Шестьдесят три ступени

      Он смеет.       Откуда вдруг столько наглости?.. Смеет хватать за локоть и чувствовать горячую сильную руку сквозь все рукава. Смеет не только смотреть — смеет быть так близко, что губы ловят чужое дыхание. Смеет не высвобождаться из шутливых объятий — наоборот, подаётся навстречу, чтобы прижаться ближе. Со смехом, невзначай, ненамеренно? кого ты можешь обмануть, глупец!       И после, на берегу, жадно смотреть на облепленные прозрачной тканью сильные тела тех двоих, о которых он и думать не должен.       От небрежного «высушивающего» заклинания идёт тепло — куда-то к самому сердцу — и разливается оттуда ноющим жаром. Это уже не чужое, — не подсмотренное с вершины проклятой башни, — это его собственное.       Желание. Можешь сколько угодно бегать от этого слова, но это оно и есть.       Смешать дыхание. Смешать волосы. Смешать руки, обнимающие, гладящие. Что там ещё осталось?       Уйти с глаз — пусть даже в этих глазах нет никакого осуждения, но они ведь не знают. Не знают, что он посмел пожелать.       Почему его до сих пор не выгнали, ведь через чжунъи всё видно и ничего не спрячешь?..       Неужели — так можно?..       …а ночью на поляне Ю-ю снова один и снова дрожит от пронизывающего холода — по ту сторону дневного тепла.       Что-то жуткое приближается: от гулких шагов с треском качаются стены, с них сыплются пыль и сор. Сердце колотится где-то в горле и гонит по телу ледяную липкую испарину. Он сидит на занозистых досках пола, не в силах отвести взгляд от распахнутой двери: сейчас ОНИ войдут. Он не знает, кто они, но знает, просто не хочет знать. Он знал бы, если бы не вечерняя музыка; но теперь он узнает заново.       Надо бежать, но некуда: единственный путь ведёт к двери, а за дверью — они. Нужно хотя бы спрятаться, забиться в какой-нибудь тёмный угол — а вдруг не заметят! но тело не слушается, связанное испариной как паучьими нитями.       Тени заполняют проём распахнутой двери.       Они огромные — закрывают последние крохи света от звёзд на небе — и наконец входят. В сарае плотный мрак, но Ю-ю почему-то отчётливо видит их лица и сперва радуется: это не какие-то чудища или демоны, это Цзыюань-бяоди и трое почтенных жителей деревни… ну ладно, двое, потому что третий не очень почтенный — Люй Кэ, выпивоха и бездельник, горе семьи. А господин Дан Хэ — честный торговец, с которым вёл дела ещё дедушка Хуэй; и господин Чжу Дуань — тот и вовсе был городским стражником, уважаемый человек…       …а с братом Цзыюанем Ю-ю рос вместе, играл во дворах или в саду, даже иногда присматривал за ним как старший! чего же здесь бояться?       Ю-ю приподнимается на коленях и улыбается. Сейчас они скажут, зачем пришли, и всё будет хорошо.       Вошедшие обступают его, они всё ещё кажутся невероятно большими, но Ю-ю всё-таки пытается улыбаться. Он же знает этих людей, они же совсем не демоны.       — Вот он, — говорит бяоди, как-то странно усмехаясь, — всё как я обещал. Развлекайтесь. Смотрите, эта шлюшка уже радуется. И не стесняйтесь с ним, в Ордене он ко всему привык, ему всё понравится!       Ю-ю не понимает — о чём говорит бяоди, к чему он должен был привыкнуть в Ордене? там-то его чаще всего вовсе не замечали, разве что могли толкнуть, ущипнуть или ударить исподтишка, ну ещё дразнили по-всякому… да и откуда брату знать, что и как было в Ордене Цзинь?       Цзыюань подходит ближе и протягивает руку, Ю-ю пятится, не вставая с колен, и не успевает — брат хватает его за волосы и поднимает рывком.       — И не строй из себя благородную барышню, тощая свинья, — шипит бяоди ему в ухо и толкает куда-то в сторону. Ю-ю пытается удержаться на ногах, но не может: падает прямо в объятия господина Чжу Хэ.       — Ну, не надо так дрожать, красавчик! — ласково улыбается господин Чжу и впивается в губы Ю-ю как огромная пиявка. От него скверно пахнет: выпитым вином и пережёванным жареным мясом…       Ю-ю пытается оттолкнуть его, вывернуться из рук и сбежать, но его ловят за ворот, разворачивают, господин Чжу размахивается — щёку Ю-ю обжигает болью, в глазах вспыхивают искры, а во рту появляется знакомый солёный привкус. «Подержи-ка его», — приказывает кому-то господин Чжу, и чьи-то руки хватают Ю-ю сзади за локти. Он всё-таки пытается вырваться, но господин Чжу бьёт его кулаком в живот и рвёт на нём одежду, пока Ю-ю ловит разбитыми губами воздух, пытаясь вдохнуть. Он почти не чувствует рывков — только слышит треск, с которым рвутся на нём ветхий чжишэнь и нижняя рубашка.       Что он делает?! Зачем?!!       Потом Люй Кэ заламывает ему руку за спину так, что Ю-ю сгибается и почти ударяется лбом в собственные колени. Ещё чьи-то пальцы — Ю-ю уже не знает, чьи, — шарят по телу, там, где никто никогда не касался, щиплют за соски, мнут бёдра, пах… грубо, настойчиво, долго… потом кто-то раздвигает ему ягодицы — и приходит боль.       Страшная, разрывающая, бесконечная.       Ю-ю кричит, но получается только полузадушенный мышиный писк. Боль заполняет его целиком, нет места для воздуха, чтобы вдохнуть и выдохнуть с криком, нет места для страха, нет места для самого Ю-ю, и в глазах уже вовсе темно, нет сил хоть как-то сопротивляться, ничего уже нет, только голос сзади: «двигайся, свинья, не лежи бревном» — и рывок за волосы, запрокидывающий голову.       — Гадость какая, — словно издалека слышен голос господина Дана. — Послушай, Цзыюань, в этот раз я твой долг прощаю, но больше играть не буду. Додумался же! — и господин Дан уходит в слабо светящийся проём двери.       Гадость? Я гадкий? — Да.       Расплата за проигрыш — мной? моим телом?..       Значит, оно больше не моё. У меня совсем ничего не осталось.       Он безвольно висит на чужих руках, уже почти не понимая, что с ним происходит и кто он такой. Только бы поскорей это кончилось, пусть я даже умру, только бы поскорей! Но это никак не кончается. Пусть это будет сон! Мало ли что может присниться! ведь можно проснуться! и всё будет хорошо, как было вечером…       Сюаньюя уже окутывает мрак беспамятства, но там, в темноте, вдруг вспыхивает ярче света и больнее боли: это же не сон — это память!       Я постарался забыть всё, запереть за чёрной дверью, — толстые доски, грубый узор из шляпок гвоздей и железная оковка по углам, — именно такую дверь запирали в том сарае в усадьбе Мо, отделяя Ю-ю от всего остального мира.       Настоящая дверь.       …а теперь она распахнулась и я вспомнил. Это всё действительно было.       Он кричит от отчаяния и от этого безмолвного крика просыпается. Выныривает в безмятежно спящий лес, под небо, которое даже не начинало светлеть. К костру — угли уже покрыты толстым слоем пепла, но ещё тлеют.       К двум своим спутникам, уснувшим в объятиях друг друга.       Он сел в постели, зажимая руками рот, чтобы случайно не разбудить спящих господина Вэя и Ханьгуан-цзюня. Рубашка — не рваная, целая, — была мокрой от пота, ночной ветерок прикасался к плечам ледяными пальцами. Желудок судорожно сжимался, и Ю-ю осторожно поднялся и отошёл подальше в заросли бамбука, где его вырвало кислым и горьким.       Грязная шлюха. Подстилка. Отвратительная использованная и выброшенная вещь. Мои учителя и спасители ничего не знают, иначе избавились бы от меня при первой же возможности и вовсе бы не стали возвращать из диюя. Таким, как я, там самое место. Такой, как я, не имеет права находиться рядом с ними, осквернять их своими грязными мыслями и желаниями.       Он всё-таки обернулся на лагерь: вроде бы спят и ничего не слышали.       Они точно прогонят меня, если узнают, какой я на самом деле. Но я не хочу, не смогу опять остаться один. Простите, Ханьгуан-цзюнь, простите, Старейшина Илина, я вам ничего не скажу, хоть это подло.       Сюаньюй вытирает испачканные губы. Пусть всё будет, как было раньше: возвращается к костру. Утягивает свой плащ из общей постели — не совсем как раньше, но лечь рядом после всего, что он о себе вспомнил, он не сможет, — и ложится поодаль, будто бы поближе к углям.       После Совета в Гусу время Вэй Ина текло совсем не так, как прежде. Ну то есть считал он его иначе: не первая ночёвка после Совета, а день, когда мы прочли «Историю гибели великой страны Эцзо»; не вторая-третья-пятая ночёвка, а первый-второй-пятый свиток «Наставления для идущих по Северному пути». После того как Вэй Ин освоил первое заклинание из «Перечня талисманов, печатей и слов Силы для идущих по пути Кань», Сюаньюй сказал, что не хочет возвращаться в поместье Мо.       Они решили пойти к морю — ведь ни сам Вэй Ин, ни Ю-ю никогда не видели просторы и волны Хуанхай. Если измерять в книгах — должно хватить. Жестокий, жестокий Лань Чжань! заставляет читать медленно. Мудрый Ханьгуан-цзюнь! позволяет не торопиться.       «Исповедующие путь Кань склонны следовать своим чувствам и, оставшись без наставления Света и разума — становятся сумасбродны и могут причинить многие беды и разрушения»… о да, бед и разрушений Старейшина Илина в своё время причинил множество. Теперь рядом есть такое воплощение Света, как Лань Чжань, который если что — удержит за рукав… как раз и удерживает: сидит рядом, сжимая пальцы поверх холстинного рукава дуаньхэ. Как же хочется наконец-то полетать наперегонки! но Хоньяо всё ещё плохо слушается, а белая рысь Чан Сиена плохо ладит с моим чёрным коршуном. Их ещё мирить и мирить… он снова покосился на Лань Чжаня. Наши совместные медитации прекрасны, мой драгоценный супруг, но всё же придётся мне поработать и самому.       А Ю-ю сидит в стороне от них, на теневом краю поляны, под нависшими ветками тиса, — в позе для медитации, в идеальной позе: выпрямившись в струнку, развернув плечи, закрыв глаза… а если присмотреться, нет там никакого идеала! каменная спина, острые напряжённые плечи, а глаза не закрыты, а зажмурены, — куда смотрит Лань Чжань, который должен его учить?!       — Оставь его, — почти беззвучно отозвался Лань Чжань.       Всё было как-то не так этим утром! Сюаньюй для начала уронил чашку, попытавшись взять её из пальцев Лань Чжаня открытой ладонью; потом, садясь на лошадь, промахнулся мимо стремени и ударился лбом о седло, — снова болят ноги? долго перебирал и перехватывал поводья, словно забыл, как их держат, а когда Лань Чжань подошёл помочь — отдёрнул руку как от огня, даже Мадинь удивлённо оглянулась на этот рывок. Вопрос «да что с тобой такое?!» так и рвался с языка, и сорвался бы, если б не Лань Чжань — тот опять покачал головой едва заметно.       Всё стало немного проще в пути. Дорога шла по тенистым увалам, неторопливо поднималась и спускалась, лес сменялся полями, потом начинались сады; люди по сторонам дороги собирали сливы, тащили корзины с золотистой и рыжей фасолью, гнали осликов, навьюченных дровами, — жили привычной мирной жизнью и уважительно раскланивались, заметив путника в белом гусуланьском одеянии. «Теперь за господина принимают тебя, Лань Чжань! ещё бы, это ведь земли вашего Ордена! Когда наступит моя очередь, хотел бы я знать?» Ю-ю, словно очнувшись, натянул поводья и принялся слезать с седла: «мне в самом деле будет лучше идти пешком». Лань Чжань привычно перехватил Мадинь за повод; Вэй Ин со смехом вскинул руки: «Нет-нет, я точно верхом не поеду, мне тоже тренироваться надо!» Шёл Ю-ю уже почти хорошо, ступая твёрдо и уверенно, хоть и держался за стремя; а Вэй Ин старался не выпускать его из виду, хотя и продолжал болтать с Лань Чжанем: «…ты же понимаешь, если я сяду в седло — тут же вытащу очередную книгу!»       Сюаньюя хватило всё же ненадолго: сперва он начал спотыкаться о мелкие камешки, потом прихрамывать на левую ногу, — дольше ждать не стали и снова усадили его в седло. «Всё в порядке?» — всё же спросил Вэй Ин, когда подхватил его, подсаживая; Ю-ю улыбнулся ненастоящей улыбкой: «Да всё хорошо, очень-очень!» Бедный мальчик совсем не умеет врать: окаменел, а ведь Вэй Ин его почти и не обнял.       Снова как после ритуала в усадьбе Сон?.. а ведь вроде бы уже привык к нам и уже перестал бояться.       — Раз уж вы оба тренируетесь, нужно пройти побольше, — с каменным лицом строгого наставника уронил Лань-гэгэ.       Вэй Ин жаловался на это решение до самого вечера: «О жестокий повелитель, ведь мы никуда не спешим! Море Хуанхай плескалось на своём месте несчётные тысячи лет и ещё поплескается, не убежит!» Ю-ю старательно улыбался, совсем не так, как смеялся в озерке у водопада, но хоть так, всё-таки лучше, чем ничего… Место для ночлега выбрали уже в сумерках — в можжевеловой роще на краю рисовых полей; вместо вечерней медитации Лань Чжань предложил устроить тренировку с мечами — «если ты не устал, Сюаньюй». Ю-ю закивал с готовностью, словно только того и ждал после целого дня утомительной дороги…       …и Вэй Ин теперь уже отчётливо видит, какая напряжённая получается стойка и как Ю-ю осторожно отодвигается, когда Лань Чжань пытается эту стойку поправить.       Лань Чжань не может этого не заметить. Не может не видеть, как пляшут блики на лезвии простенького орденского ученического цзяня — то есть как дрожит у Ю-ю рука.       Вэй Ин решительно поднялся на ноги.       — Справился с младшим, да, страшный Ханьгуан-цзюнь? давай-ка со мной!       Оба его меча послушно ложатся в руки — Суйбянь поёт от предвкушения, Хоньяо непроницаемо спокоен, — всё правильно, первому предстоит быть мечом, а второму временно стать ножнами: только эту технику знает Вэй Усянь, то есть видел несколько раз в далёком прошлом. Лань Чжань поначалу легко теснит его, но потом раз за разом лезвие Бичэня попадает в ловушку перекрёстного захвата и у правой руки начинает получаться короткий выпад «клюв цапли», от которого Лань Чжаню приходится уклоняться, а не парировать, — Вэй Ин издаёт победный клич, хотя это ещё не победа, и они не сговариваясь останавливают бой, чтобы повторить приём ещё и ещё раз за разом, пока у Вэй Ина не начинает ломить локоть, а Лань Чжань не придумывает действенный способ этот выпад остановить. Хоньяо тяжелеет в руке, ему ещё непривычно схватываться с союзниками; Суйбянь горделиво лучится алыми отсветами, по Бичэню пробегают льдинистые искры, — как же Вэй Ин скучал по их поединкам!..       …а Сюаньюй сидит у костра и смотрит вроде бы на них, а на самом деле — сквозь них, куда-то в темноту подступающей ночи.       Вэй Ин даже оглянулся на всякий случай: никого не было там, за спиной, среди можжевеловых стволов.       Ещё вчера всё шло совсем хорошо. Что могло случиться?       Лань Чжань перехватил его взгляд и снова покачал головой.       Оставалось ещё два вечерних ритуала — а потом можно будет взять этого супруга за вышитые воротники и спросить наконец, что означают его молчаливые предостережения! и Вэй Ин уселся смотреть, как Лань Чжань привычно меняет бинты на стопах Ю-ю, натруженных после дневной «тренировки»…       …смотреть, как Ю-ю кусает губы, словно вернулась та, самая первая, ещё диюйская боль. Но ведь «глазами коршуна» отлично видно, что той замогильной тьмы не осталось ни капельки — только собственная, свернувшаяся змеиным комком.       А потом смотреть, как ломается последний ритуал — как Ю-ю сам достаёт из седельной сумки гребень и сам расчёсывает себе волосы перед сном, не дожидаясь, пока это сделает Лань Чжань.       — Принесу воды на завтра, — решительно перебил Вэй Ин сам себя и встал.       Разумеется, супруг не мог не пойти за ним следом… впервые мы уходим от костра не для того, чтобы заняться любовью.       Вода в рисовых оросительных канавах была не самая чистая; пришлось пройти почти сто шагов до говорливого ручья, стекавшего с вершины холма и ещё не ставшего водой для полива. Молча наполнили сперва котелок, потом все три бамбуковые фляжки.       Вэй Ин не выдержал первым.       — Лань-гэгэ, что я делаю не так? Что происходит?       А Лань Чжань устраивается для долгого разговора: расстелил на траве свой белый дачан, опустился на колени и жестом попросил Вэй Ина сесть рядом.       Ритуал так ритуал, согласился Вэй Ин и уселся в собственную пристойную позу — вытянув ноги и привалившись спиной к дереву.       — Мне кажется, мы его напугали, — отвечает наконец этот Лань Чжань.       Вэй Ин пожал плечами. Сам весь день перебирал, где и в чём мы могли ошибиться!       — Когда и чем? Мы же опекаем его как любимого ребёнка!       — На купании у водопада, — безжалостно отвечает Лань Чжань.       Щёки вспыхнули будто огнём. На любимого ребёнка не встаёт.       — Но он же и сам… — попытался выговорить Вэй Ин и прикусил язык. Вот в том-то и дело! вот чего испугался Ю-ю.       Но это же ничего не значит! это же просто возня в воде.       Или — значит?       Я-то сам — чего я хочу?       — Ты не ревнуешь? — всё-таки спросил он вслух, пытаясь нащупать почву под ногами.       Лань Чжань качнул головой.       — Нет. Потому что я тоже был там с вами и тоже хотел. — И уточнил тихо, но твёрдо: — Вас обоих.       Ох.       Лань Чжань должен любить только меня. И только меня хотеть и желать.       А я — я тоже должен видеть только его? Тогда что я делал в воде рядом с Ю-ю?       Он отчаянно замотал головой. Ну не может же всё быть так вдруг и так сложно!       — Ты уверен, что?.. нет, я там ничего такого не заметил… Или — всё-таки?..       — Думаю, что да, — сказал Лань Чжань и притянул его к себе; Вэй Ин со стоном облегчения привычно улёгся головой к нему на колени. — Думаю, Сюаньюй решил, что мы за ним ухаживаем.       — А мы ухаживаем?.. — пробормотал Вэй Ин куда-то ему в белый шёлк чжицзюя. — Было так явственно?..       — Если заметил я, мог заметить и он, — сказал справедливый Лань Чжань.       Пришлось снова замотать головой. Получилось щекой по ладони.       — Нет, подожди! Ты же сидел там за водопадом и медитировал! а на самом деле смотрел на нас? Так, получается, это я пытался совратить бедного Ю-ю?       — А ты пытался? — задал убийственный вопрос Лань Чжань.       — Нет! — выпалил Вэй Ин и снова прикусил язык. — Мы же просто играли, — договорил он упавшим голосом. — Просто дурачились, хорошее утро, тёплая вода…       — Тогда не надо его пугать, — сказал Лань Чжань самым мягким из всех ланьчжаневых голосов и легко пригладил Вэй Ину растрепавшиеся волосы.       — Ну вот, — обиделся тот под тихой лаской, — получается, напугал его я, а боится он тебя? Он же от тебя шарахается, разве нет?       — Он думает, что я ревную тебя… — начал Лань Чжань, но Вэй Ин не дал ему договорить:       — И боится, что ты его — что? убьёшь? прогонишь?       — Не знаю, что для него страшней, — сказал Лань Чжань.       Вэй Ин вскинулся на локте и заглянул ему в лицо. Лань Чжань по-прежнему был совершенно серьёзен.       — Если он останется с нами… — начал Вэй Ин и откашлялся, растеряв слова; ох, к гуям и демонам все правильные выражения! — Я хочу, чтобы он остался. Да, он мне нравится, он забавный и его очень жалко, и учить его интересно… и да, я хотел бы его с нами в постели. — И проговорил наконец самое важное: — А ты?       — На таких условиях я согласен, — сказал этот невозможный Лань Чжань и всё-таки улыбнулся.       Поход за водой и серьёзный разговор неизбежно перерос в то, зачем они обычно уходили от костра; и тут уж можно было и смеяться, и болтать всякие глупости, пока был не занят рот: «а может, мне нравится, когда ты меня ревнуешь! что значит нет?! немедленно покажи всю силу ревности!» Между нами точно не втиснется даже лезвие клинка, не то что человек; а вот рядом с нами — почему бы и нет, если человек этот Мо Сюаньюй?       Мо Сюаньюй, который отдал мне своё тело и дал возможность вернуться. Мо Сюаньюй, который честно принял наказание диюя и не рассыпался прахом по пепельной равнине. Мо Сюаньюй, который сидел рядом с нами на страшном орденском Совете, спал рядом с нами на бесчисленных ночёвках и так смеялся, так от души смеялся в той звонкой воде! Уже ведь прирос — трудно было бы оторвать.       — И всё-таки надо проверить, — сказал Вэй Ин вслух, одеваясь и затягивая волосы в хвост. — Может быть, мы с тобой всё это навыдумывали себе, Лань-гэгэ, а Ю-ю вовсе испугался каких-нибудь заклинательских ужасов, а не нашего ухаживания. Та дева-призрак могла его напугать?       — Могла заставить задуматься, — отозвался великолепный Лань Чжань, заново завязывая пояс. — О несбывшейся любви и о силе невоплощённых желаний.       Вот уж в ком не было ничего страшного, ворчал Вэй Ин всю дорогу до костра, уже почти потухшего. По сравнению с моими-то стражами! ведь Ю-ю видит их. Забавно, что он их побаивается: если задуматься, он сам — гораздо более могущественное и чудесное существо, чем эти бедняги, разменявшие будущие жизни на посмертную службу.       Почему он вообще видит их?       Пришлось даже остановиться. Неужели всё-таки какой-то отголосок диюя тянется за этой душой до сих пор?..       Лань Чжань коснулся его плеча.       — Сыграем ему.       Сюаньюй уже спал… снова постелив свой синий плащ по ту сторону костра, в стороне от общего ложа из белого плаща и соломы.       Вэй Ин тихонько подошёл ближе, пока Лань Чжань разворачивал гуцинь из пелены белого шёлка. Ю-ю дрожал, стоило бы укрыть его ещё одним одеялом, если уж не собой; и беззвучно втягивал воздух, будто всхлипывая во сне.       — Сыграем, — шёпотом согласился Вэй Ин. Как ещё согревать теперь?       Чэньцин тоже звучала шёпотом — мелодия текла как растаявшая изморозь по камням, отзываясь каплями на струящиеся аккорды ань. Собственное сердце Вэй Ина тоже повиновалось Омовению, особенно то тёмное сердце-хэйянсинь, что пробуждалось к ночи и разгоняло по телу нэй-инь, — билось мерно, один удар в двадцать вдохов, вот бы настоящее горячее сердце брало с него пример!       Ещё две ночи назад Вэй Ин притащил бы их постель к постели Мо… или сгрёб бы самого Сюаньюя в охапку: «ты же мёрзнешь один и снится тебе всякое нехорошее!», и всё стало бы как всегда… но теперь начиналось другое «всегда».       Не спешить так не спешить, ворчал он про себя, устраиваясь рядом с Лань Чжанем на широкой шуршащей постели по другую сторону прогоревших углей.       Утро настало серенькое, пасмурное, обещавшее дождь в недалёком будущем, — и настало оно ужасно рано, ещё Кролик не прискакал на полянку! так рано не вставали даже в Ордене Гусу Лань, ворчал Вэй Ин, открывая глаза так, словно и не было сна. Музыки Омовения явно не хватило на всю эту ночь: снилось что-то тревожное и безликое, он вскидывался, прислушивался — ровное дыхание Лань Чжаня, беззвучные выдохи Ю-ю, — и снова зарывался с головой в одеяло и в уютное тепло, потому что всё ещё длилась ночь. Утру, даже серенькому, обрадовался как лучшему другу, сел, зевая и распутывая гриву пальцами; повторил себе как заклинание, что лапы диюя так легко не разжимаются и нет ничего странного, что бедняге Ю-ю опять снятся всякие ужасы.       Но когда Вэй Ин проснулся, Сюаньюй уже не спал.       Он лежал на своём плаще как спящий, даже укрыт был как спящий — одеяло до самого носа… гладкое, без единой морщинки, аккуратное одеяло. Вэй Ин первым взглядом уловил быстрое движение — закрыть глаза; чтобы не окликнули или чтобы не задавали вопросов?       Пришлось вставать по возможности шумно: зевнуть во весь рот, поворчать на погоду, поворочаться на постели, потянуться с новым громким зевком, — словом, разбудить ещё и Лань Чжаня, который открыл глаза сразу же, словно тоже не спал. Ю-ю тоже с готовностью «проснулся», сел и произнёс утреннее пожелание очень весёлым голосом — слишком весёлым.       Или это я предвзят и вижу то, чего нет?       И всё-таки трудно ошибиться, потому что Ю-ю опять сам расчёсывает себе волосы… и сам втыкает в них шпильку, которую даже в постели зачем-то вертел в руках, — та самая, с яблоневым листом. И осторожно отстраняется, когда Лань Чжань тянется эту шпильку поправить, ведь и впрямь воткнута криво. И садится завтракать чуть-чуть в стороне, так, что рука с чашкой не дотягивается туда — приходится ставить чашку на траву, а не передавать с пальцев в пальцы. И ест медленно, задерживая палочки в котелке, и достаёт рис мелкими комочками — совсем не как всегда; а к холодной копчёной утке даже не притрагивается. И жадно пьёт, сперва чай, потом полную чашку воды.       И ничего странного, что Лань Чжань, который видел всё то же самое, после еды дотронулся всё-таки ладонью до лба этого бедняги, а потом решительно усадил и принялся разматывать другие бинты — не те, что с примочками на ногах, а те, которые закрывали длинный разрез на предплечье.       Вэй Ин хорошо помнил эту рану: он же нанёс её собственной рукой, проводя ритуал обмена.       Я выбрал для него самое лёгкое желание. Оно уже почти исполнено. Что может быть не так?..       Он всё-таки подошёл, чтобы посмотреть. Шрам не казался воспалённым и не начал открываться — мирно затягивался, как и подобало честному шраму: откуда бы взяться тут лихорадке?       — Немножко болит, — спохватился Сюаньюй и опустил голову, чтобы не смотреть Лань Чжаню в лицо.       — Тогда я знаю, куда мы направимся сегодня, — сообщил Лань Чжань и принялся не спеша заматывать бинты обратно на руку. — Немного в стороне от нашей дороги есть горячий источник Биювэн, как раз то, что тебе требуется.       — Это будет замечательно, — согласился Сюаньюй и принялся деятельно собираться.       «Ты снова хочешь затащить его в воду?» — прошипел Вэй Ин, пока между ними и Ю-ю была лошадь. Лань Чжань строго кивнул: «Да. Причём раздетым». Оставалось только всплеснуть руками: «Я всегда знал, что ты жестокий человек, Ханьгуан-цзюнь!» По сути же, решение было совершенно верным: какая проверка оказалась бы яснее? а если нет — то просто полежать в целебной воде Ю-ю будет полезно.       Тропка к источнику ответвилась от главной дороги после полудня — повела вверх по склону холма, на седловину, потом по другому склону вывела на край леса, где начиналась каменистая осыпь и торчали выщербленные бурые скалы, — «пришли», удовлетворённо сообщил Лань Чжань. Место оказалось и вправду яшмовым: ручеёк срывался со склона и наполнял глубокую выемку, выстеленную крупными плоскими плитами багрово-коричневого цвета — осадком от вроде бы чистейшей воды. Тропка обрывалась у края чаши, где высилась каменная плита-скамейка, будто специально предназначенная для одежды.       Лошадку привязали поодаль на склоне, под тремя тополями, где было вдоволь свежей травы и тени. День так и оставался пасмурным и серым, но дождь пока не начался. Вода в чаше — Вэй Ин потрогал — казалась руке горячей, но кожу не обжигала. Места в купальне могло хватить всем троим.       «Выпить бы для храбрости», тоскливо вздохнул Вэй Ин и решительно принялся раздеваться.       — А эта штука, похоже, красится! — Он провёл ладонью по камням, кожа стала багрово-ржавой, как после побоев. — Вы как хотите, а я новую чистую одежду пачкать не хочу! отстирывай её в семи водах потом!       На завязках штанов он задержал пальцы, выругал себя за нерешительность — никогда прежде не задумывался, вот уж спасибо Лань Чжаню и госпоже Юй! — и решительно вылез и из штанов.       Так было правильно. Так было честно: стоять обнажённым перед ними, ничего не скрывая.       Вода всколыхнулась, принимая; Вэй Ин по каменистому дну перебрался на другой край купели, уселся на выступ — вода доставала до подбородка, окутывала, как нагретым полотенцем, и немного пузырилась, смешно щекоча ноги.       — А если накрыть это место «зонтиком», то и дождь нам не помешает! Забирайтесь же!       На Лань Чжане уже оставалось только чжунъи, и он предпочёл сперва снять штаны, а потом рубашку… и всё-таки повернулся спиной к Ю-ю, чтобы забраться в чашу по удобным камням-ступеням.       Вэй Ин старательно смотрел только на Лань Чжаня, но вздох услышал и легко распознал: не восхищение — изумление и страх.       — Мы не рассказывали тебе. — Лань Чжань снова оглянулся на Ю-ю, и теперь Вэй Ин видел исхлёстанную спину и тоже привычно стискивал зубы. — Я не люблю вспоминать о них.       И протянул руку, чтобы помочь Сюаньюю спуститься в источник.       Ю-ю к тому времени снял с себя только безрукавку и теребил завязки верхней рубашки; он посмотрел на Лань Чжаня, на его протянутую руку, — и сбросил остальную одежду так быстро, словно боялся передумать.       Будь на месте Лань Чжаня Вэй Ин — непременно потянул бы посильнее, чтобы уронить Ю-ю в воду с тучей горячих брызг! но Лань Чжань был Лань Чжанем и честно придержал пальцы Сюаньюя на ладони, давая опору и равновесие.       Ю-ю устроился в купели осторожно: сбоку от Вэй Ина, совсем не напротив Лань Чжаня. Я скоро стану настоящим гадателем-цзягувэнь — научусь истолковывать каждую мелочь!       — Это сделали на войне?.. — всё-таки не смог промолчать о шрамах Сюаньюй. — В плену, наверное?       — Ханьгуан-цзюнь не был в плену! — от души возмутился Вэй Ин. — С ним обошлись так в собственном Ордене; и к сожалению, из-за меня.       Глаза у Ю-ю стали круглыми, как в тот день, когда на обряд благодарения явились диюйские демоны.       — Лань Чжань пытался защитить меня и ранил тридцать ланьских старейшин; наказанием было по удару дисциплинарного кнута за каждого. — Вэй Ин перевёл дыхание: что толку в запоздалой злости! — Жабьи дети, никто их туда не звал!..       Благонравный и воспитанный Ханьгуан-цзюнь тем временем сложил ладони ковшиком, зачерпнул полные пригоршни воды и наконец выплеснул их на Вэй Ина — речь пришлось оборвать негодующим фырканьем.       — У тебя ведь тоже не всё гладко на спине, Ю-ю? — продолжил он, когда вытер лицо. — Лань Чжань говорил мне, что там шрамы от палки; сам-то я не мог видеть, ты же понимаешь…       — Я же их тоже не вижу, — вздохнул Сюаньюй, снова опуская глаза. — Наверное, это когда тётушка меня била за то, что жаловался… а по ногам — за то, что хотел сбежать.       — …а вот этот, на животе, за это ты меня прости, — подхватил Вэй Ин, потянулся дотронуться, спохватился и убрал руку. — Это меня Цзинь Лин мечом ударил, вроде как бы отомстил Старейшине. Он же тогда не знал… да что там, я и вправду виноват в гибели его отца.       — Не виноват, — возразил Лань Чжань, и оставалось только махнуть рукой: старый это спор и нет в нём единодушия.       Куда приятнее было просто сидеть в горячей воде, которая не остывала, слушать журчание ручья и смотреть во все глаза — смотреть было можно. Ю-ю в этой купели казался совсем тростинкой: узкобёдрый, длинноногий, с узкими щиколотками и узкими запястьями… как же не хотеть носить такого на руках! Беречь от дождя и холодного ветра, от злобных взглядов и мыслей, от грязной чужой игры… ну и да, целовать иногда, и чтобы он был согласен.       Вэй Ин перехватил взгляд Лань Чжаня и заулыбался во весь рот. Мы — живы. Мы — вместе. Да что нам не под силу, гуй побери?!       Вынимать Ю-ю из воды пришлось как раз почти что на руках — он уже начинал задрёмывать в расслабляющем тепле. От высушивающего заклинания он вежливо уклонился и принялся вытираться самой обычной тканью; а потом долго не мог собрать в пучок рассыпающиеся волосы — и Вэй Ин, хлопнув себя по лбу, полез рыться в походной сумке.       — Вот, возьми! — Деревянная шпилька с руной «чистых мыслей» была сейчас очень кстати. — Она лучше держит, чем твоя серебряная, ну и вообще… пригодится.       Сюаньюй поднял на него глаза, тихонько шмыгнул носом, принял шпильку на ладони и поблагодарил положенным поклоном… что-то я снова сделал не так.       Он в очередной раз поймал взгляд Лань Чжаня и в очередной раз кивнул. Поговорим непременно, нынче же вечером — как только сможем остаться вдвоём.       А остаться вдвоём оказалось неожиданно легко: в деревенском трактире Ю-ю, краснея во все щёки, тихо попросил хозяина приготовить две комнаты и ушёл в меньшую из них сразу после ужина, снова ссылаясь на дорожную усталость.       Лань Чжань смотрел ему вслед ещё некоторое время после того, как закрылась дверь; потом сел на циновку в подобающую позу и начал разворачивать гуцинь.       — Может быть, и правда устал? — осторожно предположил Вэй Ин, устраиваясь рядом. Рядом с Лань Чжанем всегда было как-то спокойнее. — Всё же шло хорошо сегодня, разве нет? и в источнике — всё было как надо?       — Хм, — сказал Лань Чжань, и пришлось доставать из рукава флейту.       Играть в трактире полагалось тихо: кто-то из постояльцев, возможно, уже спал; но Омовение даже тихое найдёт того, кому адресовано… он вдруг вспомнил, и даже зажмурился, и не смог промолчать, слишком привык делиться с супругом всеми своими мыслями:       — Лань-гэгэ, а помнишь, как мы играли «Покой» для мёртвой руки Не Минцзюэ? У меня сейчас похожее чувство: что Ю-ю вот-вот рассыплется у меня на глазах.       Пальцы Лань Чжаня ощутимо дрогнули на струнах, изменив аккорд-ань на сорвавшийся саньинь. Фразу пришлось повторить — и на всякий случай повторить снова. «Прости». — «Понимаю. Сам чувствую что-то похожее».       А потом они забрались в постель и обнялись так крепко, словно не виделись несколько дней.       — Мне кажется, мы всё-таки ошибаемся, — заговорил Вэй Ин у самых губ вместо поцелуя. — Что, если Ю-ю боится не наших желаний, а своих собственных? Сам посмотри: сегодня в Яшмовом источнике он никого из нас не хотел — и всё было как всегда и было хорошо.       — Возможно, — не сразу отозвался Лань Чжань, и Вэй Ин потянулся поцеловать не губы, а глаза: задумчивые, они становились золотистее любого заката. — Возможно: ведь он с самого начала знал, что мы пара, и видел многое о нас с башни Вансянтай. Свои желания он вполне может счесть недолжными… его ведь воспитывали строго.       Ну вот как тут прикажете удержаться!       — Неужели так же строго как тебя, мой блистательный Ханьгуан-цзюнь?       — Хм, — ответил Лань Чжань, и это наконец-то было правильное «хм»: с затаённой насмешкой.       Что ж, я не против и Сюаньюю оказать ту же услугу: разрушить к гуям всё строгое воспитание!       — Знаешь, — заговорил снова Вэй Ин, когда губы смогли говорить, — вы с ним и правда красивая пара. Может быть, тебе нравится его тело, потому что оно когда-то было с тобой? или — не только тело, а сам Ю-ю тоже?       Лань Чжань помолчал четыре вдоха, и это было очень длинное молчание.       — У меня пока нет ответа, — наконец проговорил он, — и не потому, что я не думал над этим. Знаю только одно: мне будет жаль, если он уйдёт.       Вэй Ин привскочил на постели. Хоть ставь стражу и вокруг постоялого двора!       — Нельзя чтобы он ушёл сейчас, ну никак нельзя, понимаешь? Он же не сможет один — пока не сможет. — И договорил в плечо Лань Чжаню, пряча лицо: — От меня так уже уходили однажды… не хочу, чтобы снова.       — Мы сделаем всё что сможем; но решать всё-таки ему самому, — твёрдо подвёл итог Лань Чжань и потянул за алую ленту, выпуская на свободу волосы; а потом поймал горячими губами ухо Вэй Ина и прошептал завораживающим шёпотом: — Нас давно уже трое в постели; думаю, справимся.       И последнее признание было необходимо сделать сегодня, Вэй Ин выговорил его уже сквозь стоны:       — …А ведь я… боялся, очень боялся… что тебе не понравится… это моё новое тело… ну вдруг?..       А то, что ответил этот прекрасный Лань Чжань, было лучше и честнее любых, самых прекрасных слов.