Шестьдесят три ступени

      Лань Чжань наблюдает.       В день, когда было принято решение, они вдвоём играли «Притаившееся лето» — на гуцине и флейте. Песня плыла над ночной рекой и казалась почти такой же светлой, как в тот день, когда он впервые играл её — чтобы не потерять надежду в безнадёжные времена своего ожидания. Чэньцин, оказывается, умела радоваться, а не только проклинать… и Вэй Ин не был бы Вэй Ином, если бы не добавил в мелодию что-то своё, упрямое и уверенное, — если бы Лань Чжань был уверенным в то время!       И ещё не дозвучало последнее эхо, как от их костра к реке донёсся тихий вопрос, всякой уверенности совершенно лишённый: «Этот недостойный может не возвращаться домой?»       Разве можно не хотеть, успел подумать Лань Чжань и тут же укорил себя: разве ты сам хочешь вернуться в Орден?       «Значит, пойдём туда, куда ты хочешь! — легко и не задумываясь ответил Вэй Ин. — Может быть, к морю? всегда хотел на него посмотреть и в нём поплавать!»       И утром рядом с ними оказался совсем другой Сюаньюй: проснулся раньше всех, умывался весело брызгаясь, почти перестал спотыкаться, будто его ноги волшебным образом стали здоровыми, и даже напевал что-то тихое, пока кормил лошадь, — словно ученик, которого вместо наказания отпустили поиграть на воле.       Что же было такого страшного в той усадьбе, что она перестала быть домом?       Паромщик и помощник паромщика долго смотрели вслед странным путникам, которые переночевали в ожидании переправы, а утром развернулись и ушли по той же дороге, по которой пришли.       — Значит, нам теперь на восток, — говорит Вэй Ин и смотрит на Лань Чжаня над гривой лошади. — Ты не сказал, согласен ли.       — Хм, — привычно отвечает Лань Чжань, и можно не говорить вслух «мне лишь бы идти с тобой». Вместо этого он хотел бы сказать «вместе с вами».       — А я даже рад, — заканчивает Вэй Ин. — Мы бы слишом быстро пришли в эту самую деревню Мо, верно? а так подольше побудем вместе. Так, Ю-ю? ты ведь нам теперь уже не чужой!       — …не чужой, — эхом соглашается Лань Чжань.       Из этих двоих чужим ему казался Чан Сиен: едва знакомый человек был теперь так близко, как никто не допускался прежде. Шёл рядом, говорил, читал одну и ту же книгу, сидел за одним столом, даже спал в одной постели… уютно сопя, как Вэй Ин. Вэй Ин порой выглядывал из этого тела, будто из окна, — когда покатывался со смеху над какой-нибудь незамысловатой шуткой; когда загорался, азартно читая очередную запретную рукопись: «Лань Чжань, а вот эту печать мы попробуем непременно и прямо завтра, как только поймём!»; и жесты, особенно жесты и движения — тронуть за локоть, ухватить за руку: «Лань-гэгэ, послушай!..», привалиться к плечу, подобраться со спины и на этой спине повиснуть… эти мальчишеские ухватки отлично получались у сильного, худого, подвижного тела Чан Сиена, а у этого Лань Чжаня всякий раз замирало сердце от нежности и счастья: здесь. Жив. Со мной.       Первый ночлег после нового решения они постарались устроить в самом красивом месте из всех возможных: там, где горная речка падала со скальной ступени в небольшое озерцо, прогретое по краям летним солнцем. Вэй Ин провозгласил наступивший вечер «отличным временем для ловли форели» и нанырялся в озере под этим предлогом до посиневших губ, но две крупные рыбины выловил как раз к ужину — и уселся в обнимку с новой рукописью, отрешившись от всякой мирской суеты. Переворачивать прутики и поддерживать огонь выпало Сюаньюю: этот Лань Чжань решил раз и навсегда, что больше не отпустит Вэй Ина одного в мир тёмных троп, — проще говоря, читать они вовеки будут только вместе.       «Путь истинного адепта Жемчужной школы подобен пути по лезвию меча — равновесие его суть. Тем же, кто соступил с тропы истинного равновесия и выбрал Южный или Северный путь, следует непременно уделять внимание противоположному аспекту силы. Абсолютный Свет смертоносен так же, как абсолютная Тьма: одинаково бесплодны ледяные вершины Севера и иссушённые пески Юга». Вэй Ин поднимает от книги потемневшие глаза: «Значит, тогда, в первой жизни, оставшись без ядра, я был обречён? не было никакого способа и возможности удержаться и не скатиться во Тьму? или всё-таки был?» Этот Лань Чжань до дрожи не хочет вспоминать те времена, но куда от них убежишь! «Ты поэтому звал меня в Гусу после битвы в Чунъяне? Я тогда думал… глупости я тогда думал!» Да. Чтобы помочь. Чтобы вылечить и дать новые силы… и это тоже было глупостью, думает Лань Чжань и признаёт вслух, что ошибался. «Если бы мы тогда» они говорят вместе.       На заре этот Лань Чжань осторожно выбирается из-под одеяла, книги и рук Вэй Ина, но всё-таки недостаточно осторожно: Сюаньюй с другого края постели вскидывается сонно и испуганно, Вэй Ин тянется его потрепать по взлохмаченной голове и неразборчиво ворчит, жалуясь на холод, на несусветную рань и на туман, но потом тихо ахает «туман-то золотой!..» и тоже начинает вставать, и Лань Чжань торопится уйти от них хоть на несколько шагов — потому что боится, что не сможет уйти. Когда стало обычным и необходимым присутствие третьего в их ночлегах? Утренняя медитация — наверное, последняя память, что сохранилась в нём от всех установлений Гусу Лань, а на этой стоянке есть такая прекрасная вещь как маленький водопад, подобное место попадается не на каждом шагу. Медитировать под Семнадцатью Радугами он бы не смог, слишком громко там пела вода и слишком яркими были брызги; здешняя речка хоть и говорлива, но не криклива, а вода холодна в самую меру. Он старается не оглядываться на берег.       — О могучий Ханьгуан-цзюнь! — кричит ему Вэй Ин с этого самого берега. — Ты будешь воистину могуч, если сможешь праведно медитировать, глядя на такое!       — На какое?.. — неуверенно переспрашивает с того же берега Сюаньюй, босоногий и растрёпанный и немыслимо похожий сейчас на Вэй Ина.       — На такое! — победоносно провозглашает Вэй Ин и стаскивает беззащитного Ю-ю с камня в холодную воду.       Этот Лань Чжань старается занавеситься от них струями падающей воды. Кажется, он в самом деле недостаточно могуч, чтобы медитировать при таком зрелище.       Сюаньюй плохо плавает, но здесь он не боится утонуть: глубина едва по пояс. Он смеётся и пытается отомстить Вэй Ину, хватая его за плечи и запихивая под воду с головой; Вэй Ин в награду за смелость поддаётся и разрешает себя окунуть. Брызги летят во все стороны и тоже становятся золотыми под низким утренним солнцем. Теперь очередь Вэй Ина — он под водой хватает Сюаньюя за коленки, роняет с ног и только потом выныривает, отфыркиваясь и смеясь. Они возятся на мелководье, как две счастливые выдры, Сюаньюй хохочет пополам с кашлем — зато в полный голос, как никогда прежде. Брызги долетают даже до водопада — возмутительное нарушение спокойствия!       Лань Чжань думает, что молодой господин Мо сейчас такой, каким мог бы стать, если бы его первая жизнь не была переломана дважды.       Лань Чжань наблюдает вместо того, чтобы медитировать.       За эти дни тело Мо наполнилось истинной душой. На Вэй Ине оно было как грим на актёре — ненастоящим. Теперь оно живёт подлинной жизнью и умеет много нового: осторожно улыбаться, будто спрашивая разрешения; взмахивать ресницами; прикусывать губы в милой гримаске. Цзиньская порода? В Цзинь Цзысюане она была разбавлена кровью и воспитанием госпожи Цзинь — и Лань Ванцзи знал двух Цзысюаней: надменного щёголя времён обучения и хмурого пылкого воина времён войны. Цзинь Гуанъяо воспитывался среди продажных женщин и был вынужден прятаться и изворачиваться — и у него все милые черты внешности становились оружием и инструментом. Мо Сюаньюй рос в деревне, и похоже, что мать и дед пытались растить в нём кровь Мо, а не Гуаншаня; но вся простота и честность были в нём сломаны, когда он попал в Орден, и доломаны, когда был изгнан. Каким он будет теперь?       …но даже счастливый и беззаботный во время этой речной возни он не счастлив и не беззаботен.       Вэй Ин свободен в жестах. У него честные руки — он делает именно то, что делает, без сокрытых мыслей и намерений: он тащит Ю-ю в воду с камня, и это шалость, а не заигрывание. Точно так же он когда-то в юные годы ходил в обнимку то с Цзян Ваньинем, то с Не Хуайсаном; точно так же он во второй жизни поправлял одежду на Призрачном Генерале. В Сюаньюе такой невинности уже нет. Он знает цену жестам, взглядам и прикосновениям. Он избегает «недолжных», даже когда отбивается в игре на мелководье…       …и даже мокрый и хохочущий он поглядывает в сторону Лань Ванцзи, скрытого водяной завесой.       Этот Лань Чжань наблюдает. Этот Лань Чжань снова ощущает себя старшим: учителем, ставящим оценки.       Сюаньюй участвует в игре от всей души — или старается быть приятным и полезным? Его один раз уже выгнали — боится, что выгонят снова?       А Вэй Ин радостно испытывает новое тело на прочность и ловкость — в четыре маха переплывает озерко и в четыре же возвращается; и уже уверен, что не схватит и не сожмёт слишком сильно. Лань Чжань вспоминает собственные синяки, полученные в ночь после победы над Хэйцао… вечность назад это было. Вэй Ин вернулся в сильное тело — словно в родной дом или в привычную одежду. Старательно залечивает порванные меридианы, будто после неудачной Охоты. Каким он станет, когда обретёт полную силу?       Все считают Вэй Ина бесстрашным. Лань Чжань видит, сколько в нём страха — но только не за себя. Привык идти один. Азартно читает рукописи — и тут же сникает, когда спохватывается. «Мы обязательно будем осторожны, Лань-гэгэ», — когда это Старейшина Илина бывал осторожным?       Теперь наигравшаяся пара сидит на самом мелководье, и Вэй Ин разбирает Сюаньюю запутанную гриву волос во что-то более упорядоченное.       Вэй Ин всегда привязывался крепко и горячо и не стыдился своих привязанностей.       Этот Лань Чжань вместо медитации ищет слова.       Как назвать то странное, что чувствует он к Мо Сюаньюю? дружба, забота, желание защитить, — чего здесь нужно стыдиться?       Этот Лань Чжань давным-давно поклялся никогда больше не лгать самому себе.       Минувшим вечером, оставшись ненадолго один, он вытащил из сумки шёлковый маленький свёрток и распутал из него обгорелую щепку. Память о сгоревшем доме в Пристани Лотоса, обо всех сгоревших домах Облачных Глубин, о пепелище Луаньцзан, — память о том, как легко можно всё потерять в ярком огне ненависти… она легко разломилась по волокну на три части. Теперь, сидя под холодными струями, он снова думает о задачах из мудрой книги Гоу-гу. Что ещё он знает о треугольнике? иньский символ восстановления и возрождения, — разве не это им всем сейчас и нужно?       Если разорвать один из лучей — получившийся маятник станет воплощением хаоса.       …Вэй Ин как всегда полез в воду в чём спал — в нижних штанах. Сюаньюя он утащил туда тоже в ночном одеянии — в чжунъи и чжидуо. Смысла в этих одеяниях уже не осталось никакого, защитное их значение полностью потеряно: тонкая ткань намокла, стала почти прозрачной и полностью облепляет тела. Прежний Лань Чжань, увидев подобное, сошёл бы с ума от ревности. И пытался бы скрыть её за напускным презрением к распутству.       Тот Лань Чжань ненавидел Вэй Ина за любой, даже самый мимолётный разговор с кем-то другим. И так боялся выдать свою ненависть, что не разговаривал с ним сам.       Этот Лань Чжань не понимает, куда и почему ушла та старая злющая ревность.       Вэй Ин и Сюаньюй перебираются по камням поближе к водопаду — будто тревожатся о нём или просто им любопытно.       Они уже понимают друг друга с полужеста и переглядываются как союзники. «Подольше побудем вместе», сказал вчера Вэй Ин. Прежде была другая конечная цель: «проводим Ю-ю до дома, поможем ему устроиться, а там!..» Вэй Ин говорил: «жизнь на Луаньцзан научила меня ценить каждый день и не заглядывать далеко в завтра».       Лань Чжань не умеет не заглядывать.       Если он станет лишним… если они захотят уйти…       Нет. Он будет бороться.       Он поднимается с колен — какая уж тут медитация, Ханьгуан-цзюнь воистину слаб! — и выходит из-за защитной стены водопада, больше не прячась.       — Держи! — азартно выкрикивает Вэй Ин.       И два распоясавшихся разбойника хватают этого Ханьгуан-цзюня за ноги и сбрасывают с каменного порога в светлую золотистую кипящую воду, как последнего простого смертного.       Месть будет страшна: Лань Чжань успел поймать спохватившегося Сюаньюя, попытавшегося улизнуть, и потащил к близкому дну, как щука тащит мелкую рыбку; а вот выдра Вэй Ин всё-таки вывернулся и повис у Лань Чжаня на спине — в результате на дне оказались все трое, и вынырнули, и принялись хохотать, дышать и отплёвываться.       Этот Лань Чжань хочет всегда оставаться частью этого прекрасного целого. Если лучи гоу и гу не отрывать от вершин и если линия себьян свяжет их достаточно прочно — все задачи будут решены, и тростник поднимется из воды, а надломленный бамбук распрямится.       Он заново подтащил обоих к себе поближе. Не отпущу.       — Сами напросились, — покладисто согласился Вэй Ин. — Ю-ю, не бойся, Ханьгуан-цзюнь на самом деле совсем не такой кровожадный, он тебя не утопит.       У Сюаньюя задрожали губы — то ли от смеха, то ли от холода, — и Лань Чжань своей властью старшего потащил этих замёрзших купальщиков на берег: одеваться и греться. «Заодно и постирали исподнее», — сообщил Вэй Ин, досушивая заклинанием своё и чужое чжунъи; а солнце только-только поднялось на высоту часа дракона и начало припекать по-настоящему. Греть Вэй Ину руки Лань Чжань не доверил бы даже солнцу.       Завтрак показался ещё вкуснее, чем был ужин. Они как раз доедали холодную форель, когда в приречном перелеске послышались звонкие голоса и вдоль водопада к озеру стала спускаться по каменным ступеням стайка деревенских девушек, тащивших тяжёлые корзины с бельём.       — Я же говорю, это озеро создано для стирки! — весело сообщил Вэй Ин и приветственно помахал рукой: — Доброго вам утра, красавицы! Водичка-то свежа нынче!       Ему ответили — кто такими же размахиваниями, кто поклонами, кто смехом, заслоняясь рукавами. «Молодые господа приехали порыбачить?» — «Хорош ли улов?» — «Да разве ты не видишь, это же заклинатели!» — «Если так, то само Небо их послало!» Прежний Лань Чжань уже откупоривал бы второй бочонок уксуса; нынешний был вполне согласен, что девушки в чистеньких ярких платьях очень украшали пейзаж.       — Далеко ли ваша деревня? — между тем продолжал Вэй Ин. — Найдётся ли хороший трактир или постоялый двор?       — До деревни три ли вверх по течению, — ответила самая бойкая, — а трактира нет, но вас в любом доме с радостью примут. Вы нам ну просто очень нужны!       Вэй Ин развёл руками:       — Что может случиться в такой прекрасный день в таких благословенных местах с такими славными людьми?       — Да ведь не в день, а ночью, — уже без улыбки поведала одна из дев. — Так жутко, что из двери носа не высунуть!       Лань Чжань поднялся на ноги: кажется, дело было всё же не шуточным.       Девушек пригласили к костру и предложили чаю, и под чай они, переглядываясь и перебивая друг друга, поведали, что в деревне завёлся страшный призрак, — «то есть не страшный, она и теперь хорошенькая, а при жизни-то вовсе красоткой была! а страшно потому что призрак, а не потому что уродина». «Её уж два года как похоронили да оплакали, с чего бы ей бродить? все обряды провели, вы не думайте!» Вэй Ин умело вёл разговор: «А что делает призрак? навредил чем-нибудь?» «Да нет пока, только ходит и вздыхает да через заборы и в окна заглядывает, — отвечали ему, — но страшно же! А вдруг возьмёт да утащит кого-нибудь, кто их, мёртвых, знает?! При жизни-то тихенькая была, но мало ли!»       — Вы придёте? придёте ведь? — наконец спросили они хором. — Своего-то Ордена у нас в уезде нету, только на таких бродячих как вы и вся надежда!       — А я думал, мы вам здесь поможем, — вздохнул Вэй Ин и замахал ладонями: — Да придём, конечно, прямо сейчас и пойдём.       — Вот по этой тропе вверх по течению, там и ваша лошадка пройдёт, — напутствовали их, пока они собирали вещи. — Дом семьи Чу второй справа от ворот, его сразу видно, высокий и под красной крышей, не перепутаете! а нет, так любой вам укажет!       Этот Лань Чжань совсем не возражает против того, что их приняли за бродячих. Ему больше не нужно утверждать славу Ордена Лань во всех землях, по которым он проходит; да и нуждается ли Орден в славе из его рук?       Мы просто идём в деревню, потому что мы там нужны.       — Ну что, — на ходу начал загибать пальцы Вэй Ин, — есть усопшая дева, красивая, тихая и явно молодая, которая почему-то не хочет лежать спокойно. От чего умерла в юном возрасте — неизвестно, были ли враги и завистницы — неизвестно, что за семья — пока неизвестно. — И слегка толкнул собранным кулаком в колено Сюаньюю: — А ты слушай и учись!       Тот посмотрел с седла уже знакомым испуганным взглядом. Что вспомнилось? что-то ланьлинское или уже наше — мёртвые стражи, людоедский трактир?       — Я не смогу, — сказал Сюаньюй вслух. — Быть заклинателем страшно и трудно.       Вэй Ин расхохотался так, что Мадинь беспокойно переступила, едва не шарахнувшись.       — Да что ты, это же весело! Охоты, приключения, даже сражения… если не на войне, — поправился он уже всерьёз. — Но тебе ещё рано решать, тебе ещё учиться и учиться. Знаешь, пока учишься, всё кажется сложным, занудным и невыполнимым, но когда уже начинаешь уметь…       Этот Лань Чжань никогда не считал обучение трудным — просто не знал, что можно оценивать. Обучение было тем, что должно было быть: долг, ради которого ты рождён и который обязан исполнить. И уж точно никогда не было ему весело на Охотах… они были работой, ремеслом, — чем угодно, но не весельем. Словно наяву вспомнилось задорное «Началось!» Вэй Ина над потемневшими водами озера Билин: словно ему предлагали смешную прогулку, а не битву насмерть.       Лань Ванцзи так и не узнал бы, как можно смеяться в бою. Он бы много всего не узнал.       Деревня на высоком берегу над речкой была обычной деревней: чистенькой, сытой, благополучной. По единственной улице бродили куры, бегали упитанные поросята; через заборы свешивались ветки, гнувшиеся под тяжестью слив и шелковицы, а сквозь распахнутые двери во двориках виднелись сушильни, полные сохнущей лапши. Дом семьи Чу и впрямь оказался самым высоким и на вид весьма ухоженным, и заклинателей встретили со всем почтением: распорядились накрывать трапезу, пообещали лучшие комнаты на ночь, — круглолицый хозяин без единого седого волоса в густых волосах, его моложавая улыбчивая супруга и две красивые дочери совсем не казались людьми, которые могли бы уморить зачем-нибудь третью дочку.       — Моровое поветрие было, — поведала хозяйка, привычно утерев слёзы. — Мы-то выкарабкались, а Первая самая худенькая была, вот и… Лекаря привозили, да ничего он не сделал.       — Мы всё как надо устроили, — подхватил хозяин и повёл гостей в семейную молельню, где рядом с табличкой курилась одинокая палочка. Чуть поодаль на столике лежали горкой сливы: подношение от сестёр. — И на могилке поминальную служили, но вот не помогло, видно.       Вэй Ин сочувственно кивнул на табличку, где была только фамилия семьи и знаки «дию».       — Замуж не успели отдать?       — Даже сговорена она не была, цветочек мой, — снова всхлипнула хозяйка. — Хотели, по красоте её, получше выдать, в город или в богатый дом, да вот не вышло.       — И жениха не было? — уточнил Вэй Ин. Хозяйка только рукавом махнула в ответ.       — Значит, не «красная невеста», — сказал Вэй Ин, когда они остались одни в тенёчке во дворе: «пусть господа заклинатели подождут на прохладе, угощение вот-вот готово будет!»       Лань Чжань кивнул — он тоже помнил мёртвых девушек в алых платьях, венком вьющихся вокруг Старейшины Илина и бросающих цветы.       — Может, поспрашивать в деревне, вдруг кто-то что-то ещё знает? — осторожно предложил Сюаньюй.       — Нет нужды, — отозвался Лань Чжань. — Они и впрямь напуганы и не стали бы ничего скрывать.       — Зачем спрашивать кого-то ещё, когда мы можем спросить её! — подхватил Вэй Ин и вдруг фыркнул в рукав: — Только, Лань-гэгэ, давай подождём, пока сама придёт! ну не хочу я в такую жару тащиться на кладбище неизвестно куда.       — А призраки всегда приходят ночью? — почти шёпотом спросил Сюаньюй.       Вэй Ин рассмеялся вслух:       — Да если бы! могут и днём пожаловать. Но надеюсь, что эта добрая барышня всё-таки позволит нам пообедать спокойно.       За обедом и разговорами не замедлил и вечер — безветренный, тёплый, с золотистыми и розовыми облаками на закате. Семейство Чу на всякий случай скрылось в доме; Мадинь хрустела овсом под навесом, и куры бродили у неё под ногами, подбирая упавшие зёрна. По всей деревне царило спокойствие: где-то скрипело колодезное колесо, где-то постукивала колотушка бочара, где-то щёлкал и шелестел ткацкий станок, — мирная картина полного счастья, в которой как-то совсем не виделось место для беспокойного призрака.       Этот Лань Чжань хорошо умел ждать. Если он что-то умел в этой жизни, так это ждать!       Он наблюдает и сейчас. Вэй Ин перед Охотой — это всегда особенный Вэй Ин, и внешний облик Чан Сиена сейчас становится совсем Старейшиной и даже ещё больше похож на ловчую птицу — из-за горбинки на носу. Разве что глаза… он присмотрелся и едва не охнул вслух: зелёные глаза Чан Сиена должны были бы стать ещё ярче — а стали почти серыми… почти как у того Вэй Усяня, что учился в Облачных Глубинах и все Облачные Глубины возмущал своими проделками.       А у Сюаньюя никакого радостного предвкушения — вместо него сжатые кулаки и круглые испуганные глаза. Чему и как учили его в Ордене Цзинь, если он боится обычного призрака? и учили ли вообще чему-нибудь?       — Не вините моих наставников, — выговорил Сюаньюй, словно подслушав его мысли. — Я был самым ужасным учеником из всех возможных.       Вэй Ин только фыркнул: «самым ужасным был я! и всё равно оставался первым», — но не стал говорить этого вслух; а Лань Чжань говорит совсем не то, что думает:       — Тебе не обязательно участвовать в этой Охоте, если ты не готов. Можешь остаться в доме, здесь безопасно.       Сюаньюй упрямо покачал головой.       — Я с вами. С вами безопаснее всего.       Вэй Ин сжал губы, сдерживая смех.       — Разве ты не знаешь, что Ханьгуан-цзюнь всегда там, где хаос? как же рядом с ним может быть безопасно?       — Хм, — сказал Лань Чжань. Не стоило пугать Сюаньюя ещё больше…       …и именно теперь на дальнем конце деревни, там, где улица упиралась в закат, вдруг раздался женский визг, ничего хорошего не предвещавший.       На улице вслед за ними захлопывались окна и двери. Тени тянулись навстречу и стелились под ноги. Лань Чжань снял с плеча гуцинь. Вэй Ин, чьи мечи остались в поклаже, даже не вынимал флейту из рукава. Сюаньюй и вовсе был безоружен, если не считать вшитых в поясе талисманов; поэтому вполне разумно держался позади.       Призрака они увидели, только когда подошли к западным воротам и солнце перестало слепить глаза, — тонкий девичий силуэт стоял на пыльной дороге, не касаясь травы ногами. За её спиной поднимался от речки вечерний туман, подсвеченный закатом как свадебная фата.       — Всё-таки «красная невеста», что ли? — пробормотал Вэй Ин. — Не похожа, ведь когтей нет… Лань-гэгэ, спроси её.       На руках у девы в самом деле были обычные пальцы без жутковатых серпов, положенных лютой твари. Теперь Лань Чжань видел её яснее: гладкие волосы в простой причёске узлом, глаза видом как дынные семечки, тёмные пушистые ресницы.       Она не отступила, увидев троих незнакомцев, — только чуть подняла руку и опустила снова, словно хотела закрыться рукавом, но раздумала.       Лань Чжань тронул струны осторожно, как трогал бы чьи-то пальцы.       «Кто ты?»       — Чу Дию, — отозвалась она почти живым голосом, и гуцинь почтительно промолчал.       «Как ты умерла?»       — Я заболела, — пожаловалась она. — В тот год многие умерли.       Значит, не обижена, что другим удалось выздороветь; он уже занёс руку для третьего, самого важного вопроса…       — Что тебе нужно, чтобы уйти на Круг? — спросил рядом с ним Вэй Ин и повторил, словно боялся, что она не поймёт: — Зачем ты приходишь в деревню? Чего ты хочешь?       Этот Лань Чжань никогда не говорил с душами как с живыми людьми; значит, вот как говорил с ними Старейшина.       Девушка посмотрела прозрачными глазами на каждого из них.       — Ты красивый, но я тебя боюсь, — сказала она Лань Чжаню. — Ты красивый, но ты боишься меня, — было адресовано Сюаньюю. Она вернулась взглядом к Вэй Ину: — А ты просто красивый и поэтому самый красивый.       Они слушали её, вместо того чтобы настоять на ясном и точном ответе. Бывают ли такие ловушки?       Вэй Ин тронул его за локоть и покачал головой; это не тварь, перевёл Лань Чжань и снял пальцы со струн.       — Я ничего не успела, — продолжала Чу Дию, — меня даже никто не целовал… по-настоящему, а не как матушка и сёстры. Ты можешь поцеловать меня?       Вэй Ин кивнул, не задумываясь и на вздох:       — Конечно.       Теперь в локоть Лань Чжаня вцепился Сюаньюй — дрожащими пальцами через все рукава. Боится, что я не позволю? или — что я позволю?       Или просто боится за Вэй Ина. В прошлой жизни я и сам заподозрил бы ловушку.       А тёмный заклинатель и призрачная барышня в закатном тумане сделали последние два шага навстречу друг другу, и она подняла лицо, а он наклонился, чтобы их губы могли встретиться.       Этот Лань Чжань уже научился разбираться в поцелуях. Вэй Ин целует её, как рисовал бы привычный талисман: умело, уверенно, спокойно. Очень спокойно…       …и вместе с тем нежно, как поднёс бы к губам цветок.       — Ну вот, — вздохнула она, когда их губы разомкнулись, и вдруг снова посмотрела Вэй Ину в лицо. — Скажи… меня ведь можно полюбить?       Ей ответил заклинатель, а не просто Вэй Ин:       — Любой мог бы полюбить тебя, милая барышня. Мы постараемся, чтобы новая жизнь встретила тебя хорошо.       — И впрямь пора, — согласилась она. — Спасибо.       Сквозь это «спасибо» через её лицо пробился солнечный луч, и она пошла в сторону реки по туману, с каждым шагом становясь всё прозрачнее, пока не слилась полностью с первыми сумеречными тенями.       Вэй Ин шумно выдохнул и помотал головой.       — Вот же деревня и деревенские простаки, — сказал он, — такую девушку поцеловать некому! Сыграем ей «Покой», Лань-гэгэ, а завтра сыграем ещё раз на кладбище на всякий случай. Раз одна поднялась, могут зашевелиться и прочие.       И прежде чем разрешить ему взяться за флейту, Лань Чжань внимательно осмотрел его губы — под насмешливые слова «Да она даже призраком была совершенно безгрешным, Лань-гэгэ!»       Мо Сюаньюй вытирал глаза, когда отзвучали последние ноты «Покоя».       — Теперь она точно уйдёт счастливая, — тихо и без всякой насмешки сказал Вэй Ин, — один юноша её поцеловал, другой оплакал, третий сыграл ей на гуцине. Не каждая дева удостаивается таких проводов… что ж, сделали что могли.       Настороженные глаза следили за ними из-за каждой двери, когда они шли по улице обратно к дому семьи Чу.       Лань Чжань никогда не умел утешать скорбящих родственников, но те были скорее довольны, что дело наконец завершилось и дева Чу ушла счастливая и успокоенная, не успев натворить бед. Господам заклинателям попытались выделить для ночлега целый флигель с тремя комнатами, переселив оттуда детей; и весьма удивились, когда господа заявили, что им хватит одной, — «да как же, такой благородный господин и будет ночевать с учеником и телохранителем вместе!» Вэй Ин за ужином снова дразнил Сюаньюя: «из меня цзоу-бяо вполне получится, а вот из тебя ученик — не очень, ты ведь учиться боишься!»; а Лань Чжань пил чай, жалея, что чай не вино, и думал только об одном: о губах Вэй Ина, бережно прикасающихся к лепесткам неведомого цветка.       Он всё-таки украл свой поцелуй, совсем не бережный — яростный, сминающий и сметающий, как когда-то на горе Байфэн, задыхаясь от желанного шанса; и Вэй Ин, едва смог выдохнуть, тихо засмеялся ему в губы: «Лань-гэгэ, если бы ты так поцеловал ту бедняжку, она бы никуда не ушла и все Ордены не смогли бы её упокоить!» Целоваться пришлось в коридоре, у двери комнаты, где уже устраивался спать Сюаньюй — тот после призрачного поцелуя оставался странно молчаливым, словно никак не мог справиться с какими-то мыслями. «Ты ложись, не жди меня, я ещё расставлю своих стражей — просто на всякий случай».       Этот Лань Чжань не спорит. Вэй Ину не требуется помощь, когда он работает с созданиями Тьмы.       Сюаньюй на широкой кровати свернулся комком и укрылся одеялом с головой, то ли прячась, то ли не желая мешать; может быть, и стоило бы согласиться сегодня на две комнаты.       Лань Чжань развязывает пояс, привычно не звеня подвесками, шуршит тяжёлым шёлком, раздеваясь до ночных одежд — нэйи и белого чжидуо, — и думает, что давно не раздевался сам: обычно Вэй Ин просто не даёт ему это сделать. В одну ночь это бывало нетерпеливое «Ну зачем в орденском платье столько слоёв!..», в другую — раздевание превращалось в медленную первую ласку.       Дуаньхэ Сюаньюя лежало на скамье тоже комком; Лань Чжань аккуратно расправил одежду в подобающий вид. Если бы так же легко было расправить и выпрямить мысли…       И расчесать их так же, как расчёсывают волосы.       Он вытащил гребень из дорожной сумки, привычно пропустил первые пряди сквозь пальцы, — и сел на край кровати, заодно вспоминая, как в утренней воде волосы их троих переплетались, словно речные травы.       Судя по дыханию, Сюаньюй не спал. Потом зашуршало одеяло и скрипнул матрас — Сюаньюй приподнялся на локте, удивлённо осматривая комнату, — не нашёл Вэй Ина и тихонько отодвинулся ещё ближе к стене.       Лань Чжань наблюдает, хотя и занят своими волосами. О чём думает Ю-ю, когда запрещает себе приближаться?       Будет ли прочной эта сторона гу в их треугольнике?       — Вэй Ин скоро придёт, — говорит он вслух, — он расставляет свою стражу. Ты ведь знаешь о них? можешь их видеть?       — Я видел их на ночлегах, — шёпотом отзывается Сюаньюй. — Почему господин Вэй призывает их? они ужасные.       — Как и все солдаты Старейшины Илина. — Гребень движется медленно, хотя пряди уже распутаны. — Это их суть: Тьма против Тьмы.       — Но ведь они охраняют нас и от людей?       — Люди тоже бывают Тьмой, — говорит Лань Чжань и всё-таки договаривает: — тебе ли не знать.       Сюаньюй молчит, потом снова опирается на локоть:       — В этих новых старых книгах, что вы читаете… рассказано, как не поддаться Тьме?       — Именно это там и рассказано. — И напомнить ему, что они вместе: — Ты тоже сможешь прочесть, если захочешь.       Сюаньюй неуверенно улыбается:       — Это же не для слабых учеников…       — Ты действительно считаешь себя слабым? — спрашивает Лань Чжань и, не ожидая ответа, перекидывает волосы на плечо.       Время — забраться на кровать и лечь в самую пристойную из всех ланьских пристойных поз: на спине, вытянув руки вдоль тела.       Сюаньюй тоже ложится: осторожно, почти не шурша, но уже не комком…       …и тут в комнату вместе с порывом ветра врывается серо-алый вихрь, на ходу стаскивая с себя по очереди оба слоя дуаньхэ и расшвыривая одежду по полу как попало, — и валится в постель, прицельно ныряя в середину.       — Нет уж! я и так всегда лежу с холодного края! — сердитым шёпотом объясняет Вэй Ин своё вторжение. — И не смущайся, ты уже спал с Лань Чжанем в обнимку. Ну, почти! спал у него на коленях.       Он горячий, он него пахнет ночью и нечистью, и больше всего хотелось бы уткнуться лицом в эти смоляные разметавшиеся волосы; но Сюаньюй окончательно вжимается спиной в стену, словно видит Вэй Ина впервые.       И это всё — после утреннего купания? неужели и сторона себьян ещё совсем не крепка?       Что может этот Лань Чжань? лежать в пристойной позе и говорить размеренные спокойные слова.       — Во время войны мы часто ночевали под открытым небом. И лежали обнявшись, чтобы согреться.       Вэй Ин поворачивается к нему. Глаза блестят от смеха, но голос суровый и острый:       — Ну-ка, ну-ка, с кем это ты обнимался?! почему я ничего не знаю??       Что может этот Лань Чжань? только вздохнуть и сказать «хм».       — Не здесь и не сейчас. Спать пора.       — Но ты расскажешь! — требует Вэй Ин и наконец смеётся вслух. — Оказывается, пока я там бегал по лесам с армией мёртвых, вы в лагере приятно проводили время!       — Не в лагере, — вздыхает Лань Чжань. Они редко вспоминают войну. Ничего там весёлого не было. — Не в лагере, а на краю болота, под дождём и без палаток. А защитный купол от сырости не помогает.       Вэй Ин даже садится в постели.       — Вот! — почти кричит он и вскидывает к потолку указующий перст. — Заклинание зонтика! Если бы вы тогда его знали!.. Учитель Лань был неправ, что так долго прятал эти полезные книги!       Лань Чжань перестаёт слушать и отвечает не вдумываясь. Сюаньюй хоть немного расправил плечи под эту их болтовню и даже старается улыбаться. Всё опять похоже на самые первые дни в усадьбе Сон — что опять случилось?       Что может этот Лань Чжань? наблюдать.       — …Но должен тебе сказать, Ю-ю: Лань Чжань-просто и Лань Чжань-в-постели — это два разных Лань Чжаня. Какая уж там благородная сдержанность!       Вздыхать.       — Вэй Ин! бесстыдник!       — Я сказал хоть слово неправды?       Улыбаться.       — Но зато он ласковый, — продолжает Вэй Ин. — И всегда укрывает меня потом одеялом.       И смотреть, как Сюаньюй всё-таки смеётся и разворачивается из своего ежиного клубка в обычную позу спящего человека.       Чего же он боится? если шутки и забавы вроде утреннего купания его не пугают, а наоборот, успокаивают, — значит, он боится не нас?       — Пора спать, — снова говорит этот Лань Чжань вслух.       Утром на кладбище они тоже ушли потихоньку, когда Ю-ю ещё спал. После вчерашнего красного заката рассвет выдался серенький, трава блестела от росы, на могиле Чу Дию лежал подвядший стебель дикой лилии с тремя алыми цветками — должно быть, с вечера принесли подруги.       А ещё рядом был замшелый плоский камень, похожий на скамью, и на него они уселись после того, как закончили играть.       — Сердишься? — без промедления спросил Вэй Ин.       Этот Лань Чжань даже «хм» отвечать не станет. Конечно сердится. На Вэй Ина — за то, что тот рисковал: ну кто, кто когда-нибудь пробовал целоваться с призраками?! На себя — за то, что сердится. Даже на бедную девушку: не могла она попросить что-нибудь другое?       Всё это в одно «хм» никак не поместится.       — А тебе не кажется, — безжалостно продолжал Вэй Ин, — что это приключение случилось с нами очень вовремя?       Лань Чжань поворачивается к нему.       Чан Сиен точно не умел так улыбаться.       — О чём ты? — осторожно уточнил Лань Чжань. Когда у супруга блестят глаза, жди беды.       Вэй Ин насмешливо щурится.       — Ты ведь всегда пил уксус бочонками, когда видел меня рядом с девушками!       Этому Лань Чжаню нечем оправдаться.       — А если бы её поцеловал я, — всё-таки пытается он, — ты ревновал бы?       Вэй Ин кладёт ладонь поверх его пальцев, накрывая и их и струны.       — Если бы я увидел тебя с кем-то достойным — не стал бы оттаскивать тебя и кричать «это моё!» Я бы постарался стать с вами третьим. Помнишь, когда мы учились, я звал тебя «идём с нами»?       Только мёртвым Лань Чжань мог бы забыть, да и то вряд ли. Всякий раз, когда он проходил мимо — совершенно случайно проходил мимо! — он получал звонкое приглашение, которое бережно хранил до следующего раза… и всё-таки проходил мимо, с холодным равнодушным лицом.       Только мёртвым этот Лань Чжань станет таким заново. Да и то не станет.       — Но это же про дружбу, а не про любовь, — всё-таки попытался он возразить зачем-то.       Вэй Ин сжал его руку.       — Нет никакой разницы. Ревность одинаково губит обеих. — И добавил смеясь: — Что же до этой девушки, незачем к ней ревновать, она случайно задержалась в нашем мире.       Я знаю, отвечает Лань Чжань, сжимая руку в ответ.       Сюаньюй снова заговорил о вчерашнем призраке, когда они уже отошли от деревни на пару ли. «Оказывается, можно изгнать нечисть без битвы и шума?» «Так это же великое "Правило Трёх У"! — отозвался Вэй Ин. — То самое, за которое меня изгнали из класса, швыряясь вслед книгами!» «Упокоение, Усмирение, Уничтожение, — объяснил Лань Чжань. — То, что было вчера, можно назвать Упокоением, только обычно о последних желаниях умершего осведомляются у его родственников». «Родственники о её желании точно ничего не знали, — подвёл итог Сюаньюй. — В Ордене Цзинь тоже учили так, но я никогда не думал, что Упокоение может быть… таким». Вэй Ин пожал плечами: «Так всё-таки лучше, чем рубить бедную девушку мечом».       — А весёлое было время! — продолжает он под мерный перестук копыт. — В Облачных Глубинах, конечно, не повеселишься всласть, зато в Юньмэне мы умели развлекаться. Помню, как однажды летом сбежали с занятий по орденской истории в дальний заливчик на озеро и играли там в «рыбный садок» — ну, это как мы с вами вчера, когда все купаются вместе и устраивают в воде догонялки.       В Облачных Глубинах столько воды, думает этот Лань Чжань; но там никто не делает игру из купания. Там плавать учат чинно и пристойно.       — Самое смешное, что нашла нас в итоге сама госпожа Юй, — продолжает Вэй Ин, — и устроила наказание всем на месте, особенно мне как первому ученику. Я тогда впервые узнал, что надо стесняться, оказывается: ведь с нами были и девушки. Наверное, никто никогда не рассказывал нашей госпоже, что в водных догонялках просто не видно, кто какой — ловишь до кого дотянулся. Так что всё было чисто и честно! на Охоте ведь тоже бывает не до стыда — например, когда тащишь кого-то из болота, тебе всё равно, шиди это или шимэй. Не оставлять же её там, потому что нельзя трогать незамужнюю девушку!       Этот Лань Чжань отвечает улыбающимся «хм». Привычное «бесстыдник» даже не требуется произносить вслух. Вэй Ин бесстыдник истинный — не стыдится того, в чём не видит постыдного.       — Твоя очередь! — требует от него Вэй Ин, подныривая под шеей лошади. — Неужели за все годы у тебя нет ни единого весёлого воспоминания?!       — Одно, — отвечает Лань Чжань. — Про то, как мы прятали кроликов.       Он рассказывает, что поначалу принёс подарок к себе в цзинши. Первым делом они залезли на стол и свалили с него тушечницу, заполненную почти до краёв; пол пришлось отмывать полночи. Вторую половину кролики носились наперегонки по всей комнате, а потом взобрались к Лань Чжаню на постель, и тогда уснуть стало совсем невозможно, потому что они были пушистые и тёплые. Через два дня такой жизни он нашёл для кроликов подходящую тихую полянку недалеко от цзинши, а ещё договорился с кухонной служанкой о кусочках моркови и капустных листьях. Через несколько дней на барьер наткнулся один из адептов, и пока он не вернулся вместе с комендантом, Лань Чжань унёс кроликов на другую поляну.       — …Там их ещё через месяц обнаружил сюнчжан.       Вэй Ин слушает с горящими глазами, будто самую интересную историю в мире. Наверняка тоже вспомнил, как влезал в окно, держа в одной руке сразу двух брыкающихся зверьков; догадывается ли, как билось от радости глупое сердце глупого Лань Ванцзи?       Лань Чжань продолжает. Сюнчжан не пошёл жаловаться, разумеется, но с улыбкой сказал, что этим свободным животным будет гораздо спокойнее на солнечном косогоре в дальней западной части Облачных Глубин, где они смогут оставаться свободными. Кроличья стая притягивала к себе как магнитом новых диких особей и учеников Гусу Лань — Лань Чжань то и дело обнаруживал у края косогора новых зрителей, которые испуганно клялись, что только что пришли и никому не скажут. Умница сюнчжан умудрился внедрить в головы этих юношей, что кролики эти живут здесь сами по себе, но всё же являются кроликами Лань Ванцзи и поэтому их нельзя утаскивать на другие территории и обращаться с ними надлежит почтительно. Зверьки постепенно становились самой страшной тайной Облачных Глубин, о которой нельзя было говорить, но которую знали все.       «С тайнами так всегда», — понимающе кивает с седла Сюаньюй.       Последним узнал Лань Цижэнь. Сперва он застал Сичэня на кухне с корзинкой морковки и возмущённо спросил, неужели господина наследника плохо кормят за обедом и ужином. «Я много работал последние дни, — с улыбкой повинился Сичэнь — а свежие овощи очень полезная пища». Есть напоказ морковь ему пришлось ещё долго, пока дядя сам не обнаружил кроличий косогор и не объявил во всеуслышание, что кролики это часть природы и потому с территории Облачных Глубин изгнаны быть не могут.       — Наверняка сам приходил их гладить, — проворчал Вэй Ин. — Вот зачем было запрещать домашних питомцев целым специальным правилом?!       — Жаль, что мне не удалось их повидать, — вздохнул Сюаньюй и решительно выпрямился в седле: — Теперь моя очередь, да?       «Однажды в Ланьлине два ученика поспорили, кого выберет девушка, и один решил подарить ей самый красивый букет, чтобы выиграть спор. Всей компанией мы полезли ночью в орденский сад и так спорили, выбирая самый красивый пион с каждой клумбы, что не заметили, как стали говорить громче и громче. Нас застукала стража и потребовала, чтобы мы сами признались госпоже Цзинь (это же был её сад) и она сама назначит нам наказание. Госпожа Цзинь, увидев утром нас на коленях в зале перед её покоями и узнав, какое преступление мы совершили, расхохоталась и сказала: "Ну хоть кому-то эти глупые цветы принесут пользу!"»       — И вас не наказали? — недоверчиво уточнил Вэй Ин.       — Конечно наказали, — вздохнул Сюаньюй, — дали по десять палок каждому. Но спорщик во время наказания догадался громко кричать: «Барышня Лу, это всё ради тебя!», поэтому выиграл спор. — И торопливо договорил: — Я на следующий день на занятиях даже сидеть не мог, честно!       Они постарались не обменяться взглядами. Этот Лань Чжань уверен, что Сюаньюй сейчас им лгал. Нет, милая история с цветами вполне могла быть настоящей, но не были настоящими все эти «мы» и «нас».       Ученику Мо так же не хватало любви, как девушке-призраку. Как ученику Вэю не хватало доверия, а ученику Ланю — веселья.       Дорога в этот день решительно рассталась с обмелевшей каменной речкой и начала петлями подниматься по зелёному пологому горному склону к перевалу, который адепты Гусу называли «Овечья спина». На перевале ожидала развилка: одна тропа уходила оттуда на север, другая — точно на восток, куда они и направлялись; и в самом начале восточной дороги было место, которое называлось «Три брата» — три замшелых громадных камня окружали поляну в буковом лесу, и пересекал эту поляну родниковый ручей по имени «Сестрица». Был уже вечер, когда они туда добрались.       Вэй Ин, пообещавший добыть на ужин фазана, вернулся из леса с птицей за спиной и с восторженным рассказом о недалёкой опушке леса: «Там на склоне чайные кусты до самой долины, и столько неба над ними, столько!» Небо было и над поляной, и дрожала Чжиньсин на западе — в этот раз её было мало. Сюаньюй за ужином зевнул раз, второй, потом виновато допил чай и попросил извинения: «долгий день был и долгая дорога». Одеяло расстелили поближе к костру, хотя летняя ночь и так была тёплой; Ю-ю уснул почти сразу же, действительно уснул, а не притворился, — Лань Чжань уже выучил, как звучит сонное дыхание.       Вэй Ин беззвучно дожевал последний кусочек жареной ножки, нарисовал в воздухе знак «сён», щёлкнул пальцами, подзывая незримую стражу, и наконец повернулся к Лань Чжаню и сложил руки для поклона:       — Этот недостойный приглашает почтенного супруга прогуляться с ним и полюбоваться луной.       — Это честь для меня, — с поклоном ответил Лань Чжань.       Небо над лесной опушкой в самом деле было огромное — ещё не до конца потемневшее, с запоздалыми серыми облаками на западе. Луна только собиралась подняться из-за дальнего горного кряжа, но этому Лань Чжаню совершенно не требовалась луна.       За эти дни он соскучился так, словно они были в разлуке полгода.       Они с Вэй Ином теперь стали воистину равны в силах — раньше только Лань Чжань мог бы вот так свалить человека с ног и вместе с ним упасть на траву; возможно, этому Лань Чжаню удалось бы устоять — но зачем?       Дыхание Вэй Ина обжигает ему губы.       — Тебе незачем ревновать, Лань-гэгэ.       Лань Чжань ждал и боялся таких объятий и таких слов.       Вэй Ин сидит на нём, придавив его к земле, сжимая коленями его бёдра. Чёрные волосы рассыпались из хвоста по плечам, отливают сталью под тёмным небом. Слишком далеко.       Лань Чжань поднимается на локтях и садится — грудью к груди. Губы у Вэй Ина горячие и обветренные и совсем не похожи на холодные губы призрака.       У этого тела нет клейма под левой ключицей. И нет аккуратного шрама, перечёркивающего нижний дяньтянь. Но кожа тронута щедрым солнцем, как когда-то у бедового Первого ученика Ордена Юньмэн Цзян, — Лань Чжань знает, видел в Исцеляющем источнике. В ту ночь даже луна не могла отбелить золотистую смуглоту.       Нынешней ночью — луна столь же бессильна.       Вэй Ин прижимается лбом ко лбу и членом к члену. Слушай сердце, когда-то говорил Лань Чжань. Даже слушать не надо, так громко оно колотится по всему телу.       — Лань-гэгэ, это была не девушка — это был призрак! И не поцелуй, а способ изгнания. Ты же не ревнуешь меня к Чэньцин?       «Ещё как», думает Лань Чжань.       — Иногда, — говорит он вслух.       — А я тебя ревную к Ванцзи! Ты его так нежно трогаешь! эй, я сказал «нежно»!       А Лань Чжань оставляет след от зубов там, где должно было быть клеймо. И скользит пальцами по телу, как по струнам: нажимая и пощипывая, вырывая короткие стонущие звуки — и тут же заглаживая боль.       С Вэй Ином так легко стать единым сердцем и единым дыханием — куда проще, чем с холодным гуцинем.       Но всё-таки есть место под луной и словам, ведь Лань Чжань обещал говорить их:       — Не ревновал. Боялся.       Это будет длинное, очень длинное цаонун под поднимающейся луной, на краю чайной рощи. Он перехватывает руки Вэй Ина одной рукой у него за спиной, а второй продолжает ласкать.       — Ты сильный воин. Но ты слишком отважен.       Вэй Ин тихо смеётся ему в рот:       — Разве бывает слишком?..       — Прежде бывало. — И снова касаться напряжённых сосков как касался бы струн, самым кончиком пальца, вскользь. — И я не всегда успевал.       Вэй Ин высвобождает запястья резким рывком.       — Лань-гэгэ, супруг мой, мы давно уже стали единым целым в любом бою! но ты прав. — Шёпот у самого уха, горячим дыханием: — Я знаю этот страх, узнал, когда ты ослеп… не хочу тебя потерять.       Обугленный треугольник снова вспыхивает перед глазами Лань Чжаня, когда ладонь Вэй Ина накрывает оба их члена.       — Не потеряешь, — отзывается он сквозь стон, обещая и себе самому.       «Мы оба не потеряем», повторяет он обещание, когда летняя луна принимает их общее семя.       Они оба растянулись на смятой траве, чтобы отдышаться.       — Это лето не прячется, а греет открыто и прямо, — пробормотал наконец Вэй Ин, заново обнимая. — Как ты назовёшь новую музыку, Лань-гэгэ?       — «Юэхуо», — без раздумий отвечает Лань Чжань. Вэй Ин окутан лунным маревом и похож на небожителя, только горячего, из плоти и крови… и кровь опять тугими толчками бьётся в жилах.       Вэй Ин кивает так, что волосы закрывают лицо и снова отбрасываются назад.       — Я тоже знаю эту мелодию, — обещает он и склоняется над бёдрами Лань Чжаня, касаясь губами его напряжённой флейты. И да, все чань-инь и чао-чуй у него получаются так уверенно и напористо, что нового «лунного жемчуга» не приходится долго ждать… а потом Вэй Ин — новый, сильный, живой, — переворачивает Лань Чжаня на живот и входит одним движением, плавным ударом, от которого по всему телу вспыхивает уже не лунное, а самое настоящее пламя… та самая пылающая инь, текущая как огненная река.       Вэй Ин входит снова — теперь мягко и вкрадчиво, и выскальзывает так же медленно, лаская каждым касанием, — он непривычно молчалив этой ночью, а Лань Чжань так и не рассказал ему про треугольник и потому тоже молчит; самый прекрасный треугольник являют они собой: Лань Чжань, расстеленный на мокрой траве, и Вэй Ин, упирающийся руками ему в подмышки.       …и наконец огненная инь затапливает обоих с головой, разбрызгивая сияющие искры, похожие на утренние брызги воды у речного водопада.       И Вэй Ин валится на Лань Чжаня грудь в грудь, раскинув обессилевшие руки.       — Ты не обижен, что мы тем утром испортили твою медитацию? — шёпотом спрашивает он сквозь сбитое дыхание.       — Вы ничего не испортили, — от всей души отвечает этот Лань Чжань.