Шестьдесят три ступени

      Солнце устало вздохнуло и направилось по тропинке вниз по склону, заглядывая лучами, как стрелами, под кроны соснового леса. За полосой горячего песка играли мелкие отсветы в спокойной воде. В отдалении, за рощей выше по берегу, полыхнули отражённой медью крыши усадьбы Сон… тихий весенний день, безветренный, тёплый, мирный.       Это если смотреть глазами.       Но Тёмным сердцем видно совсем другое: чуть ли не за каждым стволом, в прибрежных камышах, в кустах и кронах деревьев таятся нетающие тени — совсем прозрачные или плотные до черноты, как брызги пролитой туши. Над крышами усадьбы они вьются, как рой над разорённым ульем… несчастные немёртвые создания, чьё существование — голод, страх и боль. Глаза хэйянсин отчётливо видят в них мерзость Хэйцао: обрывки чёрных гнилых корней, уродующие и связывающие, — рабские оковы.       Ну что ж, раз уж я готов, то идти в усадьбу рановато: оказывается, здесь полным-полно дел!       — Прости, братец Ю-ю, — вслух говорит Вэй Ин, — придётся тебе ещё чуть-чуть поскучать вместе с Лань Чжанем. Лань Чжань, ты тоже не тревожься: я вернусь к ночи, как обещал.       Он не встаёт на меч — пусть останется чёткий и ясный след на земле, воде и деревьях: тёмным созданиям будет легче идти за ним.       Те, кого он видит, разнятся не только на вид, но и сутью.       Твари, созданные Хэйцао. Природные духи, отравленные демонской тьмой. Неупокоенные души, исполненные обиды. Одни идут сами, без зова: польстившись на силу, желая обрести нового хозяина, — жадно слизывают Тьму со следов, принюхиваются к золотому ядру, слюна сочится из приоткрытых пастей. Другие осторожно прячутся, выжидая. Самые слабые в страхе бегут прочь. Вэй Ин чует их так же, как они его — не глазами и даже не сердцем, а нюхом своей Тьмы. Они будут идти, лететь и ползти за ним, служить ему, но ни преданности, ни приязни не будет: станут повиноваться, пока он сильней и пока есть надежда урвать остатки его добычи. Не как волки за вожаком, а как шакалы за тигром. Мерзость!       Тёмная волна катится, догоняет, окружает его, воздух становится промозглым и затхлым, а солнечный свет — тусклым. Несмотря на ясный погожий вечер в лесной чаще стелется мрак, и солнечным стрелам не под силу его развеять.       Нужно уйти подальше от любого жилья, чтобы никто из живых не попался на пути тёмных созданий.       Вэй Ин обходит усадьбу по широкой дуге, пересекает памятную северную дорогу — ту, что от ворот в город, то есть из города к воротам, по ней многие прошли свой последний путь, — и от обочин тоже поднимаются тени и идут, ползут, катятся за ним по следам. Подняться в предгорья — хорошая мысль, на склоне будет лучше видно всех пришедших; со склона пахнет нагретым камнем, легко найти.       Сперва заканчиваются редкие сосны, светящиеся медью от закатных лучей; потом остаются позади заросли бамбука и падуба. На длинной каменистой осыпи растут только кривые стелющиеся кусты кизила и шиповника. Выше начинаются скалы. Лес лежит внизу, как в чаше с мхом, и во мху разбросаны ленты дорог и черепичные кубики города.       Правильное место.       Склон больше не пахнет солнцем. Накрыт, как одеялом, холодными серыми спинами.       — Сыграем им, драгоценная Чэньцин!       Она запела так, как умела она одна. Может, сторонний слушатель и не назвал бы это музыкой — резкие чао-чуй, словно свист кнута, сюйсинь, пронзительный, как крик хищной птицы, и-сяодао, хриплые, будто свист ветра в камышах… Голос Чэньцин разносится легко и слышен на несколько ли вокруг. Ко мне, создания Тьмы, рабы отчаяния и страха. Повинуйтесь! Склонитесь перед силой, признайте власть!       Исковерканные чудовищные создания, в которых сплелись черты человека и зверя, ползут к нему, пресмыкаясь, не смея ослушаться; несчастные души, безжалостно лишённые не только жизни, но и достойного посмертия. Воздух вокруг наливается мраком, темнеет, словно солнце уже опустилось за горизонт, — так их много.       Мои рабы! Будут повиноваться мне, я один сильней их всех! Я — их повелитель и хозяин! Они признают меня!       Есть что-то отвратительно-чужое в этом самодовольстве, такое же, как чешуя на руках…       С каких это пор, Вэй Ин, покорность кучки злобных духов стала тебя радовать?       Тьма хэйянсин распахнула перед ними крылья. Дяньтянь вдруг обожгло белой слепящей яростью: испепелить, сжечь, развеять! Хоньяо заскрежетал по ножнам, выдвинулся из них на ладонь.       Назад!       Не вина этих несчастных подняла их из смерти, не по своей воле стали они сгустками смертельного голода, зависти к живому и отчаяния из-за несправедливо отобранной жизни. Не враждебность и окончательную смерть заслуживают они, а жалость и освобождение!       Меч тихо звякнул рукоятью по устью ножен, но янци не унималась: ворочалась внутри, заново раздирая меридианы, словно огромная белая рысь, вроде тех, что живут в предгорьях Тайшань, — шипела: уничтожить! спалить! изгнать прочь!       От боли прервалось дыхание, Чэньцин оскорблённо свистнула, не закончив фразу. Твари у ног подняли головы и прислушались. С клыков капала слюна.       Вэй Ин стиснул зубы. Покажу слабость — из повелителя стану добычей.       Хорошо, что Тьма слушается беспрекословно! Белая рысь получает по носу чёрным крылом, отступает, злобно рыча и ворочаясь в груди, но опять пытается вырваться… и жжёт меридианы, только-только начавшие подживать!       Запечатаю вовсе! — грозит Вэй Ин янци, которая никак не унимается.       Кажется, что в груди ворочается раскалённый острый клинок.       Значит, вот почему Хэйцао порвал меридианы… но я — не он.       Хэйянсин сжала пылающие багровые когти, янци, заскулив, притихла. Наконец можно заняться делом!       Вечерний сумрак окончательно вылинял в серый пепел, но хэйянсин светилась багровым, а проклятия Хэйцао — мертвенной зеленью. Даже приказа не потребовалось: Тьма, увидев вчерашнего врага, рванулась добивать. Демонские проклятия истлевали и осыпались пылью.       Он сжигал и развеивал Мерзость, и твари переставали существовать, лишившись её. Кому-то из природных духов повезло, они обретали прежнюю форму, и таких Вэй Ин отпускал: худо будет городу и жителям предместий, если окрестные реки и горы совсем лишатся хранителей.       Освободившись от пут, духи спешили убраться подальше — похоже, опасались, как бы Вэй Ин не передумал и не проклял их снова; задержался только дух окрестных лесов, поначалу похожий на чудовищное дерево с паучьими ногами и головой слепого волка. Когда Мерзость Хэйцао развеялась, он стал просто волком, огромным, ростом с лошадь, — красивым, пусть и пугающим зверем… похож на пса, но не пёс, совсем нет!       — Чёрный, чего ты хочешь за моё освобождение? — рявкнул этот волк, стряхивая с лап пепел.       Вэй Ин осторожно попятился.       — Не хочу ничего, хозяин гор. Набирайся сил и будь, как прежде, строгим, но справедливым правителем.       — Я думал, что ты такой же, как он, — проворчал волк, фыркнул, принюхиваясь. — Но ты такой же, как мы. Я запомню.       И скрылся — в несколько прыжков.       Остаётся самая последняя и самая большая глыба чуждой Тьмы: проклятые и преображённые души. Вэй Ин видит на них Мерзость Хэйцао, видит путы, обрекающие на рабское служение, связывающие волю и причиняющие боль. Демон заботился о том, чтобы не остаться голодным, даже если рядом не окажется ни одного живого человека. Запасался!       В объятиях хэйянсин рассыпается демонское колдовство, уродливые чудища обретают человечий облик, исчезают клыки, когти, клешни, крылья и чешуи. В этих душах мало света, но и тьмы — чуть-чуть: прозрачные бледные фигуры, сквозь которые отчётливо видны ветки кизила и заросли трав.       — Ваш путь в Поднебесной окончен, не дело мёртвым вмешиваться в дела живых. — Вэй Ин говорит негромко, жалея, что не смеет сейчас воспользоваться янци, жалея, что так и не научился благословлять. — Живые оплачут вас, а вы следуйте своим путём и возвращайтесь в этот мир в новой жизни.       Тени замерли, некоторые стали постепенно таять, другие исчезать не торопились. Женская, прозрачная до безликости фигура приблизилась и прошелестела:       — Моё имя Ю Цань, мои дети Ханьдао и Ханьмэй: передай спасибо дядюшке Хи, что присматривает за ними… — стала ещё прозрачней и вовсе исчезла.       Другие тени тоже потянулись к нему.       — Я Мао Сувэн, запомни, заклинатель! Скажи моей матери, чтобы не ждала и не искала меня…       — …моим сыновьям: пусть слушают мать и заботятся о ней.       — …моей жене: наши общие деньги я в эти тревожные времена закопал на заднем дворе. Пять шагов от колодца, девять шагов от кухонной двери, не перепутай, прошу!       Тени истаивали, а их имена и просьбы оставались — словно были написаны огненной кистью перед глазами. Сделаю, передам, расскажу! а про шаги запишу на бумагу сразу же, чтобы точно не перепутать.       Кажется, это называется умиротворение? Так ведь правильно? Эй ты, кусака, благословим их? Дяньтянь снова обожгло болью.       Значит, нет?       Простите, что могу так мало!       Поляна посветлела, но тени опять ушли не все — напротив него стоят ещё три и одна, в них Тьмы больше, чем в тех, что истаяли. Тёмные силуэты колеблются, но не пытаются сбежать или приблизиться.       Вэй Ин поёжился, отгоняя холодок. Обычно в конце остаются просители с самыми сложными желаниями.       — Что вам требуется, чтобы упокоиться? — старательно процитировал он гусуланьский «Расспрос», подменяя флейтой гуцинь.       Тень, что стояла наособицу, делает осторожный шаг ближе, валится на колени.       — Господин, я буду верно служить вам! не гоните меня, господин! — На плечах этой тени богатое, слишком длинное ханьфу, горло вырвано лошадиными зубами зверя бо, и от призрака всё ещё несёт тухлой тиной. — Я буду служить вам лучше, чем тому! Он… он заставил меня, а вам… я сам! Честно-честно!       Один из прихвостней Хэйцао? На один удар сердца Вэй Ин согласен со своей янци: спалить, уничтожить, развеять! Но это пламя мгновенно гаснет от холодного гнева.       — Тебя ждут в диюе, — и клочья Тьмы, забранные у Сюаньюя, удовлетворённо ворчат. — Там тебе самое место.       — Нет! — верещит тень, пытается цепляться за траву, но порыв тёмного ветра подхватывает её и уносит.       — А вы? — оставшимся трём, уже без флейты. — Чего вы хотите?       В них тоже мало света, и хотя проклятья сняты, руки девицы всё ещё в чешуе, а волосы извиваются змеями; в двух мужских тенях — тоже чуждое: у здоровяка кабаньи клыки, у щуплого рисовода клешни как у богомола.       — Старейшина, — говорит девица, делая шаг к нему. — Позволь нам остаться.       Вэй Ин качает головой. Нельзя.       — Мы поможем, — уговаривает девица и срывается на шёпот: — Мы хотим защищать других от того, что убило нас.       — Демон уничтожен. Всё оставшееся — это дело живых. — Вэй Ин их хорошо понимает, но тёмные стражи в этом мире невозможны. — Если вы останетесь здесь, вы сами станете демонами.       — Мы станем демонами, если уйдём, — возражает «кабан» и, кажется, знает, о чём говорит. — А с тобой — ты нам не позволишь.       Вэй Ин кусает губы. Его Тьма кусает губы, чтобы он не начал играть. «Выслушай».       — Мою семью убили у меня на глазах, — говорит «богомол», — я не смог их защитить. Никакой диюй меня не излечит для новой жизни.       — Я был главой стражи и учителем фехтования, — подхватывает шелестящие интонации «кабан». — Моих учеников забрали в демонские заставы, каждый второй погиб. А я… — Он усмехается. — Я попытался выйти против демона, дурень. Теперь гнев меня никуда не отпустит.       Девица поправляет змеящийся локон.       — Меня продали в бордель за игорный долг братьев. Потом хозяйка продала меня демону… купила безопасность для своей жирной задницы! — Мужчины встают рядом с ней, словно в едином отряде. — Для меня света в этом мире никогда и не было.       — Мы видим, кто идёт за тобой, — заключает «кабан», глядя Вэй Ину в глаза. Взгляд окрашен знакомым красным. — Если оставил их, почему гонишь нас?       — Вы согласны… — осторожно начинает Вэй Ин и не знает, как договорить. Рысь ворчит, но не царапается. Тьма задержала дыхание.       — Перьями в твои крылья, — говорит девица, и все трое кивают, почти кланяются.       Вэй Ин опускает флейту и достаёт пустые талисманы.       Листы бумаги парят в воздухе. Сверкающий росчерк Суйбянь — и на ладонь Вэй Ина, кружась, падают три бумажные фигурки. Тени тянутся к ним, бумага чернеет, обугливаясь, принимая в себя мстительные души.       — Спите, — шепчет им Вэй Ин, — я позову вас, когда будет нужно.       И убирает талисманы в цянькунь.       Оказалось, что уже и впрямь темнеет. Солнце отправилось отдыхать куда-то за горы, в долину скатывался воздух с вершин — демонский мерзкий холод сменился замечательной настоящей прохладой с запахами и звуками свободного леса.       Усадьбу отсюда даже не было видно.       Своей янци он пока не доверял, значит, и на мече лететь не рискнёт. Белая рысь всё ещё ворочалась и казалась тяжёлой… что странного в тяжёлом свете, если у тебя крылатая инь, Старейшина! Ладно, и так дойду.       Вот только отдохну немного. Ноги подгибались, во рту было солоно, на губах осела липкая пена. Он устроился боком на плоском камне, ещё тёплом от солнечных лучей. Лань-гэгэ, не пугайся, со мной всё хорошо, я справился; посижу немного и пойду, и даже успею к ночи. За рекой над горами ещё тлели угли заката, привычно цеплялась за них Чжинсинь. Будет хорошая ночь — звёзды…       Янци шевельнулась, как любопытный рысёнок.       Дотронулась тёплым до зудящей царапины. Не встретив отпора, потянулась дальше, трогая и разглаживая всё что болит. Тьма наблюдала, сложив крылья, и осмелевшая рысь взялась за привычную работу: торопливо, словно прося о прощении, залечивала повреждения, ею же нанесённые.       Вэй Ин сдерживал смех, прислушиваясь. Свет от дяньтяня понемногу просачивался в меридианы — не во все, всё ещё не во все… а чёрный коршун потихоньку подобрался к белой рыси, занятой важной работой, и устроился греться в её белоснежной шерсти.       Здесь как раз пригодится охотничий шаг Чан Сиена, сказал себе Вэй Ин, когда поднялся с камня.       В лесу пахло горячей смолой, в кронах возились ночные птицы. Озеро со стороны заката отливало розовым, как лепесток лотоса. Здесь тоже сработал охотничий шаг — в камышах у недальнего мыса вольготно чавкали утки.       Кстати, насчёт охоты!       Вэй Ин снял с пояса оба меча, а сам с довольным стоном устроился на мягкой прибрежной травке.       — Теперь-то ты веришь, что я не такой уж плохой? — окликнул он Хоньяо. — Тогда поработай! — И ласково обратился к Суйбянь: — Научишь новичка? присмотри за ним!       Оба меча вырвались из ножен, сверкнули низко над водой и исчезли.       Долго ждать не пришлось. Вернулись они тоже вместе, но по-разному: Суйбянь гордо балансировал утиной тушкой на лезвии, а Хоньяо нёс пронзённую. Для хозяина всей-то работы осталось сорвать с ближайшего дерева длинную плеть первого попавшегося вьюнка и связать две утиные шеи, чтобы удобно было перекинуть добычу через плечо; но прежде Вэй Ин всё-таки поклонился обоим мечам: «благодарю за услугу!» Двух таких упитанных уток вполне хватит на обе наши семьи; и расхохотался над неожиданным названием.       Над воротами усадьбы горел, как полагалось, фонарик в деревянной клетке; ещё три освещали главный двор и гостевое крыльцо — здесь больше не прятались боязливо во тьме… и откуда-то раздобыли масло: должно быть, из телеги с подарками. Добытых уток Вэй Ин всё на той же связке перекинул через балку возле кухонной двери и туда же прилепил талисман, отпугивающий мышей и птиц. В гостевой комнате тоже горел свет… вот так должен выглядеть дом, в котором тебя ждут… и кстати, к уюту должен непременно прилагаться обещанный рыбий хвостик!       И с порога Вэй Ин словно провалился во вчера: в комнате пахло снадобьями, на краю жаровни стоял котелок с целебным отваром, а Лань Чжань сидел у изголовья постели Мо Сюаньюя и держал этого беднягу за руку.       Со второго взгляда Вэй Ин немного успокоился, ибо Мо, хоть и бледный, спокойно спал, а Лань Чжань если и переливал ему ци совсем недавно, то теперь просто грел его пальцы в своих ладонях. Рыба тоже где-то была: сквозь лекарства отчётливо пахло жареным сомом с кислым соусом!.. оба его зверя принюхались и заворчали.       Пришлось прикрикнуть на них и на себя. Лекарствами всё-таки пахло сильнее.       — Моя вина, — тихо проговорил Лань Чжань, укутывая Мо одеялом. — Не стоило оставаться на ужине так долго.       Настоящий дом — это вот здесь, вот в этих руках. Прочее не имеет значения.       — Чем так навредил ужин? — весело изумился Вэй Ин куда-то Лань Чжаню в волосы. — Или это здешние тени постарались? я же вроде бы увёл всё опасное…       — Он сам, — покачал головой Лань Чжань. Получилась замечательная короткая ласка, кожей по коже. — Хозяева старались быть весёлыми, но брат Сюань их так жалел, что отдал им больше, чем мог… а я не заметил вовремя.       — Его ещё учить и учить, — вздохнул Вэй Ин, нехотя отстраняясь. — Ох, повстречаться бы с его цзиньскими «наставниками»… ты не помнишь, куда я задевал кисть?       Драгоценный супруг молча положил перед ним на стол мешочек с письменными принадлежностями… и поставил на другой край жаровни другой котелок — тот самый, из которого так упоительно пахло рыбой!       — Лань-гэгэ, всё-таки ты жестокий, — проворчал Вэй Ин, прилежно принимаясь растирать тушь. — Мне столько всего надо запомнить, что проще записать… все имена и все просьбы, иначе я всё перепутаю… и главное — про шаги: пять от колодца и девять от двери… лучше это даже нарисовать, так будет понятнее… а ты думал, это какой-нибудь новый талисман? нет, это чертёж двора, где закопано их сокровище… только я ведь не смогу сам пойти в город к ним ко всем! там же опять перепугаются… придётся тебе, Лань Чжань, не сердись… ум-м, какая же вкуснятина!       Рыба получилась отменная: обжаренная в ореховом масле и потушенная в соусе с перцем и корнями сладкого тростника, без единой косточки, но зато с хрустящей кожицей… дивный способ заставить меня помолчать!       — Лань-гэгэ, это точно готовил не ты, — выдохнул он, когда снова смог говорить. Сычуаньский перец разливал во рту огонь и холод. — Когда-нибудь все заклинатели поймут, что острые блюда отлично разгоняют ци! а пока пусть будет моим секретом. Рыбу готовила госпожа Сон или барышня? о, какая мудрость у столь юной девы! Знаешь, если бы я не был женат на тебе… — и не договорил, потому что его уже целовали.       Ещё два удара сердца спустя он понял, что его не просто целуют.       Напористый язык — а ци наоборот касается мягко и осторожно, как всегда, когда Лань Чжань проверяет… да всё уже хорошо!       — Всё хорошо, — прошептал он в ласкающие губы, — обычная наша работа, совсем-совсем обычная… — И, с трудом отстранившись, засмеялся, облизываясь: — Я узнал у всех душ, чего они хотят… даже учитель Лань похвалил бы!       — У всех душ? — уточнил Лань Чжань, нехотя разжимая объятия. Да не бойся, не уйду я от тебя ни к какой барышне!       — Я постарался позвать всё искажённое из ближайшей округи; но думаю, осталось ещё немало! — Наверняка до другого склона долины я не дотянулся. — А как в усадьбе? ты заметил что-нибудь?       — Даже Сюаньюй их заметил, — хмуро кивнул Лань Чжань и собрал исписанные листки в маленькую стопку. — Сычжуй смог отпустить только тех, кто сам стремился уйти.       Не хотелось хмуриться после такого ужина и такого поцелуя! но ведь по всем прежним Охотам известно, что таких смирных бывает хорошо если треть…       — Тогда — «Покой», — вздохнул он, нехотя поднимаясь на ноги. — И лучше не тянуть, — он подошёл поближе к постели и наклонился над закутанным Мо: дышит ровно, но снова на лбу испарина. — Иначе какое-нибудь недоброе щупальце может присосаться к самому слабому…       Лань Чжань педантично проверил охранные талисманы, выходя.       Самым лучшим местом несомненно была крыша главного зала: с неё можно было захватить заклинанием, как куполом, всё поместье. Бронзовая черепица ещё хранила самую чуточку солнечного тепла, а над ручейком в саду уже устраивался на ночлег белый клочок тумана — не бывает без туманов в Шаньдуне! За резными ставнями хозяйского павильона светились тусклые огоньки, значит, точно не потревожим. «Им тоже необходимо», — тихо согласился Лань Чжань.       Отойти на шаг, чтобы любоваться без помех: статный воин в белых одеждах, вольно развевеющихся по ветру, и неважно, гуцинь или меч, битва или усмирение, — лучший. Мой.       Взглядом можно ласкать ничуть не хуже, чем руками или губами, и мы оба знаем это…       «Флейта», невозмутимо напомнил Лань Чжань.       За два года их совместных странствий Чэньцин никогда не играла «Покой».       Гуцинь окутывал ночь шелестящим шёлком, обволакивал как прохладный туман. Звуки длились так долго, что повторить их на флейте — не хватило бы дыхания. Ветер стих. Остались безмолвные звёзды. Путь открыт впереди, из не-жизни в жизнь.       Лань Чжань ещё никогда не играл так.       Чэньцин всё-таки смогла подстроиться, но говорила она о своём. О том, что наступает после боя: пустота и усталость. Демон изгнан, и мстить некому больше. Всё позади, играла Чэньцин, обрывая затуханием взлетающие звуки. Уходите, приказывала она, перебивая длинные фань гуциня короткими высокими да-инь. Прощайтесь — и прочь!       Пусть ваша другая жизнь будет счастливой и начнётся пораньше, уже без флейты пожелал Вэй Ин обрывкам тёмных теней, растворяющимся в тумане.       Лань Чжань с другого края крыши смотрел на него сквозь ночь.       — Расскажи, что с тобой. — Просьба повисла такая же шелестящая, как последняя цезу «Покоя». — Если хочешь.       — Не хочу, — ответил Вэй Ин, убирая Чэньцин в рукав, — но расскажу. Лань Чжань, кажется, мне тоже нужна твоя помощь, — и постарался улыбнуться: — только я не хочу никуда уходить!       Лань Чжань понял его буквально. Они уселись прямо там, на коньке крыши, вытянув ноги по черепичной чешуе, — хорошо стоять плечом к плечу вдвоём против всех бед, но можно же плечом к плечу сидеть… и жаловаться самому понимающему в мире человеку на безобразную драку, которую устроили в моём теле свет и тьма.       — Мне они кажутся белой рысью и чёрным коршуном, — неловко закончил он. — Ну хорошо хоть, никто из них не собака… и они не ладят, и я их понимаю: хэйянсин привыкла меня защищать, а янци Чан Сиена побывала во власти демона и теперь стремится уничтожить любую тьму. — И, покосившись на закаменевшее лицо Лань Чжаня, заторопился: — Нет, они уже начали понемногу разговаривать, но…       — Вместе, — пообещал на это Лань Чжань и подхватил его на руки.       Спускаться таким образом с крыши оказалось очень приятно; тело замерло было от неожиданного захвата — это же Лань-гэгэ, привыкай! — и блаженно расслабилось в сильных объятиях. Внизу Вэй Ин всё-таки запротестовал, что не такой уж он больной и слабый и вполне может!.. его оборвали поцелуем, красноречиво намекая, что все его «могу» понадобятся немного погодя.       Он теперь выше, сильней… и тяжелей, а по Лань Чжаню не скажешь: несёт так же легко, как прежде, руки держат бережно и надёжно. Прижми меня крепче, Лань-гэгэ, обними изо всех сил, не бойся — я же не хрупкий! А прохладный вечерний ветерок сдувает прядь волос Лань Чжаня Вэй Ину в лицо, цепляется за ресницы, щекочет губы, дразнит сандаловым запахом. И теперь он уверен, что справится с любыми кошками и коршунами… потом!       Лань Чжань на мгновение приостанавливается посреди двора, решая, куда свернуть — в «их» флигель или туда, где спит Сюаньюй.       Вэй Ин смеётся шёпотом: «Не хочется оставлять его одного… может, это остатки заклинания Единого Сердца? тогда тебе нельзя от него уходить дальше чем на два шага». Лань Чжань хмурится. «Но он уже оставался без меня: когда ты забрал его на озеро». — «Тогда какие-то отзвуки диюя? тамошняя тьма так легко душу не отпустит». — «Возможно. В любом случае одному из нас лучше всегда быть с ним». — «Интересно, и кого он выберет?»       — Да кого бы ни выбрал! — заключает он вслух. — Можно, конечно, просто лечь спать с ним рядом…       — «Каждый день», — педантично напоминает Лань Чжань. Мы и так пропустили слишком много!       — …и каждую ночь! — шепчет Вэй Ин, задевая губами горячее ухо. — Он же под заклинанием, да и видел уже всё…       — Хм-м… — сомневается Лань Чжань, но только на словах: раздвигает дверь (оказывается, чтобы удержать меня, ему и одной руки достаточно!) и шагает внутрь, в полумрак, всё ещё пахнущий лекарствами и наполненный тихим ровным дыханием спящего. И только теперь осторожно отпускает Вэй Ина… ставит его на ноги сразу за порогом, на чистенькую циновку… когда успели поменять?       Очень тепло. Ю-ю сбросил одеяло, спит, свернувшись клубком, словно прячет лицо. Одинокая свеча и угли в жаровне соревнуются, кто мигает чаще.       — После мёртвой равнины снятся стылые сны, — признаётся Вэй Ин, от Лань-гэгэ давно нет секретов. — А мы с тобой горим друг другом, как хороший костёр. Если этой душе нужно — пусть будет к нам поближе.       Лань-гэгэ по-ланьски всё же уходит на три шага в сторону от спящего — в глубь комнаты. Вэй Ин идёт за ним как на поводке — и дальше бы шёл.       Горячая ладонь осторожно сжимает его плечо. Лань Чжань перелил всего капельку, и эта капля, как маленький юркий разведчик, скользит по меридианам, заглядывая в тёмные уголки и уклоняясь от препятствий, — словно больше всего боится неосторожным движением нарушить хрупкое перемирие.       Вызнав и рассмотрев всё что можно, отважная капля слилась с дяньтянем, затерялась в рысьей шкуре… в конце концов, это не первый глоток, который перелил мне Лань Чжань!       — Медитация, — спокойно обещает этот Лань и совсем не спокойными руками начинает его раздевать. Хитрец: снять дуаньхэ, пусть и пропотевшее, получается гораздо быстрее, чем выпутать Ханьгуан-цзюня из всех его шёлковых слоёв, да ещё дрожащими руками… нижние штаны Вэй Ин ехидно оставляет на нём и не даёт снять с себя: медитация значит медитация!       Они опускаются на пол напротив друг друга, глаза в глаза.       Выровнять дыхание. Это просто: оно у них давно уже общее. Вэй Ину не надо опускать глаза на мерно вздымающуюся грудь Лань Чжаня, чтобы дышать в одном ритме с ним.       А ещё слышно, что Сюаньюй задышал ровней и глубже. Согревайся, Ю-ю!       — Начнём? — спрашивает Лань Чжань. (Он теперь всегда спрашивает.) Медленно поднимает правую руку ладонью вперёд, Вэй Ин делает то же самое. Теперь левую, ладонь к ладони, и удары сердца отчётливо отдаются в запястьях и пальцах.       Успокоить сердце. Тоже совсем не трудно: оно у них одно!       Гулкий размеренный сяотангу, на неторопливые удары которого нанизываются звуки гуциня и флейты, становясь единой мелодией. Тепло летнего полудня.       Ощутить себя и Лань Чжаня как единое целое: это такое наслаждение входить в него и одновременно принимать его в себя! — Вэй Ин! Почему мы не делали так раньше? — Были слишком заняты внешним, чтобы думать о внутреннем? — Непозволительная небрежность, прости, Вэй Ин. Это тело так сильно пострадало от демона? — Часть меридианов порвана, и мне трудно управлять светом, но я справлюсь… — Тебе нет нужды со всем справляться одному. Я с тобой.       Ощутить ци и разделить её на двоих: янци пока настороженно выжидает, а хэйянсин радостно струится в ладонь Лань Чжаня, купается в отблесках его золотого света. Свет Лань Чжаня — воздух, пронизанный прохладными искрами и пьянящий лучше любого вина. В нём хочется быть, дышать, лететь, распахнув грудь вместе с одеждой на груди. Тёплый ветер держит Вэй Ина лучше, чем меч, — словно ты не летишь за птицей, а сам ею стал…       …в золотом ветре впереди вдруг вырисовывается чёрным клыком неожиданная скала. Никогда не видел её прежде, не был так глубоко… а вот его коршун с этой скалой почему-то знаком: развернул крылья, словно приветствуя.       Теперь я знаю о тебе всё, Лань Чжань?..       Чёрные холодные камни дрогнули под его ладонью, отзываясь на прикосновения.       Давящее воспоминание о матери, которую знал так недолго, и острая обида на отца. Ещё один: гнев и ярость, клубящиеся вокруг сожжённой библиотеки. Свисает сверху застывший алый ледник: боль разлуки и страх потери — и вмёрзший в этот лёд растоптанный юньмэнский колокольчик. Обломок слева: обжигающая ненависть — тридцать три трещины на камне. И огромная плоская глыба, как могильная плита: отчаяние и тоска — но расколотые надвое под солнечным ветром.       Он окаменел возле этих камней, словно и правда над могилой.       Сколько же ты это тащил, Лань Чжань… нет, дальше — только вместе!       Ты вернулся, шепнул свет ему на ухо. Камни подёрнулись мерцающими искрами.       Вэй Ин посмотрел назад: рысь под золотой сеткой щурилась и почти мурлыкала.       От Тёмного сердца прокатились волны даже не тепла — настоящего кипятка: одна в голову и лицо, вторая вниз…       Ему стало мало ладоней. Он поднялся на коленях и наклонился вперёд, ища телом тело… и ко всем демонам стаскивая штаны!       Они с Лань Чжанем столкнулись грудью, придвинулись ближе, вжимаясь друг в друга, как после разлуки. В разрежённом воздухе по утратила власть — у шэнь есть всё что нужно и она всё делает правильно: жаждет, тянется и встречает жажду в ответ. Золотой ветер и река огненной инь слились в светящийся туман… а тела — телам только и оставалось прижаться потеснее и захватить двумя ладонями в плен оба восставших члена.       …и в кои-то веки Лань Чжань повалился ему на плечо, а не он Лань Чжаню.       Вэй Ин потянулся стереть супругу испарину со лба, спохватился, что ладонь испачкана, и вытер другой ладонью. Тело не просто слушалось — впервые не ощущалось чужим.       — Восао, — выдохнул куда-то ему в шею Лань Чжань… как последний лодочник. Это точно Лань Ванцзи? или какой-то неведомый дух, захвативший его тело?       — Повторим когда-нибудь? — робко спросил Вэй Ин, когда они оба, мокрые и взъерошенные, улеглись без сил на кучу смятых белых одежд.       — Непременно, — согласился Лань Чжань, укрывая обоих каким-то из шёлковых слоёв, — но точно не «каждый день».       Искры мерцали в глубине его тигриных глаз, никуда не ушли.       Утренний луч разбудил их в объятиях: ночи опять оказалось мало. Снаружи щебетали воробьи — впервые за столько дней! Жаровня прогорела до серого пепла, а Мо Сюаньюй лежал к ним спиной, укрытый одеялом как подобает, и старательно делал вид, что спит.       Заново захотелось рыбки — никогда не надоест! Вэй Ин старательно болтал, одеваясь: «Жареного сома ведь можно разогреть, правда? Я голоден, как речная выдра! ведь ночь была такая… утомительная! Я потратил столько сил! Если сейчас же не поем, то просто умру!» «Сперва мыться», возразил Лань Чжань, пряча в губах улыбку. «Тогда я к ручью! или сразу на озеро? нет, хватит и ручья!» И, склонившись над спящим, защекотал его волосами: «Ю-ю, просыпайся! хочешь со мной?» У ручья в зелёном дворике места хватило всем: и бесстыдно брызгающейся парочке, и бедняге Ю-ю за соседним ракитником. Вытирался Мо тоже в стороне от них; но когда вернулись в комнату, Лань Чжань усадил их обоих перед собой и принялся педантично проверять, что творится у них на руках под намокшими перевязками.       Рана Сюаньюя так и осталась в подсохшей корке, но хотя бы не подтекала сукровицей; а вот над предплечьем Вэй Ина Лань Чжань покачал головой: здесь корка была вся в трещинах и даже капельках тёмной крови. Да, Чан-шэньсянь, задал ты мне работку! Но ничего не поделаешь, за всё надо платить! Как говорят мудрецы: хочешь изменить мир — начни с себя.       — Равновесие, — уронил Лань Чжань, когда они, уже свежеперевязанные, устроились есть сомятину из заветного котелка; холодная она была ничуть не хуже разогретой. — Назовём эту технику «Приручение». Она поможет найти способы сотрудничества света и тьмы, как и требует от тебя ритуал.       Вэй Ин закатил глаза: так выражаться на голодный желудок! но поддразнить этого даосского учителя не успел: дверь тихонько приотворилась, и на пороге появилась барышня Сон в незнакомом платье ежевичного шёлка и с неизменным подносом.       Она бы всплеснула руками, будь они свободны.       — Молодые господа, как можно! вы едите вчерашние остатки!..       — Это не остатки! — возмутился Вэй Ин с набитым ртом и получил укоряющее касание к запястью от Лань Чжаня. — Это сом! а сом всегда прекрасен.       Барышня растерянно моргнула.       — Я принесла молодым господам свежие баоцзы и печёную фасоль с орехами. И сычуаньский чай маофэн, если пожелаете.       — Лучше сычуаньский перец, — пробормотал Вэй Ин, пока Лань Чжань вежливо забирал у барышни поднос. Потом вспомнил про вчерашних уток и привскочил на месте, намереваясь рассказать, но барышня опередила его: низко поклонилась.       — Молодые господа, недостойная обращается с просьбой.       — Если только мы чем-то можем!.. — вдруг отозвался Ю-ю и залился краской до ушей.       — Прошу, говорите, — поддержал его Лань Чжань со всем ханьгуанцзюньским достоинством.       Барышня Сон смотрела на порог у себя под ногами.       — За эти чёрные дни в усадьбе приняли смерть сорок два человека. Я вела точные списки: кого знала — по именам, прочих же по приметам. Некоторых мне удалось похоронить… немногих. Их могилы в дальнем саду, под южной стеной; вчера я положила на каждую камень. — Тонкие пальцы вытащили из рукава свёрнутый лист. Рука не дрожала. — Вот мои записи, я отдаю их вам. Я не могу сама пойти в город, но люди же должны знать…       Вэй Ин пересел на колени и поклонился девушке в пол; а выпрямляясь, увидел, что то же самое сделали Лань Чжань и Ю-ю.       — Покажите мне это место, — попросил затем Лань Чжань и поднялся на ноги.       После их ухода повисла звенящая тишина. Воробьи слышались как с другого края мира.       — Значит, здесь и впрямь творилось страшное, — тихо проговорил наконец Ю-ю.       Вэй Ин покосился на него: снова серые щёки, как были в диюе.       — Чай, — сказал Вэй Ин себе и ему и отхлебнул большой глоток. — Лучше бы вино, но и чай сойдёт. Пей.       Сюаньюй выпил три глотка, закашлялся и схватился за рот ладонью.       — И ешь, — потребовал Вэй Ин и поднял палец. — Девушка старалась, нельзя её обижать.       Она готовила всё это, пока мы спали. Из блаженных юньмэнских времён он помнил, что тесто для паровых булочек начинают готовить в полночь.       — Значит, я не безумен, — сказал Ю-ю после второй булочки. — Вчера… я видел тени в зале чжунтан. И чудовищ на ступенях. Они плакали и злились.       — С твоим разумом всё в порядке, — успокоил его Вэй Ин. Забудь уже, что я страшный Старейшина, и я смогу сесть рядом и обнять. — Здесь действительно много тёмных созданий.       — Лучше бы не знать, — всё так же глядя вниз, пробормотал Сюаньюй. — Им очень больно…       Вэй Ин вздохнул: о том, что состояние несмерти мучительно, заклинатели предпочитали не помнить.       Вчера я увёл из ближайших окрестностей всех кого смог, потом мы ещё играли «Покой»… но на место вчерашних ползут новые, как вода по руслу ручья. Видно, придётся оградить талисманами всю усадьбу; и оставить всё прочее адептам Цзинь, пусть наконец поработают! Интересно, бедняга Ю-ю всегда видел нечисть или стал видеть потому, что сам недавно был мёртвым? он посмотрел, как брат Мо послушно жуёт баоцзы, и не стал ничего спрашивать. У нас ещё будет время для вопросов… у нас теперь есть всё время этого мира!       Лань Чжань вернулся, когда вкуснющая фасоль ещё не успела остыть; а чай маофэн можно пить и холодным… и Лань-гэгэ с шага выпил едва ли не целую чашку.       — Помнишь, что рассказывал Сычжуй? — отрывисто бросил он. Вэй Ин кивнул: разве мог бы забыть рассказ о «служанке», собиравшей прах у самых ног демона! — Похороненные упокоились с миром; там одиннадцать могил. И она ещё спросила меня, не дадим ли мы им отсрочку, потому что они не могут заплатить всё сразу. Заплатить за то, что мы наконец-то очистили усадьбу… «Люди торгового сословия тоже понимают, что такое долг», — тихо повторил он чужие слова. — Я отправляюсь в город немедленно.       — Не забудь про мои записи, — напомнил Вэй Ин уже ему вслед, хотя знал, что Лань Чжань ни за что не забудет. Да и как бы можно забыть: «пять шагов от колодца, девять шагов от кухонной двери»… надеюсь, той семье хватит, чтобы не голодать!       Завтрак они доедали в молчании.       — Мне нужно будет извиниться перед господами Сон за вчерашнее, — снова заговорил Сюаньюй, — недостойно терять сознание на глазах у хозяев… Много они вам будут должны, господин Вэй?       Вэй Ин со стуком поставил чашку на стол.       — Должны?! Это мы им должны: за то, что заклинатели пришли слишком поздно! А ведь это наш долг, и об этом ей и сказал Лань Чжань, я его знаю… и она ответила, что понимает. Вовсе не то, что ты подумал, Ю-ю!       Сюаньюй смотрел на него, как птица на змею… как, наверное, смотрел на диюйских демонов.       — Простите недостойного… прости, Сянь-гэ. Я не должен был…       — Опять «должен»! — перебил Вэй Ин уже со смехом. — Идём-ка на солнышко, сегодня чудесное утро!       Оно и правда было неплохим, и солнце старательно светило сквозь листву того самого дерева… но куда этим солнечным пятнам до ланьчжаневых искр!       Вэй Ин притащил от коновязи скамейку, усадил на неё Ю-ю на правах больного, а сам устроился на тёплых камнях, которыми был вымощен двор. Решётчатые двери в чжунтан были закрыты, словно зал мирно отдыхал после приёма гостей.       — Как твои ноги? — запоздало спохватился Вэй Ин. — К ручью ты шёл уже почти уверенно!       Ю-ю улыбнулся той самой улыбкой призрака: виноватой.       — Мне намного лучше. Я сожалею, что был таким… — он зажмурился и всё же выговорил: — …таким слабым. Прошлым вечером Ханьгуан-цзюнь отдал мне очень много!       — Уже умеешь определять? — беззлобно поддел Вэй Ин. Человек страдает от жажды, сидя посреди прекрасного озера! мировая ци текла вокруг, ничем не потревоженная, неисчерпаемая. — Давай-ка я покажу тебе ещё кое-что важное.       И сам подобрал ноги и уселся в нелюбимую позу, подобающую для правильной медитации; «нет-нет, ты сиди как тебе удобно, Ю-ю».       — Закрой глаза, постарайся увидеть дяньтянь. Видишь его? — Не сразу, совсем не сразу Сюаньюй нерешительно кивнул. — Отлично! Расскажи, что ты видишь.       — Золотое яблоко… оно светится. Как фонарик… — Ю-ю так усердно жмурился, что ресницы дрожали.       — Всё правильно. — Надо же! Он видит дяньтянь как яблоко! Никогда на слышал о подобном! Во всяком случае, яблоки любим мы оба! — Ровный ли у него свет?       Сюаньюй хмурится, прикусывает нижнюю губу, даже сжимает кулаки. Вэй Ину смотреть не нужно, он и так знает.       — Оно… мигает, — наконец сообщает его ученик. — Как лампа, в которой заканчивается масло. Это плохо?       — Вот поэтому тебе и стало плохо вчера, — осторожно продолжает Вэй Ин. — Лампу нужно вовремя пополнять, верно?       Мо ошарашенно кивнул.       — Так вот, — сказал Вэй Ин и пересел к этому бедолаге за спину. — Не обращай на меня внимания… я всего лишь кувшин с маслом. Я постою здесь на тот случай, если тебе нужно будет подлить немного. Просто слушай, хорошо? и не бойся.       Истинная ци жила вокруг, наполняла, соединяла всё и всех — людей, облака, деревья, солнечные лучи, тёплое дерево скамеек, — спокойная, не чёрная и не светлая, вечная. Будто прохладная вода, в которую хочется погрузиться с головой, лечь на течение и плыть вместе с ним…       …и будто заново ощутил, как среди мерного течения разгорается тёплый огонь ядра в новом теле…       …том самом теле, что сидит сейчас перед ним и старательно слушает что-то сквозь голос.       — Можешь пить, — шёпотом разрешает Вэй Ин и, спохватившись, предостерегает: — Два глотка, не больше!..       Ю-ю вскинул руки к вискам: голова всё-таки закружилась.       Можно дотронуться. Можно накрыть его ладони своими.       — Она течёт сквозь тебя и она всегда будет здесь, — договорил Вэй Ин ему на ухо. — Она всегда с нами, везде, где мы можем ей довериться. Но сперва нужно научиться пить… так что мы с тобой заново займёмся медитациями!       Мо коротко выдохнул, оглянулся на него… и опустил глаза, пряча взгляд. Опять.       — Посиди здесь немного, — закончил урок Вэй Ин, — я не буду тебе мешать. Нужно время; и времени у нас теперь сколько угодно.       Ю-ю едва слышно пожелал ему лёгкого пути и удачи. Он так и не посмел поднять глаза. Жаль, что не улыбнулся — Вэй Ину нравилась его улыбка.       Он шикнул напоследок на комок Тьмы, притаившийся у самого сердца Ю-ю, чтобы не наглела и не распускала лапы.       Никакие щупальца тьмы не должны тянуться к слабым.       Ю-ю под нашей защитой, и пусть только попробуют!.. но семья Сон останется слабой, когда мы уйдём.       Он устроился сразу за воротами, в уютной тени ограды. Провёл пальцем по опорному столбу ворот, приноравливаясь, — за пальцем тянулся угольный выжженный след. Хорошо, что стена не каменная…       Защитить поместье Тьмой? проще всего страхом. Это — моя добыча! Кто сунется, будет иметь дело со мной! С удовлетворением полюбовался, как шарахнулись прочь сумрачные тени. И капля крови вместо подписи. Должно сработать. В этот защитный круг стоило включить не только саму усадьбу, но и сосновую рощу на каменистой осыпи, и часть озёрного берега с беседкой и мостками над чистой заводью. Деревья покорно принимали на кору выжженную печать.       Смотри, кусака, видишь, теперь ни одна тёмная тварь не потревожит людей, живущих здесь! Янци не препятствовала ему, молчала, насторожившись. От Тьмы тоже есть польза! И тебе, кусака, — тоже: например — лечить сожжённые тобой меридианы!       Путь получился долгим, и пальцы под конец разболелись всерьёз: мышцы этого тела не привыкли к направленному потоку Тьмы… а слабое тело Мо и вовсе не справилось бы, потому и не пробовал раньше. Приятно всё же вспомнить что-то из самой первой жизни; не такая уж она была и неправильная!       Солнце уже стояло над самой макушкой Обезьяны, когда Вэй Ин снова прошёл через ворота, возвращаясь в усадьбу.       Сюаньюя во дворе уже не было; пришлось пройти на цыпочках к двери флигеля и осторожно заглянуть — Ю-ю устроился в постели, опираясь на локоть, и увлечённо перелистывал какую-то толстую книгу, ещё одна лежала рядом на одеяле. Вряд ли в купеческом доме есть заклинательские рукописи, но пусть читает что хочет, главное, что опять разрумянился.       И надо всё-таки снять с балки вчерашнюю охотничью добычу — уже достаточно отвиселась!       В кухне никого не было. Котелок на большой плите булькал себе потихоньку, распространяя из-под крышки клейкий аромат рыбного супа с капустой и луком. Угля возле плиты имелась целая кадка, кадка с водой тоже была полна, — может быть, в усадьбу вернулась прислуга? если нет, то надо будет помочь, прежде чем ложиться спать… Он водрузил уток на разделочный стол, в самую середину, чтоб сразу попались хозяйкам на глаза; и, обернувшись к двери, увидел одну из хозяек: барышня Сон по обыкновению стояла на пороге, не входя, — подошла так тихо, что Вэй Ин не слышал шагов.       — Добыча вчерашней охоты, — объяснил он с поклоном, — мы ведь охотимся не только на нечисть. Тут хватит на всех! особенно если вы приготовите этих уток так же вкусно, как того замечательного сома. К слову, вы напрасно за нас беспокоились, мы в своих странствиях привыкли обходиться любой едой, если она вообще есть.       Пока он молол языком, барышня всё-таки вошла: осторожно переступила через порог, прошла по кухне и встала по ту сторону стола, будто отгородившись надёжной преградой. Смотрела она при этом по-прежнему в пол, но так было даже лучше: Вэй Ин наконец-то получил возможность её разглядеть. Узкое личико, тонкий укороченный нос, глаза под опущенными ресницами похожи на два перевёрнутых полумесяца… и серые тени страха всё ещё прячутся вокруг них. Даже в шёлковом платье она совсем не походила на городских красавиц, с которыми Вэй Ин флиртовал всю свою бурную юность, — мимо такой девушки он прошёл бы не оглянувшись.       — Может быть, вам помочь здесь чем-нибудь? — спросил он уже почти с порога. Чистая вежливость, ведь даже в дуаньхэ он всё ещё похож на Хэйцао.       — Господин Лань говорил, что вас нельзя пускать на кухню, — ответила она.       Вэй Ин остановился, очарованный: уголки её губ почти поднялись, совсем чуть-чуть, но всё-таки!       — Это потому, что в их Ордене запрещена острая пища, — весело объяснил он, — а я без перца обходиться не могу! Вот и приходится, когда мы вместе, терпеть и подлаживаться…       — Разве для Ордена слишком дорого?..       Она говорила. Она разговаривала с ним!       — Да просто они ведут почти монашескую жизнь, — продолжал он дурачиться, — а перец горячит кровь и мешает всему их благолепию. Когда я бываю в их резиденции, за мной следят как за врагом: чтобы ничего никому не подсыпал. У них такая скучища, что поневоле хочется нарушить какое-нибудь важное-преважное правило! а правил там целых четыре тысячи, представляете?!       — Орден Лань славится… — начала Сон и вдруг прикрыла рот ладонью. На крыльце послышались шаркающие шаги: кто-то медленно взбирался по ступеням. — Матушка идёт! первый раз за все эти дни…       — Теперь всё будет хорошо! — сделал вывод Вэй Ин и одним длинным шагом оказался подальше от двери: у окна. Окно легко отодвинулось. — А вечером я натаскаю воды, — пообещал уже снаружи.       Под кухонными окнами когда-то росли на грядках пряные травы; сейчас они пожелтели и пожухли, но уже начинали подниматься заново, заботливо политые и прополотые.       Лань Чжань вернулся, когда Ю-ю уже прочитал почти четверть своей книги, а Вэй Ин, запретив ему отвлекаться, мазал его подживающие ступни пахучей мазью, вспомнив про строгое предписание Лань Цзинъи. Как всегда — никакой дорожной пыли не видно на белоснежных одеждах!       Всё равно устал, упрямо сделал вывод Вэй Ин и налил ему полную чашку чая. Любому другому предложил бы вина! и почему пары кувшинов не нашлось на повозке с подарками? а правда ли их там не нашлось?!       — …Лань-гэгэ, поздравь меня: я — кувшин с маслом! — Они оба уставились на него как на сумасшедшего. — Зато наш брат Сюань выпил свои первые два глотка, поздравь его тоже! И ещё я совершил подвиг: заставил улыбнуться барышню Сон. Пусть совсем немножечко и едва заметно, но улыбнуться же!       Должно быть, чай маофэн и впрямь успокаивает: Лань Чжань улыбнулся тоже. И понимает же что-то в моей околесице…       Потом были тёплые сумерки, уже совсем летние. Весна потихоньку заканчивалась — она сделала всё что могла. От белого дасюшена Лань-гэгэ едва уловимо пахло глициниями, значит, в городе всё хорошо. Таскать обещанную воду отправились вдвоём и натаскали две большие бочки — знай наших! А ужин уже ждал их на большом столе в кухне, но подносов оказалось два: на одном плошка с утятиной под сливовым соусом была красной от перца, на другом от двух плошек с дичью и третьей с рисом — только веяло изысканным ароматом бадьяна. Свою порцию Вэй Ин уплетал за обе щеки, утка была приготовлена отлично: в меру прожаренная, в меру острая, в меру мягкая и в меру упругая, как и подобало дичи. Почему такая барышня до сих пор не замужем?!       — Ты нанёс печати на стены усадьбы? — уронил Лань Чжань, когда они уже уселись дружной троицей на крыльце и смотрели на первые звёзды.       Вэй Ин устало махнул рукой. Ю-ю, закутанный на всякий случай в одеяло, сидел рядом, опасливо привалившись к Лань Чжаню — не ко мне — тихий и уютный, и не хотелось говорить и думать ни о какой нечисти.       — Пусть побудут, пока здесь всё не дочистят; со временем они потеряют силу и их можно будет просто закрасить. — И всё-таки спросил, не мог не спросить: — Что там в городе?       Лань-гэгэ улыбнулся. Отсюда всё казалось нестрашным.       — Мы с городским главой обошли все семьи, названные в твоём списке, и передали им всё, что просили их мёртвые. Список барышни Сон я отдал главе, там многих нужно будет опознавать по описанию. Семьи смогут провести ритуалы поминовения на могилах, когда… — Он не договорил, но было и так понятно: «когда наберутся смелости прийти в проклятую усадьбу». — Думаю, в южной стене можно будет сделать особые ворота, чтобы родственники не мешали хозяевам. Магистрат обещал всё уладить.       Первой из звёзд, как всегда, зажглась Чжинсинь — звезда наших странствий. Мо выглядывал у Лань Чжаня из-за плеча и слушал, кажется, не дыша.       — И ещё, — совсем тихо договорил этот бродячий Лань. — Возле городской управы я видел десятки коленопреклонённых людей. Они стоят так подолгу, некоторые уходят, но на их место приходят новые.       — Они о чём-то просят?.. — обомлел Вэй Ин и уже намеревался вскочить.       — Они молятся, — сказал Лань Ванцзи. — Жгут благовония для Рассветной стрелы главы Цзинь.