Blood like lemonade

август, 1977 год.

      — Запиши…позвонки С5 и С3 — ушибы, четыре ребра справа, два слева, потеря крови, истощение…странное истощение, возьми кровь, сделай биохимию. Очень странно… зашивать придётся.       — А синяки, порезы?       — Не в счёт…или как?       — У меня есть зелёнка, Страуд.       Чужие голоса. Один мужской, грубый. Пахнет табаком. Нет, воняет. Воняет табаком и спиртом. Второй помоложе, повыше и такой торопливый, словно он опаздывает на лекцию в медицинском. Третий женский, невысокий и усталый. Женщина…нет, девушка, заговорила снова:              — Не нужно биохимию, я разберусь.       Её голос казался расплывчатым, девушка картавила и часто зевала в воротник или рукав. Приглушённо.        Мужчина с прокуренным голосом, судя по тому, как он заминал буквы, держал сигарету в зубах.       Бок пронизывала боль.       Мелко, отчётливо и с периодической точностью — Гермиона чувствовала, как леска скользила внутри кожи. Совсем слабо. Как будто этого и не было, что-то просто не позволяло боли ударить в голову.       Такое пушистое, большое и горячее, отвратительное. Оно наполняло грудь синтетической радостью, что дурманила голову подобно запаху горящих покрышек. Обезболивающее. В какой-то бешеной дозе. Что произошло?       — Мы ничего не добились, он…он не поддаётся даже легиллименции, мой Лорд.
       Боль от Сектумсемпры, полоснувшей по рёбрам, с каждым вздохом становилась всё ярче, острее. Такая тёплая, она оттягивала кожу, оседая в глазницах белым пеплом, отчего взгляд затуманивался, разъезжался, а очертания странно сияли красно-синими бликами, как в 3-D очках, когда только выходишь из кинотеатра, забыв их снять.       Из высоких, заострённых окон мягко лил лунный свет, обволакивая серебряной сединой и бросая мягкие, чёрные тени на опущенные вниз лица. В бальном зале огромных размеров затянулось молчание.       Во мгле расписанных фресками сводов потонула огромная люстра, похожая на паникадило, и делающая этот зал подобным до храма, разве что икон не было. А Бог был. У всех один.       Она не могла найти ответ на этот вопрос. Кажется, даже сам вопрос был всё дальше и дальше, затихали мысли, и чувства, и колющая боль.       Всё тише и тише.       И мужчина, и молодой парень, и девушка больше не разговаривали. Осталась тишина и слабое покалывание, когда доктор стал зашивать ещё что-то, ещё где-то… Гермиона просто не знала, где, она терялась в догадках.       Знал ли Снейп, что его гениальным изобретением нельзя разрезать лодыжку? Правую. Вот вам и сюрприз, такой вот смешной. Гермиона заулыбалась. Роули тогда долго размахивал палочкой. Тупая свинья.       Одна мысль всплыла вязким нефтяным пятном и плавно покачивалась на волнах океана забвения. Драко… Драко Малфой, Хорёк…нет, не так. Он хороший. Мёртвый, правда.       — И это всё? — сощурился Волан-де-Морт.
Страшное зрелище.       Шевелиться не хотелось, но ещё один вздох и бинт развяжется. Она попыталась не дышать.       Бесчувственное тело оборванца рухнуло на глянцевый пол, сквозь прорези маски его лицо, вспухшее, посиневшее и залитое кровью неразборчиво, но она и не смотрела. Ноги откровенно подкашивались, не дышать не получалось.       Роули, что докладывал Лорду, ломало, крючило и елозило обнажёнными мыслями по убористому паркету сознания Волан-де-Морта. Он походил на птичку из сказки, которая всё пыталась запеть, в страхе, что после её грудь пронзит игла терновника.
       — Мне кажется, он ничего не знает, мой Лорд, — выпалил Роули на одном дыхании.
       Волан-де-Морт молчал.       Тяжёлый дурман горелого мяса и крови давил на плечи, стискивал рёбра, оседал в лёгких подобно никотину.       А у кого-то от него и вправду сносило крышу.
       — Круцио! — завопила Беллатрисса, и скрюченная тень задрожала, забила ногами, в конвульсиях царапая ногтями пол и неспособная дышать, — Кого ты видел на башне, отвечай! Круцио!
       Она расхохоталась. Звонко, переливчато, как маленькая девчонка, когда волшебник рухнул на пол, продолжая трястись.       Расхохоталась снова и заехала каблуком, наверняка переняв эту привычку у Нотта, куда-то ему в лицо. Хоть бы не в глаз.       Волан-де-Морт вскинул ладонь. Беллатрисса послушно опустила голову и попятилась назад, подобострастно смотря на него исподлобья. Остальные не двигались, походя на статуи из чёрного мрамора. Роули справа от неё не дышал, уж это у него получалось лучше, и когда жёлтые глаза Лорда остановились на его лице, грубо толкнул Гермиону в спину.       
— Эта…знает его, я уверен.
       Гермиона вскочила, дурман растаял, вернулись голоса и сигаретный дым, острые швы на рёбрах, бёдрах и руках, такие колючие.       Поверх рёбер было крепко обмотано что-то целлофановое, следом — явно бинты, и пахло ментоловой мазью. Не успела она понять, что происходит, как с двух сторон её потянули за плечи обратно на кушетку.       Затылок прошиб электрический импульс, она попыталась вздохнуть, но повязка сильно стягивала грудную клетку. Гермиона вцепилась ногтями в края кушетки, операционный светильник был выключен и отвёрнут в сторону.       Дышать не получалось. Совсем. Кажется, воздух сжимался и превращался в колючие спицы каждый раз, когда она его вдыхала. Они впивались в лёгкие, голова кружилась от агонии, к горлу подступала тошнота.       Легиллименция ощущалась как скрежет острия ножа по металлу, до дрожи и противного кома в горле.       Затылок прошибло холодом, перед глазами всплыли далёкие образы, похожие на сон.       Сон, который невозможно вспомнить по пробуждению.       Газета, там была газета и чёрный кофе в синей кружке. Нет, красной. Красной кружке с надписью «любимому папе».       Сон оборвался падением в никуда. На дне глубокой пропасти медленно растекалось машинное масло. Ничего. Усталый взгляд, золотые запонки, стрелка часов у пометки «апасма…смаре…». Никак не вспомнить, буквы плыли. Стрелка часов не у цифры, почему?       Воспоминания стали чётче, весомее, сделались мягкими и тяжёлыми как перьевая подушка. «Смертельная опасность» — да, вот так.       Тёмная, грузная тень подскочила, нависла над ней и ткнула чем-то в нос. Вместо колючего воздуха она вдохнула что-то мокрое, ядрёное, и сердце замедлилось.       Гермиона расслабилась и уставилась в потолок, поплывший ярким калейдоскопом. Синтетический дурман вернулся. О, чёрт, это не обезболивающее — подумала она, сглатывая сладковатую слюну.       Сознание вытесняло из опьянённой памяти воспоминания, обволакивая их в психоделический сон и услужливо застилая ими глаза:       Роули толкнул её ещё раз.
              — Говори, — прошипел он.       Голова отказывала работать. Думать, кто лежит бесчувственным куском мяса, совершенно не хотелось. Каждая часть того, что некогда было целым, повернуло к ней своё серое лицо и смотрело, пялилось.       Вон, допустим, то отвечало за совесть.       Наверное, не так — за колющий спазм в желудке. Совесть забилась в угол и испуганно косилась на обмякшее тело.
       Гермиона сглотнула вязкую слюну и сказала:       
— Он — член Ордена Феникса.
       Совесть заскулила раненным зверем. Что она творит?!       Страх вынуждал говорить дальше. Все слушали, никто не перебивал, и даже Беллатрисса вперила в неё бездонные глаза.       Спустя некоторое время реальность стала чётче, в комнате никого не было. Теперь это было похоже на полный паралич, на грань между сном и реальностью, такую ясную, как если бы на лбу открылся третий глаз.       Гермиона снова заулыбалась.       Смутная тревога утихла, нефтяное пятно по имени воспоминания булькнуло и ушло на дно, куда-нибудь глубоко. Конечно, оно всплывёт, но нескоро…нескоро.       Гермиона стала шевелиться, слабо, больше похоже на предсмертные судороги рыбы, выкинутой на берег. Она повернула голову к чёрному прямоугольнику в предрассветных сумерках. Дверь.        Из-за неё доносился неясный шум, похожий на треск старого телевизора, и более громкие голоса.       Она аккуратно провела рукой по грудной клетке, морщась. Вдоль рёбер, по зашитой ране, по бёдрам и животу к ключице, сквозь тугие бинты ощущая запах спирта.        Гермиона хорошо помнила рассечённый бок и спину, сломанные рёбра и то, как не хватило у Снейпа зелий на заживление обугленной голени — эксперимента Беллы. Но это пустяки. Она ведь жива, да?       — Артур Уизли, у него…было семеро детей и жена, я…
       Белла подскочила и, резво обойдя лежащего на полу, пролепетала:       
— Мой Лорд, они могут быть причастны…поручите это дело мне!       
Кажется, руки Гермионы дрожали.       
— Я знаю, где они могли…остановиться. Думаю, они действительно причастны к воровству, — Гермиона сглотнула и добавила, — Мой Лорд.       
— Ты, значит, так думаешь? — переспросил Волдеморт, и она сцепила зубы.
       — Да…они из последних членов Ордена, оставшихся в живых, мой Лорд. Только они могли бы…пойти на это.       Гермиона слезла с кушетки, зацепив лампу — пол всё ещё качался под ногами — оделась, обулась, чуть-ли не завалившись в стеллаж с ампулами, и оглянулась в поисках палочки.       Скинутые на стул мантия, с ней — маска из слоновой кости, треснутая поперёк, но всё ещё крепкая. Палочка — в кармане. Гермиона взяла только её, сунув за пояс джинс.       За дверью оказалась гостиная, такая же тёмная, в пыльном беспорядке. Деревянные окна распахнуты, старые занавески раздувало сквозняком. У окна сидела тёмная тень в облаке сигаретного дыма. Тень вздрогнула, и огонёк сигареты улетел в окно.       — Вы наверняка ищете мистера Страуда, — воскликнул тот самый торопливый голос. Долговязый парень соскочил с подоконника, включил свет и вперил в неё круглые, голубые глаза, — Ох, точно, мистер Страуд — это доктор, который вылечил вас.       Гермиона вскинула брови. Она открыла рот, но ничего не сказала.       В гостиную ввалился немолодой мужчина с серьёзными глазами и квадратным лицом. Он оглядел их исподло́бья, его взгляд излучал подлинную ярость, короткие волосы ёжиком встали дыбом.              — Ты бы заткнулся, Дори! — он в два коротких шага достиг парня, который отскочил обратно к подоконнику, — Ты что ей сказал? Что ты сказал этой старой карге, маленький ублюдок? Она звонила, что ты ей сказал?!       Страуд схватил своего помощника за воротник рубашки. Парень вжал голову в плечи, тупо хлопая глазами. Вместо ответа он слабо кивнул в сторону Гермионы.       Она, до этого стоявшая немым зрителем в дверном проёме, невольно отступила в тень.       — Эй, стоять! — гаркнул Страуд, — Ты…       Страуд пошарил в карманах брюк и вытащил оттуда обёртку от жвачки. Он неохотно подошёл и сунул это подобие записки в её ладонь. Парень за его спиной грациозно увильнул в кухню.       — Дверь там, — Страуд кивнул Гермионе за спину.       Она смяла записку в кулаке и безмолвно пересекла коридор, выйдя в подъезд.       Она не помнила ничего, что могло привести её сюда, но смутная мысль «получилось» не отпускала и на улице. Получилось.       Да неужто?       Стоило дымолётному порошку выбросить её на Косой переулок, Гермиона упёрлась в кирпичную стену рукой, пытаясь отдышаться, и сорвала маску. Ей казалось, что воздух сжимался, заканчивался, становился каким-то горячим.
       Из зелёного пламени показалась Беллатрисса, и отвратительный цокот каблуков её черных туфель прозвучал в гробовой тишине Косого переулка как стрелка часов — отсчитывая время до чьей-то смерти.       — Разъясни мне поподробнее, дорогуша.       — Год назад, когда проводилась миссия по поимке Поттера, у… Ордена Феникса было семь известных мне защищённых мест, куда он и его копии смогли бы отправится, — Гермиона плелась сзади, не сводя глаз с её затылка, — И ещё семь на случай, если что-то пойдёт не так. Здесь находится защищённое убежище, откуда во время войны велась трансляции по радио…ну, Поттеровский дозор.
       Беллатриса резко остановилась. Гермиона вежливо замолчала.
       — О… — протянула она, — Джуди, ты слышишь это?
       Она ничего не слышала. Брошенные магазины смотрели на неё пустыми, серыми окнами, где-то скрипела дверь на ветру и шелестели жухлые листья. Уличные фонари не работали, полная луна мигала одиноким глазом, распадаясь на ореол призрачного света в серебре облаков высокого неба.
       — Пойдёмте, — тихо сказала Гермиона, вслушиваясь в тишину. Кажется, у мадам Лестрейндж сносило крышу.
       — Я надеюсь, ты мне не лжёшь, — смысл этих слов совсем не вязался с её беззаботным, звонким голосом, — А то будет, как с тем мальчишкой, Джуди. И так просто ты не отделаешься.
       Она посмотрела ей прямо в глаза как напоминание того, что значит это «просто не отделаешься». Последняя попытка отозваться на зов совести сделала всё только хуже, и Гермиона на секунду отступила, ноги стали ватными, страх вцепился в её горло и стал душить.       Хоть бы не поняла, хоть бы…       Беллатриса стояла слишком близко и ждала от неё честной преданности, какой-то готовности в глазах, а получила лишь слабый кивок со смесью животного ужаса и покорности.
       — Вот и отлично, — её это устроило.       Гермиона едва слышно выдохнула и ошалело выпучила глаза, когда ведьма потрепала её по щеке.       — Тёмный Лорд будет доволен, если предатели крови сознаются в воровстве.
       И она, встряхнув копной чёрных волос, пошла вперёд бодрой походкой.       Нужно просто делать, думала Гермиона. Привести её в подвал лавки Олливандера, ничего трудного. Ничего…       Гермиона спрятала холодные руки в карманы мантии, успокоиться не получалось. Это было похоже на взрывы фейерверков в груди, в ушах стоял громоподобный звон, голова кружилась, а перед глазами вспыхивали разноцветные искры.       Если ошибётся, если не получится, если Малфой, или Малфой-старшая, или Снейп решили пошутить, в этот раз Лестрейндж не скупится на изобретательность.       К чёрту Лестрейндж. Если ошибётся, мистеру Уизли придёт конец, ведь когда папуля злится, одной Гермионы ему мало.       Как всегда оживлённая Флит-стрит пахла кофе и бензином, и уже в ближе к полудню была полна людей, спешащих на работу. На улице было по-августовски прохладно, Гермиона мялась с одной ноги на другую, пытаясь отыскать хоть одно свидетельство того, что она вернулась в прошлое.       Рекламные баннеры всё также пестрели красками, женщины ходили в джинсах трубами, но пушистых начёсов и синих теней на их лицах было недостаточно. Гермиона всегда искала подвохи. Машины…она провела Форд Англию долгим, вдумчивым взглядом и развернула записку, что дал ей врач.       «Позвони, если тебе нетрудно (снизу был предоставлен номер)»       Гермиона нахмурилась. Лелея этот план, долгий и трудный, тяжёлый в исполнении, она никогда не думала, что сможет его осуществить. Никогда даже не загадывала, что окажется на Флит-стрит в каком-нибудь восьмидесятом или ещё каком-то.       Откуда она знала, какой сейчас год? День — двадцать девятое августа, должно быть так. А, может, и позже, раньше, какая к чёрту разница? Дамблдор. В этом времени стразов и голубых теней должен быть Дамблдор.       А мистер Уизли ничего не знал. Не знал, кто украл крестраж также, как не знала Гермиона.
       Отыскать в темноте лавку Олливандера было также трудно, как отличить её от других разграбленных лавок при свете солнца.       Переулок был безлюдным, вывески, ржавые и размытые дождём, визгливо покачивались в такт ветру, звонко стучали каблуки Беллатрисы по заросшей бурьяном брусчатке.       Сердце заливалось кровью, то цепенея, когда она бросала зелёные лучи в крыс, то останавливаясь, когда сознание, настойчиво и упорно, загоняло всякую надежду в угол и топтало ногами.       Было страшно не то, что подумать, а даже вскользь, ненароком, допустить то, что она собиралась сделать. Гермиона думала, что обрадуется, что её охватит решительность или щекотливая уверенность, но ничего, кроме страха, она не чувствовала.       Её не хватало на что-то, кроме него.       Этот план был обглоданной костью, на которой всё ещё остались ошмётки надежды. Скроенный по частям, слепленный из расплавленных кусков воска таивших в ночи свечей…       Никто точно не знал, что делает.       Гермиона согласилась попробовать первая, Малфой-старшая слабо возразила, когда Драко, сам не веря в свои слова, сказал, что у неё получится.       Плохой из него обманщик.       Обмякшие от сырости куски пергамента вперемешку с футлярами для волшебных палочек бесформенными кучами лежали на полу.
       — Я пойду первая, — сказала Гермиона, представляя себе падение. Падение в яму, в машинное масло, в ручей — куда угодно. Падение, в коем-то роде, всегда обрывало сон и мешало залезть в её голову        Но мадам Лестрейндж не пыталась.       Она лишь сощурилась, обошла её и провела палочкой по горлу Гермионы в напоминание — Белла не уставала напоминать — о последствиях её ошибок.       Гермиону посетила глупая, отвратительная мысль, что она перепутала дату. Но нет, не должна. Двадцать восьмое августа, когда луна будет в зените, она не ошиблась.       Не ошиблась.       Гермиона смяла записку и выкинула в урну.       Она чувствовала, как сгущается воздух вокруг, словно она попала в болото или увязла в сладкой карамели.       Чувствовала, как останавливается пульс, как слезятся глаза, как опасно накренились крыши домов и покатилось небо, унося к земле свет свинцовых облаков. Желудок скрутило от голода, болели даже зубы. Магическое истощение наслоилось на потерю крови и ту гадость, которой её пичкали.       Гермиона прикрыла глаза и ступила к маленькой дверце за прилавком, ведущей в подвал. Дверца была приоткрыта, ничто не выдавало стороннего присутствия за ней.       В подвал вели высокие ступени, уходящие во тьму. Наложив на вход в лавку заклинание, пахнущее железом, Белла не горела желанием идти вслед за Гермионой.       Это плохо.
Гермиона достала палочку, на конце которой вспыхнуло сияние Люмоса, и обернулась к ней:       — Верхние этажи обвалились, они могут быть только в подвале.
       Беллатриса щурилась и фыркала, но желание отыскать вора, в чьих руках была крупица жизни её Лорда, всё же повело её вслед за Гермионой вниз по тёмному туннелю.       Лестница резко сворачивала на узком пролёте и зигзагом уходила ещё ниже.
       Вот он, нужный момент.       Другого не представится.       Гермиона сорвалась с места и бесшумно проскочила этот пролёт. Её плечи била крупная дрожь, когда она нашёптывала заклинание и сбегала по ступеням, ведя палочкой по стене. От её кончика расходились золотые письмена, словно круги по глади озера, заклятия.       Они растворились, когда Гермиона добежала до тяжёлой, заколдованной двери и без лишней заминки отворила её, вбегая внутрь.       Дрожали даже зубы. Будто наложенного ранее Фиделиуса недостаточно, Гермиона ткнула в дверную ручку палочкой и та раскалилась до бела.
       Она отшатнулась от двери и оглядела подвал Олливандера. Здесь Гермиона впервые.       Под глиняным потолком подвала зависли десятки свечей, что освещали сваленные в груду обломки шкафов и стеллажей, некогда стоявших у стены. На стопке деревянных полок сидел, согнувшись в три погибели, Малфой, поджав под себя ноги и сжимая в руках палочку.       Драко мёртв. Из-за неё. Нет, не так, не из-за неё, они оба виноваты. Лестница Пенроуза не удержала Лестрейндж надолго, время было подобрано неправильно…       Гермиона плохо понимала, где она, в какой период времени её унесло, да и сильно не пыталась.       Но…       Они оба виноваты. Винить только себя Гермиона разучилась ещё давно, теперь собственные и чужие ошибки делились в строгой пропорции или процентном соотношении, и каждый из них получил так, как должен был. Её жизнь спасли, жизнь Драко угроблена. Наверное, это неправильно.              А не к чёрту ли Дамблдора? Гарри был его пушечным мясом. Гарри…хороший, отважный, смелый Гарри. Красивый с красивыми зелёными глазами, с красивой улыбкой, весь красивый. И она считала себя красивой. Красивой Гермионой высоких, мать его, моралей.       Его лицо казалось восковым, неживым. Оно осунулось, глаза запали, тёмные синяки, которые были всегда, стали больше, делая Драко похожим на зомби.       Гермиона, не ожидая его увидеть, вскинула палочку. И тут же её опустила.       
Спрашивать, что он здесь делает, не хотелось и не пришлось. Драко сам ответил:
       — Снейп просил передать, — он встал и достал два флакона с идентичной, мутно-жёлтой жидкостью, — Используются при магических истощениях и в качестве усилителя…заклинаний.
       Гермиона смежила веки.       — Ладно, одно сейчас, а второе…
       — Если получится и ты окажешься в прошлом, то пей сразу, иначе не встанешь.       Драко потёр переносицу.       Разговор не клеился. Но и не должен был, подумала Гермиона, залпом осушив первый флакон, а второй пряча под мантию, в карман кофты.
       Вопрос слетел с языка прежде, чем она успела подумать:       
— Ты веришь Снейпу?
       Лицо Малфоя не изображало издевательство или презрение, каким она его помнила, а лишь тяжёлую усталость выкинутого в море, которому всё приходится плыть и плыть, грести руками без устали, не видя берега.       И расплачиваться за чужие ошибки.
       — Моя мама ему верит, — коротко ответил он и стащил с обломков книгу, — Значит, верю я. Ты знаешь, что делать?
       Гермиона рассеянно кивнула, проведя по боку палочкой. Бинты затянулись, болезненно сжимая рёбра.       Она же сама расплачивается за свои ошибки, почти всегда и сейчас, если ошибётся, расплата будет самой лучшей. Она не переставала так думать.
        Только Дамблдор умел верить людям. Доверять. Он видел в Снейпе того, кому можно доверить даже свою смерть, и в ней увидит. Если нет, она подарит ему новые глаза.       Мысль «получилось» нашла себе оправдание в стенде с газетами. Сегодня было двадцать девятое августа 1977-го года.       Мысль «получилось» свернулась комом поперёк горла.       Можно ли это назвать победой?       Нет, определённо нет.       Холодный пол рассекали белые полосы магических рун, выстроенных по кругу в обрамлении колец. Десятки колец сужались к центру круга и складывались в нечто, похожее на солнце с человеческим лицом.       Что-то в этом лице было.       
— Сколько тебе осталось?
       Гермиона подняла на Драко глаза.
       — Четыре месяца.       Она встала в центр, забрав у него книгу, и снова опустила голову.       Глаза солнца смотрели на её из-под носков мартинсов, лучами расходились еле заметные, выжженные на цементе, формулы, уходя далеко под груды шкафов.       Гермиона опустила кончик палочки вниз, прошлась глазами по рунам ритуала, расписанным на пол страницы, и отдала книгу Драко.       Он отступил, перепрыгивая нарисованные кольца. Всё происходило слишком быстро и казалось чем-то нереальным.
       Внезапно, за дверью послышался грохот. Гермиона испуганно подскочила, Драко вскинул палочку, став между ней и выходом, и тихо сказал:
       — Начинай.
       И Гермиона начала, как могла быстро, читать по памяти коверканные руны, отчего круги медленно вспыхивали ярким, золотым сиянием по очереди, от самого большого, что еле поместился на полу, и двигаясь к центру.       Гермиона медленно обернулась, плавно проведя палочкой вокруг себя. Ещё одно кольцо загорелось. Но как-то медленно, нехотя…        Это было странное ощущение.       Такое, словно она сунула руки по локоть в тёплую воду, стоя на морозе. Кончик палочки искрился, пальцы покалывало, грудь наполняло что-то тяжёлое, несравненно большое и сильное.       Следующий круг, пятнадцатый от центра, стал слабо мерцать, и вскоре потух.       Вряд-ли она, Гермиона, могла победить.       Даже в одиночку. Ведь, хотя теперь она осталась один на один со своей свободой, ответственность за чужие жизни легла на её плечи непосильная.       Проще было, когда знаешь, что ничего не знаешь. Когда платишь за всё сам, когда уверен, что каждый удар — пускай не заслужен, но твой. Или заслужен?       Смысла в этих глубоких вопросах не было никакого. Всё, чего она хотела, когда становилась в ритуальный круг и глядела в глаза солнечного лика, так это сбежать.       Сбежать если не в прошлое, то на тот свет. Сбежать от пыток и дрянной совести, что мелькала в лицах её бывших соратников.       Даже если от себя не сбежишь, она провалилась в бездну времени и теперь стала никем.       Она напряглась, продолжая с новой силой лепетать длинное заклинание, не обращая внимания на грохот за дверью, на попытки Беллатрисы разрушить её лестницу Пенроуза, а заодно и всё вокруг. С потолка стали срываться мелкие камешки.
       — Не получается? — спросил Драко.
       Она покачала головой, скрипя зубами. Остальные круги стали гаснуть, и Драко, как только мог быстро, стал стирать пяткой их очертания. Первые три круга погасли.
       Гермиона, закончив читать, спросила:
       — Ты что делаешь?
       — Это годы, — он кивнул на кольца, — Всего тридцать три, я сотру пять. Попробуй теперь.       Стёртые круги не загорелись, когда она возобновила чтение. На этот раз осталось девять незажённых колец до центра и вся конструкция погасла, а Гермиона почувствовала тёплую кровь из открывшихся ран.
       — Оставь пять, — попросила она, глядя глаза в глаза солнцу под её ногами.
       — Нет. Чем их больше, тем больше шансов, что всё получится, — он нарушил ещё три круга.
       В дверь со звуком, подобным взрыву пороховой почки, влетело заклятие такой силы, что груду полок и стеллажей отбросило в стену и они разлетелись щепками по полу.       Гермиона, чудом устояв на ногах, стала судорожно произносить заклинание, размахивая палочкой.       Драко успел убрать ещё одно кольцо прежде, чем последний, самый ужасный грохот разлетелся по подвалу, и следом по стенам поползли трещины.
       Как упала дверь и обрушился потолок, Гермиона не услышала и не заметила. В ушах стоял лишь невозможно громкий визг.       Яркая вспышка озарила подвал, когда последнее, двадцать первое кольцо вокруг неё засияло и солнце ожило, разрастаясь где-то внутри, снаружи — везде! — горячим потоком огромной силы. Земля ушла из-под ног.       Это действительно было падением в никуда из её снов, её единственной защитой против легиллименции, смертью в холодном «ничего» без возврата. Тягучая магма заполняла лёгкие, сердце, горло, и разрывала на части кости, но она знала, что должна закончить. Осталось чуть-чуть. Глупо останавливаться.
       — Элларцио Сфорцо! — закричала Гермиона, захлёбываясь огнём, и перестала что-либо чувствовать.
На краю сознания мелькнуло лицо Беллатрисы, довольное, счастливое в темноте огромного подвала Малфой-мэнора, где Гермиона чётко понимала, когда начинаются её ошибки и заканчивается болевой порог.       

***

      — Допустим, я вам верю…       Дамблдор, в белой мантии, в золотом сиянии лучей закатного солнца, облачённый в пелену молчаливой доброты, указал на кресло с высокой спинкой.       — Присаживайтесь.       Словно сошедший со страниц детской сказки, мёртвый волшебник оживлял, обволакивал в голубизну своих глаз призрачный мир вредноскопов, солнечных часов, жемчужных зелий и высокого неба цвета клубники. Он был совсем рядом, руку протяни, а всё равно не достанешь…       — Я постою.       В мгновение этот мир затрещал диссонансом, словно кто-то по ошибке вычеркнул бемоль или уронил кружку на малую октаву. Покатился и накренился, золотая клетка с фениксом закачалась, птица пробудилась и захлопала крыльями, желая взлететь в кровавое небо и запеть прощальный реквием.       Замерло солнце, прислушался вредноскоп.       Он загудел протяжнее, громче, настойчивей… Голубизна глаз задохнулась, вспыхнула словно молния и погасла, остановившись на ней. Этот мир раскалывался, разбивался волнами о коралловый риф и тихо тлел в её чёрных, лишённых блеска глазах, статичных и молчаливо глядящих на директора.       Вредноскоп затрещал пуще прежнего. Дамблдор скосил на него глаза: хрустальная сфера потемнела, заволокло дымом смутные тени, и устройство умолкло, так и оставшись почерневшим и растерянным.       — Это…интересно, — снова сказал Директор, борясь с повисшей тишиной.       Он вынул из неровной стопки бумаг чистый пергамент и сел за стол, взяв перо. Стал писать. Медленно, аккуратно, изредка поглядывая на девчонку перед ним из-под седых бровей. Она стояла неподвижно, с пустой безмятежностью на лице.       Ненастоящая.       Портреты в тяжёлых рамах, что спиралью смещались вверх до потолка, поворачивали свои нарисованные головы, перешёптывались, то и дело оставляя холсты пустыми, отбросив чопорные изъяснения и заглядывая друг другу через плечо.       — Вечно приводит сюда каких-то оборванцев! — кряхтела старуха в остроконечной шляпке, спавшей набок поверх её седых волос, — Чего уставилась?       Девчонка и бровью не повела.       Тишина впервые для Дамблдора была настолько гнетущей.       Он растерянно посмотрел на вредноскоп, стеклянная сфера оставалась замутнённой чёрным дымом, и перевёл внимание на неожиданную гостью.       Первым, что бросалось в глаза, было её лицо. Похожа на эльфа, воспеваемого кельтами в легендах — красивого, бледнолицого, с острыми ушами и чёрными глазами. Медленно растекалось по этому лицу розовое небо, тяжёлые тени залегали в провалах глазниц и щёк.       Она склонила голову, отвечая на пристальный взгляд Директора, и вторая половина её лица, спрятанная в тени косых лучей, осветилась солнцем…девочку-эльфа держали в подвале, точили о её рёбра ножи и царапали об острые скулы кулаки.       С синяка под её левым глазом, скользнув по счёсаной щеке и сломанному носу, он оценивающе оглядел её одежду, не сомневаясь — чёрная, чтобы скрывать пятна крови на ней. Но несоразмерно большая, поношенная и грязная; широкие джинсы порваны на коленях, подолы их срезаны — наверняка, этими лоскутами перевязывали открытые раны.       Много ли нужно доверия этому человеку?       Дамблдор вспомнил только одну фразу, что она произнесла, войдя — удивительно, каким способом? — в его кабинет.

Я знаю, как убить Тома Реддла.

      Такими были её слова. И твёрдая уверенность в них заставила Дамблдора невольно встать с кресла, оторваться от дел насущных, связанных с началом учебного года, и вглядеться в неожиданного посетителя.        Убить Тома Реддла. Горько на вкус.       И метко, в самое сердце, дальше и острее, пробирая импульсом чего-то неясного…чего-то, похожего на заветную цель. Избавиться от назойливой, противной, свербящей в мозгу мысли, даже вопроса: а есть ли иной способ уничтожить Волан-де-Морта, как если не убить?       Его, Дамблдора, доверия девчонке было не нужно. Он понял это сразу. Стояла она перед ним, терпеливо ожидая, и только, когда он всмотрится в саму суть её слов, а не в её лицо, и разглядит в этой сути предложение. Но всмотрится и прогонит взашей — она предпримет попытку добиться своей невиданной цели другим путём.       А было ли ему дело до её цели?       Конечно, да. Раз он был частью уравнения, что сидело, затаившись, в этой голове, значит и цель была…убить Тома Реддла. Что, если девчонка говорила правду?       По крайней мере, в словах этих он не увидел двойного дна. Затаённой подлости.       — Объяснитесь, — Дамблдор принял её негласное предложение, — Кто вы, откуда, и зачем пришли именно ко мне?       Она сделала шаг к нему, лицо оставалось таким же безмятежным, делая девчонку словно фантасмагорией из сна, чем-то необыкновенным — всё в ней противоречило и одновременно перекликалось со смыслом её слов, что Дамблдор вслушивался в каждое, подгоняемый этим странным ощущением всё ближе и ближе к самой сути.       — Не вижу надобности отвечать на первые два вопроса, пока вы не услышите ответ на третий. Я пришла к вам, потому что вы единственный, кого Том Реддл боится. Вы — хорошее преимущество над ним и, насколько мне известно, тот, кто сильнее всего хочет от него избавиться.       Дамблдор сощурился:       — Боюсь, избавиться — не то слово.       — Вы всё правильно услышали, — голос её не поменялся, а вот в глазах появился странный блеск, — Буду откровенна: я не скажу вам, кто я, пока вы не скажете, что согласны мне помочь. Помочь избавиться от него.       Напротив, утро Дамблдора выдалось поистине хорошим. Всё же, он уже не был молод, чтобы этого не замечать.       Начиная от чашки чая и заканчивая письмами от родителей, что к началу учебного года всегда в красках описывали то, чего не хватает Хогвартсу и ему, Дамблдору, в частности — всё в этом дне обещало быть таким, как надо. Как обычно.       На обеде он всерьёз озаботился прочностью столов в кабинете Зельеварения, следуя рассказу матери одного пятикурсника — якобы в прошлом году из-за шаткой ножки зелье вылилось из котла и испортило его мантию. Профессор Слизнорт, однако, не подтвердил и не опроверг этого замечания. Дамблдор заручился его обещанием проверить каждый стол до единого.       Следом, после обеда, вернулся в кабинет. Дамблдор, не сказать, чтобы сохранил утреннее воодушевление. Писем от родителей осталась тугая стопка и его обрадовала одна циничная мысль — родители-маглы в большинстве своём не пользуются совиной почтой.       Он снова вернулся в кресло, поставил на стол кружку с чаем из можжевельника, и взялся за перо. Казалось, фантазия и вдохновение, с каким от отвечал родителям каждый год, в Дамблдоре неиссякаемы.       Но это было далеко не так.       Кончик пера завис над пергаментом. Директор смежил веки.       Но как раз в тот момент, когда солнце уже клонилось к закату и близилось время ужина, его прервали.       Камин в дальнем углу его кабинета ожил. Вспыхнуло зелёное пламя, облизывая каминную решётку и стены вокруг, и столп пепла взметнулся в воздух.       Тогда тут и появилась чудна́я — грубо, фамильярно, но Дамблдор иного слова не отыскал — девчонка. На вид не старше двадцати, копна волос топорщится, с лицом безучастным, как у манекена.       Он от удивления встал на ноги.       Она подошла к нему ближе, тогда веки её дрогнули, а губы посинели — девчонка сказала, что знает способ убить Тома Реддла и молча стала следить за его реакцией.       Дамблдор опустился обратно в кресло и рассудил здраво:       Во-первых, в Хогвартс и через сеть летучего пороха невозможно попасть со злым умыслом в мыслях. Во-вторых, вопрос, почему она пришла именно к нему, казался излишним.       Орден Феникса потому и создан был, ибо вопрос, как избавиться от Тома Реддла, интересовал очень многих.       Дамблдор на мгновение действительно поверил. Как никак, судьба преподносит свои дары порой самым необычным способом. Он сощурился, не отыскав в глазах напротив подвоха, и сказал:       — Мой ответ прост: я должен выслушать ваше предложение перед тем, как соглашусь на него.       Девчонка повела плечом.       — Буду думать, что вы согласились избавиться, — не дав места его возражениям, она продолжила, — У меня есть основание полагать, что Том Реддл создал крестраж.       Дамблдор против воли встал из-за стола. Во второй раз. Лицо его стало непроницаемо, лицо же девчонки оставалось безмятежным.       — Выслушайте мою историю, Профессор, и тогда, — она то ли сделала паузу, то ли запнулась, — Тогда вы сможете объективно посмотреть на меня.       Дамблдор указал ей, опять же, на одно из кресел напротив его стола и снова улыбнулся:       — Мне будет проще, если вы сядете.       На этот раз она села. Как-то даже неестественно ровно, распрямив плечи и почти не дыша. Дамблдор тоже вернулся на своё место и взял перо.       — С вашего позволения, я буду записывать, — предупредил он, не уточнив, что именно будет записывать.       Наверняка, если судьба решила настолько круто изменить свой ход именно сегодня, нельзя упускать ни единого слова, что сорвётся с губ чудной девчонки.       — Я твёрдо убеждена, что Том Реддл создал крестраж. Но я не утверждаю, что только один…       Несколько лет назад мой друг был сильно обеспокоен тем, что происходит здесь уже немало времени. Его приводили в ужас те деяния, что совершал Волан-де-Морт и его сторонники… Скажем так, мы хорошо понимали, что не сможем одолеть Волан-де-Морта, — глаза девчонки замерли неподвижно, черты потеряли непринуждённость, — Мы искали один способ за другим, как бы достать его…мы знали, что его влияние не меньше, чем сила. Моего друга это выводило из себя…знаю, вам может быть непонятны его чувства, но я и не прошу их понимать. Напротив…я сказала ему, что одолеть его своими силами у нас не выйдет, и он вскоре согласился со мной.       Я предложила пойти окольными путями и отыскать слабости Волан-де-Морта — что-то, что могло хотя бы намекнуть нам, в каком направлении стараться.       На самом деле, и тут мы ошиблись. Не буду вдаваться в подробности, лишь скажу, что на мысль о крестраже нас навело неожиданное преимущество Волан-де-Морта. Преимущество, некая способность, невероятная удача, а именно — он всегда был в центре событий и сколько бы ни гибло вокруг него, он оставался жив.       Понимаете, Профессор, мы уцепились за это. Суть в том, что такие как он — те, кто имеют непомерную власть и, пусть даже силу, достаточно умны, чтобы не попасться. А он попался, даже мы, оторванные от событий, смогли узнать его имя. Но его действия не смягчились, политика не была направлена на сокрытие его личности. А значит, даже зная его в лицо, мракоборцы не смогли бы его убить.       — Вы хотите сказать? — нахмурился Дамблдор, перестав писать, — Что вас смутило его…       — Бесстрашие, — нашлась со словом девчонка, — Его уверенность: то, что он ни капли не изменил вектора своих действий. Верьте или нет, но мы оба чувствовали, что кто-то, вроде Волан-де-Морта, никогда бы не жертвовал осторожностью. Чтобы держать эту власть в своих руках, он не мог быть настолько беспечным. Он должен был заручиться самой прочной гарантией, что его планы будут исполнены в точности, и что он доживёт до абсолютно чистокровного общества.       — И эта гарантия — крестраж? — поднял брови Дамблдор, улавливая суть рассказа гостьи.       — Крестраж — сильно сказано, — отрезала она, — Как пальцем в небо, если честно. Но и времени у нас было достаточно, чтобы проверять теорию за теорией…о крестражах мне и моему другу стало известно не так давно. И мы тут же начали узнавать о теме поподробнее…в какой-то момент мы решили, что игра стоит свеч, и отправились проверить эту теорию. Сама суть сотворения крестража отвечала личности Тома Реддла…скажем так, он не чурался убийств и был достаточно силён, чтобы создать даже несколько…       Она замолчала, опустила помутневшие глаза себе под ноги, о чём-то задумавшись. Словно отыскав на его ситцевом ковре ответы, девчонка продолжила:       — Мы ничего не знали о Томе Реддле, кроме его имени. Ни как он выглядит, ни о его родителях, друзьях и прочем…только факт, что он ни того, ни другого не имел, сдвинул нас с мёртвой точки.       Дамблдору казалось, что она лукавила. Но права требовать от её рассказа большего ему не представлялось: то, что она рассказывала, было правдивым и не лишённым логики, а найти, в чём именно нестыковка, пока оставалось невозможным.       — Как вы узнали, что у него не было родителей? — спросил Дамблдор.       — Мы также узнали, что он убил своего отца.       Судьба решила сыграть с ним дурную шутку. Определённо. Дамблдор совершенно поменялся в лице, и спросил совсем не то, что было нужно:       — Что послужило причиной ваших…ранений? Я могу узнать хотя бы это? — прибавил он, склонив голову.       Девчонка подняла на него глаза, не менее странные, и, словно не заметив его слов, медленно сказала:       — Вы ведь знаете, а если не знаете, то догадываетесь…       — Я задал вопрос, — оборвал её Дамблдор.       — И вы получите на него ответ, когда я закончу, — тем же тоном продолжала она, — Если не хотите знать, чем закончится мой рассказ, то перейдём сразу к делу. Но мне показалось, что разъяснения будут не лишними.       Дамблдор потёр переносицу. Смешанные чувства одолевали его. С одной стороны, он ощущал правду, даже не пользуясь легиллименцией, ведь тогда рисковал оборвать доверие чудно́й девчонки к нему. С другой — то, о чём она говорила, казалось невероятным.

Немыслимым.

      …только потому, что он сам ни раз засыпал и просыпался с теми же мыслями, тернистый путь которых вёл к одному — Том Реддл создал крестраж.       Ясно как день, но…       Даже не эти сомнения терзали Дамблдора, одного из умнейших, если не самого, волшебника своего времени. Не эти чувства — не они мешали ему позволить девчонке говорить дальше, а словно что-то иное, более сильное…

      Неправильно.

      Вот оно, нужное слово. Ему всё казалось, что даже сам воздух сотрясается с каждым её словом, словно оно нарушает что-то важное…будто девчонка не должна здесь быть.       Это колебание он чувствовал впервые, но оттого не сомневался в его существовании.       Она была бельмом на глазу, во всём, и не только потому, что, встреть её на улице, Дамблдор никогда бы не признал в ней волшебника, но и потому, что и говорила, и словно вела себя так, как…как будто знала его.       Вот оно, верное слово.       Девчонка знала его и знала хорошо, чувствовала его силу и всё равно стояла на своём, так как понимала его приоритеты. Незнакомые люди так себя не ведут.       Даже знакомые едва понимали его. А тут…       Но даже найдя эту нестыковку, Дамблдор не смог объяснить невиданное ощущение, застрявшее комом в горле. Несмотря на безграничное терпение, которое показывала девчонка, он решил его не испытывать:       — Хорошо, я готов выслушать всё, что вы задумали мне сказать.       Девчонка, заранее заготовленными и обдуманными словами, продолжила рассказ:       — Мы узнали, что он убил своего отца, когда отправились по местам, где были совершены, скажем так, необычные преступления: люди якобы умирали от сердечных приступов, до этого будучи здоровыми. Что, если это не действие непростительного заклятия?       Тогда план действий казался размытым, но вскоре мы узнали о смерти мужчины и его родителей. Если вам будет угодно, перейду ближе к сути: так мы вышли на пропавший перстень Мраксов и поняли, что это его крестаж. По моим соображениям, он находится где-то в районе деревни Литтл-Хэнглтон, но я не берусь утверждать. Семья, убитая в этой же деревне, носила фамилию Реддл. А у их убийцы, им сочли наследника рода Мраксов, пропала семейная реликвия — перстень. Думаю, семью убил Волан-де-Морт, а перстень — очень дорогую вещь, сделал крестражем посредством их убийства.       — И вы…я всё равно не могу понять, как вы поняли, что перстень — это крестраж? — нахмурился он.       — Да никак, если бы после этого открытия Том Реддл со своими приспешниками не схватил меня и не обвинил в краже какого-то предмета, который он решил не называть.       Она сказала это до того прямо и просто, что Дамблдор удивился — они говорят об одном волшебнике или о двух разных?       Девчонка глубоко вздохнула, линия её губ искривилась то ли от боли, то ли от задумчивости, и она прикрыла глаза.       — Я могу лишь предположить, что перстень Мраксов — его крестраж. Также я уверена, что у него их несколько — ведь иначе для чего Волан-де-Морт схватил меня и пытался узнать, украла я его вещь или нет, если перстень мы не трогали? Какая-то иная вещь, что ему принадлежала, была украдена, и он, подозревая, что я знаю его секрет — опять же, это предположение — вынудил меня её искать.       Неожиданное русло, куда свернул её рассказ, заставило слушать с бо́льшим вниманием и пытаться отыскать подвох в каждом слове, но, напротив, Дамблдор лишь удивлённо подметил, что начал ей верить.       Девчонка говорила обо всём, что с ней произошло, таким тоном, будто Том Реддл — тот, которого Дамблдор знал лично — не увидел в ней угрозу своей жизни. Будто не она, искалеченная, с помутневшими глазами и безжизненно ровным голосом, пришла к Дамблдору исповедаться, потому что он — Дамблдор, и только он мог гарантировать ей защиту.       — Я не буду оправдываться, — и чем дальше она говорила, тем больше тупой жалости вызывала, — Если вам интересно, я согласилась отыскать то, не знаю что, ценой собственной жизни — я дала Непреложный обет.       Тут девчонка вытянула к нему левую руку и закатила грубый рукав кофты по локоть. Дамблдору хватило одного взгляда на изуродованную кожу её предплечий и въевшуюся в неё чёрную метку, чтобы получить ответы на недавние вопросы. Он прикрыл глаза, потёр переносицу и откинулся на спинку стула — впервые он выражал свои эмоции настолько прямым образом.       — Мне удалось сбежать, — она закатала рукав и её губы изогнулись в кривом подобии улыбки, — Я могу рассказать, как, если вам интересно…       — Не нужно, — вставил Дамблдор, переведя взгляд от её лица на бескрайнюю благодать чёрного озера, которую было видно сквозь высокие остроугольные окна его кабинета.       Солнце едва укрылось за сенью Запретного леса, бросая последние, кроваво-красные лучи на синюю гладь, и те, скользя яркими бликами, едва освещали безликие сумерки.       Дамблдор почти позабыл, что его внимания ждёт странный человек напротив, засмотревшись на умиротворение природы. Как давно он не был на солнце, не купался в его лучах, и как давно не чувствовал запаха цветов, просидев всё лето в своём кабинете?       Пожалуй, самое время проветриться.       — Вы пришли ко мне, потому что теперь Том Реддл ищет вас? — он нехотя отвернул лицо от окна, — Вы дали обет и теперь желаете отыскать крестраж…но не было ли условием обета, что вы должны принести его непосредственно его владельцу?       Внезапно девчонка действительно улыбнулась, обнажив зубы.       — Я не понимаю, что смешного? — спросил Дамблдор.       — Не это ли показатель того бесстрашия, о котором я говорила? — со странным весельем спросила она, — Том Реддл не боится моего предательства, потому что мнит себя бессмертным и всесильным — лучшее доказательство того, что крестражи существуют.       Когда он заставил меня дать обет, одна его преспешница тоже спросила его, должна ли я доставить ему его вещь. И знаете, Профессор, что он ответил? — глаза её загорелись недобрым предзнаменованием, — То, что к тому моменту я хоть костьми лягу, но принесу её по своей воле.       — Мне лишь свезло сбежать до наступления этого момента…скажем так, рано или поздно я действительно могла бы сделать всё, чтобы исполнить клятву. И не потому, что побоялась бы умереть…но выдался случай и вот я здесь, — она замолчала, и к лицу её вернулась сырая беспечность, — Но вы не беспокойтесь за меня. Я пришла вам сказать, что знаю, какие ещё предметы могут хранить в себе его душу…пока я была в его рядах, я многое выяснила. Боюсь, что у меня нет времени вдаваться в подробности, но теперь вы смело можете записать всё, что я вам скажу. Профессор, пожалуйста, — попросила она, — запишите и проверьте всю информацию, которую я вам дам.       Дамблдор решил так и поступить. В словах девчонки не было ни лжи, ни свирепой уверенности, не собирался он и доверять полностью человеку с чёрной меткой, но она вошла в Хогвартс…вошла сюда только с благими намерениями.       Он записал под её диктовку несколько предметов, и подчеркнул только три из них, как самые вероятные: перстень Мраксов, некий дневник в тёмной обложке и медальон Салазара Слизерина, или что-то наподобие него.       — Том Реддл очень гордится своим «чистокровным» происхождением и тем, что он змееуст, — объяснила она выбор последней вещи, — Думаю, что медальон — для него ценная вещь. А значит, вполне себе может быть крестражем.       Когда он закончил, наступил вечер. Его феникс спал, портреты бывших Директоров устали перешёптываться, и только вредноскоп всё гудел и гудел, нарушая тишину.       Дамблдор поднялся со своего места, обошёл стол и взмахом руки зажёг все свечи в кабинете. Девчонка пристально за ним следила, будто ожидая от него удара в спину или чего похуже.       Однако, Дамблдор больше с ней не заговорил. Он вынул из складок мантии палочку, вслед за ее взмахом открылась фарфоровая ниша с Омутом памяти, и он, раздумывая над словами нежданного гостя, стал поочерёдно перемещать свои мысли в жемчужную гладь Омута.       Что у него было на руках?       Только подтверждение его собственных догадок от человека, что только чудом спасся от Волан-де-Морта…или от человека, кто нашёл способ проникнуть к Хогвартс, задумав дурное.       Но тогда зачем ей наводить Дамблдора на ложный след? Если девчонка действует по чьей-то указке, зачем ей так рисковать? Зачем она показала метку Верховному чародею Визенгамота? Не с тем ли, чтобы отыскать у него защиту и получить гарантию, что детище её и её друга не умрёт вместе с ней?       Не отрываясь от своего занятия, Дамблдор спросил:       — Где ваш друг?       — Он мёртв, — раздался голос за его спиной, — Не нужно его жалеть, он бы предпочёл смерть тому пути, по которому я пошла.       Он направил ленту мысли, в которой хорошо запечатлел её лицо, в Омут, и вернулся за свой стол.       Девчонка непрерывно следила, как он берёт чистый пергамент и начинает методично писать. Она поняла, что его посетила новая идея, и поднялась с кресла, неустойчиво покачнувшись.       — Вам не плохо? — осведомился Дамблдор.       — Я могу идти? — девчонка подбоченилось, — Я найду к вам дорогу, когда смогу выяснить что-нибудь ещё.       Он удивлённо поднял голову.       — Вы собираетесь продолжить поиски, несмотря на угрозу?       Она помедлила. Или замешкалась, если эти слова как-то на неё повлияли.       — У меня осталось не так много времени. Если Волан-де-Морт, вместо того, чтобы меня убить, вынудил искать, значит он видел во мне того, кто действительно найдёт…и я найду, Профессор, и помогу в этой войне всем, чем смогу.       Дамблдор замер и окончательно принял своё решение:       — Сядьте и выполните то, что обещали в начале — расскажите кто вы и откуда.       Она вернулась в кресло и сухо ответила:       — Моё имя — Луиза Оруэлл…откуда я, говорить не буду, и если хотите честности, своё настоящее имя я не назову.       Многого Дамблдор и не ждал от Пожирателя Смерти, что посмел предать своего хозяина.       Ничего, однако, кроме фальшивого имени он не узнал, и это только сильнее подкрепило его в том, что он хотел предложить этому человеку.       — Сколько вам лет? — задал он безобидный вопрос.       — Восемнадцать.       — Сколько вам осталось жить…какой срок вам дал Том Реддл на поиски?       — Я умру через четыре месяца…       Дамблдор снова поднял на неё глаза.       — Плюс-минус, — добавила она, и бровью не поведя.       Мало времени. Но если Том Реддл был уверен в том, что девчонка найдёт его крестраж, значит…значит она знает больше, чем говорит.       Дамблдор закончил писать письмо, отложил перо в сторону и сложил ладони перед собой в замок.       — Вот что получается, мисс Оруэлл, — улыбнулся он, — Вы — мой единственный источник информации, позарез мне необходимый… Вы знаете достаточно, умеете, я думаю, тоже. У вас мало времени, но вместе, — он выделил это слово, — Мы, думаю, успеем отвратить вашу смерть или, хотя бы, узнать побольше о крестражах.       — К чему вы клоните? — она поменялась в лице, её тёмные брови съехали к переносице.       — Всё просто: я не допущу вашей преждевременной смерти, — сказал Дамблдор кротким тоном, — А чтобы её не допустить, я не могу отпустить вас на улицу…у вас есть родственники?       — Нет, — нехотя ответила она.       — Друзья, может…к которым вы можете пойти?       Её лицо было красноречивее слов, и Дамблдор тяжело вздохнул.       — Вам не нужна моя жалость и помощь, я могу это понять…но ваше пренебрежение к своей жизни, которая гораздо ценней, чем вам кажется, может помешать нашим общим планам.       Взгляд её уже не был таким мутным, лицо — беспечным. Она с выражением, с каким раздумывали судьи за пятьдесят в палате Визенгамота, опустила глаза в ситцевый ковёр, и Дамблдор уже не удивился этому противоречию. Человек перед ним совсем не был тем, чем казался.       — Что вы хотите предложить? — спросила она.       Да, девчонка уже и сама догадалась.       — Я рад, что вас всё устроило, — улыбнулся он и написал в адресате письма на столе краткое «Луиза Оруэлл», — Я не знаю, где вы учились магии. Не знаю также уровня ваших способностей, но с учётом нашего…необычного положения, хочу предложить вам остаться в Хогвартсе. Под моей протекцией, разумеется. Тут Том Реддл вас не достанет.       Она слушала, на этот раз не задавая вопросов.       — Вы будете говорить всем, что приехали из Дурмстранга, — продолжил он, — Моего заместителя я предупрежу о том, кто вы…и, пожалуй, медика тоже. Я не ограничиваю ваших действий, — быстро сказал Дамблдор, — Но прошу посоветоваться со мной, когда вы соберётесь предпринять что-либо.       Он встал из-за стола, запечатав письмо восковой печатью, и отдал его девчонке.       — Вы будете зачислены на седьмой курс Хогвартса, — кивнул он на конверт в её руках, — Все нужные книги моя заместительница вам выдаст…и не беспокойтесь, я доверяю ей, как себе.       Она странно посмотрела на письмо.       — Что в нём?       — То, что вам понадобится для учёбы, — улыбнулся Дамблдор и вернулся в кресло, — Сейчас я позову свою заместительницу и она всё устроит.       Дамблдор проследил за её реакцией. И камень будет куда подвижней девчонки с лицом эльфа, подумал он, и пустил патронуса к Профессору Макгонагалл, готовый выслушать от неё тысячу и одну упрёков в сторону решения сделать учеником Пожирателя Смерти.