Шестьдесят три ступени

      Как прекрасно было надеяться, что теперь, когда он вспомнил, отвратительный сон не повторится больше! Что можно будет как-нибудь привыкнуть и понемножку, как прежде, начать забывать.       Весь день Сюаньюй сгорал от стыда за своё молчание, которое хуже, чем ложь, — за то, что смеет прикидываться невинным. Весь день он пытался порадовать своих спасителей хоть чем-нибудь, но всё получалось плохо: он и сам чувствовал, какими деревянными непослушными руками держит меч (его придётся переплавить, чтобы выжечь грязь, оставшуюся от твоих рук), как сводит от напряжения спину в позе для медитации (грязным свиньям медитации ни к чему, твоё место — в хлеву), как ноют ноги, но не ножи-ступени были под ними, а бамбуковые палки, которыми его отхлестали за попытку сбежать (знай своё место, тварь! не смей порочить семью, которая заботится о тебе).       Счастье, что можно уйти к Мадинь, расчёсывать её гриву и обтирать спину после дневного пути! Только ей он может признаться во всём, она точно выслушает, не осудит и никому не расскажет. Мадинь слушала, шумно вдыхала, ловила бархатными губами ухо и даже лизнула щёку — хотелось верить, что попыталась утешить (на самом деле ей просто нравится вкус твоих слёз, все лошади любят солёное!).       Еда не лезла в горло (ты оскверняешь своих спутников, когда ешь с ними из одного котелка!). Живот сжимался, не желая принимать еду. Ю-ю пытался говорить что-то весёлое непослушными губами и пораньше отправился спать, чтобы не сидеть у костра с фальшивой улыбкой на лице. Вдруг повезёт и во сне он сможет хоть немного притерпеться к вернувшейся памяти.       Этот сон начинался вроде бы мирно. Не было чёрной двери, не было облупленных стен и земляного пола его каморки. Сюаньюй стоял посреди главного двора, смотрел на каменную дорожку у себя под ногами — вьётся плавными изгибами от ворот к крыльцу, мимо причудливо подстриженных можжевельников и розовых кустов, — и ждал, пока разрешат войти в покои тётушки Чуньхуа.       Он знает, что очень долго не мог решиться на этот разговор. Два дня он прислушивался, вздрагивая от всех шагов за дверью, и два дня без сна думал, думал, думал и пытался понять, придут ли они снова и что ему теперь делать. Они не приходили, брат тоже не появлялся, слуги молчали, как всегда; но кто знает, а вдруг всё-таки… и он всё-таки решил, что должен рассказать.       Будь что будет, твердил он себе, разглядывая тёсаные камни, уложенные красивым узором. Тётушка же хозяйка этого дома, она должна знать обо всём! пусть в прошлый раз она не стала заступаться и брата не наказали за побои и кражу — но теперь-то всё гораздо страшнее, и ворота точно будут закрыты для незваных гостей.       Он успел совсем продрогнуть на осеннем ветру, пока его наконец-то позвали в главный дом; а тётушка восседала в зале на почётном месте, и её белые руки лежали на резных подлокотниках, как у императрицы. Ю-ю смотрел на её набелёное лицо, на поджатые алые губы, на переливающиеся камни в длинных серьгах, — и всё отчётливее понимал, что невозможно, совсем невозможно выговорить то, что он собирался сказать. Как признаться, что в самом деле был для кого-то шлюхой? как обвинить брата в таком постыдном деле?..       Ну и пусть накажет, упрямо твердил он себе. Ну и пусть не поверит, главное — сказать правду! Но язык отказывался повиноваться, а дыхание перехватывало; и ожили, заново заныли уже зажившие рубцы на спине — от предыдущей попытки пожаловаться.       «Чего тебе опять? — не дождавшись, спросила тётушка. — Зачем явился?»       И Ю-ю, проклиная себя и себя презирая, пробормотал совсем не то, что собирался сказать: «Циновка в моей комнате истрепалась, ноги за дыры цепляются…»       Тётка жестом подозвала слугу. «Проверь, — приказала она, не сводя с Ю-ю маленьких злых глазок. — И если правда, то постели там какую-нибудь из спальни старого хозяина». Циновку и правда принесли вечером в его сарайчик; она была хоть и ветхая, но целая и всё ещё немного пахла дедом: шаркающими кожаными туфлями и анисовым лекарством.       Цзыюань-бяоди расхохотался, когда пришёл вечером и увидел эту обновку: «Вот молодец, всё сделал как приказывали! господин Чжу велел прибраться в этом хлеву — и ты прямо красоту навёл!» И принялся озираться по-хозяйски, заодно отдавая распоряжения А-Туну: «Сюда поставишь то кресло, сюда две лавки, да смотри выбери какие пошире!» «Зачем?..» — выдохнул наконец Ю-ю. Брат усмехнулся ему в лицо: «Как зачем? гости будут, жди!» — и вышел из комнатушки, всё ещё смеясь.       Ю-ю дождался, когда А-Тун распахнёт дверь, чтобы втащить громоздкое кресло, и попытался пробраться мимо него во двор; но оказалось, что бяоди никуда не ушёл и так и стоит у самой двери — вдвоём со слугой они перехватили Ю-ю за обе руки и втащили обратно в комнату. «Торопишься встречать? — прищурился Цзыюань. — Не беспокойся, без тебя встретим! лучше причешись, ну и умойся, что ли! — И добавил, обращаясь к слуге: — Запереть этого блаженного не забудь».       Ни причёсываться, ни умываться Ю-ю не стал, просто сел на дедушкину циновку и стал следить, как ползёт по полу солнечное пятно под оконцем — теряет яркость и набирает кроваво-багровый закатный цвет. Значит, ничего не закончилось. Значит, та ночь не была странной случайностью. Значит, они придут снова… даже если это какие-нибудь другие они.       Слуга, ворча и ругаясь, устраивал в комнате новую мебель: кресло поставил посередине, две широкие лавки сдвинул вместе у стены напротив двери. Дверь он запирал всякий раз как закрывал, входя и выходя. Неужели им нравится то, что они делают?.. как людям может нравиться такое?!       Напоследок А-Тун внёс в комнату большой кувшин и поставил его вместе с чашками на колченогий столик, который Ю-ю сам собрал для себя из старых досок и ненужных кирпичей. «Не вздумай пить, это вино для гостей, — и А-Тун вдруг усмехнулся совсем как Цзыюань-бяоди, — ну разве только они сами тебя угостят!» Говорят, вино придаёт смелости, подумал Ю-ю, когда остался один. Вот если бы я выпил прежде чем пошёл к тётушке…       Он поднял кувшин к губам и сделал сразу пять больших глотков. Вино горячим комком упало в пустой желудок, потекло оттуда к губам и щекам. Ю-ю ждал, но смелости не прибавлялось — да и что он стал бы с ней делать?       «Просто поговорим, — убеждал он себя, прислушиваясь, не звучат ли снаружи шаги. — Это же обычные люди, знакомые, из городка; я скажу им, спрошу их… может быть, они опомнятся?..» — и всё отчётливее понимал, что они не опомнятся, раз уж решили прийти сюда снова. Потом он выпил ещё два глотка, взять чашку так и не посмел. Если вся прежняя жизнь не научила смелости, чем поможет вино!       Солнечное пятно уже совершенно исчезло, но небо ещё оставалось светлым, когда шаги всё-таки прозвучали — и подошли к самой двери. Скрипнул ключ в тяжёлом засове. «Входите, входите, почтенные господа, — приговаривал А-Тун, распахивая дверь, — всё сделано как вы приказывали». Высокая широкоплечая фигура господина Чжу заслонила собой дверной проём. Где-то у него за спиной хихикнул знакомый голос Люя Кэ.       Они были здесь.       — Кресло-то — прямо судейское! — довольно усмехнулся господин Чжу, входя. — Я всегда думал: чем же это таким занимаются чиновники, что им такие кресла нужны? А вот постель-то мог бы и получше нам устроить, а, Цзы-эр?       — И так сойдёт, — хмуро отзвался бяоди с порога. — Не тащить же сюда настоящую кровать с шёлковыми занавесями! Лавки прочные, надёжные, сами проверьте.       — Проверим, не сомневайся, — заверил Люй Кэ с тем же поганым смешком, и все трое засмеялись, а Ю-ю стоял, слушал и искал в своей пьяной храбрости слова, которые мог бы сказать этим знакомым людям.       — Господин Чжу, — наконец выговорил он и вежливо поклонился, — вы же почтенный человек из хорошей семьи, зачем вам?..       — Забавы ради, — совершенно спокойно отозвался господин Чжу.       Комнату он прошёл в два шага — ухватил Сюаньюя за плечо, притянул к себе, почти лицом в лицо. Шумно потянул носом, ухмыльнулся сытой усмешкой:       — Да ты пьяненький? вот и умница! Может, будешь посговорчивее, а то зажимался будто в первый раз!       Это и был первый раз, мог крикнуть Ю-ю и не стал.       — Я не хочу, — сказал он вместо того, стараясь смотреть в лицо господину Чжу: в прищуренные чёрные глаза и в мясистые красные губы. — Я тогда не хотел и сейчас не хочу.       — А разве тебя кто-то спрашивает? — искренне рассмеялся господин Чжу и принялся развязывать на Ю-ю пояс. Люй Кэ помогал ему, стоя у Ю-ю за спиной, и противно дышал в ухо, прижимаясь всем телом.       — Ты нынче хорошенький, как сестричка в борделе, — приговаривал господин Чжу, стаскивая сперва свою, а потом его рубашку. — Щёчки разрумянились, глаза блестят, прямо картинка! Надо тебя всегда поить вином перед началом, да, братец Кэ?       Всегда?..       Ю-ю рванулся изо всех сил, пытаясь высвободиться, но Люй Кэ перехватил его руки и заломил ему локти за спину. Господин Чжу вылез из нижних штанов и стоял теперь перед Ю-ю совершенно голый — казался огромным, гораздо больше, чем был в одежде.       — Иди сюда, — сказал он, и Ю-ю посмотрел, куда идти. Там не было ничего, кроме кресла.       — Сюда, — повторил господин Чжу и толкнул так, что Ю-ю врезался в резную спинку. — Наклоняйся.       Он остро ощущал себя обнажённым. Чужие руки снова касались его тела, трогали, толкали и тянули, справа был господин Чжу и от него веяло жаром, слева тёрся и хихикал Люй Кэ с холодной кожей… куда наклониться? зачем?       Никуда низачем не стану, решил он молча и остался стоять, и тогда господин Чжу с размаху ударил его в живот. Боль взвилась, перехватывая дыхание, перед глазами заплясали алые пятна, Ю-ю согнулся, и вот тогда его толкнули к спинке вплотную, так, что перегнули через неё, — тёмное потёртое сиденье оказалось перед глазами.       Господин Чжу забросил его руки вперёд на подлокотники и через плечо велел своему сообщнику:       — Ремни не забыл? привязывай.       Резное навершие больно впивалось в тело. Ю-ю доставал до пола только пальцами ног и изо всех сил старался опираться на них. Вокруг рук стягивались, как змеи, петли грубой кожи — сперва по левой, потом по правой.       Господин Чжу собрал в горсть его волосы и перекинул их через правое плечо вперёд.       — Зря тебя по спине били, — проговорил он, оглаживая лопатки Ю-ю. — Посмотри, братец Кэ, ну как можно было портить такую шкурку? не у всякой девицы такую сыщешь. — Между ягодиц упёрлось что-то горячее и твёрдое, проскользило, исчезло, вернулось снова. — И половинки какие, смотри, истинный персик и как раз мне по руке…       — И ведь узенький какой, — прохихикал Люй Кэ. Теперь он тоже стоял перед Ю-ю и тоже был голый. — Уж и не знаю, как там его в Ордене трахали, раз такой узенький? тощие у них там орудия, не то что ваше!       Ю-ю больше не пытался высвободить руки: петли держали накрепко, а резное навершие кресла впивалось сильнее от каждого рывка. Сиденье пересекали мелкие трещинки, много-много; может быть, Небеса смилостивятся и этот пыточный станок просто развалится от ветхости?       — Тем вкуснее, — отозвался господин Чжу. Между ягодиц и потом по ногам потекло что-то холодное, медленными каплями. — Голову ему подними, задохнётся ещё.       Ю-ю снова рванули за волосы; перед самым лицом был живот Люя Кэ, тёмный пупок и длинный, красный, прижатый к животу член… а господин Чжу сзади сильнее сжал его бёдра, и в заднем проходе вспыхнула резкая, невыносимая, разрывающая боль — будто это была казнь и его насаживали на огромный заострённый раскалённый кол.       — Да скули сколько хочешь, — приговаривала эта боль, впиваясь снова и снова. — Никто не придёт, никому дела нет… от удовольствия всегда орут, забыл, что ли?       Ю-ю не то что кричать — дышать почти не мог: живот пережимала проклятая спинка кресла, рёбра силились протолкнуть воздух, но рот заполняла слюна и воздух кончался, становился огненным вместе с болью, и крик булькал где-то в горле, прорываясь наружу разве что хрипом. Перед глазами раскачивался красный кол, его тискала суетливыми рывками узкая ладонь — на одном пальце недоставало фаланги. Трещинки под лаком расплывались, змеились, будто живые, пот заливал глаза и смешивался со слезами, а потом из красного кола брызнула белая густая жидкость и потекла, заливая лицо…       …пусть это кончится, пусть скорее закончится…       …и наконец господин Чжу сзади длинно, с рычанием выдохнул, ударил бёдрами по бёдрам последний раз и отрывисто бросил:       — Всё ещё зажимается, щенок; ноги надо ему привязать.       Люй Кэ с готовностью засуетился, пытаясь развести колени Ю-ю пошире; снова?! прямо сейчас?.. может, если не сопротивляться, всё кончится быстрее… — лодыжки прикрутили ремнями к ножкам кресла, но стоять на кончиках пальцев всё ещё получалось.       Господин Чжу вытер Ю-ю лицо какой-то тряпкой и наклонился, ловя его взгляд.       — Твоей тётке на тебя наплевать, — сказал он тихо и грозно, — а твоего братца интересуют только деньги. Знаешь, сколько он за тебя взял?       Ю-ю закрыл глаза. Темнота была покрыта мелкими-мелкими трещинками, но не разваливалась, а только крепла.       Господин Чжу ударил его тряпкой по щеке и подождал, пока Ю-ю посмотрит на него снова.       — Слуги тоже не посмеют вмешиваться, — продолжил он с того же, на чём остановился. — Никто не будет тебя защищать. Тебе некуда деваться, понимаешь? так что будь поласковее.       И, придвинувшись ближе, гораздо ближе, чем стоял Люй Кэ, приказал:       — Оближи.       Ю-ю задохнулся от резкого запаха. Полувставший член покачивался у него перед глазами, покрытый чем-то белым и бестящим. Блестящие белые ошмётки застряли в жёстких чёрных волосах у корня, и оттуда пахло ещё сильней.       Ю-ю сжал губы и едва сдержал новый задушенный стон: Люй Кэ сзади как раз вставил свой кол в ещё не утихшую боль.       — Оближи, — повторил господин Чжу, собирая волосы Ю-ю в кулак.       Люй Кэ за бёдра тянул к себе, господин Чжу — за волосы к себе; Ю-ю оступился и едва не задохнулся, когда всем весом повис на спинке. Кресло трещало, но оставалось стоять… он разомкнул губы, пытаясь сделать вдох сквозь слюну, и толстый член настойчиво ткнулся ему в рот, не давая дышать.       Если не сопротивляться, всё закончится быстрее.       Он поднял язык, дотронулся кончиком до толстого и горячего, что толкалось в губы. Провёл по стволу, постарался вдохнуть, провёл снова, сделал ещё вдох, — каким-то чудом снова смог встать на кончики пальцев. Господин Чжу за волосы раскачивал его голову, сзади пыхтел Люй Кэ, ноги начинало сводить, ягодицы и икры ныли и дрожали. Ему казалось, что эта вонь идёт от него самого, что это она не даёт дышать, пробирается в горло до сердца, — всё быстрее закончится, должно когда-то закончиться, — член господина Чжу тоже брызнул какой-то белой гадостью и медленно начал опускаться, хотя и всё ещё толкался в губы и скользил по лицу.       Люй Кэ за спиной застонал, хихикнул, погладил Сюаньюя по спине и завозился, вытаскивая; боль не притихла, просто стала менее яростной.       Господин Чжу обтёрся ладонью и уселся в кресло — получилось, что теперь Ю-ю лежит головой у него на плече… как влюблённый на весенней картинке!..       — Ну, я рад, что тебе тоже весело, — сказал господин Чжу и погладил его по щеке, именно по той, где остался след от удара. — Будешь с нами полюбезнее, и мы с тобой будем ласковыми. Отвяжи ему ноги, братец Кэ, — и спокойно договорил страшное: — нам ещё надо опробовать эти отличные широкие лавки, раз уж они у нас вместо кровати.       Ю-ю рванулся, но ремни удержали его без труда.       Если бы я не был таким слабым! если бы мог как настоящий заклинатель — прошептать несколько слов и эти негодяи сгорели бы в прах!..       Скрипнула дверь, ворвался свежий ночной ветерок, запахло сухой травой и близким дождём.       — Не принести ли вам ещё вина, почтенные гости? — осведомился с порога голос Цзыюаня-бяоди.       — А ты сам-то что же? — спросил господин Чжу, не спеша принимаясь развязывать ремень на левом подлокотнике. — Такое развлечение упускаешь!       — Моё удовольствие вот! — засмеялся бяоди. Послышался мелодичный звон: бились монеты в мешочке. — Если что понадобится, Чжу-сяншэн, кликните слугу, он будет неподалёку.       — Доброй ночи, — пожелал ему господин Чжу и развязал ремень на правой руке Ю-ю.       — И нам, — в тон ему захихикал Люй Кэ.       Ю-ю почти не помнит, как его поднимали с проклятой спинки, как влили ему ещё чарку вина, как он свалился спиной на жёсткую лавку и больно ударился затылком. Господин Чжу опёрся коленом на край: «Да, не соврал гадёныш, и впрямь выдержит», — это он про лавку или про Ю-ю? не всё ли равно, раз уж кресло не развалилось, а на лавке и трещин нет… потом его накрыла душная тяжесть чужого большого тела, он опять пытался дышать, но теперь ему в губы толкался солёный толстый язык и из чужого рта пахло вином и мясом… «тюфяк ему под зад подсунь, вон валяется», — жёсткие ладони стискивают ему колени и поднимают повыше…       …сквозь своё и чужое хриплое дыхание он издалека слышал бамбук и шёлк. «Это лишь сон», — говорили они. Но Сюаньюй уже знал, что эта мерзость — не сон, а гораздо хуже: это память. Память никуда не исчезнет, когда он проснётся.       В этой непрошено вернувшейся памяти он корчился, словно червяк, перерубленный мотыгой, в грязи и глине. Какое дело певучему бамбуку и звонкому шёлку до раздавленного червяка? они существуют в совсем ином, прекрасном и правильном мире.       Только искорка золотого тепла в груди не давала чёрной воде залить его с головой, а водорослям прорасти сквозь сердце: согреть не могла, не могла осветить путь и вывести из кошмаров, но давала немного сил, чтобы дышать в вернувшемся ужасе.       Моё Золотое Яблоко.       Неужели теперь так будет каждую ночь, пока я не вспомню всё?       Дорога, петляя, ползла к вершинам главного хребта. За день удалось пройти совсем чуть-чуть, если считать по прямой, и многие-многие ли по змеиным изгибам. Ю-ю порывался идти пешком, усадить на лошадь Ханьгуан-цзюня или господина Вэя, но они отказывались — один с мягкой улыбкой, второй шутя. Наверное, это было к лучшему: у Сюаньюя опять болели ноги, не той резкой болью, что от ножей-ступеней, а глухой, ноющей, как после палок в родном поместье. Он старался не хромать и не жаловаться; прежде не очень-то получалось, но сейчас учителя молчали, хотя он иногда чувствовал на себе их внимательные взгляды. Я научился лгать? Тебе не надо учиться лжи: все Цзини лжецы! Ю-ю опускает голову, тянется поправить прядь волос, сбежавшую из-под шпильки. Когда Сянь-дагэ или Ханьгуан-цзюнь причёсывали его, такого не случалось. Сегодня в волосах серебряный лист яблони — шпильку, отданную господином Вэем, он не смог заставить себя взять в руки: «Чистые мысли»! зачем Сянь-дагэ отдал её?.. Даже для Старейшины Илина твои мысли и желания — грязные!       Они шли вниз по узкой тропе среди скал и каменистых осыпей, где деревья и кусты не хотели и не могли расти — только редкие пучки камнеломок и примул; в лицо со стороны Хуанхай дул сильный влажный ветер, заставляя Сюаньюя ещё ниже опускать голову.       Пригодных для ночёвки мест вдоль дороги не было, но с увала стала видна деревушка на небольшом плоскогорье, чуть ниже и чуть левей. Сюаньюй с облегчением подумал, что ночевать они будут там, тем более, что под вечер Мадинь беспокоилась: всхрапывала, прижимала уши и вообще вела себя так, словно сильно испугана. Ханьгуан-цзюнь тоже заметил это и повёл её в поводу.       В деревню пришли уже затемно, но ночлег удалось найти без труда — постоялый двор был центром деревушки. Наверное, всё поселение выросло вокруг него: путники должны были останавливаться здесь — других удобных мест для ночлега в горах попросту не было.       Постоялый двор был самый простой — большая общая комната с очагом и несколько столов на улице под навесом. После многочисленных ночёвок в лесу оказаться под крышей было неплохо, но если вспомнить людоедский трактир — в лесу даже и безопаснее! К чему врать: гораздо больше, чем диких зверей или разбойников-людоедов, ты, Сюаньюй, боишься собственной памяти и тех снов, в которых она возвращается. А больше всего тебе следует бояться собственной нечистоты! Такая дрянь, как ты, оскверняет даже Старейшину Илина, на котором и так клеймо ставить некуда! Сянь-дагэ не такой! возмутился Сюаньюй, и гадкий голос гнусно рассмеялся. Значит, о себе ты даже не споришь!       Я не хочу этой ночью снова видеть эти сны! Я не буду больше спать!       Можно же лечь поодаль, в укромный угол, и притвориться, что уснул…       Ты так часто притворяешься, странно, что они ещё верят тебе!       …дождаться, лёжа с закрытыми глазами и делая вид, что спишь, пробуждения Ханьгуан-цзюня. Теперь можно было «проснуться» и сбежать во двор умываться. Господин Лань такой прекрасный и великодушный, он так заботится о недостойном Сюаньюе. Стыдно смотреть ему в глаза, стыдно улыбаться в ответ… и совершенно невозможно больше никогда не видеть эту улыбку.       Трактир в это время только-только просыпался. Сонная служанка, протирая глаза, тащила на кухню ведро воды, встрёпанный со сна конюх был только рад, что «молодой господин» сам напоит и почистит лошадь. Других путников в трактире не было, в денниках было пусто, только пузатый кривоногий ослик топтался у ворот, и кроме него — никого. Ничего, пусть слушает.       «Я такой несчастный глупец, — шепчет Ю-ю лошади, обнимая за шею. —Только-только всё стало налаживаться и стало по-настоящему хорошо, как… Я не хотел этой памяти и не просил о ней!»       Мадинь вздыхала, трогала мягкими губами ухо — будто всё понимает и сочувствует и ей неважно, каким грязным и недостойным оказался Ю-ю. Она единственное живое существо, которому можно рассказать всё без утайки.       Сюаньюй спохватился, что по лицу опять текут слёзы, а Мадинь тихонько фыркает и лижет его щёку.       Хорошо, что колодец был полон ледяной водой, от которой немеет лоб и сводит пальцы: покрасневшие нос и глаза можно будет объяснить тем, что слишком старательно умывался. За ночь ветер ничуть не стих, а, кажется, стал ещё сильней. Ю-ю решил сегодня вдеть в волосы вторую шпильку — чтобы не быть таким растрёпой. Его замёрзшим пальцам она показалась тёплой, а пучок перестал разваливаться. Может, господин Вэй и вправду отдал мне её поэтому, а вовсе не потому, что ему противны мои мысли?       — Доброго вам утра, благородный господин, — поклонился ему, прижимая руки к сердцу, незнакомый крестьянин. — Прошу вас, уделите ничтожному немного вашего внимания.       Ю-ю кивнул. До сих пор никто не просил его ни о чём в дороге.       — Верно ли этот ничтожный понял, что наставник господина является заклинателем из прославленного Ордена Гусу Лань?       Ещё кивок. Ведь Ханьгуан-цзюнь действительно мой наставник… и никакой голос ничего не возразит.       — Умоляю вас, благородный господин, дозвольте обратиться с просьбой к вашему учителю. Нужда наша велика и неотложна, а послать за помощью мы не можем. Сама Гуаньинь привела вас в наше селение!       Ответить на такие слова подобало со всем вежеством:       — Достопочтенный, я уверен, что учитель Лань выслушает вас со всем вниманием. Не в моей власти разрешать или запрещать ему что-либо, и если помощь вам в наших силах…       — Помощь нам — сущая безделица для таких могущественных господ, — залебезил крестьянин, — ваш наставник да даже ваш цзоу-бяо справятся с этим без труда, но я не смею обращаться к ним напрямую без вашего дозволения.       Проситель поспешно закланялся, Сюаньюй, не зная, что ему теперь делать, растерянно оглянулся. На его счастье как раз теперь на крыльцо вышел Ханьгуан-цзюнь в серой нанковой куртке поверх белоснежных одежд.       — Ванцзи-сюнчжан, — сказал Ю-ю и сам удивился, как ясно прозвучал его голос. — Этот человек просит о помощи.       Конечно, Ханьгуан-цзюнь согласился выслушать. К удивлению Ю-ю, господин Вэй тоже присоединился к разговору: он в последнее время почему-то стал просыпаться рано — как заведено в Ордене Гусу Лань, если не раньше.       Оказалось, что мирную горную деревушку беспокоит тигр-людоед — появился около пол-луны назад и не даёт жителям проходу: даже в лес за хворостом невозможно стало сходить, тут же появляется, рычит и… правда, погиб пока только один человек — деревенский охотник. Небось, был бы жив, управился бы мигом, а так не то что за помощью послать — в поля выйти боязно! Да и путников с тех пор не было, наверное, тигр распугал их и они решили идти более долгим, но безопасным путём; где уж тут поехать за помощью!       Сюаньюй знал, что заклинатели должны помогать простым людям, но не видел подобного в своём… то есть в Ордене Цзинь. На этом же пути к его учителям часто обращались за помощью, и они ни разу не отказались. Тигр-людоед — дело скорей охотника, чем заклинателя, но Ханьгуан-цзюнь слушал внимательно, Сянь-дагэ тоже, хотя вроде бы дурачился — принимал грозные позы, сурово хмурился, картинно опускал ладонь на рукоять меча, но взгляд был серьёзным и острым. Тени за его плечами тоже слушали, их глаза отливали алым. Почему-то этих теней кроме Ю-ю не видел никто, наверное, я всё-таки немножко сумасшедший?..       — Мы поможем вам, достопочтенный, — сказал Ханьгуан-цзюнь, дождавшись, пока крестьянин замолчит. — Это наш долг.       Долг, повторил Сюаньюй, будто пробуя на вкус это знакомое слово. В Ордене Цзинь адепты тренировались старательно, но вместо долга у них было — получить больше денег и влияния. «Сильный пожирает слабого, слабый лишь пища для сильного» — в Башне Кои жили воистину так.       — Мы бедные люди, но заплатим сколько сможем, — пообещал проситель и добавил с надеждой: — а может, тигриная шкура будет достаточной наградой?..       Господин Вэй словно знал куда идти — сразу за огородами свернул к ручью, по нему до небольшой расселины, где ухитрились вырасти несколько деревьев с узловатыми перекрученными стволами, — словно видел на земле след, которого не было. Ханьгуан-цзюнь поначалу посматривал на него, потом перестал смотреть и уверенно шёл за ним, не споря. Сюаньюй споткнулся на скользком корне, получился ненужный шум, господин Вэй оглянулся — да, я знаю, что только мешаю им! — но никто его не прогнал, напротив, кивнули, приглашая идти дальше.       Даже если ноги совсем отвалятся, я не хочу оставаться один… если они разрешат.       Расщелина понемногу стала узким ущельем, по дну заструился мелкий ручеёк, со склонов свешивались искривлённые стволы горных сосен — странно росли не вверх, а вниз. Нужно было бы обогнуть огромный валун, чтобы пройти дальше, но господин Вэй остановился, не доходя до этого камня, и предупреждающе поднял ладонь.       Тощий тигр нехотя поднялся им навстречу.       Сюаньюй остановился и даже попятился: зверь показался огромным… всего десяток шагов между нами — один хороший прыжок! пусть и худой, со свалявшейся шкурой и торчащими рёбрами, тигр остаётся тигром! Стражи господина Вэя сделали шаг вперёд, заслоняя людей; господин Вэй жестом велел им отойти в сторону. Чего можно бояться рядом с такими воинами!       …и что делает совсем рядом с тигром какой-то старик?!       Больше похож на тень — полупрозрачный; высокий и костлявый, в поношенном дуаньхэ и куртке, которая, кажется, при жизни была кожаной; замахивается на зверя палкой, тигр огрызается и нехотя шагает к людям — два переступа лап по каменной осыпи.       — Что это вы делаете, почтенный? — спрашивает господин Вэй.       Старик удивлённо оглядывается и отвечает скрипучим хриплым голосом:       — Как это что? Свою работу!       «Ты его видишь?» — почти неслышно спрашивает Ханьгуан-цзюнь. Ю-ю кивает — «И слышу тоже».       — Я лаоху, — скрипит призрак. — Эта дрянь меня сожрала! А теперь сожрёт вас, а я отправлюсь на перерождение!       — Сожрала? — переспрашивает Ханьгуан-цзюнь с ледяным лицом судьи.       — Ну не сожрала, убила, — раздражённо отвечает старик, — какая разница, если я всё равно помер! Вот мучаюсь теперь с ней, никто не приходит, а эта тварь в деревню не хочет идти!       — И как же вы с ней встретились, если не в деревне? — прищурившись, уточняет господин Вэй.       Да это же тот охотник, хочется сказать Сюаньюю. Тот, про которого нам рассказывали! но разве такой старик справился бы с тигром? Зачем он согласился на эту охоту?       Зашуршал тростник под каменным валуном. Тигрица предостерегающе зарычала, потом как-то странно мяукнула… из зарослей осоки, путаясь толстыми лапами в стеблях, выбрался полосатый котёнок размером с хорошую взрослую кошку — уверенно протопал прямо к людям, не слушая материнских остережений.       — Так вот зачем ты пришёл в горы, господин лаоху, — медленно проговорил Сянь-дагэ. — За этим малышом, верно?       Ю-ю смотрел, замирая от восторга, как тигрёнок подходит совсем близко и тычется лобастой головой ему в ноги. Почему ко мне? я тут самый нестрашный? чёрные полосы по рыжей шкурке, белое подбрюшье, длинные усы и круглые ушки, — охотиться вот на такое?..       — Здешний хоу всех охотников оповестил, что ему ручной зверь нужен, — скрипит прозрачный старик. — А я знал, что наша как раз родила, логово видел! Хоу хорошие деньги обещал, на год бы мне хватило.       — У тебя есть семья? — спрашивает Ханьгуан-цзюнь, а тигрёнок теребит лапами край штанины Ю-ю, играя с незнакомой странной добычей. — Кому сообщить о тебе?       — Нету никого, — отвечает старик, и Ю-ю понимает, почему у такого брюзги нет родных. — Внуки и те разъехались, ищут где жизнь полегче. А вы не охотники, так не мешайтесь! пусть другие придут.       У Сюаньюя рука сама тянется вниз — дотронуться до рыжих полосок, до смешной наморщенной мордочки! — господин Вэй тоже смотрит на тигрёнка и тоже улыбается. Можно? одним взглядом спрашивает Ю-ю, и Сянь-дагэ кивает: конечно. Когда ещё выдастся такой случай! и уже им обоим Сянь-дагэ говорит вслух:       — Не бойся.       Шерсть на круглых ушках — шелковистая и бархатная, как самая дорогая ткань, даже лучше любой ткани, потому что тёплая по-живому. Тигрёнок перестаёт играть, смотрит очень серьёзно снизу вверх чёрными глазами, а потом начинает ластиться к ладони, требуя, чтобы ушки чесали ещё.       Неужели из такого чудесного зверя тоже вырастет однажды тигр-людоед?..       — Твоё тело не было съедено, — словно услышав его мысли, говорит Ханьгуан-цзюнь противному старику. — Где оно?       Охотник кивает куда-то на соседний склон ущелья:       — Там! ниже её логова, возле обгорелого вяза. — И смотрит пронзительно из-под густых бровей: — Вы что, хоронить пойдёте?       — Пойдём, — с усмешкой обещает господин Вэй, и его стражи на шаг приближаются и снова становятся у него за спиной. — Вот проводим тебя в дальнюю дорогу — и пойдём.       Тигрица снова рычит, и её детёныш спохватывается и со всех лап бежит к матери от этих непонятных созданий, которые сперва погладили, а теперь обдают его холодом. Даже Сюаньюю становится неуютно — а ведь он давно знает это дыхание Тьмы Старейшины Илина.       — Да кто вы такие?! — пятится от них лаоху. — Только попробуйте с моим телом что-нибудь непотребное сотворить! я вас с того света достану!       Ю-ю чувствует с ужасом, как его собственные губы расплываются в неудержимой улыбке. Нашёл чем пугать, глупый призрак!.. да каждый из нас уже!.. Ему приходится сесть на камень, чтобы как следует отсмеяться, и на него смотрят молча, не вмешиваясь и не утешая.       — Иди с миром, — наконец говорит призраку Ханьгуан-цзюнь и рисует ладонью в воздухе какой-то сложный знак из многих сплетающися штрихов; ненадолго остаётся дымный след этого начертания, а когда исчезает, возле тигров и валуна уже нет никакого противного старика.       Тигрица коротко мяукает и скрывается вместе с детёнышем в густой горной осоке — одним прыжком, не оглядываясь.       — Ты свободна, сестра, — тихо говорит ей вслед Сянь-дагэ, — оленей и диких коз в этих горах хватит всем.       Сюаньюй задержался над звериной тропой, глядя на успокоившуюся осоку. В мире мягких тигриных ушек просто не может быть такого зла, как в мире его памяти… и оборвал сам себя: ты забыл?       В здешнем мире есть люди, тащившие девушек демону на забаву, и люди, сулящие новое наказание Ханьгуан-цзюню.       — Что с этим лаоху будет дальше? — осторожно спрашивает Сюаньюй, когда они начинают подниматься к логову.       — Не знаю, — на ходу отвечает господин Вэй, — но хорошо, что он никого не успел ей привести!       Тело и впрямь нашлось под обугленным стволом, хотя издали этот комок тряпья был почти неотличим от камней на горном склоне. Господин Вэй пошевелил его концом ножен: «Ни одной раны — она просто сломала ему шею. Меховая сестрица даже глотка крови не попробовала». Ю-ю тихонько перевёл дыхание. Всё-таки боялся: ведь людоедов положено обязательно убивать.       Пока укладывали тело в цянькунь, пока спускались обратно в ущелье и шли в деревню, день уже начал ощутимо клониться к вечеру. Возле входных ворот их ждала небольшая толпа. «Похороните его на вашем кладбище, как подобает, — сказал Сянь-дагэ, передавая им тело старика, — и напишите на могиле, что негоже охотиться на детных самок! Да скажите всем своим, пусть спокойно идут на поля, тигр на людей нападать и не думал». Что ж, на теле и впрямь не было даже следов от когтей — просто неудачно упал на осыпи. От всякой платы Ханьгуан-цзюнь и господин Вэй решительно отказались; но к ужину им в трактир всё равно принесли два кувшина лучшего вина и горшок душистого горного мёда — с ним было невероятно вкусно есть горячие ячменные лепёшки. «Помнишь кувшинковый сахар? — под рукавом шепнул ему Сянь-дагэ и тут же замахал руками: — Да ладно, не вспоминай, сейчас же всё хорошо!»       Как раз когда доедали последнюю лепёшку, на плечо к господину Вэю уселась странная птица — вроде бы на вид ласточка, но почему-то не чёрно-рыжая, а чёрно-красная. «А вот и обещанная весточка! — обрадовался тот, разматывая с короткой лапки длинную шёлковую полоску. — Цзинь Лин держит слово!» И тут же за столом принялся читать: «Достопочтенный, да-да, это я достопочтенный!.. закончили Охоту в Даньгу, отлично! все живы, семейство Сон кланяется, стражник Жонг стал ху-вэем городской стражи, ну-ну… Того стрелка нашли, и в Ордене Цзинь теперь новый старший мастер лучников, вот молодцы! Чан-шэньсянь оказал неоценимую помощь — и клякса, ну понятно: мало ему было одного Цзян Чэна, бедному. Понимает ли наш мальчик, на какого учителя согласился?.. О, а Вэнь Нин всё-таки разнёс свою темницу и пару соседних, правильно сделал! и теперь сопровождает главу Цзинь повсюду где надо и где не надо, так что других покушений ждать не приходится… а парочка безумных учёных хоть и довольна общением с Вэнь Цюнлинем, но всё равно жаждет заполучить и молодого господина Мо… уже с набросками книги, надо полагать!» Ю-ю едва не поперхнулся горячим чаем: о своём обещании написать книгу он совершенно забыл. «Да ты не беспокойся, — утешил его Сянь-дагэ, — пиши что в голову взбредёт: кто пойдёт проверять?» — а Ханьгуан-цзюнь только улыбнулся и отпил ещё глоток… ну вот как у него получается участвовать в разговоре, не говоря ни слова?       Жаль, что письмо такое короткое, со вздохом решил Сюаньюй, когда господин Вэй всё дочитал и принялся сочинять ответ. Молодой глава Цзинь, которого Ю-ю видел три раза в жизни, всё-таки не был ему чужим — даже далёкая семья остаётся семьёй, особенно когда другой нет. И не получается, никак не получается просто забыть Орден Цзинь как страшный сон. А ведь хотел быть подальше от заклинательских дел!       — Передайте молодому господину Жуланю поклон и от меня, — попросил он вслух, вставая из-за стола.       Всё было так хорошо в этом мире, всё было уже хорошо… если бы только не нужно было спать!       Если бы эти проклятые сны были бредом, думал Ю-ю, пока заново расстилал соломенный матрас в своём углу. Если бы они были странные, глупые и нелогичные, как обычно бывают сны! но всё там было таким настоящим и обыденным, что не могло быть ничем кроме правды. Ханьгуан-цзюнь и господин Вэй устраивались на ночь на полу перед очагом — и Ю-ю надеялся, что им там ничего не будет видно и слышно.       Если он вообще сможет заснуть.       Он вытащил из волос шпильку с яблоневым листом, бережно положил её поверх дневной одежды. Хотел бы я хоть раз снова увидеть, как солнечный свет играет на листьях любимого старого дерева… нет, не хотел бы, потому что рядом с садом есть дом и там есть та самая комната.       Кленовая шпилька «чистые мысли» цеплялась за волосы, словно не хотела их покидать. Ю-ю выпутывал её бережно, но потом потерял терпение и вытащил одним рывком, зашипев сквозь зубы от короткой боли. «Трусливая тварь! — тут же прозвучало в голове. — Беги хоть за самое дальнее море, от себя самого не убежишь! Думаешь, сможешь не спать всю жизнь?» Весь день молчал, откуда же взялся снова?!       Я не буду спать, ответил ему Ю-ю, зажимая шпильку в кулаке. Сколько смогу, столько и не буду. Через тонкие стены в зал пробирался ветер, разгуливал между лежащими, трогал одеяло. Не буду спать, не буду думать, не буду смотреть, что там снаружи. Он прижал шпильку к щеке — голос, шипевший что-то, умолк на полуслове. Может быть, Сянь-дагэ отдал мне эту вещь не потому, что у меня грязные помыслы, а чтобы избавить меня от горестей? и она хорошо держит не только мои волосы, но и мои мысли?       Сянь-дагэ такой добрый. Если бы он только знал… если бы они оба знали!       А вдруг я разговариваю во сне, и они всё поймут?       Он едва не вскочил, чтобы начать собирать вещи. Погоди, снова принялся звучать надоедливый голос, вдруг ставший сочувственным и ласковым. Так не делается — заметят и не пустят. Нужно подождать, пока твои спутники крепко уснут, потом взять самое необходимое; и не забудь написать им хорошее умное письмо — мол, хочешь идти по жизни собственным путём! иначе они точно бросятся тебя искать и ты никогда от них не вырвешься.       А я хочу вырваться?.. я и уходить-то не хочу! Но ведь должен. Так будет лучше.       Голос был прав: нужно было взять с собой совсем немногое. Одежду — хватит и той, что на себе. И что-нибудь на память — ну хотя бы эти две шпильки. Серебряную можно будет и продать если что, покладисто согласился голос.       И что я буду делать здесь, в этих горах?.. Умею писать и считать, но вряд ли в такой деревеньке это кому-нибудь нужно.       Мир огромен, успокоил его голос. Ты, главное, решись, а уйти можно и не прямо сейчас. Что ты умеешь ещё? рисовать талисманы? это тоже можно продавать… и вдруг снова сорвался на скрипучую змеиную насмешку: а ещё ты можешь очень дорого продавать свою красивую задницу!       Заткнись, беззвучно заорал на него Ю-ю и прижал к губам кулак, чтобы не крикнуть вслух. Ты же прав, мерзость: от себя самого мне не сбежать никуда.       И тихонько подышал на шпильку, чтобы гладкое дерево согрелось совсем. Может быть, она отгонит дурные сны, как отгоняет дурные мысли.