненавидела, но не знала, кого.       Тот был хуже всех её истязателей.       И больше не было нужды спрашивать: зачем?       Её больше не допрашивали, Тёмный Лорд убедился уже, что она не знает, кто был в ту ночь на Астрономической башне. Убедился сразу, как только увидел.       Теперь она была скорее чем-то вроде чучела, груши для битья, пугала — выставь и покажи реалии мира Волан-де-Морта — лучшая антиреклама.       В какой-то момент, то ли когда дементоры перестали её замечать, то ли метка до черноты въелась в оголённое мясо, на её плечи рухнула мантия, а кровавые сопли, по задумке лицо, накрыла маска.       Чары, не дающее ей спасть, морозили плоть. Лицо мертвеца, выточенное искусной рукой из слоновой кости, преломляло лунный свет. Она видела эти маски на других лицах, знала — на её такая же, и что пока грубая мантия на плечах, опасаться нечего.       Мало кому было известно, кто она. И что забыла среди них тоже.       Голоса сплошь и рядом были незнакомые. Иногда — смутные, из прошлого, но плотная пелена двух месяцев пыток была прочнее гранитной стены. А любое упоминание о прошлом как разряд тока пробирало всю её насквозь.       Следом за меткой — Непреложный обет.       Следом за пытками — побои тех, кто знал о ней. Всем под страхом смерти запрещено её убивать. Не проблема. У этого запрета столько возможностей, что боль от чёрной метки спустя время показалась лёгким жжением.       Но к чёрту. Путь был никак не тернистым, не сложным. И путём там и не пахло.       Только болото. Кто-то протянул руку, вытащил её из трясины. Кажется, тот уже мёртв. И следом за ним, и дальше, сколько бы их не было, все поголовно — мертвы.       А она жива.       Какая дурацкая история, а так хорошо начиналась.              Вот Гермиона в прошлом. Там, где не должна быть, но кроме неё — некому. Этот крест на своих плечах она, скрепя сердце, донесёт до своей могилы сама и сама ляжет в гроб.       У Тёмного Лорда были причины оставить её, грязнокровку, в живых. Если все те поиски, которым она посвятила последние месяцы своей жизни, чему её и научили, так это думать быстрее кулака, летящего в её лицо. И рубить с плеча невербальные вслед любому шороху.       И без трезвости ума она чувствовала себя как в лабиринте. Как именно она попала к врачу Страуду, кто так заботливо написал свой номер на обёртке от жвачки, и почему ритуал удался — вопросы второстепенные.       Она едва завернула в подворотню, когда зелёное небо и быстрый калейдоскоп из людей и машин вскружили голову. Успела только схватиться за палочку и забиться в самый угол за мусорные баки, куда не посмотрит ни единая живая душа.       Но мысли, что, может, те газеты были только лишь обманкой, и что вся улица праздновала чёртов маскарад семидесятых, не устояли перед тяжестью всё ещё действующего обезболивающего. Она проснулась, когда вернулась боль, когда косое тепло заката лизнуло макушку, когда от осознания, что жива, и что всё вокруг очень даже настоящее, ком застрял поперёк горла.

Дамблдор.

      Мало, что она могла придумать, находясь в этом состоянии. Мало лжи, что могла выдать за правду, настолько плохо стоя на ногах. И также мало способов, как добраться до него, знала она.       Трансгрессировала в какую-то лачугу на Косом переулке — разошлись швы на рёбрах и расщепило плечо.       Подолом правой штанины обмотала плечо под кофтой, заклинание ненадолго стянуло стежки лески в коже, боль отрезвила и заставила остановиться и подумать среди пыльных часов с кукушкой и плесневого пергамента. Кажется, она попала на чей-то чердак.       Под чердаком — комната, в комнате камин, на камине блюдце, в котором летучего пороха кот наплакал.       Благо, хватило: обращённое пламя только опалило щёки. Грубый спуск по каменным трубам, полный рот пепла, вот она уже счесала щёку, когда не удержала равновесие в момент отправки.       Незабываемое ощущение.       И Дамблдор. Окончательно придя в себя, она появилась в его кабинете, твёрдо стоя на ногах.       Однако, ни живой Директор, ни Хогвартс, Грозовой перевал словно прибежище всех её кошмаров, ни растерянность по поводу того, что говорить, больше не были проблемой. Гермиона едва-ли могла найти что-то, что могло вырасти в её глазах до проблемы.       Пока Дамблдор не отдал письмо. Её письмо.       Конверт тяжелел в руках, восковая печать едва застыла под её пальцами, и будь на месте адресата её собственное имя, Гермиона бы растеряла былую решимость.       Неужели, она вернётся в эти коридоры? Вернётся, чтобы оставить следы своего ужаса на их стенах, вырвать из недр памяти их облик в мае 98-го, закопченный, разрушенный, окропленный кровью? Худший подарок под конец жизни.              Но Гермиона была неспособна отвечать на эти сложные вопросы. Они словно звучали всё дальше и дальше, тлели вместе с голосом Дамблдора в безбрежной тишине глубокого вечера.       Ей всё казалось, что она сошла с ума.       Мысли были цепкими, ясными — вот, что самое непонятное — они звучали в голове так, как раньше, а может, стали весомее, приходили на ум быстрее. Но то, что было помимо мыслей, где-то рядом с совестью, чувства — что, как она часто читала, были куда страшнее всякой боли — были ли они?       Очередной сложный вопрос, на который отвечать не хотелось.       Но она могла на него ответить. Не знал всякой боли тот умник, что мог такое написать.       Если терзания совести и были, то они сгорели в первую неделю агонии, во вторую их прах разлетелся по звенящей пустыне тишины в её голове, в последующие — растворился и иссяк, не оставив и следа.       Коротко и ясно.       Гермиона совсем не возражала, чтобы Дамблдор, такой осторожный к её истории, посвятил в неё Профессора Макгонагалл и мадам Помфри. Она бы не возразила, возьми тот самую колючую палку и начни методично тыкать в её рёбра.       Новый оборот событий будто оглушил её.       Растерзал в клочья план, которого не было, но который она бы придумала на ходу. Как и своё новое нескладное имя.       Луиза Оруэлл.

Лу-и-за Ору-у-эл

      Лучше, чем ничего.       Из оцепенения её вывел взгляд Макгонагалл. По мере того, как Директор спокойно посвящал её в свои планы, атмосфера становилась всё гнетущей.       — Но… Дамблдор, даже если я сделаю, как вы просите, насколько…уместна вся эта затея в принципе? Я совсем не понимаю, — Минерва никак не могла подобрать нужного слова, — Я верю вам, как себе, но не будет ли это чересчур…       Дамблдор улыбнулся своей обычной улыбкой. Он украдкой посмотрел на Гермиону, что к тому моменту потеряла нить ненужного ей разговора, засмотревшись в окно, и произнёс:       — Если Луиза сочтёт нужным, она расскажет вам более подробно о моих причинах так поступить…       Дамблдор долго не тянул, сказав, не вдаваясь в детали, что теперь она — Луиза — на его стороне и что она предложила свою помощь в борьбе с Волан-де-Мортом, так как хорошо изучила его слабости, пока служила ему.       — Буду рада сделать всё, что в моих силах, — сорвалась с губ привычная фраза. Гермиона, в её подтверждение, сухо улыбнулась.       Минерва не улыбалась. За их долгий разговор ночь вступила в свои права, и только свет от множества свечей падал на её словно вылитое из воска лицо. Даже употребив все свои улыбки, Дамблдор не смог заручится полной уверенностью Макгонагалл в своём плане.       Декан Гриффиндора смотрела на Гермиону с ожесточением и, где-то там на дне глаз, затаённым любопытством. Девчонка без имени не внушала ни жалости, ни ненависти.       Гермиона вылавливала одно за другим воспоминания об этой женщине и без интереса ждала, что она ответит. Доверие к Дамблдору и недоверие к ней обуревали декана Гриффиндора, пускай снаружи этого и заметишь, добрые десять минут.       Директор ждал молча.       — Раз вы верите этому человеку, постараюсь и я, — голос Макгонагалл стал твёрже, — Но, Дамблдор, я не понесу ответственность за её действия без надобности. И…всё же потребую ответов.              Простившись с Дамблдором, декан Гриффиндора метнула в Гермиону только один скупой взгляд и пошла вдоль пустых коридоров, уходящих во тьму.       Гермиона последовала за ней.       В том же безмолвии она оставила её на попечение мадам Помфри, дала одежду и, обменявшись с целительницей парой слов, скрылась.       В полумраке больничного крыла, стерильно свежего и пустого, Гермиона впервые за долгое время удивилась. Нет, даже не так.       Она совершенно сбита с толку, если не растеряна чем-то настолько несущественным, что ввергло её в пучину нового ощущения неправильности. Лицо мадам Помфри, пускай она почти на него не смотрела, было обезображено страхом.       В чём дело?       Мадам Помфри в отличие от Макгонагалл настолько хладнокровной не была. Как медик, она молча проделала всю работу Страуда повторно, скривила нос на швы, что тот наложил на рассечённый Сектумсемпрой бок, ведь для волшебников зашивать кожу хуже дикости, и посоветовала хорошо поесть и выспаться.       А когда работа её была окончена, медик замерла напротив, вытаращив на Гермиону глаза.       — Шалая девчонка, — поджала она губы, — Что тебя к ним потянуло?       — Дамблдор вам не сказал? — пересилив себя, спросила Гермиона.       После того, как медик сняла швы и попыталась стянуть рану заклинанием, грудная клетка онемела от судороги. Вряд-ли заснуть получится, а о том, чтобы встать с больничной койки, и думать не хотелось.       — Он сказал достаточно… Можешь не отвечать, — она ушла в угол больничного крыла, села за свой стол и опустила глаза в газету.       Тем не менее, Гермиона без лишних звуков встала на ноги и тут же поймала на себе пристальный взгляд медика.       — Что именно он вам рассказал? — Гермиона пересекла Больничное крыло и остановилась напротив её стола, — Что…       Договорить не успела. Мадам Помфри вскочила на ноги, её лицо окрасилось смертельной бледностью, а пальцы дрожали, когда она вскинула палочку в сердце Гермионы.       Гермиона отступила на шаг.       Дамблдор не чурался напугать своих работников, только чтобы проверить чудну́ю девчонку на реакцию — поняла Гермиона и вскинула руки, показывая, что не собирается обороняться.       — Профессор Дамблдор сказал, — ответила мадам Помфри твёрдым голосом, — что ты служила Тому, кого нельзя называть. И что ты сбежала от него, однако я так не думаю, — она сделала паузу, обдумав слова, — Профессор склонен верить в людей, но я не верю в тебя. Так и знай.       Целительница опустила палочку, и Гермиона не нашла лучшего решения, чем просто уйти. Она не питала надежд, чтобы расстроиться, но и не представляла, что делать дальше.       Все действия, что она должна была совершить, не могли выйти за рамки того, что было рассказано Дамблдору. Директор спит и видит, как бы отыскать нестыковку — а он знал, что она есть — если не в её рассказе, то в её действиях.       Одно Гермиона знала наверняка: то, что она из будущего, он и подозревать не должен.       Только поэтому она приняла его предложение, позволив рассказать свою историю ещё двум людям, и только поэтому не может кинуться, сломя голову, во все тайники с крестражами, о которых ей известно.       Потому что уж лучше умрёт, чем даст Дамблдору узнать, откуда пришла.       Время было настолько хрупким и одновременно непоколебимым, что менять события нужно с большой осторожностью и филигранной точностью. Ей не спасти никого, кроме тех, кто был убит позднее мая 1998-го года — невозможно это.       Разыскивая восьмой крестраж, проводя долгие дни в пути с места на место, Гермиона всё думала и нашла только одно решение: не допустить победы Волан-де-Морта, то есть не дать ему узнать, что частицы его души уничтожают. А это можно сделать, только отыскав все крестражи заранее и разрушив их одним махом, перед самой битвой за Хогвартс.       Тогда те, кто должен умереть, умрут, а кто должен жить, останутся живы. И Время, насколько она хорошо разбиралась в его вопросе, не должно пострадать.       Для этого четырёх месяцев жизни мало.       Но и у неё было преимущество, несоразмерно огромное с силой и гениальностью Дамблдора — она знала всё наперёд. А он не знал.       И мог ей помешать.       Гермиона была уверена, что если допустит ошибку, Дамблдор непременно обо всём догадается и совершит попытку её остановить. Он будет убедителен, в этом нет сомнения, предупредителен и мягок, по большей части прав, но не он жил в мире после победы Волан-де-Морта, не он месяцы подряд делал всё, чтобы не допустить этой победы. Он был слишком силён и умён, чтобы когда-нибудь оказаться на её, Гермионы, месте.       И он ошибётся тогда, сам о том не подозревая.       Так она думала и знала, что пока Время в её руках, оно пойдёт своим, правильным, чередом.       Погребённые до 97-го года частицы души Тома Реддла будут уничтожены в самый подходящий момент, не позже и не раньше, и только её силами.       Эта работа была для неё.       И она могла бесконечно долго ждать.       Качество, что люди наживали с опытом, проживая день за днём и замечая, как стареет их лицо, она отыскала в себе сразу, как только осознала, что знает дату своей смерти.       Даже имея на руках так мало времени, она могла ждать. Ждать лучшего момента, а до того думать над словами и их последствиями.       Пять крестражей, все пять ей известных, четыре из которых — в известных ей местах, трое из которых она может достать хоть сейчас. Двое: чаша Пенелопы Пуффендуй и дневник в чёрной обложке — вот её главная задача. Наверняка, те находятся в хранилищах Гринготтса, достать их будет труднее всего.       И от Дамблдора тут проку мало.       Гермиона ломала над этим голову, бродя по окрестностям Хогвартса и пиная ботинками мелкие камушки. Замок возвышался над ней тёмным великаном, в сотни больших окон не горел свет. По высокому небо плыли редкие облака.       Что, если бросить всё и сбежать? — подумала она и остановилась, глядя на Астрономическую башню.       Взять и сбежать куда-нибудь, вдоволь начитаться бульварных романов, наесться мороженного, научиться наконец кататься на лыжах и оставить Дамблдору список крестражей с местом их дислокации?       Пускай сам барахтается.       Она не герой. Так, девчонка с Кенсингтона, что до одиннадцати лет и в призраков то не верила.       Едва-ли первое время Хогвартс в её глазах чем-то отличался от праймари, разве что еда была повкуснее магазинной, ведь её мать Селена никогда особо не готовила, и махать палочкой было куда интересней физкультуры.       Гермиона отвернулась от Астрономической башни и, пнув особо большой камень, отчего тот устремился вниз по покатой поляне у Чёрного озера, легла на спину в траву, раскинув руки.       От боли тут же закипела кровь. Она быстро пришла в себя и сморщила лицо.       Нет. Если Хогвартс был не её выбором, то следовать за Гарри Поттером и искать крестражи настолько трезвое решение, насколько могло быть порождённым дружбой.       И, кто бы что ни говорил, как бы не смотрела на неё мадам Помфри и не качал сочувственно головой Дамблдор, стать Пожирателем Смерти — тоже её решение.       Осознанней всех предыдущих.       То было не стечение обстоятельств, а выбор. Правильный, неправильный — кого это волнует? В сущности осталась только одна Гермиона и полная свобода действий в её руках — убить Тома Реддла или пустить всё на самотёк просто потому, что ни друзей, ни членов Ордена Феникса спасти никак не получится.              Терзания совести больше не работали. Они как осознанное начало сдохли ещё тогда, когда она не отыскала в них никакого спасения. Бесполезное, тупое чувство — то ли Гермиона не лучше камня, то ли за гранью болевого порога они в принципе переставали действовать словно законы физики в квантовом измерении.       Какой выбор — такие последствия.       Гермиона зажмурилась. Высокое ночное небо погасло вместе с полной луной, оставшись желтушным разводами в темноте закрытых век.       Спать не хотелось совсем.

***

      — Мисс Оруэлл, что вы здесь забыли?       День начался с Минервы Макгонагалл. Она терпеливо ждала, нависнув тенью, пока Гермиона разлепит глаза и осознает, что так и спала, лёжа в траве.       Минерва Макгонагалл была везде. В ушах стоял её строгий голос, лучи солнца не проходили сквозь её плотную тень, отчего Гермиона сразу почувствовала утреннюю прохладу и вместе с ней жрущий до костей голод.              — Мисс Оруэлл, я вас обыскалась, — терпеливо продолжала гнуть своё Декан Гриффиндора, — Нам нужно многое обсудить сегодня.       Гермиона нашла в кармане мантии палочку; часто заморгала, пытаясь согнать скорее не сон, а кромешное забытьё с глаз; встала с зубовным скрежетом — каждая часть тела ныла по-особенному сильно, и поплелась вслед за Макгонагалл, что шла впереди с какой-то неистовой скоростью.       Будто пытаясь от неё сбежать. Или поиздеваться?       Подошвы мартинсов скользили по мокрой от росы траве, солнце слепило глаза, голова шла кругом и с каждым вздохом плавились заранее обдуманные слова в черепной коробке.       Минерва привела её в Большой зал.       Длинные столы факультетов сдвинуты под стену, высокие своды потолка — Гермиона ещё никогда не видела, чтобы тот не был заколдован — возвышались над головой. Их очертания стирались за яркими полосами света, что стелился из высоких окон, и казались размытыми. Только один стол стоял на своём месте — стол учителей.       За ним, уже заканчивая завтрак, сидел Слизнорт. Различий с Профессором Слизнортом из 96-го она не отыскала, разве что его завитые усы чернели на фоне румяного лица, а над пряжкой ремня не нависал внушительный живот.       Рядом со Слизнортом неизвестный мужчина — худой и сутулый, с очень кривым носом, глазами на выкате, голова полностью лысая; да и в принципе, только глянув на него, на ум приходил кто-то вроде Кощея Бессмертного.       Эти двое за мгновение до их прихода были поглощены или спором, или, изысканней выражаясь, дискуссией на тему какого-то решения Визенгамота.       Макгонагалл опустилась на стул с высокой спинкой, жестом указала на место возле себя Гермионе и быстро сказала, когда двое Профессоров замолчали и вытаращились на её спутницу удивлённо:       — Это мисс Луиза Оруэлл, новая ученица, — звучала она очень убедительно, — Приехала из Дурмстранга… Луиза, садитесь, не стесняйтесь.       Гермиона села и снова — сухо улыбнулась:       — Приятно познакомиться.       Как оказалось, второго учителя звали Ширли Бёрджесс — он преподавал Прорицание уже третий год подряд. Мазнув по Гермионе апатичным взглядом, он впился в куриную ножку зубами, потеряв интерес к их беседе.       — Но…почему так рано? — кустистые брови Слизнорта свелись к переносице.       Гермиона поспешно начала есть, чтобы не отвечать на вопросы, ответы на которые ещё не придумала.       — Луиза добиралась паромом из Австрии, — не растерялась Макгонагалл, — И не думала, что такой вид транспорта доставит её в Шотландию настолько быстро.       Странный то был намёк на маглов. Макгонагалл скосила на неё глаза, словно ожидая, что Гермиону перекосит от такой истории, однако Гермиона только кивнула в кружку с тыквенным соком. Слизнорта ответ устроил.       Он важнически хмыкнул в густые усы, закончил завтракать и откланялся. Следом за ним ушёл и Профессор Бёрджесс. Тот был меньшим джентльменом, чем Слизнорт, и меньшим занудой так точно.       — Не будем вдаваться, насколько сильно мне это предприятие не нравится, — начала Макгонагалл, когда шаги Бёрджесса смолкли и они остались вдвоём.       Гермиона, не отрываясь от еды, подняла на неё глаза.       — Тем не менее, я верю, что Дамблдор не ошибается и…будьте добры, оправдайте его ожидания, — продолжала она, сидя, словно палку проглотив, и глядя перед собой, — Сейчас вы закончите и мы пройдём в мой кабинет. Я кратко опишу вам правила Хогвартса и как будет проходить обучение. Никто, я повторяю, никто не должен знать, кто вы. Иначе прежде всего пострадает Дамблдор.       Минерва нехотя склонила в её сторону голову.       — Никто, вам ясно? — Макгонагалл получила заторможенный кивок и продолжила, — Я дам вам всё необходимое, учится будете на моём факультете — так я смогу вовремя среагировать в случае форс-мажора. По всем вопросам обращайтесь ко мне, если разговор к Дамблдору — тоже идите ко мне.       На деле куда страннее было слушать методичное объяснения Макгонагалл о правилах Хогвартса, четырёх факультетах, о запрете ходить в Запретный лес, о Хогсмите и ещё о дюжине разных вещей, что под конец рассказа Гермиона потеряла его нить. Интересно, когда в 91-м на Гриффиндор поступит Гермиона Грейнджер, Макгонагалл помянет Луизу хотя бы добрым словом?       Однако, о Распределении она сказала только несколько слов:       — Шляпа определит вас на Гриффиндор при всех, чтобы не вызывать подозрений — я заранее попрошу её об этом.       В своём кабинете Макгонагалл выложила стопку пергаментов и попросила ответить на вопросы в них. Гермиона сделала, как просили, и отвлечённо подумала, что СОВ этого времени куда проще.       Минерва также сказала, что она может выбрать, какие предметы будет посещать.       — Мне всё равно, — записывая действие Амортенции в пергамент, подала голос Гермиона.       Макгонагалл впервые за этот день тяжело вздохнула. Она, пробежав взглядом её ответы, посмотрела на Гермиону поверх очков:       — Вы ответили на все вопросы правильно…вы учились на дому или в какой-то школе?       — На дому.       — Вас хорошо обучили, — скупо прокомментировала Макгонагалл и вытянула руку, прося отдать ей пергамент, — Можете дальше не писать…обратите чернильницу в таракана, а таракана в зайца, и покончим с этим.       Гермиона выполнила задание. Может, ей и показалось, но Макгонагалл перестала смотреть на неё с холодным ожесточением, а когда давала последние объяснения, отрешённость покинула тон её голоса.       — Завтра ближе к вечеру сюда приедут ученики, — при этом она склонила голову, — Не вступайте ни с кем в конфликт, (имела ввиду, конечно, в контакт), на Распределение я вас позову. Пока ступайте в Больничное крыло, там будут одежда и всё, что вам понадобится для учёбы.       Макгонагалл вкратце объяснила, как добраться до Больничного крыла, и Гермиона в который раз за день кивнула.       — Скажите хоть что-нибудь, — попросила Макгонагалл.       — Буду рада сделать всё, что в моих силах.       — Ступайте.       Когда Гермиона снова легла на больничную койку, солнце постепенно клонилось к горизонту. Мадам Помфри за столом не оказалось — только кружка с кофе и журнал с кроссвордами. Проходя мимо, Гермиона заметила, что реклама в том журнале не двигалась.       Не волшебный.       И где она только его нашла? Неужели в Хогсмите продавали магловские журналы?       На тумбе лежала стопка белых рубашек, клетчатых юбок и более тёплой одежды — в общем всего, что могло понадобиться в её четыре месяца. Гермиона отыскала чёрный галстук, что должен окрасится в красно-золотую полоску, и сложила его поверх всего остального, чтобы не забыть надеть.       Доверив Макгонагалл выбор предметов, она поздно осознала, что нужно было выбирать те, на которые мало кто ходит. Оставалось уповать на благоразумие Минервы. Вряд-ли та захочет, чтобы убийца контактировала с учениками её факультета слишком часто.       Мадам Помфри, в лёгком осеннем плаще, вернулась в хорошем настроении. Заприметив на кровати Гермиону, она скривила губы и быстро прошла к своему столу. Цокот каблуков её туфель по мрамору вторил гулкому эху.       Гермиона, молча проследив за тем, как она сложила пакеты из Хогсмита у стола, уронила голову обратно на подушки. Потолок круто косило в сторону, когда Гермиона долго на него смотрела, и плыли пыльные звёзды в косых лучах, двоясь цветными отсветами.       Гермиона зажмурилась. Со стороны стола слышалось спешное копошение.       Будь она эмпатична, тяжёлую атмосферу гнетущей неприязни почувствовала бы сразу. Но Гермиона думала о другом. Она закрыла глаза, когда потолок скосило в другую сторону, навострив уши.       Вот мадам Помфри открывает свой медицинский шкафчик, что-то достаёт и ставит на стол. Шелестит её плащ — видимо, она меняет его на белый халат, и туфли на тапочки, а следом моет руки в раковине.       Внезапно её голос раздаётся так близко, что Гермиона забывает, как дышать.       — Вы бы разбулись, прежде чем лечь.       Гермиона вскакивает, вскидывает палочку на изготовку, впившись в неё двумя руками. Боль ударяет в голову, но Гермиона твёрдо стоит на ногах, вытаращив глаза.              Мадам Помфри вскрикивает в ответ, следом роняет пробирки с зельями и кувшин с водой на пол, отчего звон битой посуды словно гром в ясном небе проносится по всему лазарету. И замирает. Не дыша и побледнев от ужаса.       Сердце заходится кровью.       Немало сил понадобилось, чтобы спрятать палочку и сесть обратно на кушетку. Всё под испуганным взглядом.       Мадам Помфри поджимает губы. Только сейчас Гермиона замечает, насколько она молода — немногим старше её самой. Выхватив палочку, медик молча взмахивает ею, и разбитый кувшин, а следом склянки с зельями оказываются на тумбочке.       — Встаньте, — голос её почти дрогнул, но она снова сжала губы в тонкую полоску.       Гермиона сняла мантию и задрала кофту, отвернув лицо к окну. Всё эти чёртовы тапочки, что не издают ни единого звука при ходьбе — придумала она, что скажет Дамблдору, если медик пожалуется.       В сухом остатке одно: ночевать в больничном крыле она не будет. Снова.       Когда целительница закончила обрабатывать всё раны, Гермиона спросила, где библиотека. Выслушав в пол уха объяснения мадам Помфри — голос той был тише обычного, она выскользнула за дверь.       Едва-ли найдётся книга, которую она не читала, но спать она могла где угодно, лишь бы ни души и удобное кресло.       Едва восстановив дыхание за рассказами Коллинза , Гермиона уронила раскрытую книгу на лицо и легла поперёк кресла, свесив ноги с подлокотника. Ни Пивза, ни Филча, а он-то тут должен быть, она не встретила, чтобы передать Макгонагалл, где она. Опять же искать будет…       Хлёсткая мысль вовсе не прогнала сон.       Гарри и Рон. Их тут нет.       Она не знала, будут ли они в новом мире, в котором Волан-де-Морт проиграет. Но помнила.       Ясно помнила одно: как их убили.       Отвратительно. Отвратительно, что она тогда стояла и смотрела. Или не стояла? А, может, то был лишь дурной сон? Может кто-то из них точно сбежал, но если они поймали мистера Уизли, не значило ли это, что…       Гермиона до боли зажевала щёку.       Да, мистер Уизли. Если его убили до того, как она вернулась в прошлое, то шанс на то, что он будет жить, маловат…но ведь есть? А есть ли шанс, что миссис Уизли и хоть кто-то из их детей уцелел?       Гермиона точно знает, что Гарри мёртв. Даже если то, как его убили выстрелом заклятия в висок, ей и приснилось, то в любом случае оставлять в живых друга не собирались. Тёмный Лорд боялся Гарри как огня, хоть и признать этого не желал.       Фред. Ещё был Фред.       Точно мёртв. И вернуть к жизни его не получится, он погиб слишком рано и по случайности. Время было беспощадно ко всем. И непредсказуемо.       Джеймс и Лили Поттеры. Или Грозный Глаз. Может, ещё сотня тех, о смерти кого она точно не знала. Сириус Блэк. Мёртв тот вообще?       Да какая разница? Их не спасти.       Никак.       Гермиона стащила с лица книгу и вперила взгляд в высокий потолок. Ничего не сделала, и уже ночь — а времени до двадцать шестого декабря…или двадцать седьмого, велика ли разница?

Всё же…

      Что семья Гарри, что другие мракоборцы всегда были для неё чужими.       Она видела это тогда и знала сейчас. Волшебный мир всегда был далеко от нее. Если волшебники и отличались чем-то от маглов, пускай даже тем, что выросли в мире, где всё возможно — она не отличалась ничем.       Гермионе проще отыскать возможное в невозможном. И, как бы ни хорошо было спасать всех и каждого, то было невозможно.       В праймари зазнайку Грейнджер по пять раз на дню вбивали в стенку и толкали в кусты роз, в музыкальной школе, в которую родители её отдали, чтобы не мешалась под ногами, терпеливо объясняли, что ни таланта, ни желания у неё нет.       Зазнайке Грейнджер было на это по боку. До зубовного скрежета.       И только пособник по Квантовой физике молчал. Ему рассказывать, какой он глупый, не хотелось, да и сам он вряд-ли ответит.       Вообще, книги очень удобные: ни полировать, ни настраивать их не нужно. Стоило ей это понять, как гитара отца осталась пылится в углу комнаты, а нотные партии — и почему нельзя играть чего поинтереснее? — разорваны под закладки.       Едва дочитав «Месть королевы», Гермиона забылась сном без сновидений. Пока в замке была она, да несколько Профессоров, далёкое чувство безопасности растекалось по телу сладостной негой.

***

      — Мисс Оруэлл, что вы здесь забыли?       Гермиона снова подскочила и снова рухнула на пол, не удержавшись в кресле. Макгонагалл на мгновение потеряла каменное выражение лица и отскочила на добрых два шага.       Вспышка боли развеяла сон мгновенно.       Гермиона скривилась и съежилась вся, поджав под себя колени, и была готова взвыть, но вместо этого глухо отозвалась:       — Сплю…что же ещё?              Уткнувшись носом в ковёр.       — Вы время видели? — Макгонагалл хотела взять её под локоть, чтобы помочь встать, но Гермиона отмахнулась, — Я могу позвать мадам Пом…       — Не надо, — последовал незамедлительный ответ.       — Вы, должно быть, издеваетесь, — строго сказала Минерва, — Дамблдор просил меня присматривать, чтобы с вами ничего не произошло. Если вы истечёте кровью, это будет на моей совести.       Гермиона, может, и истекала кровью, но ещё одних заботливых рук было бы чересчур много. Нутро сжалось, когда она подумала, что не сможет ни встать, ни вскинуть палочку.       Беспомощная…       Так сжалось, что этого спазма хватило на второе дыхание. Она сцепила зубы, встала на ноги и, пускай её лицо посинело, сухо улыбнулась:       — Всё отлично.       Макгонагалл смежила веки устало.       — Я настаиваю.       По итогу, третий круг вонючих зелий, медицинских заклинаний и мадам Помфри, что еле сдерживала свою к ней неприязнь, заняли добрые полтора часа. Отмыв от себя зелёнку и отвратительные — до чего же она это не переносила — прикосновения рук медика, отстирав рубашку от крови тоже не в первый раз, Гермиона освободилась к обеду и подоспела, когда Слизнорт и Бёрджесс снова были заняты вчерашней дискуссией.       Они как-то поздоровались втроём и в один голос, а следом — Гермиона не заметила, когда — стали разговаривать.       Вчерашний спор, как оказалось, касался решения Визенгамота по делу одного мальчишки, племянника Саймона Уоргрейва — главы департамента Магического Спорта.       — Ему едва за двадцать, — разъяснял ей суть дела Слизнорт, — Его обвинили в том, что он то ли испарил, то ли убил и спрятал своего дядю, Уоргрейва-старшего. Чтобы получить наследство, я говорю. А Профессор Бёрджесс устерждает, что вряд-ли тот мальчишка способен на такое… Понимаете, мисс Оруэлл?       Старательно намазывая тост джемом, Гермиона слабо кивнула.       — Нашёл же, старый пень, свободные уши, — подал голос Бёрджесс, — Не слушай его, девочка, — он отпил кофе, — Я знать не знаю таких заклинаний, что могли бы его прямо из зала совещаний, как он выразился, испарить.       Слизнорт возмутительно вжал голову в плечи:       — Я пропущу это мимо ушей…тогда у вас, Профессор, должно быть иное объяснение…       Не успел тот ответить, как Гермиона, замерев с тостом у рта, обратилась к Бёрджессу:       — Он что…просто испарился?       — Так говорят, — пожал он худыми плечами, — Там было много свидетелей, и все утверждали, что Уоргрейва что-то, грубо говоря, всосало в одну точку. Был и не стало теперь…а обвинили его племянника, тот только поступил на работу и тогда сидел рядом. Якобы кто-то видел палочку у него в руке…но это больше похоже на бред, — добавил Бёрджесс и шмыгнул длинным носом, — Ладно, пойду хрустальные шары от пыли протру. Всего хорошего.       Тот встал, забрал с собой кружку кофе, держа её пальцами за ободок, и удалился.       И только когда он ушёл, Слизнорт фыркнул:       — Невоспитанный грубиян.       Она промолчала.       — Мисс Оруэлл, а я знаю кого-то из ваших родственников?       Гермиона отпила чаю, поставила кружку и попыталась придать лицу дружелюбный вид:       — Боюсь, что нет. Никто из моей семьи не прославился…к тому же я родом из Австрии, — поддержала она выдумку Макгонагалл.       Слизнорт сощурился.       — Что ж, прискорбно, — передёрнул плечами тот, — В таком случае, вынужден откланяться…пойду, котлы протру.       То ли настойки мадам Помфри не до конца свели кровоподтёки с её лица, то ли от самой Гермионы так несло больницей, что перебивало весь аппетит — точно сказать нельзя. Получив утром своё расписание, она только сейчас, плетясь из Большого зала по пустым коридорам, решила в него посмотреть.       Макгонагалл выбрала для неё всего пять предметов: Зельеварение, Защиту от Тёмных искусств (странное у той чувство юмора), Травоведение, Чары и Трансфигурацию.       Гермиона, слегка вскинув брови от такой неожиданности, смяла расписание и сунула в карман мантии. До момента, когда приедут другие ученики, было как минимум часа четыре — хватит на послеобеденный сон.       Вернувшись мыслями к расписанию, она подумала, что нужно как-нибудь спросить Макгонагалл о таком выборе предметов. Всё же…странно.              И ноги приросли к земле.       Вся сытая беспечность стёрлась с её лица мигом. Гермиона вытащила расписание, разгладила помятости, снова прошлась глазами по пятёрке предметов и тупо уставилась перед собой.       Ирония Макгонагалл была на куда высшем уровне: декан Гриффиндора выбрала те, и только те предметы, которые сдают для поступления в Аврорат.              Знала бы Гермиона, что это ещё не самое странное.       Новая превратность судьбы, что могла разрушить шаткий покой, заключалась не в расписании. Далеко не в расписании…       Однако, ни сном ни духом о ней, до Распределения Гермиона валяла дурака в библиотеке, — и где только Дамблдор отыскал книги раннего Оруэлла? Спать она не рисковала, вероятность проспать или проснутся от голоса Макгонагалл была слишком велика.       Стоило начаться учёбе, и у Гермионы будет уйма времени заняться крестражами. Во-первых, стоило как-нибудь — неважно, как — добиться расположения кого-то из слизеринцев. Дневник Тома Реддла и чаша Пенелопы Пуффендуй находятся либо в Гринготтсе, либо на руках у самых близких сторонников Волан-де-Морта. Единственный способ до них добраться — преимущество, что она вычленила из своего пребывания в Хогвартсе — знакомство с кем-то из слизеринцев, прямых потомков Старой Гвардии.       Главное понять, у кого крестраж конкретно, а пробраться в Гринготтс и яйца выеденного не стоило.       Во-вторых, нужно что-то сделать с Василиском. Его клыки — самый лучший способ уничтожения крестражей. Добыть зубы огромной змеи в кратчайшие сроки…было бы неплохо заняться и этим. По крайней мере, этот план — хоть какой-то план.       Беспечный и рисковый, но он был.       Уткнувшись в книгу — печатные буквы рассеивались и собираться в слова не хотели — она всё повторяла и повторяла про себя, что должна сделать сейчас. А что будет после того, как она добудет два крестража и клыки Василиска? Как она заручится тем, что их уничтожат в нужное ей время?       Дамблдор умрёт из-за действия на него перстня.       Нет, не так.       Дамблдор должен умереть, попытавшись уничтожить перстень Мраксов.       Гермиона снова уставилась перед собой с выражением задумчивой злости. Она вцепилась пальцами в серую обложку, захлопнула книгу и скривила губы.       Нужно уничтожить крестражи в другое время — стоило подумать ей, как по читальному залу раздались шаги. Спешный стук невысоких каблуков — Макгонагалл.       Она вышла из-за книжного шкафа в парадной мантии и остроконечной шляпе, к тому же в каком-то воодушевлении — Минерва слабо улыбнулась, а уже следом осознала, с кем будет говорить.       И лицо стало непроницаемым.       — Опять вы здесь? — вскинула она брови.       Гермиона села в кресло как положено и сложила локти на коленях.       — Что-то не так, Профессор?       — Вы не следите за временем, Луиза. И где ваш галстук?       В Больничном крыле, конечно.       Прочитав это по её лицу, Макгонагалл поджала губы. Снисхождение, намёк на которое Гермиона увидела после тестов, куда-то испарилось. Минерва снова обращалась к ней с большой неохотой, а когда говорила, то и смотрела как-то сквозь.       — Я могу за ним сходить, — предложила она, чтобы заполнить тишину.       — Нет времени.       И правда, за окном сгущались сумерки и сильный ветер разносил холодный сквозняк по полу, отчего пламя свеч в торшере бросало причудливые отсветы на стены и их лица. По окнам шелестел моросящий дождь. Наверняка, ученики уже прибыли.       Гермиона заложила страницу в книге, убрала её на полку и потушила огонь в торшере. Макгонагалл, дождавшись её у дверей, сказала:       — Идите… вам туда, где стоит Профессор Бёрджесс. Я схожу за вашим галстуком.       В парадной мантии Бёрджесс ещё сильнее напоминал Кощея. Черты лица его были слишком острыми, глаза какого-то цвета, что и не понять, какого, большие и пучеглазые. Он, ссутулившись, повернулся к ней в пол оборота и спросил:       — Пойдёшь на Распределение?       Гермиона неопределенно пожала плечами:       — Вроде тут так положено.       — Три года, а до сих пор понять не могу, — криво усмехнулся он, — Чего не подать еду сразу, а ждать, пока первокурсники сядут?       При этом, он заглядывал за приоткрытую дверь, ведущую в Большой зал через учительский стол.       Впервые в коридоре так шумно. Отдаваясь эхом по стенам, гул аплодисментов и голос Слизнорта, что называл по фамилиям первокурсников, очень отчётливо слышался там, где они стояли. Вот Слизнорт дошёл до середины алфавита, и Гермиона не знала, назовут её вместе с буквой «О» или представят отдельно.       — Слышал, ты сдала все предметы на отлично.       Гермиона посмотрела на него отрешённо.       — Было несложно, — сказала она, — Вас Макгонагалл попросила тут постоять?       — Она угадала, что ты забудешь галстук, — вместо ответа сказал Бёрджесс, — Тебя назовут в конце. Видишь, они идут к столам своих факультетов, — Гермиона заглянула за дверь, — Не запутаешься, твой факультет тебе похлопает.       — Так вот зачем они хлопают? — без интереса спросила она.       — Ну да…а ты думала, что все дети знают какой цвет галстука к какому факультету относится?       Макгонагалл появилась под конец Распределения, бледная от злости и с её галстуком в кулаке.       — Луиза, — полетела она к ней, да так, что Бёрджесс отступил на шаг, — Мадам Помфри…       Минерва замерла. Бёрджесс подбоченился:       — Я вам больше не нужен? — и скрылся за дверью, сев за учительский стол возле Флитвика.       Макгонагалл вцепилась в воротник рубашки Гермионы, метко и быстро завязывая чёрный галстук на её шее.       — Ты пыталась напасть на мадам Помфри? — придавая веса своим словам, Макгонагалл до удушья затянула её галстук, — Она сказала, что ты направила на неё палочку.       И голос её опустился до зловещего шёпота. Так Макгонагалл ещё никогда с ней не разговаривала.       Оправдаться Гермиона не успела. Слизнорт, как мог размерено и методично заканчивал подзывать первогодок, и голос его, приглушённый прикрытой дверью, заставил Макгонагалл выпрямиться.       — Это ещё не всё, — говорил он, и по залу прокатилось расстроенное «ох» голодных учеников, — В этом году с вами будет учиться прелестная девочка из Дурмстранга.       Зал погрузился в звенящую тишину.       Сердце сделало кульбит, хотя Гермиона ещё не показалась на глаза ученикам. Все знали, что Дурмстранг — синоним тёмной магии, а Слизнорт только подогрел замешательство, назвав её «прелестной девочкой».       — Оруэлл, Луиза.       Макгонагалл за плечи развернула её к двери, сказав напоследок:       — Мы не закончили разговор, — и подтолкнула остолбеневшую Гермиону.       Если чему её и научили те четыре года в музыкальной школе, куда она ходила, скрепя сердце и кипя от злости, так тому, что, оказавшись на сцене, нужно выбрать одну точку на дальней стене зала и постоянно смотреть в неё.       Так и поступив, Гермиона сначала запнулась о ступеньки, ведущие к двери, а потому неуклюже налетела на неё, только чудом устояв на ногах. Следом, даже с такого расстояния углядев вытянутое лицо Филча и миссис Норрис у него на руках, поражённо замерла.       — Присаживайтесь, — положение спас Слизнорт.       Он подскочил к ней, ухватил за локоть и заставил опуститься на стул, накрыв её голову распределяющей шляпой.       Гермиона так и смотрела на Филча. Тот выглядел куда моложе, может, даже не был тем брюзгой, каким она его знала, но Гермиона догадывалась — выражение лица Филча как у всех в Большом зале — смесь отвращения и любопытства.       — Мисс Оруэлл, — внезапно заговорила шляпа, вместо того, чтобы сразу определить её на факультет, — Словами не выразить, как я признательна Профессору Макгонагалл…       И голос её был настолько тихим, что слышала его только Гермиона.       — За то, — продолжала шляпа, — Что она сказала, на какой факультет вас отправить. Сама бы я…пожалуй, не взяла бы на себя такую ответственность… Если вам интересно, то я не вижу в вас никаких качеств.       Она замолчала, а следом громко провозгласила:       — ГРИФФИНДОР!       Никто не хлопал.       Гермиона вставая и отдавая шляпу Слизнорту, заметила, как Макгонагалл по правую руку от Дамблдора что-то быстро ему лепетала. И взгляд Директора тут же остановился на её, Гермионы, лице.       Она отвернулась и отыскала глазами бледное лицо Филча. Миссис Норрис на его руках прижала уши.       Никто не дрогнул, даже когда еда появилась на столах. Только молча поворачивались ей вслед незнакомые лица, будто ожидая подвоха. Сердце замедлило свой темп, когда она вцепилась в палочку под мантией. Пора валить отсюда. Всё же, Макгонагалл ясно дала понять, чтобы она старалась не вступать ни с кем в контакт.              Посадить бы кого-то вроде Роули или Лестрейндж в праймари, они бы подивились, что маглы от волшебников не многим-то отличаются. В праймари все издеваются друг над другом, и всем до одного места, адвокат твой отец или «скупает хлопок». А ты потом вылези из куста с розами без магии и докажи, что не сам туда упал.       Одно только в ушах — топот её тяжёлых мартинсов, убитых в хлам. Слишком громко.       — Эй, ты куда?       Гермиона замерла. Она растерянно обернулась на голос.       Девчонка с каким-то странным цветом волос, словно она попыталась их окрасить синькой, но что-то не вышло, и они вымылись до болотного серого, махнула рукой.       Гермиона, сведя брови к переносице, пересилила себя и подошла к ней.       Сидящие рядом дети вжали головы в плечи.       Девочка была какой-то странной. Она улыбалась на силу и сама комкала рукава мантии в кулаках, наверняка заставляя себя говорить.       — Куда бежишь? — хмурилась она, и её свистящий шёпот, казалось, услышали даже пуффендуйцы, — Дилл, подвинься.       Девчонка ткнула локтем мальчишку подле себя, и тот, вытаращив на Гермиону глаза, так пододвинулся, что трое второгодок за ним оказались зажатыми в тиски.       Чтобы хоть как-то скрасить разницу, Гермиона наклонилась. Как это вообще со стороны выглядело?       Девчонка втянула Гермиону за стол, светясь от гордости.       — Одри Ларсон, — важнически представилась она и протянула руку.       — Луиза, — отозвалась Гермиона и тупо моргнула:       Одри Ларсон хлопнула её по ладони и сморщила нос.       — Чего представляешься? — она кивнула головой куда-то в бок, — Зырь, как вылупились. Мы твоё имя навсегда запомним, бойся.       И она рассмеялась. Никто не поддержал ее порыва веселья, а Дилл, полноватый мальчишка с лохматыми светлыми волосами, и вовсе делал всё, чтобы отодвинуться от Гермионы куда подальше.       Постепенно про неё забыли, или Гермиона хотела так думать. Дамблдор встал из-за своего места, кратко поздравил всех с началом учебного года и пожелал приятного аппетита.       — Ты внимания не обращай, — накладывая себе и ей какую только можно еду, советовала первогодка, — Тут все какие-то зажатые, что-ли. А ты ничего… — тут она поставила два кубка с тыквенным соком, — Глазюки у тебя страшные только… ночью я не хочу тебя встретить, так и знай.       Дилл осмелел настолько, что повернул к Гермионе лицо и сразу же отвернул его.       — Ты хоть знаешь, что такое Дурмстранг? — спросил мальчишка напротив, попутно жуя гречневую кашу, — Моя мама говорит, что там учат тёмной магии.       Его соседка, девочка с веснушками, быстро закивала.       — Вот-вот…       — О Дурмстранге ничего доподлинно неизвестно, вообще-то, — вступилась Одри Ларсон, — А если в нем и учился Грин-де-Вальт, то это ничего не значит! К тому ж, Волан-де-Морт тоже учился в Хогвартсе!       Гермиона поперхнулась соком, пятикурсницы, сидящие чуть поодаль, перестали над чем-то смеяться. Дилл пискнул, а девочка с веснушками отпрянула, закрыв лицо ладонями.       Ничуть не смутившись, Одри закончила:       — Это ж не значит, что все мы тут тёмные волшебники? — она пихнула Гермиону в бок, — Правду говорю, а, Лу?       Гермиона ничего не ответила. Откровенно говоря, она вряд-ли могла что-нибудь ответить. Если в девяностых имя Тёмного Лорда наводило шума, то сейчас, сказанное Одри на фальцетной громкости, оно поселило гробовую тишину. Снова.       Гермиона посмотрела в сторону учительского стола. Макгонагалл встретила её взгляд и покачала головой, вскинув брови. Осуждала. За что, только?       — Вот, дура, Тот-кого-не-называют сейчас придёт сюда! — вскричал мальчишка со стола Когтеврана.       Щёки Одри тронула пунца.       — Бред несёшь! Хогвартс — самое безопасное место в мире! А Волан…       Гермиона хлопнула её по плечу:       — Прекрати.       По итогу, разгорелся какой-то дикий спор о том, что таким грязнокровкам, как Одри, в Хогвартсе не место. Усмирял девочку и когтевранца Филч. Гермиона сгорбилась над столом, без аппетита поедая тост с маслом, и подпёрла щёку кулаком. Судя по той же реакции Филча, такие вот препирательства в этом времени были настолько заурядной не редкостью, что уж больно ему надоели.       Не желая дожидаться, когда все закончат есть и Макгонагалл обязательно напомнит ей случай с мадам Помфри, Гермиона встала и была только рада, что так близко сидела от двери. Улизнув из Большого зала, она едва не бежала к мадам Помфри и хотела лично принести извинения перед тем, как Макгонагалл заставит это сделать уже силой.       Только сейчас Гермиона заметила, что её руки дрожали, а пальцы были холодными-холодными. Галстук действительно стал красно-золотым. Она оттянула его на шее, когда грудь начало спирать от недостатка воздуха.       Остановилась.       Что происходит?       Какой-то дурной сон. Отвратительная иллюзия.       Гермиона опёрлась ладонью о стену, согнувшись пополам. Желудок скрутило в узел, воздуха не хватало, сколько не дыши. На лбу проступала испарина, и ноги немели, становясь ватными.       Гермиона дотянулась до палочки, припав плечом к стене.       Каменный пол уходил из-под ног. Она осознала, что не знает, куда ведёт этот коридор.       Зашла слишком далеко, чтобы вернуться назад. Точка невозврата наступила, когда шляпа опустилась на её голову — до этого Гермиона ещё могла сбежать.       Палочка в руках раскалилась, энергия доходила до точки кипения, уничтожая самоконтроль. Сердце билось в грудной клетке, грозясь сломать рёбра и выпорхнуть наружу, а утонувший во мраке коридор плыл желтушными пятнами.       Вдох. Выдох.       Вдох… ещё вдох.       Не хватало, чтобы выдохнуть.       Не хватало, хоть на стенку ползи. Суставы выкручивало, и только боль тянула её сознание на себе, туда, где мир иллюзий сменялся холодной трезвостью.       Но до неё было далеко.       Тишина сгущалась. Никого, рядом никого — повторяла про себя Гермиона как мантру.       За гулом крови в ушах она не расслышала шагов. Гермиона едва-ли слышала что-то, кроме грохота собственного сердца.       — Ты меня помнишь?       Непозволительно близко. Слишком.       Гермиона отпрянула от стены. Сердце пропустило удар.       Голова не работала, она не отдавала отчёта своим действиям, в который раз вскидывая палочку, и в первый — выпуская из неё заклятие.       Отдача прострелила плечо, грохот вернул ей рассудок.       Сгусток синего пламени словно фейерверк осветил стены, и следом за ним вылетели стёкла из высоких окон. Всё это произошло в считанные секунды.       Пол действительно ушёл из-под ног. Наверняка, этот грохот было слышно во всём замке, но она об этом не думала.       Заклятие врезалось в стену, опалив кирпичи до черноты.       Согнувшись в три погибели и прикрыв голову руками, в футах пяти от Гермионы сидела ученица. Куртка чёрная и копна красных волос над ней — Гермионе стало плохо от мысли, что то могла быть та девочка-первогодка.       Едва успела…       Но человек этот был выше ростом. Ученица, её ровесница, отняла руки от головы, медленно встала и на мгновение потеряла равновесие. Ноги её стали ватными, но она устояла.       Гермиона отшатнулась и опустила палочку. В разбитые окна задувал сильный ветер, принося с собой дождливую морось. Она неприятно холодила кожу и оставалась в волосах росой.       Ученица, девчонка с красными волосами сделала глубокий вдох, смяв зелёный галстук на груди.       Лицо было незнакомое. Прямой нос, низко посаженные глаза и выражение такого искреннего удивления — даже не испуга, — тому, что осталась жива. Она вскинула ладони, показывая, что не держит палочку, и наконец выпрямилась.       Прошло немало времени, прежде чем Гермиона пришла в себя и наконец смогла спросить, что она здесь делает.       — Это я должна спрашивать…фу, подожди. Если бы я не… — она махнула рукой по направлению улетевшего в стену заклятия, — не пригнулась, ты бы меня убила. Ты…ты почти меня убила.       Странно это. Говорила очень странно, и будто Гермиона уже слышала где-то её голос. Картавила. Вот что.       — Ты кто? — Гермиона проглотила ком в горле, — И чего от меня хочешь?       Девчонка пропустила смешок. Гермиона вытаращила на неё глаза.       — Я ждала от тебя «спасибо», а не… — она оглянулась на разбитые стёкла, — Вот этого.       Ветер из разбитых окон трепал её красные волосы до плеч, она ладонями убрала их с лица и сощурились:       — Даже по голосу меня не узнаёшь?       Узнавала. Но не могла никак вспомнить, где его слышала. Звонкий, но тем не менее не слишком, с какой-то вечной иронией в интонации.       — Это я тебя спасла, — криво улыбнулась она, — От чего или от кого, не знаю, но к Страуду привезла тебя именно я… Эй, алё! Я тебе жизнь спасла, а ты меня почти убила!       Гермиона отступила на два шага, когда девчонка попыталась к ней приблизится.       — Вот как, — только и смогла сказать она, — Спасибо.       — Пожалуйста, — с немалым сарказмом, — Чего ты не позвонила?       Гермиона вспомнила, как выкинула обёртку от жвачки с номером телефона.       — Ай, не отвечай! — махнула девчонка рукой, — Маргарита Деркли, будем знакомы.       Гермиона с большой неохотой пожала протянутую руку. Маргарита резко потянула её на себя и прошептала прямо в её лицо, глядя глаза в глаза:       — Я видела твою метку, — Гермиона ткнула палочкой ей в горло, — Никому я не скажу, не бойся.       Маргарита отпустила её руку, и Гермиона отошла на добрые три шага, не опуская палочки.       — Не скажу, если поможешь кое с чем.       — С чем?       Маргарита посуровела, опустила глаза в пол, а когда заговорила, голос её стал тише:       — Мой брат такой же, — она указала на своё предплечье, — как ты. Служит ему, в плане…я спасла тебе жизнь, если бы я не отвезла тебя к Страуду, ты была бы мертва от потери крови, — Маргарита покачала головой, — Нравится тебе это или нет…но ты поможешь. Мой брат пропал бесследно. Он словно…испарился.